скачать книгу бесплатно
Оттенки серого
Джаспер Ффорде
Fanzon. Магия Джаспера ФфордеОттенки серого #1
Премия Grand Prix de l'Imaginaire.
Финалист премии «Локус».
Сколько себя помнит человек, в мире правит Цветократия. В обществе господствует цвет: от подземных труб, поддерживающих жизнь зелени в городском парке, до целебных оттенков, рассматриваемых для лечения болезней. На цвете построена и социальная иерархия: чем меньше цветов ты видишь – тем ниже твой статус. В этом мире ты то, что ты можешь увидеть.
Молодой Эдди Бурый не стремится быть кем-то иным, кроме как верным трутнем Коллектива. С его более тонким восприятием красного цвета он вполне может жениться на Констанс Марена и унаследовать завод ее семейства. Возможно, у него даже хватит красного восприятия, чтобы занять должность перфекта. Для Эдди жизнь выглядит красочно. Жизнь выглядит хорошо. Но все меняется, когда он вместе с отцом, уважаемым цветоподборщиком, переезжает в Восточный Кармин. Там он влюбляется в «серую» по имени Джейн, которая открывает ему глаза на болезненную правду, скрываемую в кажущемся идеальным, но жестко контролируемом обществе. Любопытство – опасная черта, которую не стоит проявлять, – берет верх над Эдди, и он начинает задавать вопросы. Почему не хватает ложек? Что случилось с теми, кто не вернулся из Верхнего Шафрана? И почему, когда вы начинаете задаваться вопросом об окружающем мире, черно-белая определенность сводится к оттенкам серого?
Социальная сатира с оттенком революционного триллера.
«Богатый микс фантастической антиутопии и безудержного веселья». – The Washington Post
«Полноценное футуристическое научно-фантастическое фэнтези, если так можно назвать книгу, в которой герой ценится выше техномагии… Смешно до слез». – Los Angeles Times
«Идея автора – мир, организованный по цветам, – возможно, звучит не особо интересно и может потянуть максимум на сценарий для очередной серии “Сумеречной зоны”. Но в умелых руках автора она становится хитрым способом сатирической оценки власти религии и правительства, а также постоянным источником развлечения. Нам очень повезло». – New York Post
«Автор с огромным воображением. Не ограничиваясь несколькими слоями диккенсовских шуток и пересмотром физической вселенной, он создает археологическую сокровищницу для читателей. История о наступлении совершеннолетия и маниакальные романтические отношения с девушкой мечты становятся глазурью на этом торте, делая роман причудливым и приятным десертом». – The A.V. Club
«Ффорде – это современный Льюис Кэрролл или Эдвард Лир. Чтобы развеять черное настроение и прогнать меланхолию, этот остроумный роман предлагает потрясающий спектр лекарств». – Kirkus Reviews
«Роман, который сочетает в себе грозное предупреждение “О чудного дивного мира” и “1984” с видениями “Гимна Лейбовицу” и “Риддли Уокера”. И все это остается поразительно оригинальным». – Booklist
«Насыщенная фантазия. Эдди перемещается по ярко воображаемому ландшафту, каждая грань которого пронизана удивительно детальной авторской цветовой гаммой». – Publishers Weekly
Джаспер Ффорде
Оттенки серого
Jasper Fforde
SHADES OF GREY
Copyright ©2009 Jasper Fforde
All rights reserved including the rights of reproduction in whole or in part in any form
© Петров В.А, перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, ООО «Издательство „Эксмо“», 2024
* * *
Табите в качестве первого приветствия на пути к обретению бесспорно увлекательного и часто недооцениваемого опыта, которое мы называем существованием
Ни света, ни цвета как таковых в окружающей нас природе не существует. Это простое движение материи. <…> Когда свет проникает вам в глаза и падает на сетчатку, это движение материи. Воздействие на ваши нервы и ваш мозг – это также простое движение материи. <…> При восприятии мозг испытывает ощущения, которые, собственно говоря, являются лишь свойствами мозга.
Альфред Норт Уайтхед
Утро в Гранате
2.4.16.55.021: Во время внутриколлективной поездки мужчины должны быть одеты согласно дресс-коду № 6. Наличие головных уборов приветствуется, но не обязательно.
