Валентин Фалин глазами жены и друзей

– Добрый день. Замятин у себя?

– Да.

Я встаю навстречу, чтобы узнать его имя и, как принято, доложить начальнику о визите. Но он не ждет. Уверенными шагами проходит в кабинет, чем приводит меня в замешательство: по внешнему виду не может быть начальник. Не похож на всех напыщенных, исполненных собственной значительности ответственных (слишком ответственных) работников. Но и не подчиненный. Те обычно волнуются, ждут, когда о них доложит секретарь, краснеют или бледнеют (в зависимости от особенностей кожи и характера). Кто же? Так и не узнала.

А Валентин также запомнил меня и эту мимолетную встречу. Мне он поведал потом, что увидел глаза «как на фресках Дионисия», маме – проще: когда увидел мои глаза, сказал себе: «Валентин, бери ноги в руки и беги отсюда».

Визит Л.И. Брежнева в Бонн. 1978 г.

Наше знакомство состоялось спустя два месяца, когда Валентин Фалин, сложив обязанности в Бонне, вернулся в Москву. Так вот, оказывается, кто это был! Пожал мне руку, сказал:

– Постараемся работать дружно.

Действительно, дружно. Хотя работы было много и очень интенсивной, она не казалась обременительной. Ни одного грубого или жесткого слова, всегда корректный, предельно сдержанный. С ним было и легко, и трудно. Легко потому, что не нужно было бороться с резкостью, которую я не выносила с детства. Трудно потому, что он не высказывал своих пожеланий, своего отношения к тому или иному моему поступку. Сухарь!

Так продолжалось не месяц и не два. Разговоры только деловые. Ни одной попытки узнать о моей личной жизни (может быть, он уже все знает?), поговорить на отвлеченные темы. Исключение составляло ставшее почти традиционным прощание. Заканчивался рабочий день, я входила к Фалину в кабинет и каждый раз спрашивала:

– Я вам больше не нужна?

Никогда не варьировала вопрос, чтобы услышать в ответ:

– Вы мне всегда нужны, но сейчас можете быть свободны.

Случайно я узнала, что он серьезно интересуется искусством и коллекционирует «антиквариат». Что это такое, я не могла себе представить. Моей семье, жившей материально очень скромно, да к тому же выбрасывавшей все «ненужные вещи», в том числе сломанную мебель, серебряные ручки от старинных стесавшихся ножей, перламутровые раковины, потерявшие бронзовые оправы, это было непонятно.

Также стороной мне стало известно, что в отдел приходит машинистка, работавшая с ним в боннском посольстве. Наиболее злорадные из женщин не прочь мне внушить, что скоро я буду переведена на другое место. Мое самолюбие задето. Я еще больше отдаляюсь от начальника, про себя решив: если так случится – немедленно ухожу из аппарата ЦК.

Фалин чувствует, что что-то произошло. Но то ли не догадывается о причине, то ли из-за всегдашней привычки к сдержанности (или просто хочет меня помучить?) ситуацию не проясняет.

Приходит Наташа. Милая, молодая женщина. Некоторое время мы обе чувствуем сковывающую неопределенность. Все, однако, остается на своих местах. Сюжет для инцидента исчерпан.

Примерно через полгода лед стал таять. Может быть, столько времени ему понадобилось, чтобы составить свое представление обо мне, проникнуться доверием? Медленно расширяется круг разговоров.

Как-то я рассказываю ему занятную историю о посещении мужем и мною Ленинграда. Внезапно замечаю перемену в его лице. Он не только не улыбается, он помрачнел, пристально смотрит на меня. Довольно неловкая ситуация. Ничего не остается, как поскорее закончить деловую часть разговора и уйти.

Позже выяснилось, что для него, оказывается, было открытием мое замужество. Он не смотрел, как это обычно принято в высоких учреждениях, мое досье.

Летом 1979 года дальнейшая жизнь с мужем не представлялась мне возможной, я подаю на развод. Фактически это может означать и одновременный уход из ЦК. Личная жизнь у сотрудников должна быть безукоризненной. Мама советует поговорить с начальником, чтобы выяснить служебные перспективы. Мне очень не хочется рассказывать о своих неудачах, но я готова последовать маминой рекомендации, если представится удобный момент. Он наступает быстро.

Наблюдательный Фалин замечает перемену в моем настроении. Деликатно, как это умеет делать только он, интересуется, что тому причиной. Поскольку разговор затягивается, приглашает к себе в кабинет. С того дня я постоянно чувствую его внимание и ненавязчивое стремление подбодрить меня. Холодность исчезла из наших отношений, и, хотя внешне все продолжалось как прежде, втайне друг от друга и в чем-то каждый от самого себя мы обнаруживали привязанность. Я уже с удовольствием бежала на работу, искренне грустила в его отсутствие. А когда после моего развода новые молодые люди хотели было попытать счастья, они не выдерживали сравнения с Фалиным, они были мне неинтересны.

