banner banner banner
Вечный кролик
Вечный кролик
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Вечный кролик

скачать книгу бесплатно

– Хватайте их. Хватайте всех.

Оперативники бросились арестовывать Лабораторных. Если бы кролики решили сопротивляться, то исход захвата был бы совершенно иным, поскольку одного удара задней лапой было достаточно, чтобы переломать человеку кости, разорвать внутренние органы и запустить несчастного в витрину магазина, а прицельный укус мог и вовсе оказаться смертельным, если жертва успевала истечь кровью.

Но ничего такого не произошло, ведь кролики гораздо лучше людей осознавали последствия своих действий. Когда оперативники приказали им «Стоять! Не двигаться!», Лабораторные захихикали, перемешались друг с дружкой, чтобы запутать нас, а затем разбежались в разные стороны, словно хотели поиграть с нами в догонялки.

– Нокс, не стой столбом! – раздался у меня в ухе голос Безухого. – Бегом за четвертым!

До этой секунды я стоял, обмерев от неожиданного поворота событий. Все-таки я был всего лишь опознавателем, а не оперативником. Я такими вещами не занимался. Однако я все равно огляделся и заметил четвертого Лабораторного кролика, не спеша шагавшего к старинному зданию городского рынка, стоявшему в начале главной улицы.

– Слушайте, – сказал я в микрофон, прикрывшись тем, что якобы решил потереть рот. – Меня этому не учили. У меня, кажется, даже нет никакого права его арестовывать.

– Идиот, мне не нужно, чтобы ты его арестовывал, – сказал Безухий. – Мне нужно, чтобы ты его хорошо рассмотрел.

Приказ был разумным, и я пошел по улице вслед за кроликом. Я потерял его из виду, когда он свернул направо от здания рынка, а затем, подойдя к книжному магазину «Росситерс»[23 - Магазин очень хороший и продает кроликам книги по принципу обратного лизинга. Кролики считали бессмысленным покупать что-то, чем ты воспользуешься один раз в шесть-семь лет.], увидел, как он поднимается по ступеням к церковному кладбищу. Когда я подошел к кладбищу, то успел заметить, как он исчезает за дверью церкви. Я неторопливо подошел к церкви, остро ощущая, что вокруг меня одни кролики. И хотя они не смотрели в мою сторону, периферическое зрение кроликов было настолько широким, что можно было с уверенностью сказать: если ты видишь кролика, значит, и он видит тебя.

Я остановился, чтобы привязать уиппета у входа и, воспользовавшись возможностью, прошептал в микрофон:

– Подозреваемый Ушастый зашел в церковь, но там может быть ловушка. Возможно, они все это подстроили, чтобы схватить опознавателя.

А такое тоже могло быть. Именно поэтому опознавателям запрещалось посещать колонии, хотя мои личные данные и должность в Крольнадзоре были засекречены, а в качестве прикрытия я говорил, что работаю бухгалтером.

– Не имеет значения, – сказал Безухий. – Мне нужно, чтобы к вечеру все эти жирные, мохнатые ублюдки сидели в кутузке.

Я глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, а затем отворил дверь и вошел в церковь. Она была приятного размера – внушительная, но не грандиозная, с двумя нефами и высокими витражными окнами. Священник, что-то напевавший себе под нос, поправлял разложенные на небольшом столике буклеты, открытки и путеводители по городу.

Я посмотрел по сторонам в поисках моей цели. Внутри находились два кролика – один Дикий и один Лабораторный – и на обоих была бледно-голубая накидка вроде тех, что носят церковные волонтеры. Я сначала подумал, что это другой Лабораторный кролик, но затем заметил, что в ризнице на крючке висит точно такая же охотничья куртка, какая была на 7770. Ее явно повесили впопыхах, и она все еще раскачивалась. Я только собирался притвориться, будто рассматриваю старинные гробницы, и подойти к кролику, как мой взгляд вдруг упал на священника.

– Добрый день, – сказал он.

– Добрый день, – сердечно ответил я. – Смотрю, сегодня вам помогают наши пушистые друзья[24 - Так люди – сторонники кроликов называли их между собой. И хотя термин сам по себе окрашен положительно, он мог означать и совершенно обратное. Все зависело от контекста.].

Кроличья религия разрешала им молиться где угодно, когда угодно и кому угодно, однако видеть их в церкви все равно было непривычно. Наверное, потому, что церкви были совсем не похожи на уютные крольчатники, устланные мхом и шерстью.

