скачать книгу бесплатно
– В глубине души вы боитесь. Однако не хотите признаваться.
– Я не боюсь! – почти выкрикнула я.
– Не боитесь сейчас, пока я рядом с вами, – очень спокойно произнес он, глядя в голубое небо. – Но наступит время, когда вам придется одной подняться по этой лестнице. Я привел вас сюда, чтобы вы поняли простую истину: тьма неизменно отступает перед светом. Всегда есть надежда на спасение. Всегда есть выбор: идти вперед к свету или остаться на месте, опустив руки, поддавшись отчаянию, меланхолии, обиде. Не многие смельчаки решаются покорить горные вершины. А тот, кто поднялся на самую высшую точку, постигает простую истину: за счастье надо бороться.
Но счастье не следует искать слишком далеко, потому что оно может быть в легком дуновении ветерка, в пении птиц, в улыбке близкого человека, в дружеском рукопожатии, в любви и участии, в осознании того, что ты хоть раз в жизни сделал доброе дело от чистого сердца. Конечно, добрые дела надо делать постоянно. Но для большинства людей и одно доброе дело – это уже подвиг.
Вы задавали себе вопросы: зачем мы живем? Почему нам суждены страдания и мучения? В чем заключается смысл жизни? Какова формула счастья?
Я утвердительно кивнула и приготовилась выслушать ответы на вопросы, которые меня мучили, а незнакомец отвернулся.
– Вы не дадите мне ответов? – удивилась я.
– Каждый человек должен ответить на все эти вопросы самостоятельно, – проговорил он и шагнул вперед, в небо.
Я вскрикнула и прижала обе ладони к лицу. Было страшно глянуть вниз и увидеть его, лежащим в странной нечеловеческой позе. Я почувствовала, как слезы холодными струйками побежали по щекам. Я убрала ладони от глаз, чтобы вытереть соленую влагу и ахнула. Мой незнакомец шел по ромашковому полю неспешной походкой, заложив руки за спину.
Мне захотелось поскорее догнать его, чтобы снова быть рядом, ощущая странную связь на уровне подсознания. Я рванулась вниз по лестнице с радостным криком: «Подождите!» и вдруг поняла, что не знаю его имени. Я опустилась на холодную ступеньку и заплакала, по-настоящему ощутив свое одиночество и беспомощность. Надо было что-то делать, принимать какое-то решение: идти вниз по темной лестнице или шагнуть в светлый проем прямо в небо, как это сделал незнакомец. Надо было сделать выбор.
Я вытерла слезы, поднялась и посмотрела туда, где несколько минут назад в светлом проеме стоял он. Но проем исчез. Впереди была только темная лестница, слегка освещенная тусклым, мерцающим светом. Я глянула вниз. Там была темнота густая, вязкая, пугающая. Она замерла, как замирают растения-ловушки, чтобы потом захлопнуться, сомкнуть свои хищные соцветия над головой ничего не подозревающих насекомых. Я прижалась спиной к холодной стене и медленно стала подниматься вверх. Темнота последовала за мной.
– Вы должны были объяснить, зачем мне все это надо? – сердито выкрикнула я в пустоту.
– Я же вам сказал, что вы будете искать ответы на свои вопросы сами, без меня, – услышала я его голос и почувствовала успокоение.
– Вы где? Почему вы так поспешно ушли? – шепотом спросила я.
– Я здесь, рядом с вами, – сказал его улыбающийся голос. Я машинально улыбнулась в ответ. – Я не оставлял вас. Я всегда буду рядом. Всегда. Главное, ничего не следует бояться. Вы же уверяли меня, что не боитесь испытаний. Или я ослышался?
Я прикусила губу. Что тут было отвечать? Если бы я созналась, что боюсь, он бы ни за что не оставил меня одну. Но мне понадобилось сказать, что я самая, самая, самая смелая девушка на планете Земля. Как мы бываем порою глупы порой, пожурила я себя.
– Я буду рядом всегда, – снова зазвучал его голос. – Только вам следует запомнить: за все в жизни приходится платить. Плата эта исчисляется не денежным эквивалентом. Все гораздо сложнее и имеет глубокий философский смысл. Смысл – это первое понятие, которое надо постичь. Вам предстоит ответить на вопросы: почему, зачем, для чего я делаю то или иное дело? Кому будет хорошо: только мне или другим?
– А почему надо всегда думать о других? С какой стати? – возмущенно выпалила я.
– Идите вперед, и все поймете, – его голос прозвучал отдаленным эхо. – Потом… все-все поймете…
Ипподром
Давайте, будем дружить,
Дружить, если вы захотите.
Я стану вас крепко любить,
Любить, если вы захотите.
