Амур. Лицом к лицу. Братья навек

скачать книгу бесплатно

Мао, подумав, вернул письмо:

– На выход!

Тюремный каземат был в казармах охраны дворца. Сяосуна вывели в обширный двор. Было солнечно, прохладно, как бывает в марте. На газонах зеленела трава, почки на деревьях – Сяосун не знал их названия – выпускали крохотные листочки, отчего кроны казались светло-зелёными прозрачными облаками. Щебетали птицы. В такой день легко умирать, почему-то подумалось Сяосуну, и ему стало грустно. Хоть жизнь и не повязана бантиком, это все равно подарок, усмехнулся он. Слава Великому Учителю! Не напрасно тайком от отца он читал «Лунь Юй» и запоминал суждения Кун-цзы – в самые трудные минуты вспоминаются, и как-то легче продолжаешь жить.

Чжан Цзолинь принял Сяосуна в Дацинлоу[34 - Дацинлоу (Daqinglou) – большое зелёное строение (кит.).], трёхэтажном административном здании, построенном из зеленоватого кирпича в европейском стиле – с широкой лестницей перед входом, колоннами и балконами. Принял не в кабинете, а в «тигровой гостиной», где вдоль стен стояло множество кожаных кресел, а в углах затаились чучела громадных уссурийских тигров, как бы намекавших гостям, кто тут хозяин. Сам вышел при полном параде, в золотых эполетах и аксельбантах, увешанный орденами, полученными неизвестно когда и неведомо от кого. Любовь к цацкам у него от времён хунхузов, подумал Сяосун, складывая кулаки для приветствия гун-шоу.

– Что-то загостился ты у меня, цзыцзяньу[35 - Цзыцзяньу (zi ji?n) – мастер письма – хунхуз-делопроизводитель (кит.).], – хохотнул маршал, делая приветственный жест правой рукой – из стороны в сторону, как фарфоровый болванчик.

– Слишком тёплый был приём, паотоу[36 - Паотоу (bao tоu) – «пушечный голова», начальник передового отряда хунхузов (кит.).], – в тон ему отозвался Сяосун. – Никогда я так не объедался, как в твоём гостеприимном шуайфу[37 - Шуайфу (shu?i f?) – резиденция (кит.).].

Кстати, кормили его в заточении неплохо, пришлось даже усиленно заниматься у-шу, чтобы не потерять форму и не дать одрябнуть мышцам.

– Ну, от чая, надеюсь, не откажешься?

– От юи ча[38 - Юи ча (y?uy? chа) – чай дружбы (кит.).] ни один китаец не откажется, – улыбнулся Сяосун.

Они прошли в комнату отдыха, примыкавшую к «тигровой гостиной», там на низком полированном столике стояло всё необходимое для чайной церемонии. Две юные хорошенькие служанки в шёлковых, расшитых канарейками ципао, заварили крутым кипятком толстые коричневые закрутки, и над столиком вместе с паром поплыл аромат сушёных фруктов, мёда и ягод. «Дацзычжэнь», узнал Сяосун, красный чай «Большие золотые иглы», прекрасно бодрит и располагает к неспешной беседе. Но надо не забывать, что самые лучшие мысли – твои собственные, а самое лучшее чувство – взаимное (се-се[39 - Се-се (xi?xi?) – спасибо (кит.).], Кун-цзы!).

– Так что ты хотел сказать? – спросил маршал таким тоном, словно до этого у них шёл разговор, неожиданно прерванный на самом интересном месте.

Сяосун пригубил вкусный напиток из пиалки тонкого фарфора и проговорил размеренным, почти механическим голосом:

– Мне поручено передать, что, если ты заключишь прочный мир с Гоминьданом и направишь свои силы на сопротивление японцам, Москва забудет твои преследования коммунистов, ты получишь от Советского Союза деньги, оружие – пушки, танки и самолёты, а если потребуется, то и военных специалистов, причём всё в большем количестве, чем Чан Кайши.