– Истинно так, – сказал священник. – Двери церкви Святой Марии открыты всем и каждому, независимо от их биологического вида.

Я не мог подобраться ближе к Лабораторному кролику, не отведя от себя подозрения хотя бы коротким разговором, да и сам кролик, похоже, не спешил никуда уходить.

– У нас дома, в Харрогите, – а я как раз оттуда, из Йоркшира, – совсем нет кроликов, – сказал я. – А что о них думает церковь?

Священник задумчиво качнул головой.

– У церкви нет единого мнения. Несмотря на то что мы, простые священники, считаем кроликов одними из многих благословенных творений Божьих, доктрина церкви гласит, что они – низшие создания. Когда они явились в наш мир, их сочли дьявольским отродьем, грешным плодом связи с сатаной. Когда это было опровергнуто тестами ДНК, наша позиция смягчилась. Думаю, главная проблема состоит в том, что, хотя они очеловечены, они на самом деле не человечны, и, согласно писанию и учению церкви, человек был сотворен по образу и подобию Бога, а кролики – по образу и подобию их Великой Прародительницы Лаго. Церковь не дает кроликам принимать участие в ее внутренних делах, но мы не изгоняем их из дома Божьего… пока они, конечно, не начинают громко хрустеть капустой и не оставляют за собой какашек.

Он призадумался, а затем выдал следующий пассаж так, словно читал его по шпаргалке:

– Мы обязаны любить все творения Божьи, но перемены и их принятие должны происходить медленно, в приемлемом для наших норм и обычаев темпе.

– Понятно, – сказал я и, сославшись на желание посмотреть на красивые скульптуры, направился туда, где Лабораторный кролик все еще отряхивал себя от пыли. Если он и знал, что я из Крольнадзора, то не подал виду, и даже кивнул мне, здороваясь. Но я так и не смог найти у него никаких особых примет, ни на шубке, ни в усах, ни в глазах, нигде.

– Будем через пять минут, Нокс, – раздался у меня в ухе голос Безухого. – Подтверди, что подозреваемый все еще в церкви.

Я два раза постучал по микрофону на моем запястье и с деланым интересом уставился на впечатляющий ряд захоронений. Я был рад, что оперативники скоро снимут с меня бремя активных действий. Я хорошо отработал и проявил себя перед начальством. Моя карьера была в безопасности.

Я услышал, как с двух сторон распахнулись двери церкви, и повернулся, думая, что прибыли оперативники. Но внутрь вошли не они, а кролики – и все они были Лабораторными. Всего их было девять, и они быстро похватали волонтерские накидки, которые им выдал священник. Через несколько минут они могли безнадежно перемешаться друг с другом. Я посмотрел на нужного нам кролика, и он, безмятежно улыбаясь, посмотрел на меня в ответ. Он точно был тем, кто нам нужен, но он вот-вот должен был оказаться в толпе других Лабораторных, и я ни за что не смог бы ни отличить его, ни узнать, кто он такой.

Однако я ошибся. В ту же секунду засияло солнце, его лучи проникли через окно церкви, и пучок белого света озарил Ушастого 7770, отчетливо просветив его уши. Слева, на высоте примерно в две трети от основания уха, я увидел запоминающийся узор из сосудов, похожий на приплюснутую розу Тюдоров.

Не успел я ничего сказать, как новоприбывшие кролики-волонтеры окружили нас. Они, не останавливаясь, двигались, поворачивались и менялись местами, так что я очень быстро запутался, кто из них кто. Я был впечатлен. 7770 оказался умным и проворным, он всегда шел на шаг впереди Безухого. Кроличье Подполье явно существовало, и этот Лабораторный кролик, кем бы он ни был, в нем состоял. И если я увижу его вновь, то точно смогу его опознать.

Если, конечно, в этот миг за ним будет гореть яркий свет.

Грисвольд и сплетни

Поскольку кролики не любили менять устаревшие вещи, они выбирали бытовую технику, которая могла проработать как минимум полвека. В ходу были тостеры «Дуалит», стиральные машины «Хуверматик», винтажные миксеры «Кенвуд Шеф», стационарные телефоны из семидесятых, швейные машины с педалью и крупноформатные камеры. Они обожали сами проявлять свои снимки и считали, что чем старее технология, тем лучше.

