Диалоги у картин

Но, кто, теперь, позволит ножкам

на травы грубые ступать

и так ли, уж, виновна крошка,

что туфли вымокли… опять,

ведь, возле роскоши такой,

минута – бонус золотой!

110 Фортуна

Какой из этих лодок белых

удача выпадет принять

её согласья благодать

ступить на лавочку несмело

и быть подхваченной одной,

дерзнувшей прелести, рукой.

А юбок шлейф, светлее мела,

покажет храбрецу не зло,

что в лодке не везде бело,

как с пирса должно показаться.

Но, не наскучит ей кататься,

пока галантный капитан,

фортуной неба обуян,

ей будет просто любоваться…

Он ножку высмотрит босую

и размечтается, чудак…

Одна волна влечёт другую,

и, на века, да будет так!

111 Хранитель

Наш звонкий ангел, между делом,

не чужд забавы, иногда,

и не всегда бывает в белом,

но – в белом – ангельскей всегда!

Здесь зонт, с ромашками, так мил

и так счастливы мне глаза,

что я доверчиво забыл

своих печалей голоса.

Ведь ей и крылья не нужны,

чтоб утверждать происхожденье

от божества и провиденья,

которых, годы не полны.

Как просто нам её рука

              остановила облака

и парус лодочный надёжит,

как будто, не сложиться может

стихов последняя строка…

Лишь в том Хранителя покой,

кто не торопит берег свой,

но – красотой его тревожит.

112 Я и море

Всё точно в базовом наборе –

изящны формы и цвета…

– Ах, назовите «Я и море» –

попросит женщина с холста

и, вряд ли, станет ждать ответа

и будет ангельски права,

а побеждённые поэты

порубят перья на дрова.

113 Акварельное лето

В кипенье крон дурманы лета

и гладь желанная воды,

благословенные труды

на грани свежести и цвета…

Обрыв, этюду вознесённый,

чуть отражённый в голубом

и дали берег заточённый

под старой прелести паром…

Родные детские забавы

качелей, мостиков, плотов,

куда вернуться ты готов,

седые отвергая славы,

и, понимаешь – не бывать,

и гасишь юности желанья…

В пленэре надо рисовать

и множить света ликованье,

чтобы… на пару грустных глаз

тепло нахлынуло сейчас.

114 Благодатное

Из благодатей христианства

приму неспешные труды

и накренённое пространство,

что замирает у воды,

где, равноценно аналою,

у полусвета-полутьмы

парит ведёрочко с ухою,

как все отечества дымы.

115 В яхт-клубе

Иллюзии гармонии спектральной,

в каких-нибудь волшебных полчаса,

добавят неба заводи причальной,

в полёты отпуская паруса…

И, ты, маэстро брамселей и шкотов,

мотатель миль за бриговой кормой,

вдруг, признаёшь романтику банкротом

по части любования водой,

когда за кисть берётся Маковой.

116 Верность

Где мифы, кельтами разлиты,

живут суровые граниты,

волне припавшие навек,

как верный слову человек…

Я слышал в давнем разговоре,

акварелиста суть проста –

он кисти опускает в море

за нужной краскою листа.

117 Витебские темы

Не странны Витебские темы

переселенцу брянских душ,

есть в славянине каждом глушь

своей земли мифологемы,

где корни, как ни обрывай,

свои пророчат ад и рай…

И, вот, пока, меж ними бродим

во страхе ложности весов,

где чаша не пуста грехов,

молельни символам возводим.

А, жизнь – лишь путь меж берегами

для одинокого гребца

с невозвращёнными долгами

или иконами творца.

118 Вишнёвый сад

Плоды утрачены Эдема,

но дальний правнук небесам

сторицей возвращает Храм

поры весеннего гарема!

Так юность, дерзостью влекома,

Викторианские оковы

нам рушит здесь, и мастихин

в картоне властвует один.

119 Возраст сожаленья

Так настигают Дни Рожденья,

и с жаждой истины высот

приходит возраст сожаленья

от необъятности красот

преравнодушнейшей природы,

которой время не претит

уравновешивать народы

от наших дней до Атлантид

одним коленопреклоненьем,

одним восторгом созерцать

уже лучей проникновенье

на наших судеб благодать

и признавать за божества,

чьей кистью шепчется листва

за паутинками звезды,

рождённой в капельке воды.

120 Гость

Промчись по мосту торопливо,

притормози у высоты –

Он одиноко и счастливо

изводит белые листы,

как гость из выжженных планет,

где акварельных красок нет

и мир построен на золе

для поклонения Земле.