Началось все с того, что отец не захотел смотреть последнего кролика, а закончилось тем, что меня вот-вот съест хищное растение. Для себя я хотел другого – жениться на девушке из семейства Марена и порулить их веревочной империей. Но то было четыре дня назад, до того, как я встретил Джейн, вернул пропавшего Караваджо и исследовал Верхний Шафран. И вместо наслаждения преимуществами цветового продвижения я погрузился в чавкающую трясину дерева ятевео[1 - Ятевео – легендарное плотоядное дерево, якобы растущее в Центральной Америке (исп. ya te veo – «вижу тебя»). (Прим. перев.)]. До чего обидно.
Но не все так плохо, и вот почему. Первое: я, к счастью, приземлился вниз головой, а значит, буду поглощен всего за минуту. Это намного – намного – лучше, чем если тебя засасывают, все еще живого, в течение недель. Второе и самое важное: мне не придется умирать в неведении. Я открыл нечто такое, что не заменят никакие награды и отличия: правду. Не всю правду, но немалую часть ее. Поэтому чертовски обидно, что все так сложилось. Я ничего не могу сделать с этой правдой. Правда эта слишком велика, слишком ужасна, чтобы оставаться скрытой от людей. Но я хотя бы обладал ею целый час и понял, в чем ее смысл.
Вообще-то, меня послали не за этим. Я был отправлен к Внешним пределам, чтобы провести перепись стульев и научиться смирению. Но правда неумолимо нашла меня, как и полагается большой правде, – как находит мозг потерявшаяся мысль. Еще я нашел Джейн, или она меня – неважно. Мы нашли друг друга. И хотя она была серой, а я красным, мы оба жаждали справедливости, которой не давала цветовая политика. Я полюбил ее, больше того – начал думать, что и она меня любит. В конце концов, она сказала «прости» перед тем, как толкнуть меня, после чего я упал на голую землю прямо под кроной ятевео. Значит, что-то она ко мне чувствует.
Итак, четыре дня назад я шел по Гранату, транспортному узлу Западного Красного сектора. Мы с отцом прибыли в город за день до того и остановились в «Зеленом драконе». Прослушав утреннее песнопение, мы сели позавтракать, слегка раздосадованные, но не удивленные тем, что ранние пташки из числа серых уже уничтожили весь бекон, оставив нам лишь соблазнительный запах. До поезда оставалось несколько часов, и мы решили пройтись по городу.
– Не посмотреть ли последнего кролика? – предложил я. – Говорят, это главная достопримечательность.
Но уникальный кролик не слишком заинтересовал отца – по его словам, до поезда нам надо было посмотреть плохо нарисованную карту, Мемориал Оза, цветной сад и уж потом – кролика. Кроме того, в музее Граната хранится лучшее в Коллективе собрание бутылок из-под «Вимто»[2 - «Вимто» – прохладительный напиток пурпурно-красного цвета. (Прим. перев.)], а по понедельникам и вторникам там даже показывают граммофон!
– Сорок второй клип на песню «Something Got Me Started»[3 - «Что-то заставило меня встрепенуться» – песня группы Simply Red («Просто красный»). (Прим. перев.)], – сказал он, словно что-то, хоть отдаленно связанное с красным, могло переубедить меня. Но я не собирался сдаваться так легко.
– Кролик уже совсем старый, – настаивал я, вспоминая инструкции по безопасности из буклета «Правильное общение с кроликом», – а гладить его уже необязательно.
– Дело не в этом, – пожал плечами отец, – дело в ушах. Я вполне могу обойтись, – заключил он безапелляционно, – и прекрасно обойдусь без кролика.
Это было правдой. Я тоже вполне мог обойтись без кролика. Но я обещал своему лучшему другу Фентону и еще пяти приятелям, что я запишу для них таксономический номер одинокого кролика и они смогут занести его в свои книги наблюдения за животными как «опосредованно виденного». Я даже взял с них за это по четверти доллара – деньги пошли на лакричные конфеты для Констанс и на синтетические красные шнурки для меня.
Мы с отцом препирались еще какое-то время, и в конце концов он согласился обойти все городские достопримечательности – по кругу, чтобы не сильно изнашивать ботинки. Кролик стоял в списке последним, за цветным садом.