– Как дела на работе? – спросила Пиппа, когда я вернулся домой после подведения итогов задания. Даже своей дочери я всегда говорил, что я всего лишь обыкновенный расчетный бухгалтер. Я лишь однажды признался кое-кому, что работаю опознавателем, и последствия были печальными. Повторять такое мне не хотелось.

Поэтому я не мог рассказать ей, что у всех трех арестованных Лабораторных кроликов была правдоподобная легенда и подлинные документы, и нам так и не удалось убедить их изменить показания. Я не мог рассказать ей, что в портфелях у них оказались сэндвичи, девять йо-йо, пакетики клубничного десерта «Энжел Делайт» и кроличья версия журнала «Вог». Я не мог рассказать ей, что Безухий пытался получить у Старшего Руководителя добро на использование «более жестких методов допроса», но ему отказали, потому что операция должна была остаться в секрете. Я не мог рассказать ей, что теперь я один мог опознать Ушастого 7770; не мог рассказать ей, что завтра я буду разглядывать физиономии всех Лабораторных кроликов, какие только были в нашей базе, пока не найду нужного; и не мог рассказать ей, что задержался на работе, потому что хозяин уиппета поздно за ним вернулся. Мне пришлось час сидеть с ним, пока он трясся и смотрел на меня своими печальными, выпуклыми глазами, похожий на тощую собачью копию Петера Лорре[25 - Одна из ныне забытых звезд большого экрана, он играл Ургате в «Касабланке».].

Я мог сказать ей лишь одно:

– На работе… все как обычно. А как твои дела?

– У нас сегодня был однодневный курс под названием «Почему электронные таблицы – это не скучно», так что тоже все ровно.

Затем Пиппа приготовила ужин, и, как и следовало ожидать, к нам заявился Виктор Маллет. Он хотел узнать, выяснил ли я, откуда взялась «эта крольчиха». Я сказал ему, что, судя по всему, она была тут просто проездом.

– Она наверняка что-то затевает, – тяжело вздохнув, сказал Виктор. – Кролики всегда что-нибудь затевают.

– Ты хоть слово правды ему сказал? – спросила Пиппа, когда Виктор ушел.

– Не-а. Она живет в Леминстере со своим третьим мужем. Тоби ни слова.

– Как скажешь.

Две последующие недели я все свои рабочие часы посвящал тому, что пытался опознать Джона Ушастого 7770, и по прошествии этого времени, просмотрев лишь тридцать пять процентов имевшихся у нас фотографий Лабораторных самцов, так ничего и не добился.

– Может быть, 7770 даже нет у нас в базе, – говорила Флемминг, желавшая, чтобы я поскорее вернулся к своим обычным обязанностям. Однако Безухий обратился к Старшему Руководителю, и мне пришлось продолжить разглядывать кроличьи морды, отвергая лишь те фотографии, где я как минимум на семьдесят шесть процентов был уверен, что это не он. Безухий, обведенный вокруг пальца своими же сородичами, воспринял это как личное оскорбление, особенно после того, как кто-то, чтобы окончательно раздразнить его, привязал на задний бампер его «Эльдорадо» два длинных серых чулка. Шутник явно намекал на его отрезанные уши и высмеивал попытку замаскироваться, хотя лично мне казалось, что глазная повязка и тэм-о-шентер выглядели настолько ненарочитыми и странными, что никак не могли броситься в глаза.

В те выходные во время Блицкнига мы почтили мистера Битона двадцатисекундным молчанием, достойным памяти надежного члена нашей команды. Пока мы библиотекарствовали, Норман и Виктор Маллет с предвкушением ожидали возвращения Конни, но она так и не появилась. Поэтому братья решили, что я прав и она была в городке всего лишь проездом.

Еще одну неделю я безуспешно искал хоть что-то похожее на приплюснутую розу Тюдоров в ушных сосудах кроликов. Тем временем из Хемлок Тауэрс вывезли пожитки мистера Битона. Все хорошие вещи разобрали его ближайшие родственники, а книги были проданы в магазин «Эддиманс Букс» в Хэй-он-Уай. В оставшихся никчемных безделушках покопались его дальние родственники, надеявшиеся найти там что-нибудь ценное, а его проект по производству МДФ, тщательно разрабатываемый на протяжении двадцати лет, выбросили в контейнер и, по иронии судьбы, увезли, чтобы переработать в МДФ.