В начале декабря 1979 года – неожиданное предложение: формируется большая делегация, не хотите ли поехать в командировку в Болгарию? Оно настолько застало меня врасплох, что я имела глупость спросить, в качестве кого. Много времени спустя Валентин сказал мне, что он едва удержался от ответа: например, в качестве моей жены. Пророческая мысль: следующая наша совместная поездка за границу, состоявшаяся, правда, через годы, была именно такой.

Мы с мамой очень волновались. За несколько дней мне сшили темно-синий костюм, так как купить это в магазине непросто. Недорогой материал, но сидит складно. Еще пара блузок – и вполне приличный вид. Значительно позже Валентин говорил мне, как клял себя за то, что не вдруг разглядел за элегантностью попытку скрыть бедность и не позаботился об обновлении моего гардероба.

Мама – мой настоящий друг, спасительный островок, к которому прибивало меня бурное течение жизни. Она учила меня выдержанности, мягкости, терпеливости. В двадцать четыре года требуется все или ничего – мама удерживала меня от скоропалительных решений. Мы никогда не расставались с ней надолго. Сейчас же, когда я пишу эти строки, мама далеко. Она осталась в Москве, а я, чтобы спасти здоровье, а может быть, и жизнь мужа, на которого в родной стране обрушились потоки лжи, вынуждена уехать за рубеж. И это не может примирить меня со случившимся.

Утренний самолет унес меня в Софию. В делегации я – единственная женщина, мне все внимание. Это немного кружит голову, создает настроение легкой эйфории, которое, правда, помогает преодолеть скованность. За обедом я сижу во главе стола, по правую руку от меня – мой будущий избранник, мой Валентин, тогда еще Валентин Михайлович.

Ему хочется произвести на меня впечатление. Я это чувствую, женскую интуицию не обманешь. Я сама охвачена тем же чувством. Боковым зрением всегда вижу его. Поворот головы, улыбка, взмах ресниц – словом, все маленькие хитрости, так хорошо знакомые каждой женщине, предназначены ему.

Где бы мы ни были: за столом, в машине, экскурсионном автобусе, на приеме, – он везде оказывается рядом со мной, добровольно возложив на себя обязанности опекуна, осторожно ограждая меня от неприятных случайностей. Вечером, провожая до моего номера, предупреждает: закройтесь на ключ. Мне это кажется смешным, у меня своя голова на плечах. Но его волнения не напрасны: по вечерам какой-то аноним звонил по телефону, а однажды я ясно слышала, как пытались открыть дверь. Может быть, это ночные страхи? А недавно Валя сознался, что его тоже проверяли.

Думаю, я все же понимала, что покровительство Валентина меня не только спасает от покушения, но и компрометирует. Но мне было все равно. Сиреневый туман кружил голову, я понимала, нет, чувствовала, что вспять уже не повернуть, и ждала. А Валентин уберег меня тогда, и как он был прав! Долгая и счастливая любовь не должна начинаться с банальной командировки. Тривиальности в наших отношениях нет и сейчас.

Несколько дней пролетают быстро – и вот прощальный прием. После торжественного ужина – маленький концерт и бал. Важный болгарский чиновник приглашает меня на танец. Фалин танцует с другой женщиной. На некоторое время мы разлучаемся – Валентин и Нина. Однако оба потихоньку не без ревности поглядываем друг на друга.

Бал в разгаре, ярко горят хрустальные люстры, блестят мраморные полы, на лицах – возбужденные улыбки. Наконец он приглашает меня на танец. Я кладу руку на его плечо, поднимаю ему навстречу голову (ведь он намного выше меня), вижу его лицо в сиянии света. Он улыбается мне одной. Мы все понимаем, не сказав ни слова. Больше ничего и никого не существует.

Как во сне вернулась я домой. Валентин проводил меня до двери. По дороге в машине взял в свою большую красивую, с длинными пальцами руку мою маленькую ладонь. С того самого вечера мы ездим в машине рука в руке. И это прекрасно.

Взглянув на меня, мама все поняла. Потом она призналась, что у нее тоскливо сжалось сердце. Конечно, блестящая партия, но едва ли осуществимая. А другой судьбы она дочери не желала.

Валентина же по возвращении ожидали новые семейные неприятности. Работа не давала удовлетворения. Жить все больше становилось в тягость.

