Йонтра

Благополучно миновав разного рода несущественные препятствия в виде усиленных постов имперской охраны, а также раскаленного аккреционного диска, мы приблизились к цели нашего путешествия. Ну и конечно, все сначала пошло не совсем так, как я планировал, а затем, и совсем уж не так. К счастью, я вел дневник. Причем записывал все не только на магнитных носителях, которые под конец оказались совершенно затертыми, но и на простом пергаменте. И поскольку иных связных свидетельств, не говоря уже о воспоминаниях, у меня от того путешествия не сохранилось, то позвольте мне вам зачитывать лишь то, что я успел нацарапать самостоятельно, ценой, как подозреваю, запредельных усилий. Итак, – Скит достал из кармана первый лист пергамента и, слегка придерживая его кончиком щупальца, начал читать.

1. Горизонт событий. «Мы подошли слишком близко к черной дыре. Она здесь рядом. Мы стараемся не смотреть вниз. Это теперь кажется очень страшным. Может быть, нам стоит повернуть? Нет. Я не хочу отступать. Тио сидит бледный. Он уже, кажется, понял, что нам не вернуться назад. Назад пути нет. Только туда вниз. Вокруг ярко-алое зарево – это фотонная сфера. Она нас не отпустит назад. Мы сгорим в ней. Теперь мы можем идти только вниз. Только там может быть наш единственный выход», – Скит отложил лист.

– Да, уважаемая публика, я решился на это. И пусть теперь хоть кто-нибудь из вас попробует назвать меня умным или мудрым. Я вполне проявил себя. Более того, я решился рискнуть не только своей жизнью, но и чужой. Скажете, ради науки? Да, тогда я тоже так думал, но не сейчас. Сейчас же я понимаю, что все это была лишь моя собственная непомерная гордыня и огромные, как оказалось, хотя и скрытые амбиции.

2. Внутренний горизонт. «Мы внутри. Там, далеко снаружи остался наш мир. Мы теперь о нем должны забыть. Тут не так все страшно. Даже почти что весело. Мы с Тио теперь очень спокойны. Здесь нет дикого вращения, как мы боялись. Всего лишь легкий угловой поворот. Но, конечно, назад нам пути уже нет. И если все будет так и дальше, то мы дойдем до сингулярности безо всяких проблем», – Скит отложил второй лист.

– Это, как вы, наверное, уже догадались, всего лишь начальная стадия развития того «Абсолюта», достичь которого мы стремились. И нам было на что надеяться. Ведь наш звездолет развивал почти двадцатикратную скорость света. А по последним подсчетам, что были опубликованы в космологическом вестнике Университета Тэи, для прохождения через сингулярность достаточно было скорости, лишь едва превышавшей предельную. Так что запас у нас был большой, – тут Скит тяжело вздохнул и продолжил уже несколько иным тоном. – Ах теоретики, теоретики, вас бы туда, да на наше бы место за такие расчеты. Быть может, тогда и не состоялось того безумного путешествия, о котором я сейчас, в сущности, ничего и не помню. Ситуацию тогда, конечно, спасло «комплексное» состояние нашего корабля, без которого от нас с Тио вообще ничего не осталось бы. Да и ото всей этой комплексности с ее инертностью, под конец осталось лишь едва ли что-то большее, чем совсем ничего. Одна только мнимая ее часть. Действительная же была полностью уничтожена и затерта черной дырой.

3. Лептонный уровень. «Но что это? Опять тьма. Опять сфера, опять вниз. Мы начинаем тупеть. Я уже не могу вспомнить своего имени. Тио смотрит на меня и тоже ничего не понимает. Я его еще узнаю, а он меня, похоже, нет. Это становится странным. Мы начинаем разгоняться. Все вокруг становится красным. Все вокруг стало черным. Мы теперь уже синие, зеленые, белые. Я знаю, что это такое. Это лептонный уровень. Этот уровень может быть предельным. Но если мы пройдем его, то сможем двинуться дальше. И наши тела не распадутся от отсутствия внутренних взаимодействий», – третий лист лег на стол.

– Простите меня, уважаемые, что я так мало записал про тот уровень. Я, конечно, не могу сейчас судить, насколько это было тяжело тогда. Также не могу я и ручаться за достоверность этих записей. Но ведь ничего другого все равно нет и, наверное, никогда уже не будет. Конечно, и эти материалы, копии которых я давно передал в Университет Тэи, имеют огромную научную ценность. Но кто знает, быть может, что я тогда начинал уже бредить.