Чжан Цзолинь слушал его речь, то и дело поднося свою пиалку к скрытым усами губам. Дослушал, промокнул усы бумажной салфеткой и хмыкнул:

– А где гарантия, что ты – посланник мира, а не шпион, направленный, чтобы рассорить меня с японцами?

Сяосун подал запечатанный конверт с «письмом Сталина». Чжан распечатал, достал лист «гербовой» бумаги, посмотрел на просвет, проверяя, есть ли водяные знаки.

– Тут русский текст, – сказал, морщась, как от зубной боли.

– Могу перевести сейчас, ты потом проверишь через своих переводчиков. Но я уже главное сказал, а подпись Сталина и печать подтверждают мои слова. Ты ведь знаешь, кто такой Сталин в Советском Союзе? Он – Генеральный секретарь, самый главный человек.

– Положим, я знаю, что там есть ещё один человек, который хочет и может стать главным, – Чжан выжидательно посмотрел на Сяосуна, однако тот молчал, наслаждаясь дорогим чаем, и маршал закончил: – Это Троцкий.

Сяосун отставил пиалку, промокнул губы салфеткой и пожал плечами:

– Да, Троцкий хочет, но почему ты решил, что он может стать главным?

– Троцкий был главным в Красной армии, красные генералы на его стороне. Сталин опирается на чиновников и проиграет, потому что там, где за дело берётся армия, всё получится наилучшим образом. Так что ты подумай, на чью сторону встать. – Маршал замолчал, неожиданно глаза его широко раскрылись, как будто он внутренне удивился, и задал вопрос, который, по мнению Сяосуна, должен был быть самым первым: – А как ты, вообще, стал посланником большевиков?!

– Вейшенг, ты стал забывчивым, – укорил Сяосун. – Помнишь, я просил у тебя за сестру? Я тогда сказал, что у меня есть связи с Советской Россией. Ты ещё удивился, мол, зачем тебе Советская Россия. А я сказал, что, может быть, тебе потребуется признание. Вот ты и подумай, с кем тебе выгодней – с огромным и богатым Советским Союзом или с маленькой нищей Японией.

– О каких богатствах ты говоришь? – презрительно усмехнулся маршал. – Я слышал, в Союзе хлеба не хватает. И народ наш правильно говорит: не гонись за выгодой – не попадёшь на удочку[40 - Не гонись за выгодой – не попадёшь на удочку – китайская пословица.].

– Я верю Учителю. Он сказал: «Жизнь – не зебра из черных и белых полос, а шахматная доска. Здесь всё зависит от твоего хода».

– Вот именно. Ошибочный ход одной фигурой – и партия проиграна[41 - Ошибочный ход одной фигурой – и партия проиграна – китайская пословица.].

– Оказывается, чем выше чин, тем больше мудрости, – вздохнул Сяосун.

– Это тоже Учитель сказал? – подозрительно прищурился маршал.

– Это я сказал. А решай сам. Надеюсь, я могу уйти?

Маршал задумался.

Служанки принесли свежий кипяток, вторично пролили заварку. Надо бы дождаться третьего пролива, подумал Сяосун, он обнажает все лучшие качества чая. Когда ещё его попробую!

Однако хорош был и второй пролив. Сяосун отпивал мелкими глотками «Дацзычжэнь», задерживая ароматную жидкость во рту, впитывая языком и нёбом все её прелести – наслаждался!

Наконец маршал принял решение.

– Хорошо, – сказал он. – Но ты не просто уйдёшь, – маршал поманил Сяосуна и, когда тот наклонился навстречу, произнёс чуть слышно: – Ты вернёшься в Москву и передашь моё согласие на сотрудничество. При условии признания независимости Маньчжурии.

– Ты мне дашь официальную бумагу? – так же полушёпотом спросил Сяосун.

– Я похож на идиота?! Всюду шпионы! Дойдёт до японцев – меня тут же отправят к твоему любимому Учителю. – Чжан мановением руки вернул Сяосуна на место и заговорил в обычном тоне: – Ты понял? Вернёшься в Москву и сообщишь о моём отказе. Понял? Об отказе!

