скачать книгу бесплатно
Z – значит Зельда
Тереза Энн Фаулер
Зельда Фицджеральд. Одна из самых красивых и ярких женщин «эпохи джаза». Жена и муза крупнейшего писателя «потерянного поколения». Ее имя стало символом экстравагантности и элегантности. История жизни Зельды Фицджеральд овеяна столькими легендами, что понять, какой она была на самом деле, очень сложно. Тереза Энн Фаулер совершила невозможное – дала «подлинной» Зельде рассказать собственную историю!
Тереза Энн Фаулер
Z – значит Зельда
Therese Anne Fowler
Z: A NOVEL OF ZELDA FITZGERALD
Перевод с английского Е.Д. Сыромятниковой
Компьютерный дизайн В.А. Воронина
Печатается с разрешения автора и литературных агентств Wendy Sherman Associates, Inc. и Jenny Meyer Literary Agency, Inc.
© Therese Anne Fowler, 2013
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.
Пролог
Монтгомери, Алабама
20 декабря 1940
Дорогой Скотт!
«Любовь последнего магната» – замечательное название для романа. А что говорит Макс?
Я подумала, вдруг я наберусь смелости для перелета и приеду проведать тебя на Новый год. Если сможешь, вышли мне деньги на билет. Презабавная парочка из нас получится – ты с больным сердцем и я с больной головой. Но вместе, возможно, мы сложим что-то стоящее. Я привезу тебе сырных крекеров, которые ты всегда так любил, а ты будешь читать мне то, что успел написать. Я знаю, это будет чудесный роман, Скотт, твое лучшее произведение на сегодняшний день.
Письмо вышло короткое, так что я успею отправить его сегодня до закрытия почты. Не затягивай с ответом.
Твоя преданная
Z.
Если бы я могла втиснуться в щель почтового ящика, то отправилась бы вслед за письмом в Голливуд, прямо к Скотту, на порог нашего нового будущего. Оно у нас всегда было новое, так почему бы не приступить к очередному прямо сейчас? Если бы только люди могли путешествовать так же легко, как слова! Вот было бы здорово! И если бы нас можно было так же легко исправить!
Звеня ключами, подходит почтмейстер – пора закрывать контору.
– Как дела, мисс Сейр? – интересуется он, хотя прекрасно знает, что с 1920 года я – миссис Фицджеральд.
Он настоящий алабамец, этот Сэм, «Сейр» произносит как «Сей-йе». А вот я научилась выговаривать эти рокочущие согласные, долго прожив вдали от дома.
Я прячу руки в карманах и направляюсь к дверям.
– Все в полном порядке, Сэм, спасибо. Надеюсь, у вас тоже.
Он придерживает мне дверь.
– Бывало и похуже. Доброго вечера.
И у меня бывало и похуже. Намного хуже, и Сэму об этом известно. Как и остальным жителям Монтгомери. Я ловлю на себе их пристальные взгляды – на рынке, на почте, в церкви. Слышу шепотки о том, что я спятила, мой брат спятил… мол, печально наблюдать, как дети судьи Сейра разрушают его наследие.
– Это все от их маменьки, – шепчут они, хотя матушка, чей главный порок – происхождение (она приехала из Кентукки), была ничуть не безумнее любого из них. Но это, как я теперь понимаю, не так уж много значит.
На улице солнце уже опустилось за горизонт, устав от этого дня, от этого года, готовое, как и я, начать все сначала. Как скоро Скотт получит мое письмо? Как скоро я получу от него ответ? Если бы могла, то завтра же купила бы билет на самолет. Пришло время мне заботиться о нем.
Время…
Когда-то у нас его было в избытке – настолько, что мы растрачивали его, проводя дни в похмельном тумане и встречаясь с людьми, которых я давным-давно позабыла. Теперь же оно превратилось в драгоценность, какую мы и представить себе не могли. Слишком много дорогих нам людей потерпели крах или погибли.
От катастрофы человека защищает лишь везение. Не любовь. Не деньги. Не вера. Не чистое сердце и добрые дела. Впрочем, и дурные тоже не спасут. Любого из нас могут подкосить, растоптать, унизить, уничтожить.
Взять, к примеру, меня. До апреля этого года, когда переехала сюда, к маме, я провела шесть лет, сменяя одну лечебницу за другой, в тщетных попытках вылечить изломанный разум и подавленный дух. Скотт тем временем скитался по отелям и гостиницам в разных городах, всегда неподалеку от меня. Но однажды Голливуд снова поманил его, и я заставила Скотта отправиться туда. Везения ему это не прибавило: вот уже три года, как он борется с алкоголем и с руководителями студий. В начале месяца пережил легкий сердечный приступ.