121 Жажда кисти

Всё тот же ветер, те же воды –

бессменный моря инструмент,

язвят смирение природы,

где ей восторженные оды

писал художества студент,

дрожа с мольбертом укреплённым

обломком старого борта,

и зонт вздыхал одушевлённо

преображению листа,

который через сорок лет

в бумагах внучки обнаружат

и, с ним, по комнатам закружат,

и… дрогнет… молодостью дед,

а дети стихнут, чуть дыша,

когда давно седой маэстро

займёт излюбленное кресло

и им расскажет, не спеша,

как кисти жаждала душа.

122 Инскрипт на акварели

Превосходная зима

с мягким росчерком апреля

у ручья лиловой трели

в акварельных берегах,

будто жалоба письма

из чернильницы небесной,

как словам бывает тесно

на оттаявших снегах.

123 Ирландское

Гольфстрима дальняя дуга

ласкает дикие брега

надменных северных широт,

где рокот Вечности течёт

без рубежей чужой зимы,

которой редко рады мы.

В каком начале было Слово?!

Немолчный вихрь круговой

мне странный дарует покой

благодарения седого…

Так акварелевый листок

способен усмирить поток,

чтобы на тысячи очей

теплел Ирландии ручей.

124 Катунь

До рубежей огня и рая

мы – безграничная страна…

Катунь – жемчужина Алтая

в латвийский сонм занесена,

где всей суровостью хранит

морей дерзающий гранит.

125 Кубизм и море

Нам, вряд ли, диспуты уместны,

где берег глыбами штормит…

Кубизм и Море – несовместны,

но, порты – старше пирамид!

Горизонтальная бездонность,

вояжей кругосветный дым

и деловитая покорность

перед закатом горновым,

чтобы во тьме у навигаций

вершить дороги без следа,

где мир, в три четверти – вода,

а мы – плоды мистификаций…

Так бредит волнами покой

его балтийской мастерской,

где тишина учеников

волшебна прелести стихов.

126 Мастер-класс

Он много лет на всей Земле

не ищет прихотям опоры,

а пишет чудные узоры

и, лист, недвижим на столе,

покуда волей нереид

кисть красотой его поит

и наши увлекает взоры.

127 Маяк

На, едва ли, просохшем этюде

полюсами живых магнитуд

маяки, словно близкие люди,

моего возвращения ждут.

Пусть закрыты прощения двери,

всё же, сколько в судьбе не греши,

кто-то пишет потерянный берег

для твоей заплутавшей души.

128 Морской пейзаж

Так чуден сон, где прежде не был,

где не качает мачт волна,

и, с глади вод, в высоты неба

бледнеет утра тишина,

где, будто, розовы туманы

покоем шёлковых морей

и тихо дремлют капитаны

на вахтах мирных кораблей…

Искусство радоваться жизни

мы меньше живописи чтим,

пока на ялике «круизном»

меж берегов не заскользим

и выйдет крошечный корвет

на акварелевый рассвет,

где плеском бережным гребца

переполняются сердца.

129 Венецианское утро

Здесь всё – не в рифму городскую,

из вертикалей глубины!

Живая дымка аллилуйи

для влажной утра тишины,

чтобы минутой откровений

искать единственную нить

и бесконечностью сомнений

монету веку уронить.

130 Ожог

Необъяснимая тревога

пространств и времени колец

до ощущения ожога

закрытых шрамами сердец

всечеловеческой страны,

где, ровно все – обнажены

своим венкам переживаний

или цепям суровых дней

приобретенья горьких знаний

душе потерянной своей,

как будто в Дантовом аду

нам вечна память на беду.

131 Пионы

Что мне искусства время оно!?

Я утро с нежностью приму,

когда банальные пионы

так сочны взору моему!

Здесь лист урока акварели

студийной внемлет тишине

и кисти юные зардели

гаданьем тона на стене

и преломлений на стекле

зелёных прутиков свирели,

которых музыка проста,

как первый опыт рисованья

сердец, открытых врачеванью

в минутной влажности листа.

Быть может, так, других миров

продлится таинство цветов!

132 Подсолнух

Нам столько раз наобещали,

что всё возможно в мире, но

мерило солнц на пьедестале

лишь за урок сотворено?!

– О, боже! – небо прокричит–

что он в неделю сотворит?!

Меж тем, на «штудиях» таких,

в волшебной прелести бумаги

он создаёт архипелаги

сердец, пространственно чужих,

воздать божественное влаге,

что на языках всех земель

поётся в слове – Акварель!