4. Уровень кварков. «И вновь нам стало легко. Мы увидели окружающий мир. Ту Вселенную, которую еще совсем недавно покинули. Но странное это было чувство. Я и Тио, и корабль будто раздувались. Мы становились как будто сотканными из тумана. Разлетались будто в разные стороны. И не было в этом никакой боли. Не было в этом ничего поразительного. Мы смотрели на это спокойно. Я даже попытался говорить с Тио. А он не мог, видимо, ответить. И только кивал мне головой. Еще я увидел, что он улыбался. Вращение, которое нас доводило едва ли не до тошноты, вдруг также прекратилось. И мы замерли буквально на одном месте. Теперь, такое складывалось впечатление, мы даже могли вернуться. Но это лишь иллюзия, путь наш был только вниз».

– Странная запись, – сказал Скит задумчиво. – Вот вроде все и нормально. Ну, возможно, лишь некоторые отклонения в ощущениях. Неадекватность сознания. Но все это не критично, пожалуй. Это «туманное» восприятие своего тела. Вид окружающего мира, который мы, совершенно очевидно, не могли оттуда наблюдать. И еще, обратите внимание, запись сделана словно бы в прошедшем времени, да к тому же все еще и описывается как-то отстранено. Будто то, что происходило, было с кем-то иным, а не с нами. Впрочем, что написано, то написано. И если кто хочет, может, пожалуйста, взглянуть на записи.

5. Бозонный уровень. «Наконец я увидел что-то определенное. Только это был тот, кого я видеть здесь явно не мог. Насколько понимаю, это был император той деспотической империи, что правила Галактикой. Той Галактикой, в центре которой мы сейчас находились. Он спал. Нет, это не он, лишь его тень или сновидение. Вот он поднялся. Я вижу, как он пишет. Это закон. Еще один закон. Он во сне сочиняет законы. Теперь я вижу, как он кричит. Ему очень больно. И вот он просыпается. Теперь его нет. Еще существа, еще кто-то рядом. Тени, скорость, мрак».

– Ну, тут, вроде, все понятно. Хотя это еще и не последняя запись с того уровня. Далее все уже более сумбурно. Но, если подумать, то и из этого, почти что хаоса, вполне можно извлечь кое-какие полезные сведения. Итак, – Скит снова взял со стола отложенный в сторону лист пергамента и продолжил читать. – Я не вижу Тио. Он куда-то пропал. Я вижу тени. Это не мы. Какие-то другие существа. Не симрики. Не такие, как я. Они делают мне больно. Я не знаю, что это такое. Черные, серые, синие. Они впиваются в мое тело. Рвут, кусают, пытаются меня разорвать. Но, видно, у них не выходит. Это хорошо. Я почти счастлив, потому что они делают мне очень больно.

– Мдам-льк, – Скит смущенно посмотрел на публику, – уже действительно похоже на бред. «Какие-то существа», – что это, галлюцинации у меня такие были? А может, я просто так выразил свои физические ощущения в тот момент. Трудно сказать. Но ясно одно, бозонный, как я его условно назвал, уровень, очень болезненный. И потом, эта еще тень императора. Уж даже не знаю. Быть может, я видел тогда его собственный ночной кошмар, но только с той, другой стороны? Со стороны того мира, куда он попадал во сне? Или во время своих властных фантазий? Ну что же, исходя из того, что я о нем знаю, – очень надеюсь, что после своей кончины он в том сне так и останется, и уже навечно. А то, что им управляло все то время, пока он властвовал, получит его в свое полное уже распоряжение.

6. Сингулярность. «И вновь стало легче. Я это сразу почувствовал, будто перешел некую грань. Теперь я могу раздвигать руками пространство. Я могу трогать свет. Комкать его, лепить из него, смотреть на него, делать с ним все, что захочу. Это очень старый свет, состарившийся здесь. Он тут давно. Я стал подниматься вверх. Я стал двигаться направо. Я вижу все. Теперь я могу перемещаться куда захочу. Это не пространство. Это уже время. Я вижу нас с Тио в прошлом. Буквально несколько мгновений назад. Мы были у горизонта. Того горизонта, что внутренний. Теперь я вижу нас, падающих в бездну. Мы кричим. Мы рвем на себе одежду. Наш корабль рассыпается в пыль. Вдруг опять собирается в единое целое. Мы счастливы. Мы плачем. Обнимаемся, кричим. Боль, видимо, прошла. Я опускаюсь вниз к центру. Я не могу выйти за горизонт. Мой путь только туда. К точке абсолюта».