Подозреваю, он нашел себе кого-то в Голливуде, хотя продолжает мне писать, и заканчивает каждое письмо неизменным «С нежной любовью…» Я всегда пишу «Твоя преданная…» Даже сейчас, когда вот уже шесть лет мы живем порознь, когда он, должно быть, озаряет своим сиянием какую-то обожательницу, несомненно верящую, что спасла его, мы оба пишем эти слова совершенно искренне. Это то, что есть у нас сейчас, это мы, какие есть. Многое прошло – хорошее и плохое.
Милдред Джеймсон, которая учила меня шить, когда я только поступила в старшие классы, окликает, когда прохожу мимо ее крыльца:
– Эй, Зельда, когда же твой дружок вернется за тобой?
В этом городке мы, Скотт и я, знамениты. Местные следили за каждым поворотом нашей истории, вырезая заметки о нас из газет, разглагольствуя о событиях и дружеских связях, столь же воображаемых, как в наших книгах. Слухи нельзя прекратить, с ними нельзя даже бороться, так что волей-неволей учишься подыгрывать.
– Он пишет новый киносценарий, – отвечаю я.
Это звучит сексуальней, чем правда: что он покончил с киностудиями – утверждает, что раз и навсегда, – и работает только над книгой.
Милдред подходит к перилам.
– Но нельзя же еще одно Рождество провести порознь! – Ее седые волосы заколоты шпильками и окутаны газовым шарфом. – Скажи ему, пусть поторопится, Бога ради. И пусть впишет в фильм этого красавчика Кларка Гейбла. Господи, до чего я люблю Ретта Батлера!
– Передам, – киваю я.
– Обязательно передай. И пускай поторопится! Никто из нас тут не молодеет.
– Уверена, он работает настолько быстро, насколько может.
В 1928-м году в Париже, на званом ужине в честь Джеймса Джойса, Скотт сетовал, что «Гэтсби» продается вяло, а за новую книгу никак не получается взяться. Джойс тогда сказал, что его новый роман тоже продвигается медленно и он надеется завершить его через три-четыре года.
– Годы! – не уставал восклицать после этого Скотт, еще не догадываясь, что между «Гэтсби» и его следующим романом пролягут девять странных и беспокойных лет.
Сейчас снова прошли годы – шесть лет, но я убеждена, что этот роман он скоро закончит. После всего, что ему пришлось пережить: после всех разочарований и оскорблений – этот роман возродит его. И для читателей, и для самого себя.
На днях он написал мне:
Я нашел название: «Любовь последнего магната». Как тебе? Между тем я дочитал Эрнестово «По ком звонит колокол». Не так хорошо, как прошлое его творение, потому в Голливуде за него дали больше ста тысяч. Прибавь к этому еще пятьдесят кусков, которые он получит за «Книгу месяца»… Да он будет просто купаться в деньгах. Нам такое и не снилось (хотя прикидывались мы знатно). А ведь раньше он не мог позволить себе ничего роскошней ветхой квартирки над лесопилкой в Париже, помнишь?
Эрнест… Скотт считает, что сейчас мы все в равном положении – он, Хемингуэй и я. Сказал, что ему прислали подписанную книгу: «Скотту, с любовью и уважением». Он был очень доволен. Я могла бы ответить, но не стала, что Хемингуэй может позволить себе быть великодушным. Почему бы и нет, если мы все сейчас, по его меркам, заняли положенные места?
Скотт продолжал:
Только что наткнулся на членскую карточку Загородного клуба Монтгомери 1918 года на имя лейтенанта Ф. С. Фицджеральда… Помнишь такого? Смелый, рисковый, романтичный бедолага. Он был без памяти влюблен в писательство, в жизнь и в одну дебютантку из Монтгомери, которую все ребята помельче считали недостижимой. Его сердце так до конца и не оправилось.
Интересно, мы с тобой уже совсем пропали? Общество считает именно так, но у тебя были хорошие восемь месяцев после больницы, да и мое положение потихоньку улучшается. Я с прошлой зимы ни капли не выпил, представляешь?
Но Зельда, чего бы мы ни отдали, чтобы вернуться к началу, снова стать теми людьми, для которых будущее было таким свежим, таило столько обещаний, что казалось, просто невозможно все испортить, да?
Помоги мне Господь, я соскучилась.
Хотела бы я сказать всем, кто считает, что мы пропали, кто верит, что Скотт окончательно выжат, а у меня в голове жмутся друг к другу промокшие мыши: «Присмотритесь!»
Присмотритесь и вы увидите нечто необыкновенное, загадочное, подлинное. Мы никогда не были теми, кем казались.
Часть 1
Только перестав касаться дна, узнаешь, насколько ты высок.