Любить любовью сестры,
Преданно, чутко, нежно…
– Как жаль, – усмехнулись вы,
А я поняла: безнадежно…
Оля вскочила с постели за пять минут до будильника. Солнце уже светило вовсю. Птицы весело щебетали. Оля распахнула створки окна. В ноздри ударил сладкий запах сирени.
– Обожаю весну! Обожаю май! Я самая, самая, самая счастливая на свете, слышите вы, птицы? – громко закричала Оля, задрав вверх голову.
– Ты что раскричалась с утра пораньше? – в приоткрытую дверь просунулась голова Олиной мамы.
– Привет, мамуля! – Оля втянула маму в комнату и начала кружить. – Ты у меня самая, самая, самая лучшая мама на свете. И об этом должен знать весь мир…
Оля поцеловала маму и повернулась к окну, чтобы выкрикнуть еще что-то гениальное. Но мама строго сказала:
– Ты видно забыла, милая девочка, что сегодня выходной и многие люди еще спят в такую рань. Надо научиться думать о других…
– О… – застонала Оля. – Начинаются утренние нравоучения. Вот скажи мне, милая мамочка, почему я должна думать о других, когда эти другие о нас с тобой совершенно не думают? Вот вчера вечером пацаны горланили под окнами, как помоечные коты…
– Стоп, – строго сказала мама. – Ты прекрасно знаешь, что я не люблю, когда ты говоришь глупости. Ты так же прекрасно знаешь, что каждый отвечает за свои поступки, за свои слова и даже мысли. Я всегда требую от тебя чуткого отношения к тем, кто рядом. Поэтому не стоит тебе уподобляться помоечным пацанам. Одевайся и больше не ори. Мне совершенно не хочется за тебя краснеть. Поняла?
– Поняла, милая мамочка, – ответила Оля и поспешила в ванную комнату. Там она закрылась, пустила воду и запела:
– Ну и что, ну и пусть, а я все равно буду петь. Потому что я люблю весну. Потому что я люблю сирень. Потому что я самая, самая, самая счастливая…
– Потише, все еще спят, – постучав в дверь, укоризненно проговорила мама.
Оля подмигнула своему отражению в зеркале и весело сказала:
– Подумаешь, все спят. Я же не сплю. Я уже поднялась. И мне нет никакого дела ни до кого. Верно, Оленька? – отражение улыбнулось ей в ответ, словно подтвердив, что ему тоже никакого дела нет ни до кого.
На Беговой Оля встречалась со своей верной подругой Иришкой. Девушки приветствовали друг друга радостными криками, а потом, взявшись за руки, шагали к ипподрому. Они громко смеялись, пели на ходу придуманные песни:
Люди, люди, уже утро.
Люди, люди, хватит спать.
Люди, люди, просыпайтесь.
Люди, вам пора вставать!
Стучали палками по водосточным трубам, выкрикивая:
– С добрым утром, дорогие москвичи!
Такой ритуал повторялся каждую неделю по выходным. Неизменно из одного и того же окна высовывалось сморщенное, старческое лицо, и в воздухе повисала тяжелая, грубая брань. Но повисала она ненадолго. Девчонки быстро пробегали мимо грязного окна, желая долгих лет жизни сморщенному существу, не зная, женщина это или мужчина. По голосу было весьма сложно понять. А разглядывать старческую голову не было у них никакого желания. Сморщенное, старческое лицо, высовывающееся из грязного окна, являлось частью повседневной картины, к которой девчонки успели привыкнуть так же, как люди, которые, проходя по одной и той же улице, привыкают видеть дома, деревья, фонари, но вряд ли остановятся, чтобы рассмотреть каждое дерево, каждый фонарь, каждую лужу.
Вот и для девчонок все было до банальности привычно: улица, старческий крик, веселый смех, трамвайные звонки, запах ипподрома и дядя Коля, встречающий их у ворот. Казалось, так будет всегда…
– О, твой Ален Делон нас уже поджидает, – подтолкнув Олю вперед, хихикнула Иришка.
– Он вовсе не Делон, а всего лишь Николай Всеволодович, – проговорила Оля и покраснела. Она всегда краснела, когда встречалась с дядей Колей, высоким, худощавым, черноволосым мужчиной с большими мудрыми глазами. А краснела Оля, потому что никак не могла забыть смешной случай из своего детства.
Дядя Коля – Николай Всеволодович – приходился двоюродным братом ее маме Инне Петровне. Каждое лето он вместе с женой тетей Люсей гостил у сестры Инны в деревне, где в старом бабушкином доме собирались многочисленные родственники, друзья и просто знакомые.
Однажды дядя Коля привез Оле большущую куклу и поцеловал в щеку.