133 Принцесса

Она и здесь вполне красива,

принцесса мерной глади вод,

где пиренейского разлива

блаженство отдыха течёт

за соразмерными трудами…

Едва наполненным сетям

ей возвращаться, с парусами,

как скрипке к нашим голосам.

134 Река

Она крутила жернова,

а люди спорили с соседом -

кому черёд кормиться хлебом,

не замечая кружева

береговой плакучей ивы

и, равно, были несчастливы

зиме с бездельем рождества.

Но, вот, на бреги середины

земных уделов латышей

приплыли кисти-бригантины

и челноки карандашей.

Они терзали акварели

игрой кувшинок или льдин,

и все, пожалуй, надоели,

пока известный господин

не застолбил свои пленэры

на каждый божий выходной

и детвору таскал с собой,

как прихожан – служитель веры.

И, вот, известна на полсвета,

река, решилась на бойкот,

и позвала себе поэта

для воспевания красот,

а, тот, взглянув на волшебства,

собрал прибрежные слова,

как звуки сердца гитарист,

кладёт на чистый нотный лист

наворожив ему цены…

Река рыдала до весны,

где «кисть, рабыня интуиции,

торила нежные следы

на совершенной композиции

оттенков тающей воды».

135 Рига 1978г.

Как я далёк блаженства дня,

где позабыл свои державы

и, подпоручика, меня

качали воды Даугавы,

как стены Домские – орган,

в смятенье душу приводящий,

и ей же – лечащий бальзам…

Я был, так счастливо бродящий,

и, молод так, что мило мне

рижане город объясняли

и мирно «русский» принимали,

не вспоминая о войне.

Мой Бог! Когда бы знал тогда

всю нашу правду роковую!

Простите мне за Бога всуе,

ведь это и моя беда…

136 Рижские розы

Мне сонмы бессонных поэтов

не скажут – чьи строки мудрей.

Нет равно прекрасных букетов,

как равно счастливых людей

не слышать раскатные грозы,

где в бликах цветных лоскутов

Мане забываются розы

на паперти тысяч холстов!

Так вечное бремя сомнений

отринется радостью знать,

что жив Человеческий Гений

восторженно цвету внимать.

137 Розовое утро

Цвета розового утра

или сумерек в сирень

эти блики перламутра,

эти кроны в полутень,

и воды недвижны глади

до желания кистей

в нарисованной прохладе

грезить кончики лучей.

138 Розы на золотом

Как случай чувствами играет!

Заговорён, заворожён!

Эскизы в золото бросают,

когда оно – контрастный фон…

Здесь – вызов всё и раны крик,

я, верно, завтра постарею,

в какие тайны он проник,

которых открывать не смею?!

Когда за искрой обнаженья

сомкнутся две границы ночи

я перестану быть мишенью,

но… жизнь становится короче…

на этот взгляд, из полотна,

где… кровь… течёт в полутона.

139 Скрипка отца

Печать горбатого барака,

бессменность серая одежд…

Одной свечи на мили мрака

хватало искорке надежд

на сбережение алмазов

чередованья струнных нот,

что над планетою течёт,

не огибая метастазы,

но, обжигая красотой,

век изуродованный мой,

где ровно все – косноязыки,

а, Бог… оставлен берегам

для возвращения музыки

моим бестрепетным рукам.

140 Следы

В пути к высокой аритмии

несовместимое смешать –

преодоление стихии

с желаньем твердь не покидать!

Волна, будившая Поэта,

здесь тиха линии листа,

и вечны влажной грани Света

следы прошедшего Христа.

141 Спасение

Так было пропасть лет назад,

но краски, верные, хранят

студента первые альбомы.

Им так уютно в тёплом доме,

где века прошлого цветы

листают внучки вечерами

а, мастер, новой светлой раме

торопит чистые листы.

И красота спасёт планеты,

которым россыпи кистей

не обнажат природу цвета,

но… сердце сделают добрей.

142 Студенческое

Неуловимость непогоды,

в движенье чувственном руки,

кипят подсвеченные воды

холодной кисти вопреки,

но что мне таинства на дне,

когда ветрам стенают кроны

и тщетны шумные салоны

явить судьбу на полотне.

143 Студийное

Люблю неспешное теченье

горизонтали синих вод,

где тайна зреет вдохновенья

и души юные влечёт

от берегов из обладаний

на льды пленительных разлук,

для цвета влажных сочетаний

в изображения недуг.