Согласившись по крайней мере включить кролика в наш маршрут, папа вернулся к своим тостам, чаю и газете «Спектр». Я же принялся лениво оглядывать убогую столовую в поисках источника вдохновения, так как собирался писать открытку. «Зеленый дракон» построили еще до Явления. Как и многие постройки в Коллективе, он видел массу разнообразных событий, и каждое оставляло на нем свой след. Краска на стенах порядком облупилась, лепнина рассохлась и стала рассыпаться, клеенка на столах протерлась до основы, а ножи были согнуты, поломаны или утащены. Однако запах горячих тостов, кофе и бекона, приветливая обслуга и шумная болтовня приезжих, завязывавших мимолетные знакомства, придавали заведению особый шарм, так что с ним не могло сравниться ни одно приличное кафе у нас в Нефрите. Я обратил внимание, что в общем пространстве любой мог занять какое угодно место, но посетители бессознательно рассаживались по цветам. Одному фиолетовому предоставили целый стол в его распоряжение, а у дверей жались несколько серых в ожидании свободного стола, хотя рядом с фиолетовым были свободные места.
Мы сели рядом с парочкой зеленых – пожилыми мужем и женой. Они были достаточно богаты, чтобы позволить себе искусственно выкрашенную зеленую одежду, видную для всех, – этакая гордая, безвкусная и дорогостоящая демонстрация привязанности к своему цвету. Эти двое явно продали свою квоту на детей ради таких одеяний. Наша с отцом одежда была общепринятой раскраски, видной лишь другим красным. Сидящие напротив зеленые видели только красные кружки, отличающие нас от серых, – впрочем, эта пара встретила нас с не меньшим пренебрежением. Говорят, красный и зеленый цвета взаимно дополняют друг друга; но нас с зелеными объединяет только неприязнь к желтым.
– Эй ты. – Зеленая бесцеремонно показала на меня ложкой. – Передай мне джем.
Я послушно исполнил приказание. Ее начальственный тон был вполне объясним: мы стоим тремя ступенями ниже зеленых на хроматической шкале и обязаны им подчиняться. Но, несмотря на это, мы первенствуем в старинной цветовой схеме «красный – желтый – синий». Красные неизменно входят в состав сельских советов, что не разрешено зеленым из-за их неполноценного статуса: зеленый – смесь желтого с синим, не более того. Это дико их бесит. Вот скромным оранжевым – тем все равно, они принимают свою судьбу добродушно, даже с юмором. А зеленые так и не могут отделаться от чувства, что к ним относятся несерьезно. Все очень просто: ведь их цвет – это цвет растительности, и они полагают, что их роль в Коллективе должна соответствовать доле зеленого цвета в природе. Только синие могли бы соперничать с ними в количественном плане, так как за ними – небо, но чистое небо видишь не всегда, и если оно покрыто тучами, понимаешь, до чего безосновательны претензии синих.
Но зеленая дама отдала мне приказание не только из-за моего цвета – под моим красным кружком виднелся значок «Ищу смирения». После стычки с сыном верховного префекта мне велели носить его в течение недели. Возможно, зеленая не пожелала заметить другой мой значок – «1000 баллов», очень престижный. А может, ей просто захотелось джема.
Я взял джем в буфете, с почтительным кивком подал его зеленой и вернулся к своей открытке. На ней был изображен старый каменный мост в Гранате; легкая синева неба стоила лишних пяти цент-баллов. За десять цент-баллов я получил бы открытку с зеленой травой, но моя будущая невеста Констанс Марена, которой и предназначалась открытка, называла пестроту вульгарной. Ее родичи – старая цветовая аристократия – придерживались вчерашних взглядов на цвет, везде предпочитая приглушенные тона, хотя и могли выкрасить свой дом в самые яркие оттенки. Впрочем, для них много что было вульгарным, в том числе и род Бурых – выскочки, nouveau couleur, с их точки зрения. Поэтому я был лишь «будущим женихом». Отец договорился об этом «полуобещании», то есть Констанс имела на меня преимущественное право. Я едва не получил такого же права – все сорвалось в последний момент. Но так или иначе сделка была выгодной – хотя мое семейство отделяло от серых всего три поколения, меня считали в достаточной мере старокрасным. А потому к нашей полупомолвке не следовало относиться несерьезно.
– Пишешь Рыбьей Морде? – с улыбкой спросил отец. – Вряд ли она забыла тебя так скоро.
