Десять

По мнению руководителей галереи, именно таким названием они пытались привлечь внимание к каким-то важным проблемам общественности. На площадке были выставлены экспонаты: огромная карта Российской Федерации в виде той же самой части тела, указанной в названии, огромные фаллоимитаторы с гербами наверху, якобы, олицетворяющие стремление великой державы дать всему народу максимальное удовлетворение, раздав права и обязанности, бочки со слезами, как символ человеческого страдания и терпения, пародии на иконы и священные книги, – словом, всевозможные и немыслимые символы и артефакты, которые безудержное и пошлое художественное воображение устроителей выставки только смогло выдумать и вместить.

Поговаривали, что сам Михаил Иосифович, директор выставки, утвердил название и концепцию. Вечером, на банкете по случаю открытия выставки, директор, по-дружески похлопывая Сашу по плечу, медленно подбирая слова, отвечал на его неприятные вопросы: «Понимаете… молодой человек… чем больше споров… тем значительнее… само явление, о котором… так много говорят».

«Вот, значит, как видят главную задачу современные художники», – думал повзрослевший за один день Александр Петухов. С Сашей никто не спорил, да и он никому ничего не доказывал. И уже не так странно было ему, когда на второй день выставки вход перегородили какие-то люди, бородатые и с большими настоящими, православными иконами: они хотели закрыть выставку раз и навсегда и протестовали против экспонатов, оскорбляющих чувства верующих.

О том, что такое чувства верующих, Саша знал приблизительно, а в целом – вообще ничего не знал. Да он и не пытался спрашивать: день открытия Саша помнил плохо, потому что церемония открытия плавно перетекла в накрытые столы, в затем – ещё в более тесную компанию близких к «искусству». Сам Михаил Иосифович, после тринадцатого-четырнадцатого тоста за будущее галереи, мягко и нежно обнимал Сашу, то и дело пожимая ему руки своими влажными ладонями, грезил о новых проектах и обещал ему хорошие гонорары. Где-то в конце празднования директор мимоходом вспомнил, что финансирование выставки он сумел организовать из средств федеральной программы «Культура России».

– Наша русская культура действительно разная, и мы должны не скрывая этого, донести людям, которые этого ещё не знают… – добавлял он к своим аргументам, в которые и так все верили, потому что знали широкий круг знакомств такого известного человека. В кулуарах говорили, что он знаком с самим… но фамилию назвать боялись, и лишь только многозначительно кивали головами.

Выставку «Полная Жэ» всё-таки запретили через неделю, руководство галереи куда-то неожиданно пропало, а количество публикаций о разгоне выставки и демонстрации православной общественности обошли дважды все газеты города, – можно было бы праздновать победу над чем-то, но понять, над чем именно праздновать победу было трудно. Одни газеты обливали грязью устроителей галереи, другие – обливали тех, кто был против.

Спустя несколько дней после той злополучной выставки к Саше приехал православный священник из Покровского храма, отец Роман. Саша был крайне удивлён, когда на выходе с работы, его ожидал настоящий «батюшка» в облачении и в кожаной куртке поверх рясы. Саша видел священников лишь несколько раз в жизни, и помнил, что крестили его в далёком детстве, когда ему было то ли пять, то ли шесть лет. Помнил он это какими-то урывками… где-то под Тамбовом… в далёкой деревне, где он жил летом с бабушкой, гуляя целыми днями босиком по теплой траве, наслаждаясь ласковым солнцем.

Крестили его в местной деревянной церкви, больше напоминавшей тогда какую-то сказочную избушку, – так тепло и уютно было там. Но воспоминания о той церкви-избушке уже давно выветрились: не осталось фотографий, не стало любимой бабушки, не осталось почти и самих воспоминаний. Всё, что он помнил – это ослепительно яркое солнце, которое било в глаза, отражаясь от золотых куполов церкви.

Отец Роман сразу перешёл к делу:

– Александр, я знаю, что вы неплохой художник, организуете выставки, галереи, по-моему неплохо рисуете. А смогли бы вы помочь нам в создании художественной школы при храме – многие дети хотят рисовать, а учителя хорошего нет.

– Да, вы знаете…

– Отец Роман меня зовут, – протянул руку священник.

– Вы знаете, отец Роман, какой из меня художник?