Пусть им душа переболеет

и по судьбе пройдёт строка,

что Человек светить умеет,

как в бури лучик маяка.

144 Супрематическое

Он приходит чародеем,

заговаривает лес

прибалтийским берендеям

на истории чудес,

чтобы нам, под Валдлаучи,

вестью тонкою весны

к небесам промчался лучик

от светящейся сосны.

145 Сухостой

Увы, нам братья – дерева!

Не вечен неба рокот синий,

есть в абсолюте мастерства

и драматизм похожих линий…

Так, впрочем,

            каждый день мы чуть

одолеваем этот путь.

146 Таллиннское

Мне редки признаки различий

на берегах Балтийских вод…

Один несуетный народ

из устоявшихся приличий

соседей торопить не хочет

и, сам, века, из года в год

своих дорог булыжник точит

и основательно кладёт…

Не потому ли, в нас всегда

живут прибалтов города,

где говор сдержан и душа

блаженна тишью шалаша.

147 Уголок Таллина

Там небо в синем и зелёном,

и тени, с щедростью огня,

и крышам милостивы кроны,

и стульчик венский… для меня,

как будто русский мой клубок,

усталый шуму городскому,

для сказок таллиннского дома

нашёл душевный уголок.

148 Чувство розы

Так странно, здесь – ни звука прозы,

лишь красок щедрые врата

и нету роз, есть Чувство Розы

до осязания листа

над гранью тонкого обвода…

Превзойдена, превзойдена!

Превзойдена сама Природа!

149 Чужая тетрадь

На излёте прохлады апреля

мне приснилась чужая тетрадь

с голубой тишиной акварели

и способностью кисти дышать,

с обретеньем пространства, где не был,

и лучом одинокой звезды,

погружённым в усталое небо

нереально склонённой воды.

150 Лекала

А, вот, и верные лекала

соизмерения сует

с бесчеловечным идеалом,

где только гладь, трава и свет…

И нам уж мѝла вероятность

опустошения веков,

чтоб коронованная ясность

пленила выживших Богов

и мир попробовал опять

добра не ближнему желать.

151 Этюд

Простор и разум на этюде,

неслышно кисть врачует век…

Зачем, такому небу, люди?

Но, кто бы, пел его разбег,

как этот, нас минувший, Гений –

исповедальности беглец,

чья жизнь

– лишь круги возвращений

на берега других сердец.

152 Веер

Остановись! Полуминута,

но, приговором – не твоя…

Ни льда, ни пламени, как будто,

и, перед нею, не князья.

В такой театр контрамарок

не раздобыть, хоть век живи,

но, здесь, она – земной подарок

твоей истории любви!

153 Пассия

Искусства близок горизонт…

Вдали от гула городского

здесь чудны день, цветы и зонт,

а, в остальном, ничто не ново,

кроме желания мужей

портретов пассии своей.

154 Искусству портрета

Он не явит себя в легенды

чреды натурщиков своих,

но этот гениальный штрих

себе позволил, как аренды

их уникальности крупиц,

и мудрость вычерченных лиц

он с каждым откровеньем множит,

но не свою судьбу итожит,

а нам без устали твердит,

что, в каждом, звёзды отразит.

155 Бестия

Из сини рыжего этюда

он грубым натиском кистей

нам извлекает это чудо

горячей бестии своей,

что примиряет божество

уже вторичностью его

с полунамёками бретель,

и ровной прелестью коленей,

где есть царица вдохновений -

Её Величество – Модель!

156 Обратный билет

То ли плед на диван,

то ли час предрассвета,

то ли встреч узелки,

мимолётного дня

или вид из окна,

в вертикали поэта

через цепи строки,

как души западня.

Деревянная рама

у стены бесполезной

перетянута нитями

тысячи лет,

как, оставшийся призраком,

город железный

и надрывный, бумажный,

обратный билет.

157 Стравинский

Его портреты – образа

всепониманию простому:

не тщитесь эти же глаза

вообразить лицу другому…

Громады изгнанных войною

клавиров, танцев и холстов

горели в факелах жрецов

его «языческой весною»

из новой классики времён.

На полотне и Русский он,

и Музыкант, на грани мира

с венецианскою могилой

Россией выжженных икон.

158 Загадка

Мы женщин вымышленных падки,

вот нам и фея, и гюрза!

Так мало нужно для загадки –

чуть-чуть, но разные глаза.

Лишь лист бумаги рассечёт

что ранит нас, и что влечёт.

159 Пепел

Где грань её водораздела!