– Понял, – склонил голову Сяосун. – Тогда тебе письмо ни к чему.

Маршал не успел и слова сказать, Сяосун забрал конверт и «гербовый» лист с подписью и печатью, сложил и спрятал в карман. Чжан только головой покачал: понял, что Сяосун прав – попади такой документ в руки врага, хлопот не оберёшься.

Выйдя за ворота дворцового комплекса, Сяосун глубоко и облегчённо вздохнул, пощупал в кармане хрустнувшую бумагу: теперь надо найти Кавасиму – пусть он решает судьбу Бэй Вейшенга.

14

– Господин генерал, посыльный от верховного, – доложил дежурный офицер.

– Зови, – Дэ Чаншунь встал с походной кровати, на которую прилёг отдохнуть после допроса пятого за этот день арестованного участника восстания шанхайских рабочих.

Посыльный был в чине лейтенанта. Он передал запечатанный сургучом пакет, Чаншунь расписался в получении, поставил дату и время и кивнул на сумку, в которой заметил ещё несколько пакетов:

– Сколько наших в Шанхае?

– Не могу знать, господин генерал-майор, – сухо ответил лейтенант.

– А сколько пакетов? Пять? Шесть?

– Информация секретная.

– Тьфу! – выругался Чаншунь. – Я же всё равно узнаю!

– Не от меня.

Лейтенант откозырял и вышел. Чаншунь едва не плюнул ему вслед, сел за походный стол и распечатал пакет. В нём оказалось два послания: одно лично ему, новоиспечённому генерал-майору Дэ Чаншуню, второе – приказ по «армии умиротворения» о проведении кампании «самоочищения и наведения порядка».

Личное было ответом верховного главнокомандующего Национально-революционной армии генерала Чан Кайши на письмо Чаншуня по поводу распоясавшейся в Шанхае Зелёной банды, возглавляемой Ду Юэшеном, или Большеухим Ду. Шанхайское рабочее правительство, созданное в результате восстания 21 марта, организованного коммунистами, начало реформы в пользу рабочих и крепко прижало шанхайских богатеев, причём не только китайцев, но и иностранцев. Те, в свою очередь, договорились с гангстерами, и в городе начались настоящие боевые схватки бандитов с рабочими-красногвардейцами и с частями Национально-революционной армии, разбившими войска местного губернатора Сунь Чуаньфана. Бригада Дэ имела репутацию самой дисциплинированной, и Чаншунь получил приказ привести её в Шанхай для «умиротворения». Он знал о давних связях Чан Кайши с китайскими «триадами»[42 - Триада (sanhеhu?, саньхэхуй) – Союз Неба, Земли и Воды. Триады впервые возникли как часть патриотического движения за свержение правления маньчжуров. Постепенно переродились в преступные сообщества.] и потому запросил у него частным порядком указаний, как действовать при столкновении с ними. Верховный рекомендовал в случае контакта действовать совместно, поскольку триады являются временными союзниками в борьбе с контрреволюцией. Дело идёт, как понял Чаншунь, к физическому устранению коммунистов. Он вспомнил только что законченный допрос.

– Почему вы устроили беспорядки на улицах города, грабежи и погромы?

– Всё, что вы говорите, к нам не относится. Это дела Зелёной банды и мародёров из частей НРА, занявших Нанкин и Шанхай. Наши отряды пытаются им противодействовать, но нас слишком мало. Многие погибли из-за обстрелов, устроенных кораблями Англии, Франции, Соединённых Штатов.

– Эти обстрелы были устроены как раз из-за грабежей и погромов, наносящих ущерб иностранным компаниям. Кроме того, иностранцы требуют компенсации ущерба и контрибуцию. Иначе они устроят интервенцию.

– Коммунисты тут ни при чём.

Вообще-то Чаншуню было всё равно, он лишь подумал, что напрасно Цзинь связалась с марксистами. Как было бы прекрасно быть вместе, в одном ряду сражаться за любимую страну, за новую жизнь! Какое отношение она имеет к пролетариату, а пролетариат к ней – непонятно, ещё и разлуки постоянные. И детей она настраивает в своём духе, Сяопин точно стал марксистом…

Чаншунь встряхнулся и стал знакомиться со второй бумагой. Это был приказ по всей НРА.