– Но в галерее висят ваши работы… некоторые из них неплохие. Правда, их не включили в программу «Полной Жэ», – священник улыбнулся.

– Вы это серьёзно?

– А почему бы нет? Может это и хорошо, что ваши работы не взяли. Выставка-то довольно пошленькая, слабенькая, это же всё не искусство, а так… стремление поржать над святым, похихикать, пока люди медленно и с большим трудом заново обретают свои традиции, свои корни… Ну, так как? – Он опять улыбнулся. – Может быть, найдётся у вас время детишек наших в воскресной школе поучить кисть в руках держать? А? – священник был прямолинеен и откровенен.

Саша в тот день согласие своё не дал, попросил перезвонить через несколько дней, но сам сильно задумался, как и чему он сможет научить детей в новой школе. Да и близость православных священников его немного пугала. Как они отнесутся к нему, какие вопросы будут задавать – он же человек неверующий…, хотя, как сказать… тут его мысли путались, ответить прямо сам себе он не мог и откладывал эти вопросы до лучших времён.

Вот и сейчас Паша и Саша были вместе. Говорят, что как близких друзей не растаскивай друг от друга, – если им суждено когда-то быть рядом, – они всё равно встретятся. Узкие тропинки «межкультурных связей» и смелого художественного авангарда пересеклись на какой-то конференции, с трудно запоминаемым медицинским названием, за чашкой кофе в перерыве. Паша был на этом мероприятии, как представитель «серьёзной» общественной организации и вынюхивал новых клиентов, а Саша готовил от галереи всю художественную часть: вывески, плакаты, буклеты и приглашения.

Обнявшись, как старые друзья, они дружно смахнули программки конференции в урну и устремились в ближайший ресторан, отметить встречу и обсудить общие дела. Именно тогда и выяснилось, насколько близко они подошли к друг другу в профессиональном плане: Паше был нужен хороший художник-оформитель, который мог бы создавать печатные материалы, плакаты, вывески, транспаранты, а Саша искал возможность приложить свои усилия где-то ближе к искусству, не нарываясь на очередную «Полную Жэ».

С того момента, когда друзья воссоединились, вспомнили свои школьные годы, – учителей, которых доводили до инфаркта, угол школы, за который бегали курить, свои первые школьные выходки и озорства, – они уже не расставались. Новые проекты сблизили старых друзей. Настолько сблизили, что теперь, сидя в машине, Саша только и думал про своего друга, который то и дело бегал между машин и разгоряченной толпой своей «общественности».

5.

На сегодня как раз была запланирована их первая совместная акция.

Несколько дней назад к Павлу обратились «нужные» люди, которым обещали выделить участок земли под строительство нового жилья, с переселением жителей из аварийных домов. Правда, на счастье руководства этой компании переселенцев нужно было расселить не всех, а лишь половину – двадцать семь семей. Остальные жители по плану администрации должны были ждать своей очереди на расселение еще пару лет. Какие это должны быть семьи, нигде не было прописано, ни по одному ведомству фамилий указано не было. К семьям в аварийные дома устремились различные «представители» компании-застройщика. Сколько было собрано таким образом средств и под какие обещания, – директор компании так и не узнал. Хотя догадывался, что тут будет пахнуть неким «торгом» за места в новом доме. Но пока он пытался расследовать незаконные способы распределения семей в новый дом, оказалось, что бумаги на землю так и не были подписаны у мэра.

Кто-то очень быстрый и влиятельный перешёл дорогу известному в городе предпринимателю Георгию Мамонтову, директору строительной компании «Тройка». И только спустя месяц, Жора «Мамонт» (как звали его близкие друзья), узнал, что земля была выделена для строительства нового православного храма самим губернатором области, и как-то изменить расклад сил мог только сильный аргумент. Очень сильный.

Это был удар для «Мамонта».

Таких ударов Жора перенёс в своей жизни много, но всегда выходил победителем из ситуации. В этот раз он не стал «влиять» на дело самостоятельно, отошёл в сторону, подумал несколько дней и нанял контору Паши Репина для активного продвижения «отката решения назад». Нужно было в кратчайший срок каким-то мягким образом (Жора несколько раз настаивал на слове «мягким») показать администрации города и даже выше (выше!), что решение не учитывает очень важный человеческий аспект, но ещё есть возможность вернуть всё на свои места.

