Необыкновенные приключения обыкновенного подкаблучника, или Почему овцы ходят за козлами

Вот тогда и начинался её коронный выход. Тёплое пушистое создание очень аккуратно, тишком подкрадывалось к сонной хозяйке и, заботливо улегшись в безошибочным чутьём подсказанное место – когда в ногах у той, когда под бочок, а если повезёт, то и на грудь взобравшись – начинала свой непритязательный концерт а капелла[2].

Утробно урча и вдохновенно играя всеми имеющимися в её арсенале видами вибраций, кошка с безукоризненно трогательной искренностью своих меркантильных намерений старалась честно зарабатывать свой хлеб. В смысле, кусок мяса. Или курицы. Или рыбы для разнообразия рациона. Хищница же, как-никак. Пусть и маленькая. И это ей всегда успешно удавалось.

До наступления одного не самого прекрасного для неё дня.

Как-то, заигравшись со своей любимой, вязаной из мягкой, упругой шерсти ламы игрушкой, кошка оказалась на нулевом этаже[3], где ей находиться категорически не разрешалось.

Мало того, там ещё и дверь на улицу оказалась открытой – мучача[4], что-то напевая себе под нос и даже слегка пританцовывая, сосредоточенно тёрла щёткой с пузырящимся моющим средством поверхность сформированного из подкрашенного бетона в виде каменной кладки кирпично-кремового цвета, покрытого во всём районе не дающим поверхности пылить специальным лаком тротуара перед фасадом дома.

Ах, этот пьянящий запах свободы весной…

Вернувшись домой в положении, обычном для нагулявшихся вдоволь вдали от родного дома кошек, ни капли одобрения или хотя бы понимания со стороны своей незамужней и безнадёжно бездетной хозяйки животина не нашла.

Более того, весь выводок, коим она разродилась в коробке из-под обуви, отнесённой прислугой в наиболее отдалённую от испытывающей очередной приступ мигрени хозяйки часть дома, был по просьбе той за небольшую плату сунут в руки приходящему работнику с поручением вывезти куда-нибудь за пределы города.

Работник же тот, посоветовавшись с товарищем, продававшим с велотележки недорого таким же непритязательным работягам просроченные бокадийос[5] из ближайшего супермаркета, решил деньги и время на вывоз котят за границы мегаполиса не тратить, а заплатить один из полученных песо знакомому помощнику продавца тако[6] за то, чтобы тот котят в печке сжёг.

Помощник, задумчиво почесав смуглую худощавую грудь с отчётливо висящим на ней крестиком, на один песо не согласился: котят было трое, а значит, и грех тройной.

Пришлось, скрепя сердце, отдать тому три монеты.

Улучив момент, когда его шеф отошёл по нужде, оставив свой неприхотливый бизнес под присмотром юного подмастерья, тот, воровато глянув по сторонам, суетливо сунул один за другим три комка беспомощной живой плоти в жаркое чрево печи-бочки.

И надо же было такому случиться, что третий, самый крохотный и беспомощный, на первый взгляд, комочек оказался не в пример первым двум чрезвычайно горластым.

Он с такой жаждой жизни заорал, что щуплая, на глаз шести-семилетняя девочка, с невыспавшейся терпеливостью ожидающая, пока пожарятся на раскалённом листе металла заказанные ею три кукурузные лепёшки с начинкой из той же кукурузы и куриных потрошков, взволнованно метнулась к отверстию печи и, оттолкнув хрупким плечиком возвышающегося над ней подростка, открыла заслонку и храбро сунула руку внутрь.

Крикуна того крохотного она успела из жара печи выудить, а вот увернуться от оплеухи тринадцатилетнего увальня – нет. Так и полетела от его удара кувырком по тротуару девочка с бережно прижатым ею к груди обожжённым пушистым комочком.

И ведь догнал же ещё её, поганец. И ударил ещё раз. На этот раз уже ногой. А потом ещё раз. И принялся силой разжимать её сжатые судорожно крохотные ладошки, пытаясь вырвать того, кто был в них крепко зажат.

Паренёк слишком честным оказался для тех мест: ему заплатили три песо за конкретную услугу, и он вполне добросовестно пытался полученные деньги отработать. В полном соответствии с заключенным со своим контрагентом устным соглашением.

В том баррио[7]история дурня по имени Пабло потом годами пересказывалась из уст в уста и многократно преобразовывалась до неузнаваемости.