Нагой усталости синдром,

надлом лица и юность тела

не лёгким пишутся пером,

как будто, подле белизны,

её одежды сожжены

и пепел этого костра

остыл вчера.

160 Профиль на синем

Там отступает вдохновенье,

где, сотворением оков,

всё обаяние терпенья

у линий белых берегов

и синих граней темноты,

что одолеть не в силах ты,

пока у бездны на краю

она вершит судьбу твою,

усталый жизни созерцатель,

в которой не было беды…

Пусть твои волосы седы,

пусть ты, четырежды, писатель –

её сюжетные орды

не твоего романа строки…

Не тщись протиснуться

                               в пророки,

где мёртвы «Черные дрозды».

161 Ультрамарин

В его набросках горсть сюжетов,

где бесноват ультрамарин

для романтических картин

и целомудренных поэтов,

где поиск счастья, для неё,

в преодолении гордыни

запретом боговым, отныне,

являть величие своё

и… ожиданий не бранить,

там, где пристало нежной быть.

162 Стиву Хенксу

Чисты, приветливы, воздушны

и кисть с молитвою волхва,

когда мольберту равнодушны

подмостки, камни и слова,

но пели арфы и свирели,

где завершалось волшебство

Творенья… Богом… Акварели

для Женщин утренних его!

163 Анадиомена

Друг мой, ничто – твои заботы!

Я лишь одно признать готов:

– Здесь ничего не лучше фото,

кроме… отсутствия следов

у этой… Прелести полёта

и белой нежности одежд,

где ветер ласков ей и свеж,

как мысль седого киприота,

девятый видевшего вал,

что Боттичелли опоздал!

164 Абрис на золотом

Здесь даже белый лист без слов

взывал бы лиры наважденье!

Как можно в несколько штрихов

запечатлеть судеб движенье

и нас оковами пленить,

что лишь влюблённым стоит жить

и полнить светами аллеи

печальных наших городов,

где норовят догнать Бродвеи,

а не вернуть сердцам любовь.

Нам зажигается звезда!

Снимите шляпы, господа!

165 Качели вечные времён

Качели, стрелки… всё равно…

она повсюду ровно дышит

звездою старого кино,

что снято мастером давно

и только ты о нём не слышал…

Из тёплых линий колдовства

она сплетёт душе печали,

как небесам её венчали

твои несмелые слова.

Не разгадать любви напевы

и убежать их не дано,

пока, не матерью, но – девой

всё на земле сотворено.

166 Рождение чувств

От Вергилия с Данте

к человеку идёт

нелинейность таланта

в каллиграфии нот

и дана беспорочность

обереговых рун,

как швейцарская точность

натяжения струн.

В эти музыки линий

и гармоний дымы,

будто в пух тополиный

погружаемся мы

пониманьем искусств

в околотках квартир,

как рождение чувств,

согревающих мир!

167 Скрипка и ветер

Нам всё рождено на свете

печальное повторить…

Она не любила ветер,

но ветру хотелось жить

в её роковых обводах

её пониманьем струн,

пусть даже ценой свободы,

как Лейлы желал Меджнун!

И, пусть, наши чувства – ветер

её окрылённых нот,

горящие листья эти

с любых упадут высот.

168 Смятение

– Нигде, пожалуй, невозможно

на миг остаться одному!

Всё странно противоположно,

в чём ошибался – не пойму…

Она, конечно, хороша,

но, что же, мечется душа

меж этих сумасшедших строк,

как будто ей грозит острог!

169 Космическое

Как в свете ночи хороши

дурного качества заборы

и бесполезность косогора,

и неустроенность машин,

и крыш проржавленные скаты

и бочек скудный пьедестал…

Как щедро снег, всех виноватых,

единой прелестью сравнял,

где лишь подчёркивает лес

овал космический небес.

170 Просторное

Казалось, замысла немного,

ветров ли, ливней ли вуаль…

Какая странная тревога,

какая лёгкая печаль –

лучами влажными дышать,

простор нетронутый обнять

или… нести усталый вздор,

где мудр тот, кто одинок,

пока… кипит его мотор

для продолжения дорог.

171 Рыжее на белом

Он, будто, просто

                    пишет, в целом,

но, чем-то, манит, не пойму…

Как будто, рыжее на белом

и не встречалось никому,

и, словно, тихая река

не увлажняла берега

в поры полуденного зноя,

и эти крыши, от дождей,

не громыхали для людей

воспоминанием прибоя

вдали солёных берегов…

Пожалуй, что сюжет – не нов,