скачать книгу бесплатно
Плюмаж широко раскрыл глаза. Брат Галунье растолковал ему, какой драгоценный подарок недавно сделал Филипп Орлеанский своему сердечному другу.
– Как! – ахнул гасконец. – Каждая из этих каморок стоит больше, чем ферма в Босе или в Бри?[40 - Области дореволюционной Франции.] Друг мой, друг мой, мы просто должны примкнуть к достойнейшему господину Гонзаго!
А измерения и разметка тем временем шли своим чередом. Лакей заметил рабочему:
– Номера девятьсот тридцать пять, девятьсот тридцать шесть и тридцать семь вы сделали слишком большими. Не забывайте, каждый дюйм стоит золота.
– Рай и святители! – пробормотал Плюмаж. – Что же, эти бумажки и впрямь так дорого стоят?
– Настолько, – отвечал Галунье, – что золото и серебро скоро не будут стоить ничего.
– Презренные металлы! И поделом им, – мрачно произнес гасконец и тут же изрек: – Черт побери, видно, у меня неистребимая привычка, но я сохраняю слабость к пистолям.
– Номер девятьсот сорок один, – объявил лакей.
– Осталось только два с половиной фута, – сообщил отмерявший рабочий. – На полную не хватает.
– Ничего, – заметил Плюмаж, – клетка пойдет какому-нибудь тощавому.
– Плотники придут сразу после совета.
– Какого еще совета? – удивился Плюмаж.
– Попытаемся узнать. Когда знаешь, что происходит в доме, считай, что дело здорово продвинулось.
Выслушав это безмерно справедливое высказывание, Плюмаж ласково потрепал Галунье по подбородку, подобно любящему отцу, обнаружившему, что его сынок начинает проявлять сообразительность.
Лакей и рабочие вышли. Но тут же из вестибюля донесся громкий, нестройный хор голосов, выкрикивающих:
– Мне! Мне! Я записался! Давайте по справедливости!
– Ну вот, – буркнул Плюмаж. – Опять что-то новенькое.
– Успокойтесь! Ради бога, успокойтесь! – прозвучал на пороге залы властный голос.
– Господин де Пероль! – шепнул брат Галунье. – Не высовываемся!
Они еще глубже втиснулись в нишу окна и задернули занавеску.
Господин де Пероль вступил в залу, сопутствуемый, а верней будет сказать, стиснутый толпой просителей – просителей весьма редкой и драгоценной породы, которые умоляли взять у них золото и серебро в обмен на дым.
Одет господин де Пероль был исключительно богато. В волне кружев, скрывающих его тощие руки, сверкали бриллианты.
– Господа! Господа! – повторял он, обмахиваясь платком с каймой из алансонских кружев. – Держитесь подальше. Вы, право же, утрачиваете почтение.
– Ах, плут! Он просто великолепен, – вздохнул Плюмаж.
– Жох! – определил его одним словом Галунье.
Да, тут мы согласны. Пероль был жох. Своей тростью он пытался раздвинуть толпу живых, ходячих денег. Справа и слева от него шли два секретаря с неимоверных размеров записными книжками.
– Да блюдите хотя бы собственное достоинство! – с укоризной произнес он, стряхивая с мехельнского жабо крошки испанского табака. – Неужто вы не можете сдержать страсть к наживе?
И он сделал такой жест, что наши мастера шпаги, разместившиеся, подобно истинным ценителям искусства, в закрытой ложе, едва удержались от рукоплесканий. Однако торговцы, окружавшие господина де Пероля, не сумели в той же мере оценить его.
– Мне! – продолжали кричать они. – Я первый! Теперь моя очередь!
Пероль остановился и изрек:
– Господа!
Все тотчас смолкли.
– Я просил вас успокоиться, – продолжил он. – Я представляю здесь особу господина принца Гонзаго. Я его управляющий. Однако я вижу, что кое-кто позволил себе остаться в шляпе.
В тот же миг все шляпы словно ветром сдуло.
– Вот так-то лучше, – одобрил Пероль. – Господа, я имею сообщить вам следующее…
– Тихо! Тихо! – раздались голоса.
– Конторки в этой галерее будут построены и распределены завтра.
– Браво!
– Это все, что у нас осталось. Больше ничего нет. Все прочее, кроме личных покоев монсеньора и покоев госпожи принцессы, уже занято.
И Пероль поклонился.
Хор опять завел:
– Мне! Я записан! Черт возьми, я не позволю обойти себя!
– Да не толкайтесь!
– Вы задавите женщину!
Да, там были и женщины, прабабушки нынешних уродливых дам, что в наши дни пугают в два часа пополудни прохожих на подходах к Бирже.
– Наглец!
– Невежа!
– Нахал!
Затем раздались проклятия и визг дам-финансисток. Похоже, они вот-вот должны были вцепиться друг другу в волосы. Плюмаж и Галунье высунулись, чтобы лучше видеть свалку, но в этот миг двери за возвышением распахнулись настежь.
– Гонзаго! – шепнул гасконец.