То он в чьём-то изложении с самим чёртом схватился за кусок украденной тем лепёшки. Правда, эта версия была встречена социумом достаточно недоверчиво: зачем нечистому красть безвкусную грошовую еду, когда в находящемся неподалёку ресторанчике, откуда постоянно доносятся такие дразнящие запахи, есть кое-что попривлекательнее.

То он сам оказывался нечистью, коварно скрывающейся под личиной добропорядочного человека, но разоблачённой маленькой девочкой.

Финальная сцена у той истории в действительности такова: лежащая своей ушибленной, напитывающей сукровицей разодранное единственное платье спиной на холодной, заботливо сформированной и покрашенной под каменную кладку, покрытой специальным лаком бетонной плите крохотная малышка, в коротком приступе кашля выплюнув изо рта сгусток крови, посмотрела в один из глаз опасно нависшего над ней агрессивно настроенного подростка каким-то особенно внимательным взглядом.

Затем она так гневно и энергоёмко выкрикнула в его сторону несколько не понятых никем из столпившихся вокруг слов, что занесённая над ней для очередного удара рука вдруг беспомощно обвисла.

Не менее неприятное зрелище представляли собой обвисшие в тот же миг слюнявые челюсти пары праздных зевак, сбежавшихся поглазеть на бесплатное зрелище.

Время в нашем с вами измерении движется, как нам с вами удобно думать, только в одном направлении, отнюдь не являясь самостоятельной системой координат.

Так, спустя какой-то промежуток текущего куда-то вроде бы одномерной струйкой время на бойне, расположенной в нескольких десятках километров от границ Мехико, в Икстапалуке[8], мясник Пабло по кличке Циклоп Полторы Руки за долгие годы своей упорной работы сделался практически местной легендой.

Этого тугого на одно ухо, немого, одноглазого сотрудника очень ценит на мясокомбинате его руководство как самого умелого, неприхотливого и, несмотря на увечную руку, производительного забойщика и рубщика мяса. А ещё, что для хозяев особенно ценно, абсолютно немногословного.

Лишь один его недостаток не очень нравится его работодателям: когда нужно командировать кого-то из выдающихся специалистов в Мехико, чтобы поучить там молодых работников секретам ремесла, Пабло Циклоп, едва узнав об этом, немедленно с громким стуком падает на пол, закатив единственный оставшийся зрячим глаз, и пускает изо рта пену.

Эта его особенность вкупе с другими подобными факторами играет свою пусть крохотную, но всё же положительную в социальной эволюции планеты роль. Она приучила его работодателей ценить его таким, каков он есть, и не лезть в его личное пространство дальше, чем нужно для дела.

Нет, не потому, что эксплуататоры те ранимы и чрезвычайной тонкостью душевной отмечены. Напротив, их волчьи зубы способны в схватке интересов перекусить любую, даже очень прочную кость врага. И не одну, а сколько понадобится.

Просто Полторы Руки – им не враг. Он – тот, чей труд они безнаказанно недостаточно оплачивают, тем самым наживая всю ту роскошь жизни, которую имеют. Циклоп – один из работающих инструментов их процветания. Разве рачительный хозяин станет ломать хорошо работающий прибор? Вы же не будете стучать кувалдой по своему автомобилю или холодильнику?

Вывод из работоспособного состояния работника, покорно позволяющего себя эксплуатировать за миску похлёбки, выражается в конечном итоге в снижении его производительности, как минимум. А то ещё и лечение его придётся оплатить. А это, как мы с вами понимаем, повышение себестоимости, то есть урон для кошелька владельца бизнеса. Психически здоровый эксплуататор любит обонять запах денег, а не вонь ненужных ему проблем[9].

Проходивший мимо человек незапоминающейся внешности сердобольно выкупил израненную девочку вместе со ставшим теперь уже её крохотным котёнком у крикливой хозяйки ближайшей продуктовой лавки, громогласно, но не очень искренне утверждавшей, что является якобы родной тёткой сиротки и заботится о ней лучше, чем о своих родных четверых голодранцах.

Предложенная им сумма сначала вызвала у той приступ алчной и многословной агрессии, но его ответный пристальный взгляд почему-то заставил женщину осечься на полуслове.

В результате отважную, добрую, крохотную в самом прямом значении этого слова девочку ожидали ошеломляющие перемены в её до той поры не особо искрящейся положительными эмоциями жизни.