– Ох-хо-хо – вздохнул Скит тяжко, – это даже и читать-то тяжело. Еще, слава богу, что я ничего из того, что там происходило, сейчас совершенно не помню. А то, наверное, давно сошел бы уже с ума. Да и так, судя по тому, что здесь написано, вполне можно утверждать, что в тот момент я был уже явно не в своем уме. Но что поделать? К сожалению, как и сказал, иных связных свидетельств о нашем с Тио безумном кошмаре, не сохранилось. Да, вот еще, – Скит показал слушателям новый пергамент, – вот на этом, последнем листе, написано, что мой приятель погиб. Что он канул неизвестно куда и все такое прочее. Скажу сразу, что это не так. Тио все еще жив и находится в полном здравии. Однако покинули то место, о котором я вам рассказываю, мы с ним порознь.

7. Абсолют. «Я вмерз в камень. Последним, что я слышал, был крик Тио. Его куда-то от меня оторвало. Он исчез во тьме. Я не могу пошевелиться. Не чувствую ничего. Время становилось. И я тут навсегда. Но я могу мечтать. Могу думать о мире. Могу путешествовать, но лишь мысленно. Мои мысли остались свободными. Они теперь не зависят от тела. Они теперь свободны как никогда. Я вижу Тэю. Я вижу наш океан. Я вижу мир. Я счастлив. Я вернулся назад. Вижу этот камень. Лед. Тьму. Ужас. Теперь мне все равно».

– Совершенно ясно, если судить по этим записям, – продолжил Скит тоже как-то равнодушно, – что в последний момент ко мне вполне вернулись сознание и чувство реальности. Никаких бредовых фантазий. Все совершенно понятно. За исключением, пожалуй, лишь ощущения свободы и счастья, которое появилось у меня под самый конец. Вот только одного жаль, – Скит слегка нахмурился и посмотрел себе под стол, – ведь это далеко не последняя запись оттуда. У меня сохранился еще целый ворох исписанных страниц. Но, к величайшему моему сожалению, на них остались лишь одни знаки препинания. Я, конечно, писал и слова. И между точками была информация. Но даже пергамент не смог ее удержать.

Тут Скит вытащил из-под стола целую коробку, доверху набитую пергаментными листами. Все они были аккуратно сложены и, видимо уже позднее, пронумерованы.

– Я тут пытался разобрать хоть что-то изо всего того пунктуационного хаоса, но не смог. Ведь построить даже предположения, основываясь на пропусках между точками, оказалось совершенно невозможным. И поэтому теперь все эти сведения, которые вполне могли бы стать самыми ценными, а возможно и фундаментально ценными в истории не только нашей, но и всей мировой цивилизации, утеряны навсегда. Наше же с Тио безумное путешествие теперь уже вряд ли кто-нибудь когда отважится повторить. Ведь не только сам факт, что мы выжили, но еще и сумели доставить оттуда хоть что-то, за что отдельное спасибо моему другу, уже есть, по сути своей, чудо. Вероятностное же отношение, предполагающее подобный благополучный исход, я сейчас даже и называть не стану. Его вполне можно считать равным нулю.

На этом, уважаемые слушатели, позвольте мне завершить сегодняшний, несколько странный рассказ. Ведь уже довольно поздно и, как кажется, начинает холодать. А ведь мы, земноводные, – тут Скит нарочито поежился, – не слишком любим холод. Да к тому же еще и от всей этой истории, у меня лично, будто мороз по коже продирает. Так что извините и прощайте.

После этих слов Скит, все еще слегка вздрагивая и явно поспешая, пополз к своему дому. Слушатели же, напротив, вполне спокойно себе переговаривались и потихоньку расходились. На них сегодняшняя история произвела, по всей видимости, куда меньшее впечатление, чем на самого рассказчика.

26. Путь домой

– Я не буду вам, уважаемые слушатели, рассказывать сегодня о том, зачем и по какой причине снова вернулся на Тэю. Полагаю, это и так всем понятно. Могу только сказать, что ничто более в этом мире уже не сможет переменить моей веры в добро, а также в то, что все мы, и разумные, и неразумные существа, состоим из света. Что в нас не только эта, – Скит щелкнул себя по боку, – грубая плоть. Но обо всем по порядку.

