Обнинск. Это моя земля

– Айда в парикмахерскую. Человека из тебя будем делать!

Домой мать и сын приезжают довольные покупками. И бабушке с дедушкой гостинцев привезли: тонкую шерстяную шаль с кистями маме и светло-голубую рубашку с брюками отцу. Все примеряют обновки, радуются. А Настеньке взгрустнулось. Вот бы Василий сейчас порадовался, глядя на сына. Эвон какой статный да ладный вырос парнишка. Скромный, целеустремленный, начитанный. А охотник какой славный! Белке в глаз попадает в полете с первого выстрела! Сын хочет уехать из деревни поступать в институт, в саму Москву нацелился – на ветеринара учиться. Как жизнь-то распорядилась, глядь…

Вот и отгуляли выпускной… Под утро молодежь под гармошку разошлась по домам.

И тут как гром средь ясного неба. Из репродуктора, что висит на столбе в центре деревни, вместо веселых воскресных песен раздалось:

– От Советского информбюро! Сегодня, 22 июня 1941 года, немецкие войска нарушили границу Советского Союза и напали на города Брест…

Толпа бежала к репродуктору, а в воздухе уже витало – война! Люди сначала слушали молча, а потом все разом загомонили, закричали, женщины заплакали… Мужчины молча крутили цигарки и почему-то шепотом говорили: «Вот едрить твою в корень! Немчура поганая. Все-таки война!» Диктор все говорил и говорил, повторяя информацию. А народ метался, не зная, что делать.

– Сынок! Вставай! Война!!! Слышишь меня?

– А? Что?

– Война, говорю… Горе-то какое…

Настя робко присела на край табурета, вытирая уголком платка катившиеся слезы.

Алешка подскочил с печи. Дед с бабкой еще не пришли с улицы, они с соседями обсуждали услышанную новость.

Объявили всеобщую мобилизацию. В каждой семье, где имелись мужчины призывного возраста, переполох. Еще никто не понимал, какая она будет, эта война. Далеко ли враг вторгся на территорию нашей Родины? Скоро закончится или надо брать и теплые вещи?

– Мама, деда! – закричал Алеша, вбегая в избу, – я записался добровольцем! Завтра всех отправляют в райцентр, а оттуда поездом – на фронт!

Бабушка громко охнула и стала медленно сползать по стенке.

– Как же так, сынок? Ты ж у нас один?

– Ба, не волнуйся! У нас все мальчишки класса записались на фронт!

– Да тебе ж только 17!

– Это ерунда! Главное – взяли! Я еду!

Довольный внук не понимал, почему в доме вдруг стало так тихо…

– Ек-макарек! – дед громко, со всего размаху стукнул по столу, – а ну, бабы, быстро все на стол! Внука будем провожать! Он у нас герой! Не стал прятаться за мамкину юбку – мол, мал еще!

Женщины засуетились, забегали.

Утром пятнадцать подвод с новобранцами и провожающими отбыли в райцентр. На перроне суматоха. Не поймешь – кого провожают, кто провожающий. Там навзрыд рыдают, рядом стоят нервно курят самосад и молча обнимают новобранцев, в углу несмело тренькает гармонь и чей-то тоненький голосок пытается завести грустную песню. Алексею в сотый раз повторяют, что положили ему с собой в вещмешок, что надо съесть в первую очередь, какие теплые вещи, чтобы не потерял, обязательно прислал адрес, куда писать письма… Алешка слушает вполуха. Ему интересно, что и как происходит на перроне. Он усиленно машет головой в разные стороны. И тут вдруг мама: «Сынок! Лешенька! Положи в нагрудный карман. Это крестик твой нательный деревянный да кусочек шкурки медвежьей – оберег. На нем наши знаки родовые. Ты смотри, никому не показывай. Носи с собой везде, слышишь меня?»

Алексей вдруг увидел мамин встревоженный взгляд, бабушкины дрожащие руки, обнимающие его, деда влажные от набегающих слез глаза…

– Мама, я вернусь! Слышишь? Я обязательно вернусь!

И тут протяжный крик:

– По ва-го-нам!!!