Она поговорила с тем добрым человеком и согласилась отправиться в весьма скромный, но вполне приличный пансион для девочек.

Там её ждала новая жизнь. Заботливо встретили, тщательно помыли, одели, подлечили.

После чего дали приют и кое-какое образование. Какое могли. В полном соответствии с собственными возможностями и суммой полученных от её благодетеля денег.

К сожалению, в том достойном учреждении присутствие домашних животных очень не приветствовалось и считалось почему-то помехой образовательному процессу.

Так белый с рыжими подпалинами, крайне замкнутый в себе и до сей поры казавшийся абсолютно онемевшим в результате всего пережитого котёнок оказался в доме тоже немногословного и тоже обладающего многочисленными определённого рода подпалинами на своей линии жизни человека. И стал в его жилище привычной частью интерьера.

– Во-первых, не «ты», а мы, – раздалось откуда-то сверху всё также ворчливо, – А во-вторых, если не мы, то кто?

Лицевые мышцы человека в пижамоподобном костюме вдруг расслабились.

– Добрый вечер, Старина! – улыбнулся он через пару минут в одному ему видимое лицо, появившееся спустя считанные секунды в засветившемся куске хрусталя отнюдь не шарообразной, как это обычно принято, формы. – Я не слишком поздно? Приношу извинения, дело довольно срочное.

– Привет той стороне нашего маленького шарика! У нас уже утро, – блеснула ответная улыбка из самой середины изумрудно-зеленого икосаэдра[10]. – Я уже догадался, что ты не просто соскучился по мне, Старый Друг. Слушаю!

– Думаю снова помочь тому вашему соплеменнику… помнишь, я тебе как-то рассказывал?

– Хрустальные Черепа?

– Да. Хочешь поучаствовать?

– Мой лучший специалист по Водной Магии уже к тебе направляется.

– Уже? Ах, сколь непостижимыми кажутся скорости нынешних рек информации старикам вроде меня. Но… почему сразу Водной?

– Ты же ко мне обратился, – хитро прищурился его собеседник.

– Но, может, я просто денег хотел попросить?! – засмеялся Маэстро.

– Их ты попросил бы у тех из наших, что находятся гораздо ближе к твоей берлоге. Если бы ты вообще в них нуждался, старый лис.

– Да уж, правда только тогда правда, когда звучит из правдивых уст. Ты, как всегда, видишь слова раньше, чем они сказаны. Спасибо за поддержку!

– Спасибо тебе за Зов, Старый Друг! Это всё?

– Да. Пойду отдохну часок-другой. Стар стал, косточки скрипят, жилки трясутся. У нас-то здесь ещё ночь. Удачи! – произнёс усталым голосом Маэстро, и светящийся кристалл начал тускнеть.

– Взаимно! – усмехнулся понимающе его собеседник и провёл рукой над наполненным светящейся жидкостью хрустальным шаром.

Тот тут же померк и стал неотличим от обычного стеклянного рождественского сувенира китайского производства с глицерином внутри. Стоит такой слегка встряхнуть, и вокруг крохотного альпийского домика внутри закружит свой вальс искусственный снег.

– Ну что ж, половину ты уже слышал. Дело не самое простое. – Мягко прикоснувшись взглядом к затылку, спросил Дон Витольд своего полминуты тому невозмутимо прошедшего, даже не заметив этого, сквозь как минимум десяток степеней мощной защиты от чужаков вечно задумчивого коллегу, наполняя янтарного цвета жидкостью два вырубленных из цельного, немыслимо дорогого и редкого в этом пространственно-временном отрезке бытия куска горного хрусталя сосуда, массивностью своей напоминающих скорее чернильницы века девятнадцатого, чем бокалы. – Кроме тебя, мне некому такое поручить. Помнишь нашего североамериканского друга?

Его визави, интеллигентно блеснув покрытыми многочисленными отпечатками по обыкновению чисто вымытых пальцев линзами очков, продолжал озираться, будто не расслышав.

Довольно просторный, заполненный множеством надёжно запертых и покрытых таинственными письменами и печатями массивных шкафов кабинет, похвастаться доступом в который может далеко не каждый из Магистров, отреагировал на проявленное в кои-то веки внимание симфонией едва слышимых поскрипываний, временами перемежаемых загадочными постукиваниями, таинственных подвываний откуда-то снизу и глухих ухухуканий из юго-восточного угла помещения.