То есть, попросту – землю отдать ему.

Паша взялся за дело со свойственной ему активностью.

План был прост: нужно было взять на вооружение активность тех, кто оказался в один момент без обещанного жилья, то есть тех самых недопереселенцев, которых обманули. Их нужно было вывести на митинг, против них выставить представителей некоей «православной общественности» и показать, как жёстко и нечеловечно, минуя закон (как будто «минуя закон») эти «новые православные» отстаивают своё право на новый храм, в ущерб людям, которым негде жить. План был прост, ресурсы были выданы и собраны, предоплаты получены и люди подготовлены. Особенно «рвались в бой» люди, которых якобы обманули с жильём, – они-то знали только половину этого плана!

Пока «Мамонт» и Паша обсуждали и собирали ресурсы, строительство забора вокруг предполагаемого храмового комплекса уже началось, были поставлены первые столбы и навешен забор.

Вчера именно около этого забора, Паша и Саша обсуждали предполагаемый план действий. «Мамонт» отказался выезжать на место, чтобы не светиться лишний раз. План был ещё раз «обкатан», и руководители «бригад» получили задание – каждый знал, что ему нужно делать и как расставлять своих подопечных.

Именно около этого злополучного забора сейчас и стояла припаркованная Сашина машина, в которой он согревался перед «выступлением». Паша через десять-пятнадцать минут вернулся к нему, вновь замёрзший и недовольный.

– Слушай, надо что-то делать. Охрана участка сидит за забором в своей конуре и даже не вылезает. Либо забор нужно ломать, либо закидывать их чем-нибудь, чтобы они вылезли. Их же по форме узнать можно – чоповцы, сразу видно, у них форма тёмно-зелёная. А мои все по-чёрному одеты, как всегда…

– Паш, а чего, другого варианта нет, чтобы… без драки, без милиции…

– Без полиции, ты хотел сказать? Да как без ментов… я же говорил! Тут нужна потасовка, пусть не драка, но чтобы один другого кидал на землю, понимаешь? Мне картинка нужна в вечерних новостях… это сразу всё решит… там, на высоком уровне. Да, что ж такое, как курить хочется… – Паша полез за очередной сосалкой в карман.

– Да… – протянул Саня. – Вот технологии… пока один другого по башке не стукнет, закон не примут… – Он пытался улыбнуться, – времена-а-а.

– А что ты удивляешься, весь мир так живёт. Вон, они тоже небось дали бабок в мэрии, – Паша показал головой куда-то в сторону, чтобы новый храм строить, – такую землю отхапали. Центр какой-то духовный… кому он нужен… – он в очередной раз с хрустом разорвал обертку конфеты и положил её в рот. – Весь мир так живёт. Чтобы в одном месте стало тихо, нужно в другом бомбу кинуть, тогда все туда повернут свои взгляды… а тут тихо станет… можно дела делать… – Паша снова облизал конфету.

– Ну одно дело… там в Америке, а мы-то что? У них Югославия, Ирак, Ливия… а мы?

– А что мы? Мы ещё лет двадцать назад хотели жить как в Америке, вот и получили… – хитро прищуривался Паша.

– Да ну, – Саша устало отвернулся и задумался.

Помолчали с минуту. Паша закрыл глаза и молча катал конфету во рту.

– Чего-то там неспокойно, иди посмотри, – Саша смотрел в лобовое стекло.

– Уфф. Вместе пошли! Надо уже заканчивать эту богадельню! – Паша открыл дверь и посмотрел на друга. Саша выключил двигатель, вынул ключ и поспешил за ним.

На площадке, где догорала бочка с дровами уже слышалась весёлая, местами бессвязная речь.

– Так, чего стоим? Кого ждём? – Паша с размаху влился в толпу «общественных деятелей», словно полководец на коне. – Давай забор снимать! Чего стоять? Нужно, чтобы они вышли к нам! – Паша придвинулся к забору, взял лопату, которая стояла рядом с бочкой и начал поддевать забор снизу вверх, там, где был небольшой просвет. Забор не поддавался. Через минуту уже около десяти человек помогало Паше в этой тяжёлой «физкультурной» акции. Металл забора сминался, но снять его с креплений не получалось.

