Я пришел к тебе с приветом…

……………. ……………

<1842>

Две липки

И. С. Тургеневу

1Близ рощи, на пригорке серый дом,В полуверсте от речки судоходной,Стоит лет сорок. Нынче пустыремОн стал смотреть, угрюмый и негодный.Срубили рощу на дрова кругом,Не находя ее статьей доходной;По трубам галки, ласточки в окошках,И лопухи на а́нглийских дорожках.2Семь крыш, одна причудливей другой,Вам говорят про барские затеи.Дом этот прежде флигель был простой:Понадобились залы, галереи,И в девичью стал нужен вход другой, —Не обошлось и без оранжереи:Однако вкус был, на манер столичный,Во всем фасаде сохранен отличный.3Помещик Русов не любил дремать.Служил в гусарах, ротмистра дождался,Женился по любви лет в сорок пятьИ всей душой к хозяйству привязался:Стал горы рыть, пошел пруды копать,На мельницы, на риги разорялся;Всем уяснил значение капусты, —У самого ж карманы стали пусты.4В полях с утра до вечера верхом.Никто не смел в лесу сорвать ореха.Сам полевым он хвастался конем.Уже, бывало, не пройдет огреха:На рыхлой пашне ткнется, и хлыстомНе перегонишь – и пошла потеха:«Чей это клин?» Приводят на расправуВиновного и угостят на славу.5А все ты мил мне, серый, ветхий дом,С твоею кровлей, странной, кособокой.Так иногда над полусгнившим пнемПрипоминал я осенью глубокойВесенний вечер, прожитой вдвоемПод грустный вопль кукушки одинокой,Припоминал несбыточные грезы —И на глазах навертывались слезы.6Почти три года с той поры прошло,Как Русов наш женился на Наташе.Не знаю, что с ума ее свелоВ восьмнадцать лет. Тут дело уж не наше.Ее невольно к Русову влекло;Для ней он был умнее всех и краше.Ей Ваня дорог с головы до пяток, —А Ване скоро на шестой десяток.7Как Русов горд и свеж! Считать лета —Ребячество смешное, даже детство.В мужчине воля – лучшая черта,У избранных семейное наследство.«Да, Русовы – счастливая чета» —Так в первый год решило все соседство.Стал изредка он дома как-то скучен, —Но сплин с семейным бытом неразлучен.8Тот понял жизнь с превратной стороныИ собственное горе приумножит,Кто требует всей жизни от жены,А сам ничем пожертвовать не может.Мы, без любви, любовью стеснены;Чужой порыв холодного тревожит.Все станет жертвой: слышать друга, видеть, —И сердце начинает ненавидеть.9Наташа смутным чувством поняла,Что мужнин глаз судья ей беспристрастный.У старика отца она былаВ дому хозяйкой полной, самовластной.Как май тиха, как птичка весела,Она отца душой любила страстной.Больной старик не мог быть равнодушенИ, как дитя, во всем ей был послушен.10В одном лишь с ней он мнений разных былИ утверждал, что Русов ей не пара.Как он сердился, как ее молилНе выходить за бойкого гусара!Ей он, конечно, этот шаг простилНо сам, бедняк, не перенес удараИ скоро умер. Горькая утрата!Но Натали послало небо брата.11Он годом старше был. Они росли,Учились вместе и сходились нравом.Чем больше развивалась Натали,Тем меньше предавался брат забавам.К сестре все чувства юношу влекли.Он, видимо, гордился нежным правом,Когда другие ловят взгляд сестрицы,Ей целовать и брови, и ресницы.12Грешно сказать, чтоб с самых первых летЗамужества Наташа тосковалаИль Русов с нею холоден был, – нет,Он о жене заботился сначала,Сам ей убрал уютный кабинет,С улыбкой слушал, как она мечталаВ дому порядком заменить избыток, —И жемчугу ей подарил пять ниток.13В душе Наташи крылись семенаСтремлений светлой, избранной природы.