Т. С. Элиот
Глава 1
Представьте раннее пасмурное субботнее утро. Конец июня 1918 года. Монтгомери облачается в свое лучшее весеннее платье и благоухает изысканными цветочными духами – наряд, который и я собиралась надеть вечером того дня. Наш дом, просторное здание в викторианском стиле на Плезант-авеню, был окутан облаком крошечных белых цветов жасмина и роскошных пурпурных вьюнков. Птахи, собравшиеся на ветвях большой магнолии, заливались во весь дух, будто пробовались на сольные партии в воскресном хоре.
Из окна на нашей черной лестнице я видела, как мимо ковыляет кляча, тянущая за собой дребезжащий фургончик. За ним шли две цветные женщины, криками оповещая окружающих о своем товаре.
– Свекла! Горошек! Репа! – голосили они, перекрикивая птиц.
– Эй, Кэти, – позвала я, заходя в кухню. – Там Бесс и Клара, слышишь?
На широком деревянном столе красовалось блюдо, накрытое кухонным полотенцем.
– Без добавок? – с надеждой спросила я, выуживая из-под салфетки крекер.
– Нет, с сыром. Ну-ка, не морщитесь. – Кэти открыла дверь, чтобы помахать подругам. – Сегодня ничего не нужно! – крикнула она. – Нельзя же есть персиковое варенье каждый день, – добавила Кэти, обернувшись ко мне.
– Старая тетушка Джулия говорила, только его сладость и спасает меня от обращения к дьяволу. – Я откусила кусок печенья и спросила с набитым ртом: – Лорд и Леди еще спят?
– Оба в гостиной, что, полагаю, тебе известно, поскольку ты воспользовалась черной лестницей.
Я отложила печенье, чтобы подвернуть пояс юбки еще раз, оголяя лодыжки еще на дюйм.
– Вот.
– Может, все-таки стоило достать вам варенья, – покачала головой Кэти. – Надобно, по крайней мере, надеть туфли.
– Слишком жарко, и дождь собирается. Туфли промокнут, у меня сморщатся пальцы на ногах, облезет кожа. Тогда точно придется ходить босой, а это никак нельзя – сегодня вечером я танцую соло.
– Появись я на публике в таком виде, матушка меня бы выпорола, – усмехнулась Кэти.
– Не выпорола бы, тебе тридцать лет.
– Думаешь, ее бы это остановило?
Я подумала о том, как мои родители все еще опекали и поучали моих трех сестер и брата. А ведь все они были по меньшей мере на семь лет старше меня, состоявшиеся взрослые люди с собственными детьми. Все, кроме Розалинды. Мы называли ее Тутси. Тутси и ее муж Ньюман, который воевал во Франции, как и Джон, муж нашей сестры Тильды, не торопились обзаводиться детьми. Или дети не торопились у них появляться. Еще я вспомнила, как бабушка Музидора, когда жила с нами, без удержу давала наставления моему отцу обо всем: от стрижек до судебных вердиктов.
Значит, нужно просто убраться от родителей подальше и не возвращаться.
– Ну, неважно. – Я отступила к задней двери, сулящей спасение. – Пока меня никто здесь не заметил…
– Детка! – Я подпрыгнула от звука маминого голоса, донесшегося от двери за нами. – Где твои чулки и туфли?
– Я как раз собиралась…
– …вернуться в свою комнату и одеться. Не вздумай отправляться в город в таком виде!
– Простите, – воскликнула Кэти, – я только что вспомнила: у нас заканчивается репа.
Она быстренько скрылась.
– Я и не собиралась в город, – соврала я. – Иду в сад. Хочу порепетировать перед сегодняшним выступлением. – Я вытянула руки и сделала изящное плие.
– Да, прелестно, – кивнула мама. – Но уверена, на репетиции нет времени. Разве ты не говорила, что собрание Красного Креста начинается в девять?
– А который час? – Я обернулась и посмотрела на часы, которые показывали без двадцати девять. Бегом бросилась мимо мамы к лестнице. – Мне надо обуться и выходить!
– Умоляю, скажи, что ты надела корсет! – крикнула она мне вслед.
Тутси сонно моргала на верхней лестничной площадке, все еще в ночной рубашке и с растрепанными волосами.
– Что происходит?
Когда Ньюман осенью отбыл во Францию, чтобы сражаться под началом генерала Першинга, Тутси вернулась домой и поселилась здесь до его возвращения.
– Если он вообще вернется, – мрачно заявила она, заработав строгий взгляд от папы, которого мы все называли судьей, потому что он был верховным судьей штата Алабама.
– Прояви гордость, – пожурил он Тутси. – Каким бы ни был исход, служба Ньюмана делает честь всему Югу.
– Во имя всего святого, на дворе двадцатый век, папочка! – выдала она.
Сейчас я ответила ей:
– Ее высочество считает, моему наряду не хватает еще одного слоя.
– Правда, детка, если ты пойдешь без корсета, мужчины будут считать тебя…