Лица парней и молодых мужчин, окружавших в это время Пашу напоминали знаменитых на весь мир бурлаков на русской реке, мышцы их напрягались, лица краснели и местами каменели, руки жёстко сжимали лопаты и железо забора, на лбах выступали капли пота и напрягались жилы. Они всей своей силой и мощью как будто пытались взломать некую защиту, которую поставил тут кто-то очень сильный и могущественный.

Через несколько минут калитка в заборе щёлкнула замком и на звуки потасовки у забора вышли двое охранников.

– Вот они! – крикнул кто-то в толпе.

Толпа остановилась на секунду, не зная, что делать дальше – парни-охранники вышли без оружия, даже без резиновых дубинок, которые почему-то ожидали увидеть у них те, кто стоял по «эту сторону баррикад». Охранники удивленно окинули толпу глазами, словно мысленно спрашивая этих многочисленных пришедших о причине их столь внезапного появления.

Тут же, как по мановению «дирижерской палочки» вперёд выступили как из-под земли выросшие активисты от переселенцев.

– Верните нам жильё! – тонким голосом завопил кто-то из толпы.

– Верните жильё! – вторил тонкому голосу какой-то густой бас.

Из машины журналистов высыпался народ: включались камеры, настраивались микрофоны, готовилась выйти «своим красивым лицом» в эфир телевизионная ведущая Настя, возился с телевизионной треногой раздражённый по какому-то поводу Коля.

Всё работало, буднично, так, как будто они каждый день снимали акции, манифестации и потасовки.

Паша повернулся, выискивая в загудевшей толпе Сашу, и сделал ему знак, подняв руку без телефона к уху, что означало: мол, звони, вызывай ОМОН, надо начинать.

Саша без труда набрал заранее приготовленный номер и сообщил внимательному собеседнику о том, что мероприятие подходит к своему заключительному циклу. На том конце провода ответили, что понимают и выезжают.

Всё было готово для окончания этого заранее поставленного мероприятия. Лишь только стоявшие около калитки охранники молча и медленно соображали, почему тут, рядом с пустой строительной площадкой, на которой еще позавчера установили лишь один бревенчатый домик для охраны стройки, собралось столько озабоченных чем-то людей.

И что им всем было нужно?

Толпе было ясно, что охранников было на стройке немного, это придавало уверенности тем, кто стоял во вторых рядах. Потому что первые ряды немного скромничали и не выступали вперёд. В лицах ожидающих разгоряченных молодых мужчин уже была сосредоточена какая-то уверенность, и в глазах яркими «блёстками» засветился весёлый азарт.

Было ощущение, что залезли в сад нарвать яблоки, и уже бегут назад с уверенностью, что ничего им за это не будет. Поймают, максимум поругают, дадут по одному месту… и отпустят. Именно эта уверенность придавала силы, а силы, словно квашеная капуста, созревали, зрели и были готовы в любую минуту вырваться наружу.

Ещё через минуту Паша уже проходил сквозь толпу, расталкивая своих подопечных и проводя за руку журналистов. Они шли, водрузив свои аппараты, камеры и микрофоны, словно иностранные гости, – и так многозначительно молчали, что казалось, что они молчат на иностранном языке. Да и в глазах их было «налито» явное пренебрежение и к самому событию и к его участникам.

Шли они, словно герои, впечатывая каждый шаг и трогая свою аппаратуру за разные кнопки. Толпа глядела на них с пониманием, и ждала чего-то. Паша выпустил журналистов в сторону охраны, за ними двинулись активисты, с громкими обвинительными речами, ежеминутно поднимая свои транспаранты и вывески, талантливо и высокохудожественно заготовленные Сашей.

Ещё через минуту сзади, к толпе начали подъезжать какие-то серые автомобили, из них начали выходить парни ещё более строгого и серьёзного вида, некоторые из них несли пакеты и сумки. Они быстро смешались с толпой, состояние которой уже было накалено до предела – все переговаривались между собой о причинах столь долгого стояния. В бочку снова полетели дрова, куски железа и мусор, – огонь снова вспыхнул, словно обозначая отправную точку к кульминации сегодняшней общественной «симфонии противостояния».

И действительно, как только журналисты включили камеры и микрофоны, часть толпы подалась вперёд, отодвинув в сторону удивлённых активистов, и началось какое-то движение внутри неё.

