скачать книгу бесплатно
– Ага, – как-то нехорошо усмехнулся бородатый, – продлили. Сказала, чтобы ты подождал.
– Я жду. Спасибо. А вы вместе учитесь?
– Да. Вот так вот бог свел, вместе с ней учиться.
– И скоро она придет?
– Не-а! – помотал головой бородатый. – Не скоро. Знаешь что, товарищ младший лейтенант, а пойдем-ка пива выпьем?
– Да вы что, никак нельзя! Я Свету ждать должен.
– А брось ты! – Бородач снова усмехнулся. – Она часа через два только будет. Не раньше. Просила развлечь тебя пока что. Вот и развлечемся пивком. Кстати, и цветы в воду поставим, а то из них уже веник получился.
– Это далеко? – При мысли о холодном пиве, недоступной в училище роскоши, Кашечкин сразу стал более сговорчив. Да и цветам не мешало бы отдохнуть.
– Недалеко. Тут на Дмитровке классный пивняк есть. Там раков к пиву дают! – Паша заговорщически поднял палец и потянул Кашечкина за рукав. – Пошли, пока я добрый. Успеем как раз!
Кашечкин повернулся и побрел за ним.
– Только вот что, – Паша обернулся. – Поскольку я альтруистично делаю доброе дело, развлекаю тебя, между прочим, в ущерб своему собственному времени, ты меня угощаешь.
– Что?
– За пиво заплатишь. И рака одного купишь. Я, вишь, без степухи остался.
– Без чего? – не понял Кашечкин.
– Без стипендии.
– Украли?
– Не! – Паша оскалился кривой улыбочкой. – По философии трояк огреб. Зато я тебе кое-что интересное расскажу!
Они вместе вышли в калитку. Студенты, сидевшие на лавочках, начали бурно это явление обсуждать. Как же так, гулял офицер, с букетом, явно ждал студенточку на прогулочку. А вместо студентки явилось бородатое чучело, взяло офицера под ручку, и они вместе куда-то ушли? Есть повод для кривотолков и анализа морального облика!
Немного пройдя московскими переулками, они перешли улицу Горького и нырнули в какой-то подвальчик. Спустившись по ступенькам, они действительно оказались в пивной, малолюдной в рабочее время.
– Привет, тетя Клава! – Паша радостно распростер объятья огромной буфетчице, стоявшей за грязной стойкой.
– Здравствуй, студент, – кивнула та. – Ты как сегодня, при деньгах?
– Студенты при деньгах не бывают. Вот он, – Паша указал на Кашечкина, – угощает. Нам по кружечке и по одному рачку. И не разбавляй, смотри!
Буфетчица со стуком поставила на стойку две кружки с обильным пенным верхом, глубокую тарелку и плюхнула на нее двух ярко-красных раков.
– Вот спасибо! – Паша просиял. – Я пойду, столик займу. А ты того, плати и приходи.
Они заняли мраморный столик на высокой железной ножке. Отхлебнули пива. Паша с хрустом отломил рачью клешню, обсосал, пожевал и сказал:
– И давно ты со Светкой знаком?
– Какое это имеет значение? – насторожился Кашечкин. – У нее что, кто-то есть?
– Был, – хихикнул студент, – а сейчас нет. Ну, так давно знаком?
– Вчера я с ней познакомился. Случайно, на улице.
– Что, так прямо и случайно?
– Да, конечно. А потом мы в кино пошли.
– Нравится она тебе?
– Да кто ты такой, чтобы спрашивать? – удивился Кашечкин. – Пей свое пиво.
– А я тебе добра желаю. Я может, за Светкой и сам бы поухаживал. Девочка богатая и красивая!
– Да я тебе! – Кашечкин стукнул по столику кулаком. Тарелка с оставшимся в одиночестве раком зазвенела.
– Умолкаю, умолкаю! – Паша ернически прижал руки к груди.
– Я уезжаю. По месту прохождения службы. И мне очень не хочется, – Василий сделал нажим голосом, – чтобы тут что-нибудь произошло.
– Да ты не бойся, лейтенант, служи спокойно. Можешь даже жениться. Тут ее все знают. Никто с ней гулять не будет.
– Вот и хорошо.
– А знаешь, почему? У нее папаша – кремень. Ты с ним еще не познакомился?
Кашечкин отрицательно помотал головой.
– Папашка у нее суровый. Хотя, может быть, ты ему и понравишься. Он сам, слышь ты, – Паша снизил голос, – полковник! Да не простой, а в каких-то органах. Ох и крутой мужик! Рассказывают, он за Светкой так следил, что на машине ее в школу возил и встречал. Шагу сделать не давал. И теперь не дает. Тут один за ней поухаживать решил, когда она еще на первом курсе была. Тоже цветочки принес.