– Да, – согласился я. – Но все же, несмотря на имя[4 - Constance (фр.) – «верная». (Прим. перев.)], верностью она не отличается.
– A-а. Роджер Каштан уже вьется вокруг нее?
– Как муха вокруг тарелки с медом. Не называй ее Рыбьей Мордой, пожалуйста.
– Масла, – велела зеленая, – и пошевеливайся на этот раз.
Мы закончили завтракать, наскоро упаковали вещи и спустились к стойке. Отец стал объяснять носильщику, что наши чемоданы нужно отнести на вокзал.
– Чудесный день, – заметил, пока мы оплачивали счет, мужчина за стойкой – худощавый, с прекрасно вылепленным носом и одним ухом.
Потеря уха была обычным делом – они отрывались с пугающей легкостью. Необычным было то, что этот человек не позаботился вернуть ухо на место, хотя что тут сложного? Еще любопытная деталь: он носил свой синий кружок высоко на лацкане пиджака – этот негласный, но широко распространенный условный знак намекал, что за особую плату его носитель улаживал разные вопросы. И действительно, накануне вечером нам на обед подали раков, а он не отметил это в рационной книге. Это стоило нам половины балла, завернутого в салфетку и незаметно переданного по назначению.
– Каждый день чудесен, – приветливо откликнулся отец.
– Точно, – весело подтвердил тот.
Мы обменялись дежурными фразами: насчет отеля, что он чист и умеренно комфортен, и насчет нас, что мы не роняем репутации заведения, умеем вести себя за столом и не горланим в общественных местах. После этого служащий отеля спросил:
– Далеко собрались?
– В Восточный Кармин.
Поведение синего внезапно изменилось: он странно поглядел на нас, вернул наши книжки с баллами, пожелал приятного и спокойного времяпрепровождения – и тут же повернулся к другому клиенту. Мы вручили чаевые носильщику, еще раз проверили время отхода поезда и направились к первому из пунктов нашего маршрута.
– Гм, – хмыкнул отец, глядя на плохо нарисованную карту, после того, как мы отдали десять цент-баллов и очутились внутри ветхого, но чистенького домика. – Ничего не понимаю.
Плохо нарисованная карта, возможно, не волновала воображение, но полностью оправдывала свое наименование.
– Может, потому, что она пережила Дефактирование? – предположил я.
Карта была не только загадочной, но и невероятно редкой. Кроме геохроматической карты Прежнего мира, в настольной игре фирмы «Паркер» то была единственная карта, составленная до Явления. Однако древность экспоната не делала его интересным. Мы какое-то время пялились на выцветшую бумагу, надеясь, что наше понимание, пусть и неправильное, перейдет на более высокий уровень. И потом, жалко было заплаченных денег.
– Чем дольше и пристальнее мы на нее глядим, тем больше получаем за ту же плату, – объяснил отец.
Я захотел было спросить у него, сколько нужно смотреть, чтобы нам еще остались должны, но не стал. Наконец он убрал свой путеводитель, и мы снова оказались под теплыми лучами солнца, чувствуя, что нас попросту обобрали на десять цент-баллов. Однако мы написали благодарственный отзыв: экспонат оказался посредственным, но музейщики-то были ни при чем.
– Папа…
– Да?
– Почему тот человек в отеле так странно повел себя, услышав про Восточный Кармин?
– Жизнь во Внешних пределах, как считают, отличается асоциальной динамикой, – ответил он, немного подумав, – и некоторые полагают, что обилие событий может породить прогрессистские настроения, а это поставит под угрозу Стабильность.
То была дипломатичная, но очень мудрая и провидческая реплика. Я не раз возвращался к ней мыслями в последующие дни.
– Хорошо, но что думаешь ты? – настаивал я.
Отец улыбнулся:
– Я думаю, что нам надо осмотреть Мемориал Оза. Даже если он уныл, как магнолия, то все равно это в тысячу раз занятней плохо нарисованной карты.