В прошлый раз я остановился на печальном итоге своего путешествия к центру Галактики, когда фактически погиб и был навеки погребен в бездне сингулярности. Однако, как это выяснилось уже очень скоро, все было и так, и не так. С учетом моего комплексного состояния, уничтоженной и, так сказать, погребенной, оказалась всего лишь действительная часть моей сущности. Мнимая же ее часть оставалась все еще свободной и благодаря, возможно, случайности, а, возможно, и по каким-то иным, неведомым мне причинам, была выброшена за пределы черной дыры. Впрочем, все что от меня оставалось тогда, представляло из себя уже не трехмерный, а всего лишь двухмерный объект, который посредством тоннельного перехода смог пересечь незримый барьер между внутренним и внешним горизонтами событий. Но и это было еще не все. В результате всех тех странных метаморфоз и именно в двухмерном мире я обрел удивительную способность видеть в нем такие вещи, различить которые в нашем трехмерном мире было бы для меня совершенно невозможно.

Например, я мог видеть ту духовную общность, что связывала меня с Тио, и благодаря которой он все же не сгинул в бездне сингулярности. Был даже такой момент, когда мы с ним оказались по разные стороны той чудовищной воронки, безмолвно и неумолимо поглощавшей все и вся. Тио внутри, а я снаружи. Словно скрепленные длинной световой лентой, мы безвольно висели с ним некоторое время, плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Но постепенно я начал перетягивать его на себя, пока наконец он не выскочил из черной дыры и, промелькнув у меня над головой, не скрылся где-то в туманной неизвестности. Я же с обрывком той ленты, что нас соединяла, спланировал медленно вниз. И именно тогда, взявшийся словно из ниоткуда, но сразу заполнивший все пространство вокруг, возник тот удивительный и безмерно-таинственный голос.

Потом-то я, конечно, смог более или менее понять, что это такое было. По всей видимости, это я сам и разговаривал с самим собой, а, точнее, некто говорил и за меня, и за кого-то другого, мне неизвестного. Тут следует также еще отметить, что все, что происходило тогда, я, в отличие от периода падения в сингулярность, до сих пор прекрасно помню. И мне даже ничего не пришлось записывать. Слова же, произнесенные тогда я могу повторить и сейчас, как будто слышал их совсем недавно.

Тот же, самый первый мой разговор с самим собой, а, точнее, с кем-то мне неизвестным, начался с «моего» мысленного вопроса о природе того мира, где я очутился. Голос отвечал:

Ты не находишься нигде, но только здесь и лишь сейчас.

Из мира вышел ты из тьмы, но это радостно для нас.

И помогу тебе я, верь, и слушай ты мой светлый глас.

Тебе чудесно повезло, никто не сможет повторить.

Тот горький путь, где никому и никогда уже не быть.

Прими же ты свой дивный дар, не будет проку от него, коль бросишь ты, что начал я, не завершив уж ничего.

– Странная речь, не правда ли? – Скит посмотрел на слушателей. – Но зато вполне понятная и даже какая-то успокаивающая. И действительно, оглядевшись вокруг, я увидел, что находился в невероятно огромном, почти бесконечном светлом пространстве. Что где-то очень далеко был виден ярко-белый конус, уходящий ввысь. Стенки которого постепенно сужались к вершине, изгибаясь внутрь как по параболе. Где же он заканчивался там, наверху, из-за его огромной высоты разобрать было вообще нельзя. От его основания в разные стороны простиралась бескрайняя светлая пустошь, более всего походившая на океан. Она была такой же белой, как и сам конус, но при этом вовсе не твердой. Поскольку ее поверхность, возмущаемая круговыми быстрыми волнами, слегка колыхалась. А где-то высоко надо мной были видны черные сгустки чего-то плотного, блестящего и почти живого, между которыми тянулись такие же черные перемычки. Они также едва заметно колыхались, но производили при этом совершенно иное впечатление. «Видимо, из одного такого сгустка я и выпал сюда», – подумал я в тот момент. И тогда же я вновь услышал свой голос:

Ты думай, бедный йонтра, знай, не будет счастья там тебе.

Ты только здесь и можешь быть. Не с чернью, бедный, никогда.

А лишь со светом навсегда.

Теперь же глупый ты совсем, и плоский ты и разум твой.

Но помогу тебе сейчас и научу тебя я быть.

И будешь мудрым ты всегда, но не узришь меня тогда. Уйду я от твоих очей.

Но память вечную храня, ты не забудешь никогда ни слез, ни света, ни речей.