В соответствии с циркуляром по кампании «самоочищения и наведения порядка» приказ требовал немедленного отрешения от командования офицеров-коммунистов, невзирая на их звания и должности, в случае неповиновения – ареста, а при активном сопротивлении – пресечения вплоть до высшей меры, поскольку коммунисты своей агитацией среди рабочих и крестьян «наносят величайший вред делу национальной революции». Чаншунь почувствовал, как по спине побежали мурашки: он ни на минуту не усомнился в том, что это – завуалированное распоряжение о чистке Гоминьдана от коммунистов и разрыве союза с компартией, вплоть до её уничтожения. Он, конечно, знал, что у Чана большой зуб на большевиков ещё после поездки в СССР: руководители Реввоенсовета тогда безоговорочно отвергли план объединительного Северного похода, можно сказать детища Чан Кайши, и это его оскорбило до глубины души.

– Что они тут понимают в китайской специфике?! – негодовал генерал на ежевечерних посиделках с Чаншунем в гостинице за бутылочкой байцзю, благо Сяосун регулярно поставлял им этот живительный напиток. – Пролетариат, политическая учёба, агитация! Уткнулись в свои теории и не желают понять, что у нас главная сила – крестьянство и его союз с предпринимателями, торговцами, служащими, студентами в борьбе с продажными милитаристами, готовыми раздать Китай по кусочкам богатым странам. Нам важны национальные интересы, а не всякие там интернационалы, Коминтерны и тому подобное.

Сяосун настоятельно просил своего собрата сообщать о настроениях в делегации Гоминьдана, однако генерал доверял Чаншуню как давнему товарищу, и Чаншунь не мог не оценить степень этого доверия, к тому же Кайши был ближайшим соратником Сунь Ятсена, а доктора Суня Чаншунь боготворил и поэтому передавал Сяосуну далеко не всё. Правда он не мог не видеть двуличия Кайши, как в Москве, так и позже, когда перед присланными из Москвы советниками тот всячески показывал приверженность политике Сунь Ятсена и даже отправил в Советский Союз учиться своего старшего сына Цзян Цзинго. Чаншуню неискренность генерала не нравилась, но он оправдывал действия «старшего брата», так как искренне считал, что покончить с милитаристами, теми же Чжан Цзолинем, Чэн Цзюньмином, Сунь Чуаньфаном, объединить Китай может только «железная рука» диктатора, и Кайши, как никто другой, имеет на это право и все возможности. Да, на пути к вершине руководства, которая уже два года после смерти Сунь Ятсена пустовала, он расколол Гоминьдан на «левых», которые были за союз с коммунистами, и «правых», настроенных националистически… Впрочем, нет, подумав, решил Чаншунь: партия начала раскалываться сама под влиянием вступивших в неё коммунистов, но Кайши, будучи в ней самым авторитетным, тем не менее пальцем не пошевелил для спасения единства; скорее, наоборот, укреплял союз с патриотически настроенной буржуазией, чиновниками, торговцами, не обращая внимания на интересы рабочих (считал их силы ничтожными, а над диктатурой пролетариата, которую пропагандировали сторонники русских большевиков, вообще издевательски смеялся). Опираясь на этот союз, он и поднимался всё выше по ступеням власти. Возглавив Постоянный комитет ЦИК и Военный совет партии, заняв пост верховного главнокомандующего Национально-революционной армии, Чан Кайши, наконец-то, смог начать объединительный Северный поход и нанёс серьёзное поражение войскам милитариста У Пэйфу сначала в провинции Хунань, затем в провинции Хубэй, что ещё больше укрепило его положение. «Левая» часть правительства республики во главе с Ван Цзинвэем по предложению коммунистов объявила освобождённый от милитаристов промышленный город Ухань новой столицей и переехала туда. «Правые», однако, остались в Наньчане, который освободили войска под командованием Чан Кайши. Ван Цзинвэй попытался уменьшить влияние генерала в партии: в начале марта пленум Центральный исполнительный комитет Гоминьдана освободил Чан Кайши от постов в Постоянном комитете и Военном совете, но оставил за ним пост главнокомандующего. Однако угроза интервенции из-за беспорядков в Шанхае и Нанкине дала Чану возможность обвинить во всём коммунистов и начать кампанию «самоочищения».