– Которого? Мне на ум сразу дюжина приходит, – обернулся спустя полминуты спрашиваемый, потирая будто бы непроизвольно руки с длинными, чувствительными пальцами.

– У скольких из мельком сейчас заглянувших в твой ум есть нагваль?

– А… а… я понял, но… уместно ли здесь? И у стен, бывает…

– Наши с моим визави нагвали позаботились о конфиденциальности этого моего с тобой разговора. Лимончик?

– Спасибо! А где соль?

– Но… зачем тебе соль?

– Лимон посолить. Раз лайма нет… там, куда Вы меня собрались посылать, лайм принято солить.

– Сейчас поищу. Где-то, помнится, валялась пара пакетиков из Макдакоса.

– Я уже нашёл один из них, спасибо…

– Не устаю удивляться тебе. В моём кабинете ориентируешься лучше, чем я сам. Но, вернёмся к делу.

– Хорошо. Я весь внимание.

– Что-то там у нашего старого друга не получается без нашего с тобой вмешательства.

– Так пусть запросит помощь Сообщества по официальному Мыслеканалу.

– Не всё так просто. Сейчас, к сожалению, уже не те времена, когда мы могли подобным средствам коммуникации безоглядно доверять.

– Но…

– Вот! Я тоже хотел было поспорить с нашим с тобой собеседником на эту тему, однако… только вот так же, как ты, смог лишь беспомощно нокнуть самому себе, когда меня уже никто не слышал. Есть такое слово – «надо».

– Ну… а…

– И я о том же. Слышал? Это бипнули в твоём фоне ваши билеты. Вылет через три часа.

– Э?.. А?..

– Твоя поддержка только что села в машину, ждёт тебя. Твой рюкзак со всем необходимым уже ею собран. По-моему, там целый чемодан. Ну да сами разберётесь. Маме она тоже позвонила и всё объяснила должным образом.

– Мой рюкзак? Но как?

– Чему ты удивляешься? Твой административно-силовой ресурс и не такие задачи умеет решать. Прошу её не недооценивать. Впрочем, ты и сам в курсе. Итак?

– Я всё понял. Кроме самой задачи.

– По месту разберётесь.

– Ясно. Что ничего не ясно. Сейчас кофейку хлебну и…

– Твой кофе уже в машине. Обжигающе горячий и сумасшедше крепкий. С несколькими крупинками корицы. Настоящей корицы, а не подделки из близлежащего супермаркета. Всё, как ты любишь. И за это тоже ей спасибо скажешь, а не мне. Стоит поспешить, не то через триста двадцать две секунды вероятность того, что авто арестуют и отправят на штрафстоянку, достигнет критического уровня. Я забыл стоянку оплатить. У меня же нет под боком такой неравнодушной Берегини, как у тебя…

– А… понял, уже бегу. Сколько, говорите, там крупинок?

Только непередаваемая мелодия капель забарабанившего вдруг по подоконнику дождя была ему ответом…

Застывший на другом конце планеты у потускневшего, но всё ещё тускло светящегося в полной темноте одной единственной гранью изумрудно-зелёного икосаэдра Маэстро позволил наконец себе пошевелиться и сделать лёгкий жест двумя пальцами левой руки.

Икосаэдр тут же полностью погас.

Даже больше, чем погас: только что едва тлевшая грань стала темнее, чем сама темнота и, будто оголодав, начала жадно поглощать крупицы энергии из окружающего пространства.

Один из наиболее древних шкафов в восточном углу кабинета протестующе скрипнул.

Повернувшийся на звук Маэстро зябко поёжился, задумался было на долю секунды, после чего, нагнувшись с неожиданной для его возраста прытью, схватил не выразившего ни малейшего возражения питомца в охапку, зачем-то крепко прижал к своей груди, вызвав негромкий сдавленный звук, исторгнутый из грудной клетки животного, и улыбнулся.

– Значит, говорите, кто, если не мы?

Со шкафа в восточном углу невидимо послышался одобрительный шелест воодушевлённо расправляемых крыльев.

А белое немногословное существо в рыжих подпалинах неспешно выпустило когти сначала на одной из своих передних лап, а затем и на другой. И внимательно их осмотрело. А потом и тщательно обнюхало, будто в предвкушении схватки.

