скачать книгу бесплатно
– Чё не ведаю, то не ведаю. – Прохор разлил самогон по стаканам. – Помянем Ильку. Хошь и прислонился он к красным, а всё ж таки казак был добрый. Я тада зол на него, ох, как зол был! И не собирался убивать, а пришлось. Помн?лось: сама смерть на меня с вилами бросилась.
Прохор перекрестился, в два глотка опорожнил стакан, хрустко закусил солёным огурцом и мрачно сжался, словно ушёл в себя. А Иван до дна пить не стал, так, пригубил чуть-чуть и отставил стакан. Мысли набегали одна на одну, переплетались, путались – то об Ильке, то о Феде, то о себе самом. Какого дьявола занесла их нелёгкая в этот Гильчин?! И ведь смерть пронеслась над всеми, а скосила одного лишь Ильку! Илька, Илька, верный друг и дорогой товарищ, как он старался помочь ему, Ивану, и в Харбине, и в мировой войне! И теперь он будто бы принял на себя всю тяжесть бывших и будущих грехов близких ему людей – внезапно осознав это, Иван ощутил горячий комок в груди, ему стало до боли совестно, что он сидит с его убийцей за одним столом и даже какое-то мгновение был ему благодарен за то, что тот не предал жуткой погибели его сына. Кровь ударила Ивану в лицо, он встал из-за стола так резко, что Прохор очнулся:
– Ты чего, паря?!
Не ответив, есаул надел чекмень, шапку и вышел в осеннюю ночь. Было тепло, от Амура тянуло сыростью. На той стороне горел костёр, возле него просматривались человеческие фигуры – то ли рыбаки, то ли советские пограничники. Иван знал, что после Зазейского восстания большевики занялись укреплением пограничных районов, однако людей и средств не хватало, и между заставами по-прежнему были большие «дыры», через которые на ту сторону переходили диверсионные группы и целые отряды. Большевики их называли белогвардейскими бандами и по-своему были правы – диверсанты вели себя по-бандитски: поджигали дома и хозяйственные строения, убивали или угоняли скот и расправлялись со сторонниками советской власти. Иван понимал, что называть это настоящей борьбой с большевиками несерьёзно – просто мелкие злобные от бессилия укусы, но также сознавал, что отказываться от участия в этой, как он говорил Насте, «возне» не в его силах. Устроители «возни» нащупали его болевую точку и всякий раз, когда им было нужно, давили на неё. После рождения Оли жена часто болела (всё-таки бегство от красногвардейской резни в Благовещенске не прошло даром: Настя часто замыкалась и могла часами сидеть с отсутствующим взглядом), а лечение стоило денег, плата за квартиру росла каждые полгода, ну и цены на продукты, что на рынке, что в магазинах, с закрытием «Счастливой Хорватии» стали ощутимо «кусаться». Жалованье частного детектива напрямую зависело от заказов, и его частенько не хватало, несмотря на то, что Толкачёв себе выписывал всегда меньше, чем компаньону. А в случаях командировок, таких, как вот эта, в Новогильчинский, выдавал авансы, отмахиваясь от обещаний Ивана «всё честно отработать». Хороший товарищ, кроме добрых слов и сказать нечего. А Иван вначале смотрел на него, как на богатенького шалопая, проматывающего отцовские деньги. Зато вот Прохор, с которым когда-то был в походе на Харбин, а в гражданскую гонял красных, вроде бы знаемый от сапог до фуражки, взял и убил Ильку, а ведь наверняка мог просто скрутить и посадить в подклет. Как теперича с ним в рейд идти?!
А не пойду, решил Иван. Пущай генералы все свои страшилки сполняют – не пойду! Конечно, могут и убить – только на кой ляд я им сдался? А ежели с Толкачёвым договориться: мол, вздумают с лишком надавить, – предупредить, что детективное агентство, в случае чего, предаст огласке неприятные моменты их деятельности? Он, конечно, не любит с политикой связываться, а где белые генералы – там сплошная политика, но Михаил – не из трусливого десятка и человек чести: возьмётся – не отступит.
Иван ещё раз посмотрел через Амур. Костёр, словно откликаясь на его мысли, неожиданно ярко вспыхнул, осветив фигуры людей. Это были пограничники. Нечего туда соваться, подумал есаул. И вообще, пора забыть о прошлой жизни, её не вернуть, нужно тут приноравливаться.