Утром он пригласил меня к себе в кабинет. Взяв, как обычно, блокнот, я вошла к нему. Несколько слов о поездке и вдруг, как бы невзначай, вопрос:

– Нина, что бы вы делали, если бы меня не стало?

Я не понимаю, еще не проснулась от болгарского сна, мысли путаются, наконец складываются в одну, страшную: он болен, я его потеряю. Глаза застилает туман. Валентин продолжает что-то говорить, я не очень хорошо слышу, наклоняю голову, пытаясь скрыть слезы, но их уже не скроешь.

– Нина, что с вами? Вы меня любите?

Более необычное признание в любви мне не знакомо.

Так он остался жить! Но я этого еще не знала.

Когда впоследствии кто-либо, включая и бывшую жену, пытался сказать обо мне нечто нелицеприятное, Валентин неизменно круто обрывал:

– Эту женщину не трогать! Ей я обязан жизнью!

Почему он расстался с первой женой? Кто захочет бросить в него камень, пусть подумает вот о чем.

В 1971 году она тяжело заболела, была на краю гибели. Переговоры вокруг Берлина шли тем временем полным ходом. Никто не мог заменить Фалина ни там, ни здесь.

Здесь потому, что обязанностью мужа было сделать все от него зависящее для спасения жены. После неудачной операции с тяжелыми последствиями безотлагательно требовались все новые и новые лекарства, доставку которых Валентин организовал со всего света. Бесконечные консилиумы проводились с обязательным его участием: он знал особенности организма больной. К его рекомендациям прислушивались.

Там потому, что неизвестно еще, кому по плечу была такая ноша: требовалось идти впереди времени и, несмотря на пропаганду, которая во всех странах пользовалась и пользуется одними приемами, представить себе, каким должно быть лучшее будущее.

Итак, он стоял перед выбором и нашел свой выход. Утром летел в Берлин, проводил там деловые встречи, вечером возвращался в Москву, в больницу, к жене. Через день-другой все повторялось сначала. Москва – Берлин, Берлин – Москва. Так в течение полутора месяцев. Бортпроводницы уже знали его, приветствовали как старого знакомого. В больнице также привыкли к его присутствию. А когда выписывали жену, врачи больше опасались за здоровье мужа.

И после этого услышать:

– Вы все хотели моей смерти.

– И я?

– И ты.

Подобные дикие сцены в различных вариациях повторялись с тупым упорством и незавидной регулярностью. Разрыв становился неминуем.

Но я отвлеклась. Вскоре после столь оригинального объяснения Валентин принес мне пластинку – подарок ему от Вана Клиберна:

– Если хочешь меня понять, послушай это.

Едва дождавшись окончания рабочего дня, побежала домой. Вечером, закрывшись в комнате, в сумерках слушала музыку Бетховена. Слушала не ушами – сердцем. Плакала. Смотрела на икону Владимирской Божьей Матери, которой нас благословил Валин знакомый, Михаил Михайлович Успенский, племянник писателей Глеба и Николая Успенских. Впервые молилась за Валентина. Как умела. Самые разные оттенки переживаний откликались в моем сердце. Здесь он радуется, а тут тревога. Что его тревожит? А вот – глубокая, философская печаль. Да такая, что тоска сжимает грудь… Но что это? Робкие, нерешительные всплески торжества? Да, конечно, он торжествует! Ликующая музыка нарастает лавинообразно, рвется из динамиков в мир! Что это могло значить? А это была наша встреча.

Так, еще не зная примечательной истории этого человека, я приоткрыла в нее дверь. Спасибо Бетховену. Старую, порядком заигранную пластинку мы бережем как дорогую реликвию. И мне до сих пор кажется, что лучше Клиберна никто не исполняет этот концерт.

Светлый и одновременно драматический период начался в нашей жизни с наступлением 1980 года. Вернувшись однажды из краткой командировки, Валентин не застал меня на работе: я простудилась. Позвонил по телефону, спросил, можно ли меня навестить.

Что тут началось! Наша маленькая квартирка всегда содержалась в порядке. Но ведь такого гостя она еще не видела! Мы с мамой суетливо вытирали и без того чистую мебель, своим волнением заразили даже всегда спокойного, мудрого дедушку. Да еще надо было скрыть следы насморка.

К моменту, когда пришел Валентин, все было готово: горячий чайник посапывает на плите, стол сервирован остатками старинной английской посуды, чуть дымится еще теплый пирог. Мы, наконец успокоившиеся, идем открывать дверь.