– Спасибо! – она прижала куклу к груди, а потом, взяла дядю Колю за руку и громко сказала:
– Когда я вырасту, вы станете моим мужем!
Взрослые дружно рассмеялись. Оля выдержала паузу и произнесла:
– Смешного здесь ничего нет, товарищи. Пройдет лет десять, и я стану необыкновенной красавицей. Тогда всем будет ясно, что толстая, неряшливая тетя Люся совсем не пара такому красавцу, как наш дядя Коля.
– Что-о-оо-о? – как моторный гудок завопила тетя Люся. – Ах ты, маленькая негодяйка! Да я тебя сейчас так отшлепаю крапивой, а потом скручу в бараний рог так, что ты никогда не сможешь вырасти и стать красавицей. Ты навсегда останешься глупой, негодной соплячкой, которую никто замуж не возьмет…
Тетя Люся еще что-то кричала. Но Оля не стала дожидаться, пока ее отшлепают крапивой. Она показала грозной тете язык и быстро убежала в лес.
Лес действовал на Олю успокаивающе. Успокоить же тетю Люсю не смог никто. Она приказала мужу немедленно собирать вещи, которые к счастью не успели распаковать.
– Ноги моей здесь не будет больше, – голосила тетя Люся. – Ноги не будет.
Больше Оля никогда не видела толстую тетю Люсю. Она теперь отдыхала на югах, не подозревая, что, несмотря на ее строгий запрет, Николай все же продолжает бывать у сестры Инны Петровны в старом доме, который после смерти бабушки поделили между собой Инна Петровна и Тамара Петровна. Причем Тамарина половина дома пустовала, в то время как на половине Инны всегда было многолюдно и весело.
Много раз просила Инна у Тамары отдать ей вторую половину.
– У тебя же свой дом большой есть, за которым догляд нужен, – говорила она сестре при встрече. – Тебе же родительский дом в тягость. А он ветшает без человеческого присутствия.
– Ничего с ним не будет, – отмахивалась Тамара. – Пусть стоит закрытый. Моя половина, что хочу, то и делаю. Сын вот вырастет, ему отдам. Будет с молодой женой да детишками жить в этой половине.
– Да, зачем ему здесь в деревне жить? – хваталась за голову Инна. – Воды нет. Отопления нет. Туалет на улице. Да разве кто из молодых захочет от нормальных условий отказываться и в умирающий дом перебираться?
– Вот прикажу, и переберутся, как миленькие! – топала ногами Тамара. – Нечего на мою половину зариться. Никому не отдам и баста!
Разговоры прекратились. Тамарина половина стояла закрытой. Ночью ветер гудел в трубе. Скрипели половицы, рассыхающегося пола. Дом стонал, жаловался на то, что остался без догляда, что умирает от тоски и одиночества. Но помочь ему никто не мог, кроме Тамары. А она не хотела помогать.
Изредка приезжал Тамарин муж Петр. Он распахивал настежь окна и двери, приглашая ветер и солнце заглянуть внутрь. И тогда из открытых окон вырывался запах прелой древесины, старого тряпья и тлена. Ко всем этим запахам примешивался еще какой-то незнакомый запах. Он пугал Олю сильнее, чем ночные скрипы половиц, уханье сов и гудение ветра в трубе. Оля затыкала нос и убегала прочь, подальше от неприятного запаха.
Став взрослой, она поняла, что этот отвратительный запах, который так пугал ее, был запахом смерти. Одного Оля не могла объяснить, почему он не выветривался с Тамариной половины.
Может быть, объяснение скрывалось в Тамариной жадности и злости. Ведь она забрала себе большую часть дома с огромной гостиной, где стоял стол на двадцать персон, который бабушка любовно называла «сороконожкой», поясняя, что если над столом двадцать голов, то под столом сорок ног. Оля неизменно ныряла под стол и считала.
– Бабуль, а столовые ножки тоже считаются? – интересовалась она снизу из заветного подстолья.
– Нет, только человеческие ножки считай, – приказывала бабуля.
Оля считала человеческие, потому что у стола вообще не было ног, а столешницу овальной формы, сделанную из редкой породы красного дерева, поддерживали четыре массивных льва с рыбьими хвостами вместо туловищ.
Бабушка рассказывала, что этот стол привезли из-за океана. Что принадлежал он какому-то богатому князю или графу, инициалы которого имеются в самом центре стола.
Улучив момент, Оля просовывала руку под скатерть и водила пальцами по большим, незнакомым буквам – инициалам, которые ей представлялись шрамами на теле бедного стола.