12
Утренний пригородный поезд привёз Федю и Сяопина к центральному вокзалу. На площади перед вокзалом Федя критически осмотрел здание.
– Прошлым вечером было уже темно, – пояснил он. – А сейчас смотрю – хороший дом. Только у нас в Благовещенске он занятней – как из русских сказок.
– Хотелось бы увидеть, – сказал Сяопин. – А наш вокзал, говорят, типовой, каких много.
– Ежели Советский Союз и Китай задружатся, – приедешь и увидишь. Может, когда-нибудь и дорогу проложат с мостом через Амур.
– Пока у нас правят такие, как Чжан Цзолинь, дружба вряд ли получится, – вздохнул Сяопин.
– Поживём – увидим, – философски заключил Федя. – Ну, и где ваш Желсоб?
– К Желсобу можно идти разными путями, – сказал Сяопин. – Один путь: по Вокзальному проспекту до Соборной площади, свернуть на Большой проспект, по нему – до Управления дороги, а там выйти на Главную улицу и вот он, Желсоб. Другой – по Вокзальному и Харбинскому проспектам пройти до Садовой и по ней – до конца, она как раз упирается в Желсоб. Что выбираем?
– Да мне всё душерадно, – откликнулся Федя. – Я ж впервой в таком агромадном городе. Веди, как не зарно, изноровше.
– Какой у вас язык интересный! – восхитился Сяопин. – Объяснишь значение слов.
– Ну, не знаю, слова как слова, – смутился Федя. – Попробую, однако. Чё тебе объяснить?
– Ну, вот душерадно, зарно, изноровше…
– Душерадно – это как бы приятно, интересно. Зарно, пожалуй, неудобно, а изноровше – попроще.
– Понял. Спасибо! Ладно, раз ты в таком агромадном городе впервые, пойдём первым путём: он нарядней.
Федя надорвал шею, вертя головой, чтобы разглядеть и прочитать красочные рекламные объявления, вывески над магазинами, ресторанами, банками и компаниями, концертные и театральные афиши на круглых тумбах на каждом углу. «Цивилизованная дешевая распродажа игрушек» – и очередь к кассе из детей с игрушками; «Орёл Вася» – и птица с пенсне на клюве и очками в приподнятой когтистой лапе, надо понимать оптический магазин; «Сыт, пьян и нос в табаке», «Сегодня на деньги, а завтра в кредит» – «забегаловки» на перекус с забавными физиономиями любителей; «Азиатская шашлычная» – с верблюдами и седобородыми старцами на ковре вокруг пирамиды из шампуров с мясом…
В Благовещенске тоже были и афиши, и реклама, и вывески, однако там их был гораздо меньше, и в них не было весёлой выдумки художников или владельцев.
– Вывески не хочешь рисовать? – поинтересовался Сяопин. – На хлеб с мясом заработаешь легко.
– А ты считаешь, что на другое я не способен? – неожиданно сердито спросил Федя.
– Не обижайся, брат, я пошутил.
До Соборной площади Федя молчал, угрюмо глядя перед собой. Сяопин искоса посматривал на него, но не докучал разговором. Брат ему нравился. Он уже представлял, как они втроём будут проводить свободное время; нет, поправил себя, вчетвером, будем брать в компанию Госян, не случайно же Федя с явной любовью нарисовал её портрет. Может, поженятся, когда сестра подрастёт, а Федя найдёт хорошую работу. В том, что Госян полюбит этого русского, он ничуть не сомневался: парень высокий, красивый, умный, талантливый. Да она, только увидит свой портрет, тут же набросится на художника с поцелуями – такая вот непосредственная девочка! Почти, как Мэйлань. Сяопину припомнилась первая ночь с Мэй, и он почувствовал, как пахнуло жаром в лицо. Это даже хорошо, что Фёдор не смотрит!
– Чё это ты зарумянился? Чёй-то случилось? – вдруг спросил Федя.