[1]ГРОБ – в понимании упомянутого вымышленного центрально-американского гражданина – Гарантированное Разочарование в Ожидаемой Безнаказанности

[2] A capella (итал.) – пение без музыкального сопровождения

[3] В Мехико на первом этаже жилые помещения обычно не располагаются, и его принято считать нулевым. Впрочем, не только в Мехико

[4] Muchacha (исп.) – в буквальном переводе – девушка, однако нередко используется в значении «приходящая прислуга», причём независимо от её возраста. Нередко мучачами здесь могут называть совсем юнцы женщин возраста их родителей

[5] Bocadillo(исп.) – всё, что в той или иной степени напоминает бутерброд или сэндвич.

[6] Taco (исп.) – традиционное мексиканское блюдо, неотъемлемая часть простонародного уличного фастфуда. Сегодня популярно во многих странах мира в несколько модернизированном виде. В оригинальном исполнении представляет собой блин из недорогой маисовой (кукурузной) муки, поджаренный на чадящем стальном листе, накрывающем выставленную в середине дня на перекрёстке металлическую бочку-печку. Жарится в издающем при нагревании довольно специфический запах недорогом маисовом масле и наполняется жарящейся тут же начинкой из свиной кожи, требухи, ливера, овощей, мясных и куриных обрезков разных сортовых и ценовых категорий, бобов, той же кукурузы и т. д.

[7] Barrio (исп.) – квартал

[8] Ixtapaluca – город в штате Мехико, основанный в 1820 году

[9] «Психически здоровый эксплуататор любит обонять запах денег, а не вонь не нужных ему проблем» – это высказывание принято приписывать некогда проживавшему на рубеже далёких 20-го и 21-го веков на берегах Срединной Волги автору по имени Феликс Мухоморов

[10] Выпуклый правильный икосаэдр – завораживающая своей магической красотой фигура, каждая из граней которой – правильный треугольник. Именно она в Амстердаме неслучайно является частью памятника великому мыслителю 17-го века Бенедикту Спинозе, категорически метафизически отказавшемуся противопоставлять божественное по-человечески обыденному

Глава 5 Предвкушение не спутать с послевкусием, следуя лишь собственным инстинктам

Собственным ли инстинктом считать обусловленной склонность кое-чью не помнить, где, когда и при каких обстоятельствах то ли имело место, а, скорее, оного не имело в одной из недоказуемо[1]стремящегося к бесконечности множества вероятностных действительностей очередное судьбоносное Совещание, решительно не автору решать в силу рефлексивной нерешительности.

Более того, кое-кому отчётливо нравится вслух отрицать доказуемость факта, что кое-чей де анонимный источник, явственно зарозовев жизнерадостно пухлыми щёчками после то ли третьей, то ли неважно какой нешуточного калибра кружки и очередной порции кое-чьих фирменных горчично-томатно-чесночных сухариков, проговорился, дескать, о чём-то. Врёт, поди, тот, кто так врёт. Лично кое-кому судить неохота. А кому охота, тот не кое-кто.

По обыкновению безукоризненно следуя Регламенту, спустя ровно восемь секунд дружные, скрупулёзно фиксируемые как многократно дублирующими друг дружку сгустками широкоугольных видеокамер с крайне дорого высоким разрешением, так и особо обученными и мотивированными далеко не только потребительской корзиной чрезвычайно неулыбчивого облика людьми, среди коих имелись и неприметные для взора большинства, и, напротив, нарочито водящие вооруженными видеоперстнями пальцами по-над присутствующими, многозначительно шевеля губами в сторону должных, по идее, быть незаметными, однако, напротив, вызывающих своей специфической броскостью в глаза насторожённый интерес обывателей пуговок у кого на воротнике, у кого над нагрудным карманом, у кого вообще на манжете, наблюдатели, неподдельные в одинаковости степени искренности аплодисменты были скромно остановлены небрежным жестом руки вновь возобновившего свою Речь.

Впрочем, ввиду особой важности и секретности поднятой в очередном фрагменте Речи темы о злободневности колосистости надоев хлопчатника, невзирая на вопиюще низкую коксуемость шелкопряда, если верить протоколам хоть и не сионских, зато числящихся в напечатанной на очень качественной бумаге зарплатной ведомости мудрецов, всё записанное было стёрто задолго до того, как записалось.