Мы зашагали к музею по шумным улицам Граната, с их теснотой, суетой и нечистотой, изнемогая от жары. Вокруг было множество людей, готовых удовлетворить ваши каждодневные нужды: сутенеры, продавцы воды и пирожков, рассказчики историй, умельцы, определяющие вес на глазок. В лавках по обе стороны улицы шла коммерция посерьезнее: их занимали сапожники, портные, продавцы всякой утвари, вычислители, готовые мигом что-нибудь умножить или разделить. Можно было зайти к модератору или крючкотвору и тут же получить консультацию, что означает то или иное правило и как его обойти. В одной лавке продавали исключительно парящие предметы, а другая специализировалась на посткодовой генеалогии. По пути нам попадалось необычно много желтых – возможно, они следили за нелегальным цветовым обменом, торговлей семенами и ношением колющих и режущих предметов.
Гранат, хоть и назывался региональным транспортным узлом, был расположен на задворках цивилизованного мира. Далее к востоку лежали только Красные Горы и редкие поселения-аванпосты вроде Восточного Кармина. На необитаемых диких землях водились мегазвери, встречались заброшенные городки неопределенного цвета и, вероятно, орудовали туземные банды. Все это возбуждало и тревожило одновременно. Двумя неделями раньше я вообще не знал о существовании Восточного Кармина и уж точно не думал, что меня пошлют туда на месяц подвергаться корректировке смирением. Мои друзья были в ужасе, возмущенные – кто слегка, а кто и посильнее – таким обращением со мной. Они обещали, что когда возьмутся за карандаш, то непременно составят воззвание к властям.
– Границы – это место для слабовольных, слабочелюстных и слабоцветных, – заметил Флойд Розоватый, к которому, по правде говоря, все эти три определения подходили идеально.
– Будь осторожен, там полно лузеров, нарушителей, онанистов и сексуально озабоченных, – добавил Тарквин.
Судя по его происхождению, он тоже чувствовал бы себя там как дома.
Потом они сообщили, что это безумие – хоть на секунду высовываться за ограду города и что во Внешних пределах я за неделю опущусь – буду сутулиться, есть руками и отпущу волосы до плеч. Я уже подумывал откупиться от наказания, заняв денег у моей дважды вдовой тетушки Берил, но Констанс полагала иначе.
– Что тебе нужно там делать? – спросила она, когда я назвал цель моей поездки в Восточный Кармин.
– Участвовать в переписи стульев, моя куколка, – объяснил я. – Главная контора опасается, что количество стульев упадет ниже значения одной целой восьми десятых на человека.
– Какой ужас. А оттоманка считается стулом или все же очень толстой подушкой?
Она хотела сказать этим, что поездка будет с моей стороны решительным и мужественным поступком, и я поменял свое намерение. Поскольку я собирался войти в семью Марена и, возможно, в будущем стать префектом, далекое путешествие и участие в переписи помогли бы мне расширить взгляд на мир. Месячное пребывание во Внешних пределах было с этой точки зрения отличным вариантом.
Мемориал Оза превосходил плохо нарисованную карту хотя бы тем, что был трехмерным. То было бронзовое изваяние футов в шесть высотой и четыре шириной, изображавшее причудливых животных. Судя по музейному буклету, в ходе Дефактирования его распилили на части и бросили в реку, так что из пяти зверюшек теперь было только две: свинья в одежде и с кнутом – она сохранилась получше, – а также пузатый медведь в галстуке. От третьей и четвертой фигур не осталось почти ничего, а от пятой – только нижние части лап, похожие на когти: ни у кого из современных животных такого не было.
– Глаза слишком велики для свиньи и похожи на человеческие, – изрек отец, подходя ближе. – А медведей в галстуках я и вовсе никогда не видел.
– Чрезмерный антропоморфизм, – сообщил я более-менее установленный факт.
У Прежних имелось много необъяснимых обычаев, и в первую очередь – смешивание действительности с вымыслом: ты никогда не знал наверняка, где кончается одно и начинается другое. Известно было, что изваяние отлито в честь Оза, но надпись на постаменте сильно пострадала, и скульптуру никак не могли связать с прочими дошедшими до нас упоминаниями об Озе. «Проблема Оза» служила предметом долгих споров внутри дискуссионных клубов, результаты которых выливались в научные статьи на страницах «Спектра». И хотя удалось обнаружить останки железных людей, хотя Изумрудный город оставался важным административно-культурным центром, нигде в Коллективе не нашли следов дорог из желтого кирпича, будь то натуральный или синтетический желтый цвет, а зоологи давно доказали, что обезьяны не могут летать. Все, что связано с Озом, признали вымыслом и даже буйством фантазии – но памятник-то стоял! Загадка.