Заметил-таки! Глазастый брат, демон его побери, настоящий художник, всё подмечает! Сяопин не нашёлся, что ответить, неопределённо буркнул, но Федя не стал допытываться, потому что они вышли на Соборную площадь. Сяопин увидел, как загорелись глаза брата при виде Свято-Николаевского собора в центре площади. Сказочная деревянная церковь своим крутоскатным шатром с барабаном и яблоком, над которым сиял узорчатый крест, казалось, возвышалась над всем городом. Федя истово закрестился и готов был упасть на колени, но Сяопин его удержал.
– Ты чего, брат?! – удивился он. – Так веришь в Бога?
– Да ты глянь, красота-то какая! Божественная! Не захочешь – поверишь! А-а, что тебе говорить – ты ж некрещёный!
– Я – некрещёный, а мама – крещёная. Она ходит сюда на праздники. Ты, вон, лучше погляди на другую красоту – Торговый дом Чурина!
– Да ну! Сравнил! – отмахнулся Федя. – В Благовещенске тоже есть, не хуже. У нас и собор деревянный есть, но не такой.
Они свернули на Большой проспект.
– Смотри! – Сяопин показал на очередную афишную тумбу. На ней красовалась опоясывающая всю тумбу афиша с разноцветным текстом, который гласил об открытии 2 ноября зимнего оперного сезона в помещении Железнодорожного собрания. Антреприза Леонтия Патушинского, три оперы подряд: 2 ноября – «Аида», 3-го – «Кармен», 4-го – «Травиата» – с участием московских и петербургских театров.
– И чё? – Федя остался совершенно равнодушен. – Чё обрадовался-то?
– Ну как же! Это же опера! Знаменитые артисты! Кстати, в оперной студии работает замечательный художник-оформитель Макарий Домрачев. Ты хотел бы у него учиться?
Федя пожал плечами:
– Не знаю. Вывески оформлять я умею: у нас в художественно-промышленном училище был такой предмет. Скучно это!
– Он оформляет не вывески, а театральные спектакли – оперы, оперетты, драматические. Придумывает декорации, костюмы…
– Постой-ка! – перебил Федя. – Чё это?
Он показал на щит на подставке возле входа в четырёхэтажный дом с табличкой «Дом Мееровича. Большой проспект, 24 А». Надпись на щите гласила: «Студия живописи, рисования и лепки „Лотос“ проводит набор учащихся. Желающие поступить проходят конкурс авторских рисунков. Приём в мансарде с 10:00 до 18:00».
– Что значит «авторских»?
– Это значит твоих собственных, – пояснил Сяопин. – Ты взял портрет Госян?
У Феди через плечо висела большая сумка, с которой он приехал и в которой хранил все принадлежности художника, в том числе картонную папку с рисунками.
– Тута, – похлопал Федя по сумке.
– Тогда пошли. Вдруг повезёт.
Большая светлая комната с окнами на две стены была заставлена станками, мольбертами и стеллажами, заполненными масками, черепами и гипсовыми частями человеческого тела.
За большим столом в кресле сидел и читал газету мужчина лет сорока в рубашке с чёрным галстуком-бабочкой, в бордовом жилете и с толстой сигарой во рту. Братья поздоровались. Мужчина кивнул в ответ, не отрываясь от газеты. Минута прошла в молчании. Братья переминались в ожидании. Мужчина вдруг хохотнул, бросил газету на стол и хлопнул по ней ладонью:
– Надо же: Чан Кайши разгромил У Пэйфу! Вот подарочек Чжан Цзолиню! Представляете?! – обратился он почему-то именно к Сяопину. Наверное, потому, что речь шла о китайцах.
– Не представляю, – улыбнувшись, ответил Сяопин. – Какая Чжану радость от разгрома У? Оба милитаристы, оба против Гоминьдана.
– О, вы говорите по-русски! – восхитился мужчина. Он вынул сигару изо рта, выпустил несколько колечек ароматного дыма и встал. – Позвольте представиться: секретарь художественной студии «Лотос» Владимир Михайлович Анастасьев. Чем порадуете, молодые люди?
– Я – ничем, – сказал Сяопин, – а вот он, Фёдор Иванович Саяпин, наверняка порадует.
– Наверняка? – выразил недоверие секретарь студии. – Что ж, уважаемый Фёдор Иванович, радуйте.