Пару секунд тишина и …еще громче запричитали бабы. Уже не стесняясь ревут в голос. А новобранцы отмахиваются от последних объятий, поцелуев и рвутся к вагонам. Состав начинает движение… И вот уже женщины, бабушки, дедушки, ребятня бегут вдоль поезда, все кричат, машут руками, платками. А новобранцы вытягивают шеи и пытаются запомнить такие любимые лица родных…

Начались тяжелые военные будни. Женщины заменили мужчин – сели на трактора, научились пахать землю, сеять, растить, собирать, молотить зерно. Вспомнили, как прясть пряжу, ткать полотно, шить белье для фронта. Валяли валенки, вязали и шили из кожи теплые варежки, шапки, шарфы. А еще старались заготовить как можно больше пушнины. Шкурки ценились очень высоко.

Настя буквально жила в тайге. Появлялась домой, чтобы помыться да поспать несколько часов. Она занималась заготовкой пушнины, мяса диких кабанов, оленей. Глаза от недосыпа ввалились, кожа огрубела от постоянного нахождения на воздухе в любую погоду, одежда на женщине болталась, как белье на вешалке. Но Настя трудилась как одержимая.

Наступил 1943 год. Зима выдалась свирепой, даже лютой. Таких промозглых ветродуев не помнили даже старожилы. Снежная крупа буквально валила с ног. Зверье попряталось в норки, дупла деревьев, закопалось в снег, пережидая непогоду. Настасья дома с родителями пряла пряжу. Ждала, когда же утихнет свистящий, пронизывающий ветер, чтобы выйти на свою основную работу.

В окошко сильно постучали. Один раз, второй. Сердце женщины гулко забилось в предчувствии беды. Так мог стучаться только один человек – почтальон.

Матушка, подслеповато щурясь, вышла в сени.

Настя не ошиблась. В избу вслед за Марьей ввалился покрытый инеем, замерзший, укутанный в тулуп по самые глаза почтальон. Сняв колом стоящие рукавицы, он скрюченными пальцами полез в сумку. Молча, долго, очень долго, как показалось молодой женщине, что-то настойчиво искал. Наконец, не глядя Насте в глаза, протянул ей конверт и рывком стянул меховую шапку.

– Вот, – глухо промолвил почтальон и, не дожидаясь приглашения, присел на лавку.

Анастасия, уже умом понимая, что беда пришла в дом, охнула, аккуратно двумя пальцами взяла конверт, подписанный чужим почерком, и с мольбой посмотрела на отца.

– Читай… Это, наверное, от Алешеньки…

Почтальон еще ниже опустил голову. Марья стала пятиться к печке, боясь зайтись в крике. Она тоже почувствовала беду, которая, как хозяйка, не стесняясь, вошла к ним в дом.

– Мама, не могу, – сиплым голосом еле слышно прошептала Настасья.

Дед Иван взял конверт из дрожащей руки дочери, развернул и начал тихо читать.

– Ваш сын, лейтенант Алексей Васильевич… пал смертью храбрых в боях под разъездом Обнинским Калужской области. Место захоронения не известно.

Дальше Настя уже не слышала. В чем есть, она выбежала из избы и понеслась вдоль улицы. И ветер – до этого неиствующий, злой, колючий, ослепляющий – вдруг угомонился. Он, как побитая собака, аккуратно, тихонько, мелкими шажками бежал позади Настеньки. И тихонько подвывал. Горе – оно везде горе. Природа тоже это чувствует.

Вконец окоченевшая, женщина из последних сил добрела до заимки. Там упала на лавку и закрыла глаза. Слез не было. Только лютая злость, ненависть к тем, кто насовсем забрал от нее ее единственную кровиночку, сына Алешеньку. И тут Анастасия закричала в голос. Это была боль. Материнская боль. Оглушительный звук метался по всей избе, рикошетом отскакивал от промерзших стен и возвращался обратно. В этом крике смешалось все: ярость, сожаление, дикое желание голыми руками удавить всех фашистов и безутешная, безграничная любовь к убитому сыночку.

Родители нашли дочь на заимке без сознания.