После этого Хемлок Тауэрс опустел, и скоро соседи начали судачить, кто же туда въедет. Несколько раз они брали ложный след: говорили об аргентинской парочке, скрывающейся от полиции; о мужчине, похожем на Рика Эстли; о фотографе из National Geographics; об адвокате, осужденном за присвоение чужих денег; об акробате-пенсионере; о мужчине, похожем на Рика Эстли, а на самом деле оказавшемся Риком Эстли; и об еще одном фотографе из National Geographics, который каким-то чудом оказался никак не связан с первым. Однако все эти ожидания не оправдались, и лишь через две недели я услышал о новых жильцах от миссис Грисвольд. Когда она не изображала из себя невероятно невыразительную копию Стэнли Болдуина, она заведовала небольшим магазинчиком, почтовым отделением, а также городскими сплетнями. Однако она никогда не расставалась с добытой тяжким и умелым трудом информацией просто так, а меняла ее по ею же установленному специальному курсу. Положив на ее алтарь пересудов какую-нибудь очень интересную сплетню, вы на многие недели оставались в ее милости, но устаревшие слухи не ценились вообще. К счастью, я-то как раз был в милости – мне довелось подслушать подробности завещания мистера Битона. Судя по всему, его домохозяйка миссис Сильвер должна была получить немалые деньги, а это наводило на подозрения. Вероятно, ее многолетняя работа заключалась не только в том, чтобы вытирать пыль и подогревать мистеру Битону молоко.

Когда миссис Грисвольд получила эту информацию, переварила ее, вдоволь поохала и мысленно убрала в архив, она поманила меня к себе и прямо прошипела:

– Они идут!

Я выглянул в окно, чтобы посмотреть, нет ли там какой-нибудь сиюминутной угрозы, но улица была пуста. Я решил, что она говорит о чем-то смутном и неосязаемом, а по-моему, ничего страшнее и быть не могло.

– Кто?

– Они, – добавила она, ничего этим не прояснив.

– Веганы?

– Нет, не веганы, – сказала она, широко выпучив глаза. – Хуже.

– Иностранцы? – спросил я, взглянув на свежий выпуск газеты «Чистая Правда», главный колумнист которой ежедневно возмущался тем, что немытые попрошайки-мигранты отнимали рабочие места у трудолюбивых британских попрошаек.

– Хуже.

– Иностранцы-веганы… да еще и социалисты?

– Нет, – сказала она, понизив голос. – Кролики!

Эти слова заставили вздрогнуть мистера Уэйнрайта. Этот человек, взявший на себя тяжкий обет прочитать все выпуски ежемесячника «Чемпионы до мозга костей» за восемнадцать лет и при этом ни разу не заплатить, тихонько пролистывал журналы у стойки.

– Что вы сказали? – спросил он.

– Кролики, – повторила миссис Грисвольд. – В нашем поселке.

Мистер Уэйнрайт выглядел потрясенным и, как мне показалось, слегка напуганным.

– Надеюсь, они будут не из этих современных воинственных кроликов с большевистскими наклонностями, которые только и могут что ввязываться в неприятности из-за своих несбыточных мечтаний о всеобщем равенстве.

Я про себя подумал, что в Муч Хемлоке тепло не приняли бы никаких кроликов, даже покладистых и добродушных, живших сами по себе и не плодивших слишком много детей.

– Им официально разрешили жить за пределами колонии, – сказала миссис Грисвольд. – Майор Кролик – военный в отставке. У них двое детей, но я не в курсе, чем занимается миссис Кролик. Честно говоря, я даже не знаю, говорит ли она по-английски – когда они вошли сюда, то болтали на кроличьем.

– И как вам кроличий? – спросил мистер Уэйнрайт.

– Сплошное шушуканье, – сказала миссис Грисвольд. – Сопят, шмыгают, фыркают и всякое такое. А еще много шевелят носом и усами, вот так.

Они оба рассмеялись над тем, как миссис Грисвольд изобразила кролика: сморщенный нос, верхние зубы над нижней губой, руки вместо ушей. Вот только миссис Грисвольд была неправа – все кролики разговаривали на английском, и из-за того, что многие из них работали в колл-центрах, частенько знали дополнительно три или четыре других языка[26 - Кролики с легкостью осваивали языки, как и другие науки – IQ среднестатистического кролика был выше человеческого на двадцать процентов. Возможно, это указывает на то, что Очеловечивание было по природе своей актом сатиры.].