Паша кивнул на букетик, заботливо поставленный в наполненную водой пивную кружку, и продолжил:
– Да, цветочки. И не домой, а на свидание. А она их домой-то и принесла. А на следующий день чуваку этому папаша и позвонил. В гости, дескать.
– Ну? – Кашечкин стал слушать намного внимательнее.
– А тот папаше отвечает, что, мол, дела, и нет времени. Так что ты думаешь? А, что ты думаешь?
– Думаю, они встретились.
– Ага! – радостно закивал бороденкой Паша, – встретились. На следующий день запихнули того друга в машину, прямо у института, и к папашке на допрос. А папашка сразу и спрашивает – мол, когда и как свадьба, где жить будете, и все такое. Мало того, сказал, что чуваку тому из универа уйти придется, чтобы семью содержать, но папашка ему, так и быть, поможет, на завод устроит. А тот чувак и говорит, что, мол, у них и не было ничего, что они и не целовались даже, и то да се…
Кашечкин слушал с интересом, не особо понимая, к чему клонит Паша.
– Да ты слушаешь?
Кашечкин кивнул.
– Слушай, ты этого рака есть будешь? – Паша ткнул пальцем в тарелку. – А то, может, я возьму?
– Если хочешь, бери, – кивнул Кашечкин.
– Вот спасибо, вот уважаю! – Паша смачно вгрызся зубами в шейку, прожевал и продолжил:
– Так вот. А папаша и спрашивает, типа что, жениться будешь сейчас, а из института сразу после сессии уйдешь? Ну, чувак, понятно, свое гнет. Мол, чувства надо проверить, и так далее. Кому же на вылет сыграть охота? Так чувства ему проверить не дали. Папаша тут же на месте его и отметелил. Да! – Паша потрогал скулу, почесал бороду. – Кожу вот рассадил. А через неделю декан его вызвал и сказал, что или чувак этот переводится на вечерний, либо вылетает к чертям! Год пришлось на заводе вкалывать, пока не восстановили.
– Так это ты за Светой ухаживал? – догадался Кашечкин.
– Только не надо сцен! Дело давнее.
– Тьфу! – Кашечкин сплюнул, – а я тут тебя слушаю.
Он выхватил цветы из кружки и пошел было к двери, но у выхода обернулся.
– Слушай, Паша…
Паша быстро подбежал, оставив недопитое пиво на столике. Двое типов с носами-картофелинами в синих прожилках проводили его мутными взглядами.
– Ну? Не думай ты плохого, я тебе добра желаю…
– Слушай, Паша, а что, у Светы до сих пор никаких друзей нет?
– Откуда? – Паша махнул рукой. – Пробовал было еще один сунуться, так папашка его тут же вычислил и в отставку отправил. И следит он за ней. А на тебя я посмотрел и подумал, что ты вроде как офицер и с мужиком этим столкуешься. Кстати, и Света сегодня не просто так задержалась. Папашку со следа сбить хочет. Ну что ж, раз пива больше не хочешь, я допью. Бывай, офицер.
Паша протянул ему руку. Кашечкин механически пожал и вышел на улицу. Сложные чувства обуревали его. Все радостное волнение померкло, и на место его пришла какая-то жалость, щемящее чувство нежности к этой обиженной жизнью девочке.
Он не стал заходить в сквер, к памятнику, а встал в тени дерева за оградой. Ждать пришлось недолго. Светлана выпорхнула откуда-то из бокового выхода и остановилась, разочарованно глядя на площадку перед памятником. Она сразу, на глазах, погрустнела и пошла дальше медленной, тяжелой походкой.
Кашечкин посмотрел на букет. Цветы не завяли, но выглядели не совсем свежими. Он еще раз взглянул на Свету, которая так и не увидела его. В душе у него боролись противоречивые чувства. Он отшагнул чуть назад, за столб, и начал перебирать листики у цветов. Ярко светило радостное солнце. Гудели машины. Скамьи в сквере опустели, и только Ломоносов важно сидел в своем кресле.
Вздохнув, Кашечкин сделал еще шаг, размахнулся изо всех сил и бросил букет вверх, в голубое небо. Перелетев через чугунную ограду, цветы описали красивую дугу и шлепнулись прямо к Светиным ногам. Скреплявшая их нитка лопнула.
Света вздрогнула и, все еще не понимая, огляделась по сторонам. Кашечкин приподнялся на носки и помахал рукой. Света увидела, вскрикнула и, оставив цветы на дорожке, кинулась к нему.
– Здравствуй! – она схватила его под локоть и быстро потащила в сторону. – Ты Пашу встретил?
– Здравствуйте! Да, встретил. Куда мы идем?