Утрату, гибель сына и внука семья перенесла стойко. Настя через два дня отправилась в райцентр. За спиной у нее висел вещмешок с необходимыми вещами, а в глазах плескалась решимость бить фрицев. Анастасия была зачислена в школу снайперов.

Войну она закончила в Берлине. Вся грудь в орденах и медалях. Три ранения, серьезных. Но после госпиталей Анастасия Ивановна вновь возвращалась в строй, в свой родной полк.

Вернувшись в родное село, нашла свой заколоченный крест-накрест досками дом. Никто не ждал, не выходил на крыльцо встречать. Рядом с Анастасией Ивановной стояли трое ребятишек и прижимались к ней, как могли, испуганно оглядываясь.

– Бабы, смотрите! Настасья вернулась!

Соседка выскочила из ворот и со слезами бросилась к стоящей у нежилой избы женщине с детворой.

– Твои, что ли?

– Теперь мои! Самые родные!

Из других изб стали подходить сельчане. Все говорили разом, громко, оглядывали Настю и пытались погладить малышей.

– Худые-то какие. Что ж ты их, не кормишь, что ли?

– Да из лагеря они. Над ними фашисты опыты ставили. Вот теперь мои. Два брата и сестренка.

Толпа враз утихла.

– Люди! Да как же это? Да разве ж можно так над детьми-то?

Бабы подхватили на руки детей, Настю под локотки и повели в соседский дом.

– Ты не волнуйся, доченька! Откормим! Всех поднимем на ноги. Всем миром поможем.

Женщины все разом неожиданно разошлись, но уже через несколько минут вернулись. Принесли одежду детям, обувку, а еще накрывали стол для всех: домашние яйца, сало, квашеная прошлогодняя капуста, духмяный румяный хлеб, зеленый лук. Вот уже и горячая рассыпчатая картошка подоспела.

Ребятню умыли, первым делом накормили и уложили всех троих спать на печи. А Настя все разговаривала и разговаривала с односельчанами.

– Родители твои, Анастасия, царствие им Небесное, как только ты ушла на фронт – так и преставились. Разом померли. Так рядом их и похоронили. Завтра сходим на кладбище. Поговоришь со своими. А за избу не беспокойся. Мужики, кто с войны вернулись, быстро тебе дом в порядок приведут. И баньку, и сарай поправят. Про живность не беспокойся. Деревня вона какая большая. Соберем тебе хозяйство, чтоб было чем ребятню кормить.

– А ты чем собираешься заниматься-то?

– Да я лучше всего стрелять-то и умею. Только кому я теперь ребятню оставлю? За ними присмотр нужен. Уйду я в тайгу – а как ребята справляться будут?

– Не думай про это, Анастасия Ивановна. Женщины все по очереди с твоими детишками нянькаться будут. Помогать друг другу надобно. Во как!

На том и порешили. Тимофей – 8 лет, Мирон – 6 лет, Танюшка – 4 годика в одночасье стали родными для всей деревни.

…Прошло время. Тимофей, Мирон и Танюшка подросли, окрепли. В школу пошли. Во всем стали помогать матери (Анастасию стали называть мамой). И воды в дом натаскают, и за скотиной ухаживают, и на огороде лихо управляются. В избе на видном месте висит большая фотография Алеши. Дети знают, что это их старший брат. Мама про него много рассказывала.

В 1965 году Анастасия Ивановна вместе с детьми приехала в город Обнинск. Ей очень хотелось посмотреть места, где воевал ее старший сын. Был составлен маршрут по местам кровопролитных боев за освобождение Обнинска. Но сначала было решено сходить в местный музей. Больше всего Анастасию заинтересовали материалы, посвященные событиям Великой Отечественной войны. Она подолгу стояла перед экспонатами, собранными на полях сражений. Было желание потрогать каждую находку руками, ощутить холод металла. Перед глазами женщины вставали отрывки ее войны, ее трофеев, лица погибших однополчан.

– Может, воды? – участливо спросила сотрудница музея, протягивая ей стакан.