Хоть и сторонился Чаншунь «высокой политики» и, естественно, в тонкостях её не разбирался, но без особого труда понял, куда его может завести безусловное исполнение приказа и следование рекомендациям «старшего брата». Он хорошо знал офицеров своей бригады: среди них не было коммунистов, но и оголтелых националистов тоже – они просто честно выполняли свой солдатский долг. Поэтому вызвал начальника штаба полковника Чжу Далуна и своего заместителя по политической части майора Юй Жуна, ознакомил с приказом и спросил:

– Ваше мнение, товарищи? Что надо делать?

Офицеры переглянулись.

– А что думаешь ты? – осторожно спросил полковник.

Чаншунь усмехнулся и погрозил пальцем:

– Увиливать нехорошо.

– Он не увиливает, – заступился майор. – Мы доверяем тебе.

– Хорошо, – серьёзно сказал Чаншунь. – За доверие благодарю. У нас арестованы пятнадцать коммунистов и профсоюзных активистов. Они, конечно, не погромщики, но, в соответствии с приказом, могут быть подвергнуты высшей мере.

– По этому приказу завтра-послезавтра начнётся настоящая резня, – сказал Юй Жун. – Этим наверняка займутся гангстеры из Зелёной банды.

– Да, – кивнул Чаншунь. – А нам рекомендовано им не мешать.

– Вот как! – крякнул Чжу Далун. – Тогда нечего раздумывать, надо выпускать арестованных, и пусть они предупредят своих. Что скажешь, командир?

– Я не хочу быть палачом невинных людей. У верховного свои счёты с коммунистами, пусть сам и разбирается.

– За невыполнение приказа тебе грозит трибунал, – сказал замполит.

– Нам тоже, – вздохнул полковник. – И с бригады как минимум снимут собственное имя «Шеньли дэ гунши»[43 - Шеньли дэ гунши (sh?ngl? de gongsh?) – победное наступление (кит.).].

– Ничего этого не случится, – сказал Чаншунь. – В приказе сказано только про отрешение от должности офицеров-коммунистов, а в бригаде таких нет. С триадами сталкиваться не станем, будем следить за порядком и арестовывать погромщиков, военных и гражданских. А тех, кто сидит, отпустим, пусть своих предупредят.

Руководители рабочих профсоюзов Шанхая Чжоу Эньлай и Гу Шэнчжан не поверили предупреждению, наивно решив, что это – злонамеренная провокация. Они не знали, что в ночь с 11 на 12 апреля гангстеры похитили и убили председателя единых профсоюзов Шанхая Ван Шаохуа. Зелёная банда в союзе с частями чанкайшистов уже громили штабы рабочих дружин, подвергая унижениям и расстреливая коммунистов и красногвардейцев, а эти лидеры отправились в штаб 2-й дивизии НРА с требованием приструнить недисциплинированные подразделения. К счастью для них, штабные были так заняты организацией расправ, что не обратили внимания на путающихся под ногами жалобщиков. Когда Гу и Чжоу поняли, что сами явились на убой, им чудом удалось сбежать и вырваться из логова контрреволюции.

Не меньше четырех тысяч коммунистов и рабочих дружинников были убиты в развязанной Чан Кайши «Шанхайской резне». Много жертв было и в других городах, подконтрольных Национально-революционной армии провинций, по разным подсчётам, погибли двести пятьдесят – триста тысяч человек. «Нанкинским инцидентом», как стыдливо назвали в газетах эту бойню, воспользовались и в провинциях под властью милитаристов. Там устроили настоящую охоту на коммунистов.