Федя разложил на столе несколько рисунков: пейзажи, сельские виды, наброски фигур – мужчин и женщин, стариков и детей, русских и китайских. Отдельно, в сторонке, поместил портрет Госян. Владимир Михайлович первоначально быстрым взглядом охватил общий вид разложенного и мгновенно выделил портрет. Переложил его в центр стола и несколько минут разглядывал. Сначала сидя, затем встал и смотрел сверху. Про визитёров словно забыл, а они стояли перед ним, переминаясь и переглядываясь. Наконец Сяопин не выдержал, взял в сторонке два стула, усадил Федю и сел сам.
Анастасьев не обратил на это никакого внимания. Ещё минуту или две вглядывался в портрет, потом отложил его и взялся за другие рисунки. Работы Феди ему явно нравились.
Просмотрев рисунки по второму разу, Владимир Михайлович вернулся к портрету и снова уделил ему несколько минут. Он даже забыл про сигару, продолжая её, потухшую, держать в зубах.
– Что скажете? – не выдержал Сяопин.
Анастасьев вздрогнул, оторвался от созерцания Госян и уставился на него.
– А вы, собственно, кто такой? Он, – секретарь студии ткнул пальцем в Федю, – наверняка художник, как вы изволили выразиться, Фёдор Иванович Саяпин, а кто вы, сяньшен?[31 - Сяньшен (xiansheng) – сударь (кит.).]
– Я – Дэ Сяопин, преподаватель китайского языка в гимназии имени Хорвата. Единокровный брат Фёдора Саяпина, – гордо сказал Сяопин.
– Бра-ат?! – удивлению Владимира Михайловича, казалось, не будет границ. Он переводил взгляд с одного на другого, и постепенно удивление сменялось согласием и утверждением: – А что? Да… Ну, волосы – первое, понятно… Но что-то общее есть в облике… Ишь ты, братья, значит?!
– Братья, – подтвердил Федя. – У нас отец – один.
– Братья – это хорошо. – Анастасьев снова зажёг сигару, пыхнул дымом. – Это, судари мои, замечательно, что русский и китаец – братья! Однако вернёмся к нашим делам. Фёдор Иванович, вас мы зачисляем на курсы безоговорочно, и, думаю, со мной мои коллеги согласятся, бесплатно. Вы откуда взялись? Почему раньше не приходили?
– Я вчера приехал в Харбин. А вообще-то, из Благовещенска. Я батю ищу, он, может, тут живёт.
– Мы вместе ищем, – добавил Сяопин. – Федя пока у нас живёт, в Старом Харбине.
– Естественно, у вас – вы же братья, – как-то очень по-доброму сказал Владимир Михайлович. – А кто ваш батя?
Сяопин вопросительно взглянул на брата.
– Есаул Амурского казачьего войска, – гордо сказал Федя. – У него ордена и медали есть.
– Вот такой у нас отец! А на вас мы наткнулись случайно, – пояснил Сяопин. – Мы шли в Желсоб. Насчёт работы для Фёдора.
– Жить-то на что-то нужно, не могу же я на шею брату садиться, – голос Феди прозвучал просительно: вдруг у секретаря что-нибудь насчёт работы есть в загашнике?
Как ни странно, оказалось – есть!
– Я служу инспектором Учебного отдела Харбинского общественного управления, сокращённо ХОУ, – сказал Анастасьев. – Нам, кажется, нужен работник в архив. Я выясню и сообщу вам, когда придёте на занятия. А занятия по рисованию начинает со следующей недели наш замечательный художник Александр Кузьмич Холодилов. Приходите сюда к десяти часам. Из Старого Харбина успеете?
– Успеет, – заверил Сяопин.
– Я рисунки могу забрать? – потянулся Федя к своим листам.
– Да-да, заберите, но на занятие принесите. Покажете мастеру. Порадуете. Портрет девушки не забудьте.
– Это Госян, моя сестра, – похвастался Сяопин.
– Надеюсь, Фёдору не единокровная?
– Нет, конечно. Только мне.
– Слава богу! – Анастасьев произнёс это с такой интонацией, что парни переглянулись. В глазах Феди мелькнуло недоумение, зато у Сяопина из-под длинных ресниц брызнули весёлые искры: он явно понял невысказанный намёк. – А что касается подарка Чжан Цзолиню, – добавил Владимир Михайлович, – так не секрет, что наш маршал сам мечтает объединить Китай. Естественно, под своей властью. У Пэйфу был ему сильным конкурентом, а Чан Кайши с Гоминьданом… – он на мгновение запнулся и закончил: – Впрочем, как говорят в Китае: всё равно выше неба не будешь.