– Теперь я, кажется, начинал понимать смысл того, что со мной произошло. Действительно, все выглядело так, словно я очутился где-то под пространством-временем. Но воспринимал все лишь в двух измерениях. Отчего и видел мир как бы снизу и плоским в виде купола. А те черные сгустки, колыхавшиеся наверху, были обыкновенными галактическими центрами, полными бесконечно сжатой барионной материи. Связанные между собой тонкими длинными перемычками, они походили на огромную, бесконечно-протяженную грибницу или на хаотически сплетенную паучью сеть.

Сам же в тот момент я представлял из себя лишь некую оболочку себя прежнего. Пустую и прозрачную. Да к тому же и очень легкую, по-видимому, поскольку мог свободно передвигаться по поверхности того белого океана, что простирался вокруг. Подумал я и о Тио. Что с ним теперь? Ведь он, и это я точно помнил, также выбрался за пределы черной дыры, хотя и не спланировал вниз, как я. И тут, словно отвечая на мой вопрос, снова возник тот странный голос:

О друге не тужи своем. Он в безопасности теперь.

Ты прежде в тьму его завел, но спас же дружбою своей.

И боль, и ужас он познал. Теперь тебе не друг он впредь.

Но все же ты его найди и обо всем ему ответь, и то, что знаешь, расскажи.

“Очень хорошо, – подумал я тогда, – значит, он жив. Но почему не друг-то? Тут мне вспомнилась порванная световая лента, что нас соединяла до того, как Тио вылетел из сингулярности. «Ай, да ладно, – попытался я себя успокоить, – пускай даже не друг, главное, что жив». И все же, сейчас мне и самому нужно было что-то решать, что делать и куда дальше ползти. Хотя, в сущности, у меня и выбора-то никакого не было. Единственным более или менее отчетливым объектом, что я видел, был лишь тот высоченный, параболический белый конус. Но он был так далеко.

Не бойся расстояний дальних, не бойся тьмы ты беспросветной.

На свет иди и не петляй. И мудрым будь и светлым стань.

И пустоты не бойся ты, лишь верь и помни – я с тобой.

Ты слишком много потерял, но я восполню твой пробел.

Не бойся, здесь ты не один, и вечных странников удел уж никогда не будет твой.

Но обо мне не забывай. Тебя я черни не отдам.

Тебя я прямо поведу, но к мудрости придешь ты сам.

– Как же этот голос успокаивал меня тогда. Я даже не мог ему сопротивляться. Он был каким-то, словно сотканным из самого света. Как поэзия, он проникал в самое сердце, наполняя его верой и смыслом. Мне даже трудно передать сейчас вам то, что я тогда испытывал. Ведь и интонация тоже кое-что да значит. Моя же собственная речь, насколько мне представляется, вряд ли может даже близко сравниться с чем-то подобным. Впрочем, размышления размышлениями, но нужно было двигаться дальше.

И тут я стал замечать, что мир вокруг меня начал меняться. Сначала незаметно, как-то исподволь, а затем все быстрее и быстрее. Если сначала все выглядело очень четким и ясным, то теперь уже и не так-то просто было что-либо различить. Очертания тех небольших волн, что бежали по белому океану, да и сам белый конус постепенно размывались и словно бы затуманивались. Посмотрел я и на себя. Действительно, со мной тоже что-то происходило. Та легкая, почти призрачная оболочка, что оставалась от меня поначалу, теперь словно бы заполнялась чем-то изнутри, становясь все более и более непрозрачной. Сейчас-то я, конечно, понимаю, – Скит посмотрел на аудиторию, – что тогда уже начинал возвращаться к трехмерному миру. Но в тот момент все происходящее было для меня совершеннейшей загадкой. И еще я заметил, что стал потихоньку проваливаться в ту светло-белую «воду», по которой полз. Сначала лишь одни кончики щупалец, а затем все больше и больше. «И что же со мной будет, если я совсем провалюсь туда?» – подумал я отчего-то совершенно спокойно. Впрочем, уж не знаю почему, но мне тогда казалось, что белый океан не представлял для меня совершенно никакой опасности, и что бояться мне было, в общем-то, нечего. Так я и полз по нему все медленнее и медленнее, уже почти как по болоту.