Спустя очередные сколько надо, столько и секунд, а ежели поступит Директива, то и других измеримых единиц, вновь зазвучали бурные несмолкающие аплодисменты.

На экране украшенного солидными бриллиантами гаджета ещё нигде не поступившей в продажу ультрасовременной модели, лежащего под покрытой редкими седыми волосками и унизанной вереницей многозначительного вида перстней ладонью одного из подчёркнуто внимательно слушающих проникновенную Речь, сидя за большим столом из реликтового дерева, вельмож появилось уведомление о пришедшем важном сообщении, сопровождаемое напоминающим звон разбившегося хрустального бокала звуком.

Судьбоносность свою энному количеству беззащитного люда неоднократно и безжалостно доказавшая длань вдруг несолидно вздрогнула от этакой неожиданности.

Что, разумеется, не осталось незамеченным для находящихся поблизости сотрапезников – таких же олигархитекторов. Один из коих, шевеля прилипшими к губам упруго-липкими, что подтверждает их высочайшее качество, икринками белуги-альбиноса, не преминул проявить своё любопытство:

– Что там у Вас, Аркадий Акакиевич? Поделитесь же с нами, не скупитесь, право…

– Да вот, думаю, где бы найти пару рукастых мозговитых сорвиголов поскромней да поопытней, Сигизмунд Соломонович. Думаете, остались ещё богатыри на просторах подконтрольной нам местности?

– Н-да… задачка, по нынешним временам, довольно-таки неординарная. Однако, отчего же не выручить старого друга? Подошлю-ка я Вам пару человечков.

– Стоит ли утруждать себя? Сами по сусекам наскребём.

– Одно уточнение, если позволите, Аркадий Акакиевич: чтобы что-то или кого-то, действительно стоящего затрат на поиск, найти, неплохо бы удостовериться, что кто-то искомое Вами и вправду обронил накануне. Не дал выходной, не отпустил бухнуть – припудрить карму – на недельку, а действительно утратил в силу тех или иных обстоятельств.

– А может же быть, что нужное добро где-то попросту плохо лежало? Больше денег предложили и переманили, Сигизмунд Соломонович?

– Смотря кого у кого забирать. Ягнёнка из овчарни увести – дело одно, медвежат из берлоги скрасть – совсем другое.

– Да ну что Вы, Сигизмунд Соломонович, нагнетаете сразу. Я же так, из свойственной мне скромности, просто совета спросил…

– Кстати, о скромности – оную нынче даже у дворника трудно найти. Активный запас на полдюжины слов, а только начинает различать стоимость проезжающих автомобилей, тут же научается безнаказанности материть тех, у кого они дешевле.

– Я о русских богатырях речь вёл, если что, дражайший Сигизмунд Соломонович…

– Да услышал я, Аркадий Акакиевич, услышал. Вы у дворника своего документы проверьте, а заодно и у его многочисленного семейства, пристроенного нашему с Вами бюджету на шею Вашими стараниями. Вот где удивитесь. Они, если верить якобы результатам будто бы сданных ими экзаменов, куда более русские, чем Ваш телик Толик – туляк в пятом поколении…

– Всё бы Вам, Сигизмунд Соломонович, в чужом исподнем копаться. Я о деле, а Вы…

– И я о нём. Видите ли, бесплатные лояльность, инициатива и результативность – оксюморон столь же тройной, сколь и незаслуженно забытый многими одеколон. Кстати, был неплох. Доводилось обонять?

– Что обонять?

– Неважно. Мозги, в заданном направлении мыслящие и ожидаемым опытом обладающие, не могут не стоить денег: на дворе давно не двадцатый век. А уж коли охота вдобавок ещё и руки, из нужного места растущие… правда ведь, Аркадий Акакиевич?

– Грех отрицать, Сигизмунд Соломонович. Руки, из нужного места растущие, никогда не лишние.

– Вот. Я уже не говорю об отсутствии у искомых Вами спецов специфических атавизмов вроде совести, что тоже не бесплатный бонус… сами понимаете… Ну, и мои посреднические услуги Вы не забудете учесть в смете расходов, Аркадий Акакиевич, я уверен.

– Ах, право, это я так, вслух подумал, не обращайте внимания… всё сами решим…

– Вы, главное, кого не надо не наскребите в пылу-то искательском. Чтобы не было как у Стоунфеллеров и иже с ними, помните?

– Да ничего у них не случилось вроде, буквально давеча индексы сверял.