13
Заканчивался январь 1927-го, четвёртый месяц пребывания Сяосуна «в гостях» у Чжан Цзолиня. Приближался китайский Новый год, а за ним, через три дня, и год красного огненного кролика. Сяосуну скоро исполнится сорок два. Самое время задуматься о жизни – как о прошлой, так и о будущей, – тем более что все условия его нынешнего существования – камера-одиночка три на четыре, окно с решёткой, стол, стул, кровать, полка с книгами (приключения Ната Пинкертона на китайском и английском языке), на столе чернильница, стакан с кисточками для письма, стопка рисовой бумаги – призывают не только размышлять, но и записывать всё, что приходит в голову.
На записи ему намекнул Мао Лун, мол, передаст их маршалу, но Сяосун писать не любил, к тому же знал, что маршал малограмотен, поскольку прошёл лишь «школу гор и лесов» во главе «Черноголовых орлов». Вот сыну, Чжан Сюэляну, он обеспечил самое современное блестящее образование, тот освоил даже профессию авиатора. Впрочем, размышлять Сяосун не любил тоже, однако сидеть в одиночке день за днём с пустой головой – занятие не для мужчин с амбициями, каковым Сяосун считал себя не без оснований. Поэтому хочешь не хочешь, а думал.
Первые мысли были – как поступить: бежать или оставаться и постараться выполнить задание? Впрочем, почему «постараться»? Просто выполнить. Бежать – несложно, но это – на случай смертельной опасности, а пока ответ один – оставаться. Вопрос выполнения задания пока отступает на второй план, к тому же его вдруг заслонили мысли другие – о родителях. Стало жутко стыдно, что он редко о них вспоминал и даже не знает, где их могилы. Вернее, где, в общем-то, известно, только вряд ли он сумеет их найти: время безжалостно стирает всё, что лишено заботы.
Мама, Фанфан, погибла во время изгнания из Благовещенска. Всплывшие из глубин памяти картины тех дней вызвали у него приступ яростной ненависти к русским – он так ударил кулаком по бетонной стене, что пальцы посинели до черноты, а боли не почувствовал, хотя, скорее всего, её просто затмила боль душевная. Умом он понимал, что русские, как и китайцы, есть всякие – тот же дед Кузьма Саяпин фактически спас Чаншуня, – но тем не менее огонь в груди долго не давал вздохнуть.
Отец. Ван Сюймин, отличный сапожник. Его знал весь щегольской Благовещенск. А сколько в нём было доброты – к людям, к животным! Он даже к коже, которую начинал использовать в пошиве обуви, относился как к великой жертве и всякий раз приносил благодарственную молитву. Никогда не ругался, сравнивая человека с животным, – считал, что ругательство унижает обоих. И терпеливо учил сына своей профессии, не уставая повторять, что людям всегда будет нужна обувь, и хороший сапожник никогда не останется без куска хлеба и миски риса.
Цзинь, любимая сестра. Мама говорила, что третье слово после «мама» и «папа», сказанное Сяосуном, было «цзымэй»[32 - Цзымэй (z?m?i) – сестрёнка (кит.). «Мама» по-китайски «mama», «папа» – «baba».]. Шутила, конечно, но Сяосун и Цзинь верили и радовались. Цзинь всегда заботилась о брате, поверяла ему свои секреты и однажды даже призналась, что любит Ивана Саяпина. Сяосун и сам любил весёлого дружелюбного русского парня, но признание сестры поначалу больно укололо: что, мол, не могла найти китайца?! Однако Цзинь объяснила, что для любви национальность ничего не значит, был бы человек хороший, и открыла секрет, что их мама вовсе не китаянка, а маньчжурка. Она полюбила китайца и вышла за него замуж, хотя её родители были настолько против, что навсегда перестали считать её дочерью.
– Как ты считаешь, папа с мамой счастливы? – спросила Цзинь.
– Конечно! Если бы они не были счастливы, они бы не родили нас с тобой, – заявил Сяосун.