Быть может, их взлелеяла б онаНа доброй почве счастья и свободы.Дочь нежная и страстная женаБыла сидеть готова с мужем годыГлаз на́ глаз, лишь бы то, что он хоть малоПривык ценить, любимца окружало.14Придет ли к ней, бывало, он сердит,Иль резкостью бедняжку озадачит, —Наташа все, что в сердце закипит,С болезненно-отрадным чувством спрячет,Как будто, улыбаяся, смолчит,А утро все одна потом проплачет;Но в час обеда и глаза не красны,И локоны душисты и прекрасны.15Прошло три года. Птичке молодойНесносна стала золотая клетка.Чем менее бывает прав иной,Тем он охотней в жертву целит метко.Так Русов, насмехаясь над женой,Давал понять, что ты-де вот поэтка.Замашку эту видеть было в мужеВсего на свете для Наташи хуже.16Но время шло. Был чудный вешний день —Один из тех, что в сердце льют тревогу, —Балкон раскрыт, и сладостная леньНаташей овладела понемногу.Вдруг зазвенело в роще, и, как тень,Седая пыль шибнула на дорогу.Вот ближе, ближе, под крыльцо… «Ах! Саша!» —И брата с воплем обняла Наташа.17Как передать бессвязный разговор,Живой восторг того или другого?Что скажет звук, движенье или взор —Упрямое не перескажет слово.Но вот и Русов сам спешит во двор,Объехавши посевы ярового.Он, видимо, рад жениному брату, —Хитрить некстати старому солдату.18Дня через два по новым колеямЖизнь Русовых тихонько покатилась.Наташа светлым чувствам и мечтамПри брате предаваться не стыдилась.Внимательней к жене стал Русов сам,Как будто ревность в нем зашевелилась;Сговорчив, мил, в лице ни тени скуки —И все целует у Наташи руки.19Как упивались маем брат с сестрой,Когда леса слегка позеленелиИ стал туман качаться над рекой,А соловьи в черемухе запели!Всю ночь, бывало, по тропе леснойВдвоем проходят безо всякой цели.К обеду вновь и планы, и рассказы,И ландышей на столике две вазы.20Спешат зарею резеду полить,Дорожку дальше вывесть за куртиной,Иль две-три клумбы новых очертить,Пока не кликнет голос соловьиный.Еще с приезда Саша посадитьУспел две липки под окном гостиной;Ему сама Наташа помогалаИ молодые корни поливала.21Как странен Русов! Точно сам не свой,Как будто чем-то сдержанным томится:Уступчив, шутит ласково с женойИ с братом мил, – но вдруг проговорится,С улыбкой суд произнося такой:«Нет, господа! цветник ваш не годится:Все это выйдет даже слишком бедно.Но что ж? Напрасно, да зато безвредно».22Проговорит – и видно по всему,Что человек вполне собой доволенИ собственному явно рад уму,Хоть ум его, разливом желчи болен,Относит ко внушенью своемуТакой порыв, в котором он не волен.Поняв намек подобный, брат с сестроюВнимательнее смотрят за собою.23Настало лето. Грустно сознавать,Как быстро миновалось это лето.Быть может, в жизни уж ничем опятьНе будет сердце нежно так согрето!Весной придется брата провожать, —Когда-то вновь увидишься и где-то?Пришла зима, и с ней катанья, чтенья,А Русов стал щедрей на поученья.24Бывало, вешних золотых лучейНаташа втайне ждет и не дождется.«Да скоро ль этот снег сойдет с полей?Когда у нас Святая-то придется?»Спешит окошко выставить скорей,Увидит свежий дерн – и улыбнется;Теперь, как взглянет за окно порою,Совсем к канве приникнет головою.25А все пришла тяжелая пора.В далекий путь уже собрался Саша.