После этого мы лениво прошлись по музею, посмотрели на бутылки из-под «Вимто», на сохранившийся «Форд-Фиесту» с его намеренно архаичным – до бесстыдства – дизайном и на пейзаж Тернера, не из лучших, как счел отец. Затем мы спустились этажом ниже и застыли в восхищении перед диорамой, изображавшей типичный лагерь бандитов – представителей вида homo feralensis[5 - Homo feralensis (лат.) — «Человек свирепый». (Прим. перев.)]. Все выглядело пугающе правдоподобно и дышало диким, разнузданным восторгом – основой для композиции послужила эпохальная работа Альфреда Пибоди «Семь минут среди бандитов». Вместе с нами истуканов разглядывали несколько школьников – вероятно, сейчас они проходили низшие человеческие расы по программе изучения исторических альтернатив.
– А правда, что они едят своих младенцев? – спросил один, с ужасом и восхищением уставившись на сцену.
– Абсолютная правда, – подтвердил учитель, пожилой синий, видимо знавший материал нетвердо. – И вы станете такими, если не будете слушаться родителей, выполнять правила и доедать овощи.
У меня самого имелись сомнения насчет кое-каких нелепых обычаев, якобы свойственных бандитам. Но я не стал их высказывать. Исторические альтернативы обычно изучались на примере диких племен.
Фонограф, как оказалось, не только не заводят, но и вообще не демонстрируют. Нам объяснили, что и аппарат, и диск «выведены из строя» при помощи большого молотка. Это было не преступным деянием, а неизбежным следствием проверки на соответствие скачкам назад – какой-то болван не занес экспонат в ежегодный список предметов, сохраняемых в порядке исключения. Музейщики расстроились – теперь в Коллективе остался только один пригодный для демонстраций фонограф, в Музее прошлых событий города Кобальта.
– Но есть и плюсы, – заметил музейный сотрудник, красный с очень густыми бровями. – Я могу похвастаться, что был последним в мире человеком, кто слушал Simply Red.
Оставив подробный отзыв, мы направились в сторону муниципальных садов, остановившись на минуту перед древним граффити на торце кирпичного дома. Надпись призывала давно исчезнувших покупателей: «Пейте овалтин – он дает здоровье и энергию». Под ней двое детей странного вида – но, видимо, вполне счастливых – склонились над кружкой, тараща глаза размером с футбольный мяч на окружающий мир. В этих глазах читались удовольствие и бесконечная жажда овалтина. Изображение выцвело, но красный цвет детских губ и надписи все еще ясно различались. Граффити, сделанные до Явления, были редкостью, и от изображений Прежних на них обычно бросало в дрожь. Из-за глаз. Ненормально расширенные, темные, пустые зрачки – казалось, будто в головах у этих людей тоже пустота, – делали их обладателей ненатурально, притворно радостными. Постояв около дома, мы пошли дальше.
Цветные парки всегда числились среди главных достопримечательностей, и гранатский нас не разочаровал: тенистый уголок, полный причудливо подстриженных растений, фонтанов, пергол, гравийных дорожек, статуй и цветочных клумб. Мы нашли и эстраду, и лоток мороженщика, хотя никто не играл музыки и не продавал мороженого. Гранатский парк отличался тем, что цвет подавался прямо от сети и был поэтому особенно ярким. Главная лужайка позади живописного, увитого плющом Родена поразила нас своей синтетической зеленью – прежде всего по сравнению с парком в Нефрите. Здесь все было устроено для красных с их особенностями зрения, а у нас в городе, наоборот, для зеленых: трава очень слабой окраски, тогда как все красное сделано слишком ярким. В Гранате достигли цветового баланса, близкого к идеальному. Мы стояли и наслаждались изысканной симфонией цвета.
– Отдам свою левую руку, лишь бы переехать в Красный сектор, – пробормотал отец, весь во власти сильного переживания.
– Ты уже обещал ее отдать, – напомнил я, – если старик Маджента уйдет пораньше.
– Разве?
– Да. Прошлой осенью, после случая с ринозавром.
– Вот ведь старый пень, – грустно покачал головой отец. – Как и многие пурпурные, старик Маджента, наш префект, с трудом мог разглядеть себя в зеркале. – Как ты думаешь, трава и вправду такого цвета? – помолчав, спросил он.