– Взрослым, наверное, стыдно за твои шрамы, бедный стол сороконожка, поэтому они прикрывают тебя скатертью, – тихо шептала Оля, водя пальцами по невидимым буквам.
Когда умерла бабушка, гроб поставили на стол, сняв с него цветастую скатерть, тогда Оля впервые увидела буквы, которые красовались в самом центре – SGM. Она аккуратно провела пальцами по каждой букве, отметив для себя, что «S» похожа на змею, «G» – на улитку, а «M» – на две горные вершины, где вечное молчание.
– А, может быть, – думала Оля, – эти буквы означают одинокого человека, бредущего извилистой дорогой в страну молчания…
Что на самом деле означали эти буквы-инициалы, для нее так и осталось тайной.
Бабушкин гроб стоял на овальном столе. Маленький на большом. В изголовье горели церковные свечи. А по бокам сидели сгорбленные старушки, одетые во все черное, пели заунывные песни, причитали и плакали.
– Так положено. Они ее душу провожают туда, куда надо, – цыкнула Тамара, когда ее сын Василий спросил:
– Мамка, зачем все это надо?
– А куда душе надо? – пискнула Оля, высунувшись из-за Васиного плеча.
– Помрешь, узнаешь. Нечего глупые вопросы задавать да под ногами вертеться. Идите вон в детскую комнату и не высовывайтесь, – приказала Тамара. – Не до вас.
Оля и Василий отправились в детскую, забрались на кровать, прижались друг к другу, немного поплакали, сожалея о бабушкиной смерти.
– Все зеркала тканью закрыли, чтобы никто не увидел того, чего не следует никому видеть, – вытерев нос кулаком, сказал Василий.
– А что там такого особенного? – поинтересовалась Оля.
– Мамка говорит, что в зеркалах открывается проход в бездну, – пояснил Василий. Он был на три года старше Оли, ходил уже во второй класс, гордился своими знаниями и смотрел на Олю свысока.
– Васятка, а давай попробуем заглянуть в эту бездну, – предложила она.
– Ты что, белены объелась? Или умереть, как бабуля, захотела? – зашипел на нее Василий. – Сиди тут на кровати рядом со мной. Да смотри, не вздумай спать. Когда покойник в доме, спать нельзя. С собой утащит, если уснешь.
Оля всхлипнула. Было обидно, что Василий про бабулю так нехорошо сказал: «покойник». Совсем не хотелось девочке верить, что теперь вместо бабушки останется лишь запах формалина, ладана и свечей.
Не спать всю ночь у Оли и Васи не получилось. Сон все-таки сморил их. Но, несмотря на все страшные Васины рассказы, во сне Оле совсем не было страшно. Наоборот. Сон был веселым и радостным. Бабушка варила клубничное варенье в своем любимом медном тазу. В саду на все голоса распевали птицы, а на белом с золотым ободком блюдечке лежала громадная клубничина, наполненная сладким сахарным сиропом. Алый сироп растекался по блюдцу, окружая клубничину со всех сторон.
– Нет, это не клубника! Это сердце, которое бьется, которое живет на белом фарфоровом блюдечке с золотым ободком… – воскликнула Оле и проснулась.
Так в шесть лет она поняла, что у всего есть начало и конец. И о том, куда уходят души, знают зеркала, но никому об этом не рассказывают, потому что говорить не умеют…
На Тамариной половине зеркала так и остались завешенными плотной тканью. И запах, страшный запах смерти остался, как напоминание о конечности всего живого.
Глядя на тетю Тамару, Оля постоянно вспоминала приснившееся ей сердце на фарфоровом блюдце, и думала о том, что блюдце никогда не станет живым, сколько бы сердец на него не положили.
Это знание причиняло девочке боль. Она бы с радостью отказалась от него и как прежде любила бы брата Ваську, слушала бы его страшные сказки, играла бы с ним в веселые игры, ходила бы на рыбалку и по грибы. А еще ей хотелось прижиматься к тете Тамаре, как раньше, и ждать, когда она положит на фарфоровое блюдце большущую, сладкую клубничину сначала маленькой девочке Оленьке, а потом большому мальчику Василию. И они с Васей будут облизывать свои ягоды и долго-долго ощущать сладкое послевкусие на губах и во рту.
Но… после бабушкиной смерти все пошло прахом. Дом умирал. Василий стал злым и не хотел больше играть с Олей.
– Вот еще выдумала, играть. Не до игр мне, – бубнил он. – Мамка говорит, что за новым домом догляд нужен. Ничего оставить нельзя. Ворье кругом только и ждет, что бы такое у хозяина стянуть, чем бы таким поживиться за чужой счет.
– О ком ты говоришь, Вася? Что это такое – ворье? – удивлялась Оля.