– Я слышала, они собираются въехать в дом мистера Битона, – сказала миссис Понсонби, которая вошла и услышала самый конец разговора. – Такой хороший дом пропадет, хотя кто-то же должен в нем жить. Здравствуй, Питер.

Миссис Понсонби была моей тетушкой и имела странную привычку противоречить самой себе в каждом предложении. Пиппа называла это «проявлением двойственности нашего вида». Я же считал, что это «просто раздражает».

– Видимо, они где-то раздобыли немало денег, – сказал мистер Уэйнрайт, – раз смогли позволить себе такой дом.

– Даже если и так, то они наверняка спустят все на капусту, – сказала миссис Понсонби, а затем добавила: – Но это их личное дело.

– Кажется, миссис Кролик зовут Констанция, – сказала миссис Грисвольд.

– Что? – спросил я.

– Констанция, – повторила она. – Я еще ни разу не слышала, чтобы крольчиху звали Констанция.

Зато я слышал. Было резонно предположить, что Конни и Констанция – это одна и та же крольчиха, и я вдруг испытал смешанные чувства. С одной стороны, мне было любопытно, ведь после стольких лет я смогу часто видеться с ней. А с другой, меня парализовало от страха – вдруг она узнает, кем я работаю? Однако через несколько секунд мой внутренний конфликт обострился.

– Я слышала, что она вдова того кролика, которого по ошибке потушили «Две ноги – хорошо», – сказала миссис Грисвольд, и я почувствовал, словно в мои жилы впрыснули лед. Я никогда не связывал Конни с тем происшествием. Да и откуда мне было знать? Но правда заключалась в том, что я был отчасти виновен в смерти Дилана Кролика, хотя убило его вовсе не наше ведомство. Крольнадзор выпустил его в течение двадцати четырех часов после задержания, а еще через пять он был мертв. Активисты из «Две ноги – хорошо» выволокли его из собственного дома посреди ночи и потушили живьем в полуторатонной бочке дешевого жидкого соуса, приправленного лавровым листом, тмином, можжевельником и красным вином. Ошибку обнаружили лишь три месяца спустя, когда кролик, за которым мы на самом деле охотились, умер от миксоматоза. Разразился скандал, когда в новостях по Би-би-си предположили, что Крольнадзор тайно выдал «Две ноги – хорошо» сведения и выпустил кролика лишь для того, чтобы его убили «в назидание другим». Старший Руководитель возмущенно отрицал все обвинения, называя их «еще одной ложью, сфабрикованной пристрастными СМИ, продвигающими кроличью повестку».

Как оказалось, семье Дилана – в которую, как я теперь знал, входила и Конни, – выплатили компенсацию и даже разрешили проживать вне колонии. Как сказал потом Старший Руководитель: «Семья этого несчастного вряд ли могла рассчитывать на лучший исход. Кролик-водопроводчик никогда не смог бы купить себе возможность выбраться из колонии». Как бы там ни было, наши с Конни университетские годы были в далеком прошлом, так что она, скорее всего, уже про меня и забыла. В библиотеке же она меня не узнала. Но даже если она меня все-таки вспомнит, то никогда не узнает, что я опознаватель, да к тому же тот, который приложил руку к смерти ее второго мужа.

– Они будут пытаться отдать детей в местную школу? – спросила миссис Понсонби, а затем добавила: – По-моему, это пустая трата времени… хотя, конечно, всем нужно образование.

– Думаю, для этого они сюда и приехали, – ответила миссис Грисвольд, – чтобы все выяснить. Сколько детей в классе, есть ли в школьном меню веганские блюда и все такое.

– Морковные вредители, которых нужно было придушить, когда они еще только вякнули первое слово, – проворчал мистер Уэйнрайт, совсем переставший фильтровать то, что говорил. Хотя он и раньше не особо-то старался. – Это же неестественно.

Тут он был прав. Спонтанное Очеловечивание действительно было совершенно неестественным и беспрецедентным явлением. 12 августа 1965 года ночью в полнолуние неожиданно выпал снег, после чего начался самый жаркий из дней того лета, который закончился жутковатым зеленым закатом. В радиусе шестнадцати миль от места Очеловечивания заржавела вся алюминиевая фольга, а стекло стало блестеть, как нефтяная пленка на воде. Всего за ту ночь очеловечились восемнадцать кроликов. Они изменились, выросли и приобрели человеческие очертания, потянулись, зевнули, а затем попросили стакан воды и морковку, прибавив: «Если вам не трудно, конечно».