– Миллиардер! – дополнил нормандец.
И оба машинально обнажили головы.
Действительно, на помосте появился Гонзаго в сопровождении двух молодых дворян. Он был все так же красив, хотя ему уже шел пятый десяток. При высоком росте он сохранил поразительную гибкость. На лбу его не было видно ни единой морщины; густые, черные как смоль волосы ниспадали кудрями на черный же бархатный кафтан самого простого покроя.
Богатство его наряда не имело ничего общего с богатством наряда Пероля. Его жабо стоило пятьдесят тысяч ливров, а бриллианты на орденской цепи, которая едва выглядывала из-под голубого атласного камзола, – не меньше миллиона.
Молодые дворяне, что сопровождали принца, шелапут де Шаверни, его родственник по линии Неверов, и младший де Навайль, были в пудреных париках и с мушками на лице. То были очаровательные молодые люди, чуточку женственные, немножко уже утомленные, но, невзирая на ранний час, успевшие поднять дух капелькой шампанского; шелка и бархат они носили с великолепной небрежностью.
Де Навайлю было уже лет двадцать пять, маркизу де Шаверни недавно исполнилось двадцать. Они остановились, взглянули на толкотню и разразились искренним смехом.
– Господа, господа, – сняв шляпу, уговаривал Пероль, – имейте хотя бы уважение к его светлости принцу!
Толпа, готовая уже схватиться врукопашную, затихла как по мановению волшебной палочки; все кандидаты на обладание клетушками дружно склонились в поклоне, все дамы присели в реверансе. Гонзаго приветствовал их, помахав рукой, и бросил:
– Поторопитесь, Пероль, мне нужна эта зала.
– Ну и образины! – промолвил маленький Шаверни, в упор лорнируя толпу.
Навайль расхохотался так, что у него слезы выступили на глазах, и только и смог повторить:
– Образины!
Пероль подошел к принцу.
– Они уже доведены до белого каления, – шепнул он, – и заплатят, сколько мы пожелаем.
– Пустите на торги! – закричал Шаверни. – Вот будет потеха!
– Помолчите, сумасброд! – одернул его Гонзаго. – Мы здесь не за столом.
Однако предложение показалось ему удачным, и он сказал:
– Ну что ж, торги так торги. Какую назначить цену?
– Пятьсот ливров в месяц за четыре фута на четыре, – ответил Навайль, убежденный, что это безумная цена.
– Тысяча в неделю, – перебил его Шаверни.
– Пусть будет полторы тысячи, – решил Гонзаго. – Начинайте, Пероль.
– Господа, – обратился тот к жаждущим, – поскольку эти места последние, и притом лучшие, мы предоставим их тем, кто больше предложит. Итак, номер девятьсот двадцать семь, полторы тысячи ливров!
По толпе прошел ропот, но никто не принял цены.
– Черт побери, кузен, – бросил Шаверни, – придется мне вам помочь. – И он крикнул: – Две тысячи ливров!
Претенденты с тоской переглядывались.
– Две с половиной! – во все горло выкрикнул Навайль.
Солидные кандидаты были потрясены и растеряны.
– Три тысячи! – раздался сдавленный голос толстого торговца шерстью.
– Принято! – поспешно сказал Пероль.
Гонзаго бросил на него разъяренный взгляд.
Да, Перолю недоставало полета ума. Он боялся, что у человеческого безумия есть предел.
– Ну и ну! – пробормотал Плюмаж.
Галунье стоял, молитвенно сложив руки. Он смотрел и слушал.
– Номер девятьсот двадцать восемь, – назвал управляющий.
– Четыре тысячи ливров, – небрежно произнес Гонзаго.
– С ума сбрендить! – ахнула перекупщица в туалете, купленном за двадцать тысяч луидоров, в котором ее племянница недавно венчалась с графом. Деньги эти она нажила на улице Кенкампуа.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре с половиной! – надбавил торговец скобяным товаром.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Отдано! – объявил Пероль. – Номер девятьсот двадцать девять… – Но, поймав взгляд Гонзаго, надбавил: – За десять тысяч ливров!
– Четыре фута на четыре! – выдавил ошеломленный Галунье.
Плюмаж задумчиво пробормотал:
– Меньше, чем могила!
А торги уже шли полным ходом. Всех охватило сумасшествие. За девятьсот двадцать девятый номер торговались, словно от обладания им зависела жизнь, и, когда за следующую клетушку Гонзаго назначил цену в пятнадцать тысяч ливров, никто даже не удивился. Расплачивались, заметьте, не сходя с места, звонкой монетой либо государственными билетами.
Один из секретарей Пероля принимал деньги, второй заносил в записную книжку фамилии покупателей. Шаверни и Навайль перестали смеяться, они восхищались.
– Невероятное безумие, – заметил маркиз.
– Да, не будь я очевидцем, ни за что бы не поверил, – согласился Навайль.
А Гонзаго бросил с обычной насмешливой улыбкой:
– Ах, господа, Франция – прелестная страна. Но пора кончать. Все остальное по двадцать тысяч.