«Бог даст, опять увидимся, сестра!Судьба, быть может, улыбнется наша;А так я не поеду со двора…Ну, полно плакать, добрая Наташа!Я от тебя дождусь-таки улыбки,Смотри, как наши распустились липки».26И брат уехал. Сколько было слез,Когда четверка унесла коляску!Казалось, брат с собою все увез:Домашний мир, веселие и ласку.Ходить стал Русов, раздувая нос,Молчал с женой, слугам давал острасткуИ, чтоб, пожалуй, не покончить драмой,Пускал в Наташу злою эпиграммой.27Прогнать стараясь нестерпимый сплин,Хозяйничать Наташа стала тупоИ сто упреков слушать в день один:То Русов скажет, что нельзя есть супа,То он не Ротшильд, то не мещанин,То слишком расточительно, то скупо.«Да кто велел? – слуге он повторяет. —Кто?» – «Барыня-с». – И он при ней вздыхает.28А между тем все время шло да шло,И будущность отрады не сулила.И говорить и вспомнить тяжело,Что бедная жена переносила.И ни к чему страданье не вело:Наперекор уму она любила.Любовью можно все исправить в муже,А тут, что год, что новый день, то хуже.29Как разгадать? Что делать? Чем помочь?Но в этот год само пришло спасенье.Бог сжалился: послал Наташе дочь.Какой восторг! Какое утешенье!Мать от малютки не отходит прочьИ караулит каждое движенье,Шьет, крошечной любуется одеждойИ выхитрила дочь назвать Надеждой.30Спешит супруга чаем напоитьИ, как-нибудь расчеты дня уладя,Уйдет к себе малютку тормошитьИль сладко плачет, на ребенка глядя:«Скажи: ты будешь ли меня любить,Моя красотка, тихий ангел, Надя?Нет, не меня, – промолвит вдруг уныло, —Люби отца, как я его любила».31Хлопочет Русов больше с каждым днем,Прошенья пишет, счеты да заметки.В чужом именьи стал опекуном:Осталася вдова да малолетки.День целый ездит по полям верхомИли живет неделю у соседки.Соседка – друг Наташи, без сомненья,И в именины шлет к ней поздравленья.32В дому угрюм, в гостях умен и мил,По мненью всех был Русов муж прекрасный,Жалели только, что себя сгубилЖенитьбой он неровной и напрасной.Меж тем Наташа выбилась из силИ ревностью измучилась ужасной.Болезни быстро развились зачатки:Мигрень, тоска, истерики припадки.33Седеть стал Русов, хоть еще далекОт дряхлости. Пошло хозяйство худо.Он говорил, что все, что мог, извлек,Да помощи не видит ниоткуда.А Наденьке пошел седьмой годок,И девочка – без прибавленья – чудо.Ее сама Наташа учит в детскойПо азбуке французской и немецкой.34Шесть лет – еще велики ли года?Не много мать изведала отрады!К иному как привяжется беда,Так от нее не жди себе пощады.Стал Русов после долгого трудаКидать на дочь задумчивые взгляды.«Ты рада ль, Надя, что пришел папаша?»«Как дочь он любит!» – думает Наташа.35«Пора бы нам подумать и о ней.Я сам учить никак ее не стану,Ты все больна, а брать учителейХотя б желал, да мне не по карману.И не согласен я никак детейДоверить незнакомому болвану.Я лучше Надю – вот мое решенье —В казенное пристрою заведенье».36Ни слезы, ни мольбы не помогли.Весною дочь в карету посадилиИ по дороге к роще повезли.Глаза Наташи Надю проводили.Просилась мать до станции: нашли,Что будет вредно ей, и не пустили.Наташа долго на крыльце стояла,Потом пошла, шатаясь, и упала.37Прошло еще лет восемь. Стар и хилСтал в это время Русов очевидно,А хлопотать по-прежнему любил,И за обедом кушал он завидно.Но по хозяйству с костылем ходил,Хоть говорил шутя, что это стыдно.