Это трудно было понять, – Саша смотрел на этих серых, по-простому одетых молодых мужчин с возбуждёнными лицами и видел, как наливаются их глаза, которые ещё минуту назад не излучали совершенно ничего. Было видно и слышно, как сжимаются в ожидании кулаки и трещат сведённые скулы, – пронеслась какая-то нелепая секундная тихая пауза, как раздался чей-то отчаянный крик:

– Менты!

Видимо, это был сигнал. Как в симфонии, резкое звучание какого-то инструмента означает переход музыкального темпа из состояния «анданте» к состоянию «аллегро»…

Первые ряды расступились. Из толпы быстро выдвинулись несколько человек, подлетели к охранникам, которые до сих пор не могли их ничего понять и осмыслить, и начали наносить удары. В самой толпе неожиданно произошёл некий разворот: часть мужчин вдруг начала лупить другую часть, причём настолько дружно и активно, словно каждый знал свою роль и даже предполагаемое место для удара. Со стороны это было похоже на репетицию боевых групп или показательные выступления каких-то полувоенных формирований. Мелькали кулаки, трещали удары за ударами, кто-то падал и снова вставал, а со стороны с двух камер шла видеозапись всего этого «мероприятия».

Лишь только Саше, смотревшему на происходящее со стороны, всё это казалось страшным сном: вся эта «общественная деятельность», в которую «зазывал» его Павел, почему-то показалась ему настолько грязной и неприятной, что ему как будто бы захотелось выплюнуть всё это ощущение, сесть в машину и отправиться домой. Он лишь краем глаза видел, как Паша, инструктирует журналистов и показывает рукой «направление кадра», словно военачальник показывает направление предстоящего «удара». Паша в это время уже махал рукой кому-то и смотрел прямо на него, – у Саши содрогнулось что-то внутри, так ему не хотелось видеть, слышать и тем более идти внутрь.

Паша звал его.

Ноги не шли, но обещание быть с Павлом до конца на первом «мероприятии» давало о себе знать, – Саша не хотел начинать совместную работу с безответственных поступков, и поэтому, оглядываясь на подъезжающие машины с полицейскими номерами и мигалками, он начал протискиваться сквозь уже слегка «подрумяненную» толпу.

Охранники вырвались из импровизированного оцепления, получив по нескольку ударов, и скрылись в калитке. Шум и движение толпы уже начали успокаиваться, журналисты довольные отснятым материалом начали отодвигаться от места действия, когда в толпу со всего размаху залетели полицейские в форме, в бронежилетах и с дубинками. Саша, только успев добежать до Павла, уже чувствовал, что сзади его догоняет более разрушительная сила – некая финальная часть это «нечеловеческой симфонии». Приятель успел потянуть Сашу за рукав, и они оба, присев, начали практически «отползать» от начавшейся настоящей «заварухи»: удары дубинками летели направо и налево, «раздавая» всем без определения виновных.

Отойдя на несколько шагов от забора, Паша потянул его ближе к отрытой калитке, сжимая в руках какую-то сумку.

– Чо делать-то, Паш?

– Молчи, сейчас увидишь.

Они запрыгнули в незапертую калитку в заборе, и увидели невдалеке небольшой деревянный домик с единственным светящимся окном, в котором двигались какие-то тени. К домику вела невидимая, ещё не протоптанная как следует, заснеженная тропинка.

Приятели нащупали какие-то плиты, на которых можно было присесть, прижавшись к забору с внутренней стороны. Снаружи были слышны шлепки, удары, откровенная брань, хотя чувствовалось, что «движения» стало меньше. Толпа, оставшаяся без «дирижёра» и «полководца», видимо таяла, выполнив свою миссию.

Паша открыв сумку, вытащил… пакет молока и протянул другу. Пакет молока был открыт и весил при этом, как пакет с кирпичом, а не молочным продуктом. Сверху из пакета торчал какой-то шнурок.

– Пригнись, а то они нас увидят, – Паша повалил приятеля на землю.

Падать, а тем более лежать в грязной, холодной ноябрьской земле, вечером, рядом с забором, держа в руках какой-то кирпич в пакете молока совсем не входило в Сашины планы, он злобно выругался и почувствовал, что так не ругался очень давно.