Вдобавок ко всему, через некоторое время прямо мне в лицо подул еще и встречный ветер. Или даже нет, само пространство по ходу моего движения стало как будто бы густеть. Оно, конечно, все еще оставалось таким же прозрачным, как прежде, однако преодолевать его становилось все труднее. Сам же белый конус все еще находился бесконечно далеко, и сколько я не полз, но как казалось, совсем к нему даже и не приблизился. И тут я вновь услышал голос:

Не будет проку от трудов, когда идти не хочешь ты.

Ты можешь встать и не идти, но не зови меня тогда.

Познания труден черствый грунт, сокровище его руда.

Не будет горя и стыда, когда ученье наберешь.

И всем ты будешь помогать и тем доверье обретешь.

Ты будешь счастлив и тогда, когда в ученье ничего не сможешь более постичь.

Но всеми будешь ты почтен, не потеряв, что мог достичь.

А времени тебе я дам и до, и после бытия.

Не бойся время потерять, тебе не будет ничего.

Но главное – твои труды и вера в смысл бытия.

Не думай больше ни о чем и помни то, что молвил я.

– Ну что же, кажется, все было вполне понятно. Я должен был ползти вперед несмотря на сопротивление. Так я и поступил, а что мне оставалось? И тем не менее, продвигаться с каждым орром становилось все труднее. Отчего я все чаще и глубже проваливался. Но при этом и сам становился каким-то более настоящим, что ли. Происходящее все четче и ярче отпечатывалось в моих мыслях. И вот наконец, я услышал уже свой собственный голос. Не тот, что до сих пор все время говорил за меня, а именно свой. «Значит, у меня теперь есть уже свои собственные мысли, – подумал я в тот момент, – и я теперь не такой опустошенный идиот, каким вывалился из сингулярности». А знаете, – тут Скит Йонтра прервал свое повествование, обратившись непосредственно к слушателям, – ведь есть же такое слово «убогий». И если честно, то мне теперь кажется, что я понимаю, почему оно употребляется именно по отношению к слабоумным. Ведь именно слабоумные видят мир и мыслят так примитивно или, можно даже сказать плоско, что их разум вполне допустимо считать двумерным. Отчего они, быть может, и вправду способны видеть то, что для существ нормальных, таких как мы, например, совершенно недоступно.

И вот наступил момент, когда я провалился. Ползти к тому времени было уже совсем тяжело, и если честно, то я даже обрадовался такой перемене. Та «вода», в которую я попал, была вполне себе теплой, но не настолько, чтобы казаться неприятной. Она обволакивала меня со всех сторон, даря ощущение покоя и даже какого-то внутреннего блаженства. Впрочем, несмотря на все пережитое, я уже чувствовал себя тогда вполне окрепшим, отчего и не пожелал навечно оставаться в этой белой, уютной, но совершенно непрозрачной жиже. Я вынырнул и… очутился в своем мире, в трехмерном. С нормальным временем и пространством, с океаном, посреди которого и плавал, с голубым небом и далекой-далекой полоской берега, что виднелась у самого горизонта. Я направился к ней.

Как же приятно было наконец снова очутиться в родной стихии. Вы даже представить себе не можете. Будто домой вернуться после невыносимо долгих и тяжких странствий. А почему бы, собственно, и не домой? – Скит даже щелкнул клювом от удовольствия. – Да, да, уважаемые слушатели, это была Тэя. И именно этот вот самый пляж, на котором мы сейчас с вами и сидим, и который и был тем далеким берегом, что я видел. А эти стол и кресло я принес сюда уже намного позже. Но главное, во что мне и самому тогда не слишком-то верилось, – я был дома.

А потом была встреча с родственниками и друзьями. Ну, то есть со всеми, конечно, кроме Тио. Где он тогда находился, я еще не знал. А потом был сон. Долгий, сладкий, безмятежный. И в довершение ко всему, уже после того, как хорошенько выспался, я как-то рано утром отправился на побережье, чтобы освежиться и поплавать. Потом вспомнил об одном деле, потом увидел странное свечение из своего сарая. Потом было зеркало, далекая планета со странным названием и светящаяся изнутри пирамида. И знаете, – Скит как-то хитро посмотрел на аудиторию, – тогда, в самый первый раз, я ведь вам не все рассказал. Потому что, кроме звероидов разумных и птиц говорящих, там было еще кое-что. А именно следы. Они вели как раз из того пруда, что находился под пирамидой. И это были следы от ботинок скафандра. Одного из тех, что были мне так хорошо знакомы и которые носят симрики. «Ну что же, – сказал я себе тогда, – кажется, теперь я знаю, в какую сторону направить свой звездолет».