Быть может, и дворовые стыдились,Что, барина завидя, сторонились.38Наташа стала до того слаба,Что целый день почти уже лежала.Довольно длилась трудная борьба,Довольно мук бедняжка испытала.Теперь во всем покорная раба,Наташа мужу и не возражала.Он к ней войдет, присядет у постели —И дома не бывает три недели.39Был летний вечер и такая тишь,Что, распахнув окно, Наташа села.Над цветником носился черный стриж,И поздняя пчела вкруг ветки пела.«Как хорошо! О Господи! услышьМои мольбы: я только бы хотелаУвидеть Надю и проститься с нею.Другого счастья и просить не смею».40Задумалась Наташа под окном;За рощею румяный день уходит.Верхушки лип в сияньи золотом,И Русова с любимцев глаз не сводит.Но вот садовник прямо с топоромИ лестницей к одной из них подходит.«Что это ты, Степан?» – «Да уезжали,Так эту вот срубить мне приказали».41«Кто приказал?» – «Известно, барин сам, —Ответил ей Степан, не скрыв улыбки, —А потрафлять должны мы господам».– «Да быть не может! Нет ли тут ошибки?»– «Помилуйте-с! Докладываю вам,Изволили сказать: „У этой липкиТы от земли сруби на два аршина“.Ослушаться нельзя нам господина».42Под сук подставив лестницу в упор,Полез Степан и плюнул в горсть сначала.Стал мерно в ствол, звеня, стучать топор,И стройная верхушка задрожала.Ушла Наташа прочь, потупя взор,И как упала липка, не слыхала.Поутру рядом с липою густоюСтоял обрубок, залитый смолою.43И Русова немало удивилТакой исход приказа господина.Степана он позвал и разбранил:«Ведь я тебе, безмозглая осина,Довольно ясно, кажется, твердил,Чтоб снизу сучья снять на два аршина!Но дерево ведь дело наживное:Одно пропало – посажу другое».44И точно, первой раннею весной,Чтоб не смущаться глупою ошибкой,На дрогах он велел со всем, с землей,Привезть какой-то ствол с макушкой гибкой,А вслед за тем, увидевшись с женой,Сказал: «Теперь опять ты будешь с липкой».– «Благодарю. Но вот моя примета:Ты – липка та, здоровая, я – эта…»45И не могли больную убедитьНичем, что это предрассудок странный.За жизнью липки молодой следитьОна в тревоге стала постоянной.Хотелось ли самой, бедняжке, жить,Иль с дочерью увидеться желанной, —Но каждый раз, когда на липку взглянет,Ей кажется, что с ней она увянет.46Иные странно действуют слова:Услышим их – и сердце вдруг сожмется.Еще хирела липка года два;Придет весна – и почка вся нальется,А там и лист, но так, едва-едваНа солнышке и сбоку развернется…Еще весны отрадная улыбка, —Но в этот раз не распустилась липка.47А в сером доме, в зале, под парчой,Закрыв глаза, в гробу спала Наташа,И Русов сам, с поникшей головой,Твердил, что воля божья, а не наша.Он говорил, что в жизни ни однойЕще усопшей не запомнит краше.Казалось, точно, что она простилаВсем в мире, всем, – и, кроткая, почила.48В ограде церкви, с северных дверей,Там, где к земле склонилась грустно ива,Лежит плита и золотом на ней —«Покойся, друг» – написано красиво.Холм ниже всех ввалился, и дружнейРастет на нем засевшая крапива.Когда, крестясь, народ валит к кладбищу,Никто нейдет к Наташину жилищу.49А серый дом, угрюмый и пустой,Стоит давно с безмолвием гробницы.Он только оживляется весной,Когда в него таскают гнезда птицы.Балкон скривился, тонкою травойЗаметно прорастают половицы.Ступени шатки, и перила зыбки,И нет ни новой, нет ни старой липки.