Словно какая-то сила пригнула его к земле, – он в этот момент чувствовал себя каким-то земноводным, звероподобным, ползающим по земле, животным. «Измазал хорошую куртку, порвал джинсы, лежу на земле, в грязи», – словно подытоживал он свою первую операцию в пашиной компании.

Паша тоже ругался, особенно на какого-то Рустама, который должен был делать это вместо него.

– Что делать-то? – выдохнул и сплюнул грязным плевком Саша.

– Что, что… палить. Палить гадов, – Паша был в этот момент не похож на себя, в не менее грязной куртке, с оторванным рукавом, грязными руками он рылся в какой-то сумке, которую еще минуту назад прижимал к себе.

– Где они…., ….., …… – матерился он беспощадно.

Саша ещё раз посмотрел на него и не узнал его лица. Перед ним светились глаза отчаянного волка, который готовился последним прыжком броситься на шею противника, чтобы вцепиться зубами и загрызть своего врага. Такое нечеловеческое лицо своего друга он видел впервые. И тут Саше стало по-настоящему страшно. Это был не сон, не рассказ или кино, – это была реальность.

Паша искал спички, чтобы запалить шнур самодельной бомбы.

– А это-то зачем? – судорожно за секунду понял замысел своего лежания в грязи Саша. – Зачем? – повторил он свой вопрос.

– Молчи. Сейчас всё узнаешь, – шипел Павел.

– Паш, зачем поджигать-то, там же люди? – у Саши задрожали руки.

– Какие люди… Люди, люди… выбегут твои люди, домик пока зайдется, никого не тронем, если что…

– Паша! – приятель попытался ещё раз посмотреть ему в глаза. – Паша, ты что делаешь?

– Уйди, не мешай, спичек не могу найти…. – уже почти хрипел его друг.

Саша пытался выдернуть из пашиных рук белый молочный пакет, но тот держал его крепко одной рукой, другой при этом шлёпал себя по карманам, в поисках огня.

– Обалдел что ли? Люди тут говорю, отдай.

– Сашка! Не лезь! Уйди, говорю!

– Люди тут!

– Какие, на хрен, люди?

– Обычные, они-то чем виноваты?

– Да говорю тебе, подпалим слегка и всё… Не лезь… да где же спички?

– Дай сюда!

– Не дам.

– Дай.

– Во! – Паша вытащил одной рукой на свет серый коробок и зубами приоткрыл его, вытаскивая спичку.

– Мы с тобой об этом не говорили, Паша! Не вздумай, там люди!

– Мы ещё много о чём не говорили с тобой, Сашенька… не бойся, это не больно. Зато картинка будет в телевизоре… Гореть будет… Хорошо гореть… – беззвучно хрипел Паша, роняя коробок. – Вот, е-моё, рассыпались.

Оставшаяся в его руках единственная спичка была тут же зажжена о коробок, и огонь потянулся к шнуру, который выглядывал из импровизированного молочного пакета. Кто-то выбежал из домика с единственным светлым окном и бежал навстречу тому месту, где они лежали вдвоём, распихивая друг друга, выбежал, словно чувствуя опасность, которая исходила от этих двух людей, лежащих на мокрой и грязной земле строительной площадки.

Саша привстал на руках, потянулся из всех сил, и шумным, громким выдохом погасил зажженную спичку в пашиных руках. Тонкой струйкой взвился серенький дымок и погас. Саша откинулся назад, замечая рвущуюся руку, заготовленную для удара. Для удара, по нему, по Саше.

Подбежавший охранник в наступившей темноте, практически не заметил их, лежащих под забором и толкавших друг друга с отборным матом. Один из них встал, попытался отряхнуться, поднял с земли пакет из-под молока и направился обратно к калитке.

Хлопнув калиткой, Саша увидел полицейских, которые тащили некоторых наиболее несогласных участников акции к машинам. Саша инстинктивно поднял руки вверх, но через несколько секунд понял, что никому тут уже не нужен, ни толпе, ни полицейским, ни своему бывшему другу.

Павел прошёл мимо его машины, злобно сплюнул, исподлобья посмотрев на него, и двинулся к микроавтобусу с журналистами. Мероприятие было закончено, и он, видимо, поехал подводить итоги.