В июле прошёл пленум ЦИК Гоминьдана, разорвавший союз с КПК. В ответ коммунисты организовали 1 августа в Наньчане восстание частей НРА, верных «левому» Гоминьдану, но были разбиты «правыми» и ушли в горные районы, на стыке провинций Хунань-Хубэй-Цзянси. Там они начали формировать Красную армию.

Эти события углубили раскол в Гоминьдане, ослабили его. Видя это, оживились милитаристы. Сунь Чуаньфан двинул свои войска против армии Чан Кайши, очистил от чанкайшистов северный берег реки Янцзы, окружил Нанкин. Чан Кайши испугался крушения своего авторитета, как говорится, на глазах всей партии: он подал в отставку со всех постов, обставив её лицемерными рассуждениями о том, что дело партии выше личных интересов. «Я надеюсь, – говорил Чан, – что каждый член партии, несмотря на существующие расхождения во мнениях, будет жить ради своего долга, защищать партию против какой-либо попытки разрушить её или узурпировать власть».

Сам Чан Кайши никогда не следовал своим словам, сказанным публично.

15

Ли Дачжан понял, что за ним следят, когда компания из трёх забулдыг в четвёртый раз отразилась в зеркальной витрине магазина на Бульварном проспекте. До этого они отражались на Соборной площади в витрине чуринского магазина, на Большом проспекте и на Садовой. Он совсем недавно научился выявлять слежку, использовать полученные знания довелось всего дважды, и с непривычки он оба раза поначалу терялся, жутко нервничал, конечно, допускал ошибки, но всё-таки уходил от шпиков, а товарищам говорил самокритично: «Дураку везёт!»

На этот раз не везло. Триада словно прилипла: куда бы он ни поворачивал, следовала за ним. В Пекине он бы нашёл ходы-выходы, чтобы запутать агентов охранки, в Харбине же возможностей было меньше: он плохо знал этот город, к тому же тут постоянно что-то строилось, за год появлялись новые кварталы, а он, Ли Дачжао, уже давно не приезжал сюда и легко мог запутаться. Вообще-то, он сам виноват, что попал в поле зрения местной охранки. В Харбин его отправил Генеральный секретарь партии Чэнь Дусю после расправы, устроенной чанкайшистами в Шанхае и других городах Восточного Китая. Как сказал Чэнь, от греха подальше. В Маньчжурии было относительно тихо, коммунистов явно не репрессировали, в Харбине существовала конспиративная квартира, в которой можно жить достаточное время, и Ли Дачжао надеялся там переждать вспышку, как считало руководство компартии, размолвки с Гоминьданом. Тем более что в Коминтерне продолжали линию на развитие межпартийных отношений и надеялись переломить ситуацию в пользу коммунистов.

Москва жестоко ошиблась. Гонения на коммунистов перешли на территории, не подконтрольные Гоминьдану, и Ли Дачжао почувствовал это на себе, едва лишь пришёл на конспиративную квартиру. Хозяин успел сказать, что явка раскрыта и находится под наблюдением охранки. Ли поднялся на чердак дома, снял седой парик и накладную бороду, сменил плащ и шляпу на запасные, бывшие при нём в саквояже, сам саквояж спрятал в щели за печной трубой, вынув из него деловой портфель, свои следы на пыли замёл найденной тут же тряпкой и вышел на лестницу другого подъезда. Все манипуляции заняли не больше пяти минут, и Ли был уверен, что выбрался из опасной ситуации. Теперь следовало подумать, где найти пристанище. Однако, пока думал, прогулочным шагом идя по улице, заметил слежку. Запутать агентов не удавалось, поэтому он решил зайти в первый большой дом и под каким-нибудь предлогом, если понадобится, проникнуть на некоторое время в любую квартиру. Правда живут в таких домах, как правило, не китайцы, а русские и прочие иностранцы, предприниматели и торговцы. Но их стоит попробовать заболтать, лишь бы затянуть время. А если повезёт, и в доме найдётся чёрная лестница, может, удастся оторваться от слежки и не тревожа жильцов.