1856

Сон

Némésis. Muette encore! Elle n’est pas

des nôtres: elle appartient aux autres

puissances.

Byron. «Manfred»[8]1Мне не спалось. Томителен и жгучБыл темный воздух, словно в устьях печки.Но все я думал: сколько хочешь мучьБессонница, а не зажгу я свечки.Из ставень в стену падал лунный луч,В резные прорываяся сердечкиИ шевелясь, как будто ожилоНа люстре всё трехгранное стекло,2Вся зала. В зале мне пришлось с походуСпать в качестве служащего лица.Любя в домашних комнатах свободу,Хозяин в них не допускал жильцаИ, указав мне залу по отводу,Просил ходить с парадного крыльца.Я очень рад был этой благодатиИ поместился на складной кровати.3Не много в Дерпте есть таких домов,Где веет жизнью средневековою,Как наш. И я, признаться был готовСвоею даже хвастаться судьбою.Не выношу я низких потолков,А тут как купол своды надо мною,Кольчуги, шлемы, ветхие портретыИ всякие отжившие предметы.4Но ко всему привыкнешь. Я привыкК немного строгой сумрачной картине.Хозяин мой, уживчивый старик,Жил вдалеке, на новой половине.Все в доме было тихо. Мой денщикВ передней спал, забыв о господине.Я был один. Мне было душно, жарко,И стекла люстры разгорались ярко.5Пора была глухая. Все леглиДавно на отдых. Улицы пустели.Два-три студента под окном прошлиИ «Gaudeamus igitur» пропели,Потом опять все замерло вдали,Один лишь я томился на постели.Недвижный взор мой, словно очарован,К блестящим стеклам люстры был прикован.6На ратуше в одиннадцатый разДрогну́ла медь уклончиво и туго.Ночь стала так тиха, что каждый часЗвучал как голос нового испуга.Гляжу на люстру. Свет ее не гас,А ярче стал средь радужного круга.Круг этот рос в глазах моих – и залаВся пламенем лазурным засияла.7О ужас! В блеске трепетных лучейВсё желтые скелеты шевелятся,Без глаз, без щек, без носа, без ушей,И скалят зубы, и ко мне толпятся.«Прочь, прочь! Не нужно мне таких гостей!Ни шагу ближе! Буду защищаться…Я вот как вас!» Ударом полновеснымПо призракам махнул я бестелесным.8Но вот иные лица. Что за взгляд!В нем жизни блеск и неподвижность смерти.Арапы, трубочисты – и нарядКакой-то пестрый, дикий. Что за черти?«У нас сегодня праздник, маскарад, —Сказал один преловкий, – но, поверьте,Мы вежливы, хотя и беспокоим.Не спится вам, так мы здесь бал устроим.9Эй! живо там, проклятые! ПозватьСюда оркестр, да вынесть фортепьяны.Светло и так достаточно». Я глядьВдоль стен под своды: пальмы да бананы!..И виноград под ними наклонятьСтал злак ветвей. По всем углам фонтаны;В них радуга и пляшет и смеется.Таких балов вам видеть не придется.10Но я подумал: «Если не умруДо завтрашнего дня, что может статься,То выкину им штуку поутру:Пусть будут немцы надо мной смеяться,Пусть их смеются, но не по нутруМне с господами этими встречаться,И этот бал мне вовсе не потребен, —Пусть батюшка здесь отпоет молебен».11Как завопили все: «За что же гнатьВы нас хотите? Без того мы нищи!Наш бедный клуб! Ужели притеснятьНас станете вы в нашем же жилище?»– «Дом разве ваш?» – «Да, ночью.Днем мы спатьУходим на старинное кладбище.Приказывайте, – все, что вам угодно,Мы в точности исполним благородно.12Хотите славы? – слава затрубитПро Лосева поручика повсюду.Здоровья? – врач наш так вас закалит,Что плюйте и на зной и на простуду.Богатства? – вечно кошелек набитВаш будет. Денег натаскаем груду.Неси сундук!» Раскрыли – ярче солнца!