Пятьдесят пятая годовщина того события должна была наступить этим летом, но вряд ли кто-нибудь собирался праздновать, и в особенности кролики, у которых Очеловечивание вызывало смешанные чувства. Некоторые считали свою человечность благом, другие – несчастьем. Но почти все соглашались: лучше обладать разумом, способным задумываться над собственным существованием, чем не иметь его. И шоколадными эклерами – ими точно стоило обладать.

– Что ж, – сказал я, набирая в грудь побольше воздуха и собираясь уходить, – смею заверить, мистер Маллет и его брат уже наверняка организовали комитет по борьбе с ними.

– Ах, эти Маллеты, – с теплотой сказала миссис Грисвольд, опуская глаза и поправляя прическу. – Они всегда так заботятся о нашем благополучии.

Пиппа и листовки

«Кроличье Подполье» – так в широком смысле называли всякое тайное кроличье сообщество, занимавшееся организацией протестов. Многие считали, что никакого «Подполья» может и не быть и что его просто выдумало Министерство кроличьих дел, чтобы еще больше очернить кроликов… и обосновать усиленное финансирование Крольнадзора.

– Это та же крольчиха, что нахамила моей драгоценной женушке в библиотеке? – спросил Виктор Маллет, когда я наткнулся на него в баре «Единорог». Он раздавал там плохо отксеренные листовки.

– Похоже, что да.

– Говорил я тебе, что-то с ней неладно. Мы должны посчитать ту книгу, которую она взяла в библиотеке, украденной. Это явно указывает на ее склонность к преступному поведению, а такое нельзя игнорировать. Разве ты не говорил, что она здесь проездом?

– Я так и думал. Между прочим, майор Кролик служил в британской армии, – прибавил я, надеясь умаслить Виктора. Я знал, что он поддерживает наши войска, хотя сам и не служил. – Они оба кажутся мне вполне порядочными кроликами.

– Естественно, мы благодарны ему за службу и защиту нашей родины, – сказал мистер Маллет, – и да, возможно, они сами окажутся хорошими соседями и внесут положительный вклад в наше сообщество. Все-таки хорошие кролики тоже встречаются. Но ты не видишь всей картины. Стоит впустить одну семью, как все идет под откос. За ними приходят менее благонадежные кролики, а потом и вовсе уголовники.

– Уголовники? – спросил я. – И что же они будут делать?

– Ну, например, красть библиотечные книги, – сказал он. – Но можешь не сомневаться, – снова напирая, прибавил он, – это все только начало. Дадим дорогу одной семье, и скоро они все окажутся здесь, заполнят школы, попытаются навязать нам свои веганские порядки, подкосить нашу благочестивую и совершенно логичную религию своей развратной, бессмысленной верой, а затем еще лягут невыносимым бременем на нашу и без того слабую инфраструктуру. К тому же, – добавил он, немного подумав, – это может отрицательно сказаться на наших шансах выиграть конкурс «Спик и Спан».

– И когда они здесь укоренятся, – прибавил Норман Маллет, до этого молча сидевший за барной стойкой, – сюда начнут стекаться их друзья и родственники. Скоро в Муч Хемлоке шагу нельзя будет ступить, чтобы не наткнуться на кролика. Цены на жилье упадут, и мы окажемся чужаками в собственном городе. Все будет прямо как в Росс-он-Уай.

– Да, – сказал Виктор, качая головой. – Хуже чумы.

– Вы подумываете о том, чтобы создать петицию? – спросил я, зная, что обычно Маллеты именно так и поступали.

– Уже создали, – радостно ответил он, помахав передо мной одной из листовок, на которой крупными буквами говорилось о «потенциальной катастрофе невообразимого масштаба».

– Будучи сотрудником Службы по надзору за кроликами, – сказал я, пытаясь их хоть немного утихомирить, – я должен заметить, что кролики, получившие разрешение покинуть колонию, имеют право проживать где угодно, и мы получим ворох проблем, если сами нарушим закон. А нападки на вдову кролика, потушенного по ошибке отморозками из «Две ноги – хорошо», точно не понравятся газетчикам, если они об этом узнают.