За чаем Валентин молча протягивает мне маленькую коробочку. Он не знает, как я отнесусь к его подарку, – я просила его не привносить в наши отношения ничего материального. Спустя годы я лучше понимаю это вечное желание любящего мужчины – осыпать свою любимую подарками (не важно, золото это, или простой металл, или цветы). Со смешанными чувствами я открываю коробочку, глаза загораются, кровь приливает к щекам – маленькие золотые серьги блестят на белом бархате. Нет слов. Молча показываю сережки маме, она укоризненно качает головой:

– Валентин Михайлович, очень вас прошу, не балуйте мою дочь.

Полтора года спустя, на работе, я сняла эти серьги, чтобы промыть их специальным составом, который принесла моя коллега. Наливаю его в стакан, разбавляю водой, опускаю туда сережки. Мое внимание кто-то отвлекает, я ставлю стакан на стол. И надо же такому случиться: другая сотрудница, решив, что это ее стакан, выливает из него воду в раковину, а вместе с ней – подарок Валентина. Я успеваю схватить одну серьгу, другая уплывает от меня.

В отчаянии звоню мужу:

– Случилось несчастье!

Узнав, в чем дело, он облегченно смеется.

Потребовалось время, чтобы я поняла: нельзя его так пугать. Моя коллега, более сообразительная в такой момент, вызывает слесаря. Он готов помочь, но:

– Сколько заплатите?

– Сколько хотите!

Держа в руке мое сокровище, безжалостно произносит:

– Десять рублей (по тем временам существенно).

Под возмущенные взгляды и знаки подруги я совершаю обмен.

После этого визита Валентин пришел к нам снова, потом еще – и закрутилось-завертелось. Мама и дедушка вели себя с предельной деликатностью. Нередко мама помогала мне приготовить ужин на двоих, сама же уходила к сестре, что жила по соседству, предварительно накормив дедушку. А дедушка, обычно такой хлебосольный, отказался от приглашения своих гостей.

Гостеприимство было у него в крови. В пору, когда все были живы, в его доме за обеденным столом почти каждодневно собиралась большая семья: он с женой, четверо детей и обязательно еще один-два человека. А ведь в доме не было не только горячей воды, но долгое время плиту заменяла керосинка!

Мама с уважением и любовью вспоминает, как моя трудолюбивая бабушка, в детстве и юности не ведавшая особых забот, бесконечно готовила, стирала, гладила, штопала, а перед сном, далеко за полночь, обязательно читала. К сожалению, бабушка ушла из жизни в пятьдесят четыре года. Я помню скорее ее образ, чем конкретное живое лицо, но это одно из лучших воспоминаний моего детства.

Вернемся, однако, в зиму 1980 года. Судьбе было угодно, чтобы каждый из нас, измерив своей мерой, разумеется, ее строптивость, понял, что жизнь без другого невозможна. Радостным было открытие схожести привязанностей, симпатий, взглядов.

– Кого из композиторов ты больше любишь?

– Бетховена, а ты?

– Моцарта и Бетховена. А что у Бетховена?

– Трудно сказать, быть может, «Эгмонта».

– Возможно, а еще Девятую симфонию. А кто твой любимый художник?

– Леонардо да Винчи.

– А мне больше говорит Микеланджело.

Тут я должна возблагодарить родителей: они привили мне тягу к искусству. Особенно много занимался со мной отец. Он дарил мне пластинки с записью классических опер, водил в музеи, рассказывал о художниках, а когда я подросла, читал вслух «Илиаду» и «Одиссею».

Первым ярким впечатлением такого рода было посещение Ленинградского Эрмитажа. Похоже, я была еще слишком мала, потому что из огромного дворца, заполненного шедеврами, хорошо запомнила только мраморный Павильонный зал. Кто бывал в Эрмитаже, наверное, согласится со мной – это одно из лучших творений архитектора Штакеншнайдера.

Хрустальные барочные люстры, бахчисарайские фонтаны, изящные с золочеными капителями белые колонны, поддерживающие галерею, на которую ведет маленькая мраморная лестница в стене. Эта лестница сводила меня с ума. Вход туда для посетителей был запрещен. Я подолгу смотрела на ступеньки, ведущие вверх, представляя, «какая счастливая была царица, что могла по ним подняться».

Когда мы после свадьбы отправились в Ленинград, мой муж одарил меня этим счастьем. Его добрым знакомым был тогдашний директор Эрмитажа Б.Б. Пиотровский, который несколько раз, к неудовольствию генеральных секретарей, предлагал сделать Фалина своим преемником. Мы наносили визит Борису Борисовичу, как правило, в понедельник, когда дворец для посещения закрыт и директору проще было распорядиться своим временем.

Зная о моей детской мечте, муж провел меня в Павильонный зал. Попросил разрешения подняться по заветной лестнице. Вступаю на нее с мыслью, что этим чудом я обязана своему Валентину. Никто другой не мог бы сделать этого для меня.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.