Всё золотые, весом в три червонца.13«Что, мало, что ли? Эти ворохаМы просим вас считать ничтожной платой».Смотрю – кой черт? Да что за чепуха?А, впрочем, что ж? Они народ богатый.Взяло раздумье. Долго ль до греха!Ведь соблазнят. Уж род такой проклятый.Брать иль не брать? Возьму, – чего я трушу?Ведь не контракт, не продаю им душу.14Так, стало быть, все это забирать!Но от кого я вдруг разбогатею?О, что б сказала ты, кого назватьПри этих грешных помыслах не смею?Ты, дней моих минувших благодать,Тень, пред которой я благоговею,Хотя бы ты мой разум озарила!Но ты давно, безгрешная, почила.15«Вам нужно посоветоваться? что ж,И это можно. Мы на всё артисты.Нам к ней нельзя, наш брат туда не вхож;Там страшно, – ведь и мы не атеисты;Зато живых мы ставим не во грош.Вы, например, кажись, не больно чисты.Мы вам покажем то, что видим сами,Хоть с ужасом, духовными очами».16«Вон, вон отсюда!» – крикнул старший. ВдругИсчезли все, юркнув в одно мгновенье,И до меня донесся светлый звук,Как утреннего жаворонка пенье,Да шорох шелка. Ты ли это, друг?Постой, прости невольное смущенье!Все это сон, какой-то бред напрасный.Так, так, я сплю и вижу сон прекрасный!17О нет, не сон и не обман пустой!Ты воскресила сердца злую муку.Как ты бледна, как лик печален твой!И мне она, подняв тихонько руку,«Утишь порыв души твоей больной», —Сказала кротко. Сладостному звукуЕе речей внимая с умиленьем,Пред светлым весь я трепетал виденьем.18«Мой путь окончен. Ты еще живешь,Еще любви в груди твоей так много,Но если смело, честно ты пойдешь,Еще светла перед тобой дорога.Тоской о прошлом только ты убьешьТе силы, что даны тебе от Бога.Бесплотный дух, к земному не ревнуя,Не для себя уже тебя люблю я.19Ты помнишь ли на юге тень ветвейИ свет пруда, подобный блеску стали,Беседку, стол, скамью в конце аллей?..Цветущих лип вершины трепетали,Ты мне читал „Онегина“. СмелейДышала грудь твоя, глаза блистали.Полудитя, сестра моя влетела,Как бабочка, и рядом с нами села.20„А счастье было, – говорил поэт, —Возможно так и близко“. Ты ответилЕму едва заметным вздохом. Нет!Нет, никогда твой взор так не был светел.И по щеке у Вари свежий следСлезы прошел. Но ты – ты не заметил…Да! счастья было в этот миг так много,Что страшно больше и просить у Бога.21С какой тоской боролась жизнь мояСо дня разлуки – от тебя не скрою.Перед кончиной лишь узнала я,Как нежно ты любим моей сестрою.В безвестной грусти слезы затая,Она томится робкою душою.Но час настал. Ее ты скоро встретишь —И в этот раз, поверь, уже заметишь.22А этого, – и нежный звук речей,Я слышу, перешел в оттенок строгий, —Хоть собственную душу пожалейИ грешного сокровища не трогай,Уйди от них – и не забудь: смелейСтупай вперед открытою дорогой.Прощай, прощай!» – И вкруг моей постелиОпять толпой запрыгали, запели.23Проворно каждый подбежит и мнеТрескучих звезд в лицо пригоршню бросит.Как мелкий иней светятся оне,Колеблются – и ветер их разносит.Но бросят горсть – и я опять в огне,И нет конца, никто их не упросит.Шумят, хохочут, едкой злобы полны,И зашатались сами, словно волны.24Вот приутихли. Но во мглу понесЧелнок меня, и стала мучить качка.И вижу я: с любовью лижет носМне белая какая-то собачка.Уж тут не помню. Утро занялось,И говорят, что у меня горячкаБыла дней шесть. Оправившись помалу,Я съехал – и чертям оставил залу.