– Вы поговорили? – не обращая внимания на вопросы, продолжила Света. – Ведь поговорили, да?
– Поговорили.
– Хорошо поговорили?
– Даже пива выпили, с раками.
– А когда ты уезжаешь?
– Через две недели.
– А в кино меня еще пригласишь?
– Постараюсь, – кивнул Кашечкин.
Некоторое время они шли молча, пока не вышли к Большому театру и не остановились на углу. Света уже не спешила.
– Я пойду в кино. Но только я не всегда смогу с тобой встречаться. Далеко не всегда, – она замолкла, а потом вдруг спросила: – У тебя есть девушка?
– Что? – удивился Кашечкин. – Ты о чем?
– Девушка. Любимая. Невеста. Есть?
– Нет. Давай, ты будешь моей любимой девушкой. Писать мне в гарнизон будешь. Я тебя с мамой познакомлю.
– Познакомь. И пиши, – Света кивнула, – я тебе адрес подруги дам, на него пиши.
Света замолчала и легонько потянула Кашечкина за руку, в тень колоннады.
– Знаешь что? – держа за руку, она внимательно посмотрела ему в глаза и едва слышно, одними губами произнесла: – Давай поцелуемся.
Кашечкин, как во сне, почувствовал ладонями упругую, гибкую девичью талию. И тут же тонкие нежные руки обвили его шею, и ее маленькие нежные губки коснулись его губ. От нее пахло фиалками.
Глава 4. Обыкновенные биографии американских мальчиков
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.
В.Высоцкий
Детство свое, прошедшее в итальянском квартале Нью-Йорка, Сильвестр Макарони помнил хорошо, но при каждом удобном случае старался его забыть. Самым ярким воспоминанием из этого детства была ванна, стоявшая прямо посередине кухни. И когда маленький Сильвестр, шлепая босыми ножками, ночью шел на кухню, чтобы напиться, и включал свет, густые полчища тараканов с веселым топотом выскакивали изо всех щелей и кидались под эту ванну. Сильвестр тараканов не любил и побаивался. Тараканы вскоре это поняли и при его появлении в кухне прятаться перестали. Тогда Сильвестр, чтобы внушить почтение злобным тварям, брал кожаный шлепанец и начинал звучно лупить их на щелястом полу. Если мальчик увлекался, и в доме стояла сплошная канонада, просыпался отец.
Встрепанный, заспанный итальянец с печальными глазами, закутанный в халат, он отнимал орудие смертоубийства у чада. Иногда, если отец был уставшим и невыспавшимся, он применял это орудие к сыну для объяснения того, как следует вести себя в благородном семействе.
Кстати, об отце. В самом начале войны житель солнечного Неаполя Джузеппе Макарони разошелся с великим дуче во взглядах на перспективы развития модного салона, составлявшим основу семейного бюджета. Правда, злые языки поговаривали, что темпераментный синьор Джузеппе по молодости лет погорел на косметическом массаже. То ли он неправильно сделал даме массаж, то ли дама была не та, но из солнечного Неаполя Джузеппе бежал через Югославию и Румынию сначала в Алжир, а затем, не задерживаясь, в Соединенные Штаты. Здесь он тоже пытался основать сеть массажных салонов, но единственным его успехом на этом поприще за годы войны была женитьба на весьма милой певичке, имевшей все шансы стать примадонной.
Именно поэтому первые семь лет жизни Сильвестра и были заполнены итальянским кварталом. Здесь он рос. Здесь он дрался с мальчишками. Здесь он воевал с тараканами, бедностью и младшим братом Фредом. Здесь он наблюдал, как мать, злая и трезвая, шла вечером петь в очередном мюзикле, в хоре среди двух сотен таких же девиц. И потом она возвращалась домой под утро, изрядно пьяная, но добрая. А отец орал на нее со своим смешным итальянским акцентом. А на другой день мать орала на отца за неправильно сделанный массаж.
Наконец, когда Сильвестру исполнилось семь лет, отец сделал-таки правильный массаж. Он сумел открыть салон красоты сначала в Нью-Йорке, а затем и в других городах. Отец, ставший хозяином, посмотрел на симпатичную мордочку маленького Сильвестра, надел на него соломенную шляпу и повел фотографировать. На рекламу. Снимок получился хорошо, и отец решил задать малышу правильное направление воспитания.
Отец смог позволить себе давать детям образование. Он отдал Сильвестра в частную школу, в которой вместе с науками преподавалось и искусство. В работе стилиста и визажиста синьора Макарони это было необходимо, а значит, и сын не мог без этого обойтись. Конечно, лучше было бы заниматься искусством живописи, но бедный Сильвестр страдал нарушением цветоощущения, и отец, скрепя сердце, отдал его на факультет театра и стихосложения.