– Ну, вот видишь, ты всё понимаешь. И мы с Ваней будем счастливы, и детей хороших родим. Даже если родители будут против.
– Не будут! – уверенно сказал Сяосун. – Саяпины тебя любят, а Ваню любим мы.
Сын у Цзинь родился, Сяопин, – лучше некуда! И красивый, и умный, и жену себе нашёл – сплошное загляденье! Но какая злая, безжалостная судьба – взяла и разделила, разорвала любящих людей! Да, Цзинь вышла замуж, родила ещё двух прекрасных детей, да, Иван женился, родил четырёх, а счастье – что с ним, куда оно подевалось?! Где же любимый Ванечка?!
А где твоё счастье, Ван Сяосун? Когда ты родился, в год зелёного деревянного петуха, что тебе предсказали ведуньи? Что не будешь унывать и впадать в панику ни при каких обстоятельствах; что будешь лидером, всегда готовым спасти кого-то из беды; что, благодаря своему лёгкому характеру и смелости, добьёшься успеха, только не надо забывать об осторожности и осмотрительности. Правильно предсказали, а вот насчёт семьи… Обещали, что буду хорошим семьянином, а меня носит то туда, то сюда, семьи почти не вижу. Да, жену люблю, детей, можно сказать, обожаю, но они меня совсем не знают. Чтобы быть в памяти детей завтра, нужно быть в их жизни сегодня[33 - Из Кун-цзы.]. Шаогуну уже двенадцать, он – зелёный деревянный тигр, им управляет Юпитер, который олицетворяет богатство, духовное возвышение, успех в делах и радость. Всё это прекрасно, просто замечательно, но добиться этого легче всего, лишь став офицером. Значит, следует просить Чжана устроить мальчика в военное училище.
Наконец, главное: выполню я задание, а кто будет после Чжана? Правая рука у него – Чжан Цзунчан, генерал, тоже из хунхузов, значит, жадный до богатства и власти. Прозвище у него «Три не знаю», потому что любит говорить, что не знает, сколько у него солдат, сколько денег и сколько женщин. В его армии успешно действует единственное подразделение русских белогвардейцев – дивизион бронепоездов под командованием генерала Нечаева. Именно оно обеспечивает победы Фэнтяньской клики милитаристов, которую возглавляет Чжан Цзолинь. Странно, что ОГПУ не нацеливает своих агентов на Нечаева и Чжан Цзунчана. Хотя… пожалуй, так верней: убрать голову и посеять вражду в клике – она сама распадётся.
…За дверью камеры послышались шаги. Не одного человека, а трёх или больше. Если хотят пустить в расход, то главный вопрос: где? Количество не так важно, а вот выбраться из стен – чего, дворца, тюрьмы? Стоит ли ломать голову, подумал Сяосун, хотели бы убить, давно бы это сделали. Всё это сидение за решёткой – какая-то комедия, они даже не обыскивали, и письмо с подписью Сталина так и лежит в потайном кармане. Правда за эти месяцы в мире всё могло поменяться до такой степени, что оно может уже и не понадобиться. Внезапно новая мысль вспыхнула, как электрическая лампа в тёмной комнате: Мао Лун неслучайно рассказал о несостоявшемся покушении на маршала, его, Сяосуна, заподозрили в продолжении охоты и убрали со сцены в ожидании дальнейшего. Если других попыток не было, это их убедило – в чём? В том, что Сяосун не засланный убийца? Не факт: а вдруг он просто затаился? Если же попытка была, это тоже ничего не доказывает: ОГПУ могло послать несколько агентов. В любом случае будет обыск, и, видимо, всё-таки придётся письмо показать.
Щёлкнул замок, и в проёме двери показалась знакомая фигура полковника Мао Луна. За его спиной маячили ещё две фигуры.
– Маршал ждёт тебя, – вместо приветствия сказал Мао. – Но предварительно, извини, будет обыск.
Обыскали, действительно, весьма тщательно и письмо нашли. Мао Лун хотел распечатать конверт.
– Не советую, – остановил его Сяосун. – Письмо лично в руки маршала.
– А вдруг оно отравлено?
– Хочешь проверить на себе? – усмехнулся Сяосун. – Если маршал выслушает меня, вскрывать, возможно, не понадобится.