<1856>

Сабина

Над миром царствовал Нерон,И шумный двор его шептался,Когда в раздумье мрачном онВ своем дворце уединялся.Там сочинял ли он стихиИль новых ужасов затеи —Но мерно слышались шагиЕго вдоль узкой галереи.Как перед бурей, затихалВ подобный час дворец просторный,И каждый молча ожидалСудьбы, склоняя взор покорный.Шумел лишь Рим. – В пяти шагахГражда́не в праздничной одежде,Позабывая вещий страх,Кричат пронзительней, чем прежде.Все льстит их взорам и ушам,Все пища для страстей мгновенных:Там торжество и новый храм,Здесь суд царей порабощенных.Народ шумит. Давно привыкОн к торжеству своей гордыни,Он всем народам шлет владыкИ в Рим увозит их святыни.Как прежде, пленные цариВлачат по форуму оковы,И рядом стали алтариИ Озири́са и Еговы.Минутным жаром увлеченВсегда кипучий дух народа:Сегодня бог ему Нерон,А завтра бог ему свобода.Он так же рвался и кричалИль так же отступал, немея,Когда у статуи ПомпеяБрут окровавил свой кинжал.1Давно собрали виноград,Серей туман на Апеннинах,И в Рим, пестрея на долинах,Тибура жители спешат.Лишь юный Мунд не едет в Рим,Его столица не пленяет,И он на все друзьям своимОдним молчаньем отвечает.Как быстро лето перед нимКрылатые промчали Оры,Каким сияньем голубымВсе время покрывались горы,Как сельский быт он полюбил,Забыв о купленном веселье,И в этом замкнутом ущельеЭлизий полный находил!По целым он сидел ночам,Кидая взоры за ограду,Пока заря свою лампадуВзнесет к тибурским высота́мИ, как алтарь любви живой,За дымом скроется долина.Быть может, снова в садик свойПройдет надменная Сабина.Не подымая глаз своих,Пройдет в величии суровом,Но он любви крылатым словомЕе смутит хотя на миг,Иль без свидетелей опятьЕе принудит он ответить,Чтоб только взор блестящий встретитьИли насмешку услыхать.Он знал давно, что ничемуНе внемлет строгая Сабина,Что равнодушие к немуХранит супруга Сатурнина..Недавно прибыл СатурнинИз знойной Сирии с женою.Там долго, полный властелин,Богатой правил он страною.Сабина, властью красотыИ саном мужниным хранима,Смотреть привыкла с высотыНа юных ветреников Рима.Коней, гетер, ночных пировОна в душе им не прощалаИ втайне на одних боговПорывы сердца обращала.Как чист молитвы фимиам!Как гасит он огонь преступный!Сабина покидала храм,Подобна Гере недоступной.Когда же Мунд, пробравшись в сад,Ее смущал любви приветом,Живой упрек и гордый взглядБывали дерзкому ответом.Но в Мунде блеск ее очейЛишь распалял любви желанья:Он тосковал, не спал ночейИ жаждал нового свиданья.Сегодня Мунд стоит один,Глядя в раздумье на долину;Вчера уехал СатурнинИ в Рим увез свою Сабину.«Что делать? – часто Мунд твердит. —Бесплодно дни промчались лета!»– «Что делать?» – эхо говоритСто раз – и не дает ответа.А там, врываясь в недра скал,Как бы живой упрек бессилью,Кипучий Анио ропталИ рассыпался тонкой пылью,Да, разгоняя горный дым,Как и вчера, перед разлукой,И ныне Феб золотолукойТри кинул радуги над ним.2Сабина в Риме. Но и тамЖивет по-прежнему Сабина:В дому лелеет СатурнинаИ в храмах жертвует богам.Молиться чуждым, как своим,Обучена чужой страною,Она и в Риме жертвы имНесет с покорною душою.И в деле веры и добра,Послушна сладостным влеченьям,Она проводит вечера,Жрецов внимая поученьям.Но чаще всех с недавних порК ней жрец Анубиса приходит,Заводит жаркий разговорИ зорких глаз с нее не сводит.Награду темную сулитИ сердца слушает тревогу,Влечет к таинственному богу —И наконец ей говорит:«Недаром ты у алтарейС мольбами жертвы приносила,Сабина, верой ты своейИ жизнью небу угодила!Твои молитвы сочтены;Но никогда непосвященныйНе приподымет пелены,На лик Изиды опуще́нной.Мужайся: шаг еще, и тыВойдешь в блаженные чертоги,Где блеском вечной красотыСияют праведные боги.Тебя я в тайну посвящу, —Но, вечной истины ревнитель,Я сам, Анубиса служитель,О ней поведать трепещу.Богам от юности служилЯ и молился ежечасно,Но никогда так громогласноСо мною бог не говорил.Вчера стою у алтаря —И вдруг оракул мне вещает,Что, страстью пламенной горя,Тебя Анубис избирает.Всю ночь очей я не смыкал,Молясь в смятении великом,И полог брачный разостлалПеред Анубисовым ликом.А ныне сам почтить готовТебя коленопреклоненьем:Внимать велению боговНам подобает со смиреньем.Сегодня с вечера лунаНе озирает стогнов Рима.Ты, как богиня убрана,Ко храму приходи незрима.Служанок бойся пробудить,Пусть дремлет муж твой утомленный,Чтобы не мог непосвященныйТебя и взором осквернить.Тебя я на ступенях жду;Иди, давай мне руку смело…Придешь ли, новая Семела,Во храм Анубиса?» – «Приду».3Давно звезда́ми ночь блестит,Смолкает шумная столица,Порой лишь громко колесницаВеселых юношей промчит.Одна под сению ночнойСабина бережно ступает,За нею сладкою струейСирийский нард благоухает.Как долго прождала она,Чтоб сон нисшел на Сатурнина!Пора! сейчас блеснет лунаНад темной грудой Эсквилина!Нет, этой позднею поройНикто не мог ее заметить, —Лишь только б оргии ночнойДа ярких факелов не встретить!Какой-то дух ее несетНеотразимо и упрямоВсе дальше. – Вот она у храма, —И жрец ей руку подает.«Молчи, мне все поведал бог:Ты опоздала поневоле.Вступи одна через порог,Анубис ждет – не медли боле».Как мавзолей, безмолвен храм,Лишь ходит облаком куренье,И ног ее прикосновеньеЗвучит по мраморным плита́м.Кумиров глаз не различает.Повсюду мрак. Едва-едваНебес полночных синеваСредину храма озаряет.О, ночь блаженства и тревог!Сомненьем слабым дух мятется:Какое тело примет бог,В какой он образ облечется?Но вот луна лучом своимПосеребрила изваянья,Сильней заволновался дымИ облака благоуханья.Шаги! так точно! – различилИх слух Сабины беспокойный, —И кто-то трепетный и стройныйЕе в объятья заключил.Благоуханьем окружен,Незримый, сердцу он дороже.О, что за чудный, страстный сон —И храм, и дым, и это ложе!Как будто нет уже земли, —Она исчезла, закрываясь,И, в лунном свете развиваясь,Их в небе тучи понесли.Сильнее свет дрожит в очах,Сильнее аромат разлился,И лик Анубиса в лучахУлыбкой Мунда озарился.______Угрюм, безмолвен Сатурнин,Он промолчал перед законом;Но не поведал ли одинОн грустной тайны пред Нероном?Старик, испытанный в боях,Как мальчик, не был малодушен,Но храм Анубиса во прахПо воле цезаря разрушен.Толпа ругалась над жрецом,Он брошен львам на растерзанье,И долго, долго Мунд потомВдали влачил свое изгнанье.

<1858>