– Да, спасибо! У меня сын здесь погиб. Совсем еще мальчишка…

– А вы видели артефакты, которые нашли юные поисковики на местах сражений? Вот истинно подлинные и по-настоящему ценные образцы предметов, найденных при раскопках. Пойдемте со мной. Этот стенд еще окончательно не готов, но вам я его покажу…

Анастасия на ватных ногах двинулась следом. В голове пульсировала только одна мысль – сейчас, вот именно здесь она найдет то, что успокоит ее душу и сердце. После чего она перестанет каждую ночь просыпаться в холодном поту и скрежетать зубами.

– Сюда, пожалуйста, к этому столу. Здесь еще нет витрины, все лежит в открытом доступе…

Экскурсовод не успела договорить, как женщина рванулась к столу и …замерла. Взгляд метался от одного экспоната к другому: вот пробитая каска; простреленная и залитая кровью гимнастерка; вот выцветшая фотокарточка на комсомольском билете; письмо, не дописанное перед боем.

И вдруг! Гулко, набатом застучало сердце, перехватило дыхание, глаза застлала пелена слез и крупные капли упали на экспонаты.

– Сынок!!! – выдохнула Анастасия Ивановна, – вот я и нашла тебя…

Женщина медленно опустилась на колени. Дрожащей рукой взяла со стола деревянный крестик, поцеловала его и перевернула. На обороте было выцарапано слово «Бог». А рядом лежал кусочек шкурки медведя. Посередине – пулевое отверстие. А на тыльной стороне когда-то белыми, полуистлевшими нитками было вышито солнце и уже совсем не видные другие обереги.

Тимофей, Мирон и Татьянка тихо стояли в стороне, боясь потревожить маму.

А она баюкала в руках вещи сына, которые лично отдала ему на перроне перед отправкой на фронт, и что-то ласковое шептала им. Слезы безмолвно катились по щекам, но женщина ничего не замечала. Это был разговор матери и сына, которого она ждала столько лет с войны, несмотря на похоронку.

– Алешенька! Я нашла тебя! Родной мой, любимый… Я здесь. Я с тобой.

Сотрудники музея аккуратно, тихо вывели всех посетителей из музея и позвонили руководителю поискового отряда, нашедшего эти экспонаты. Игорь Степанович приехал сразу. Он вошел в зал. Подошел к стоящей на коленях женщине и вложил ей в руки целую охапку алых гвоздик.

Анастасия Ивановна от неожиданности резко встала. У нее закружилась голова, и Игорь Степанович крепко схватил ее за руку.

– Пойдемте, я покажу вам могилу сына.

Поисковый отряд Обнинска собирал военные трофеи, личные вещи солдат, предметы быта тех, кто героически сражался за освобождение города. А останки найденных воинов были перенесены и захоронены в городе, в братской могиле. На месте захоронения был установлен памятник – большой камень, на котором было выгравировано: «Спите спокойно. Ваш подвиг не забыт». Именно на этом месте в 2020 году будет установлена инсталляция «Журавли». В память о мужестве всех безымянных солдат, погибших на той далекой войне. Ведь именно журавли спасают души солдат, унося их ввысь, где нет боли и горечи, страданий и мучений…

Именно сюда, к этому памятнику, ежегодно станет приезжать Анастасия Ивановна с детьми. А когда наступит срок уйти вместе с журавлями в небо и Настеньке, то Тимофей, Мирон и Татьяна продолжат семейную традицию.

Теперь уже они со своими семьями, детьми, внуками чтят память тех, кто не вернулся с той, такой далекой и близкой, войны. Память народную нельзя истребить. Нельзя забыть тех, кто отдал свою жизнь во имя нашего мирного неба.

Справка об объекте

Инсталляция «Летят журавли»,

Россия, г. Обнинск,

между домами №12 и 14 по проспекту Ленина

В наукограде, между домами №12 и 14 по проспекту Ленина, открыли инсталляцию «Журавли», подаренную городу ГК «Росатом». Памятник представляет собой сделанные из композитов пятиконечные звезды, которые постепенно превращаются в силуэты летящих журавлей. Как сообщает пресс-служба администрации Обнинска, композицию установили на месте бывшего захоронения солдат времен Великой Отечественной войны.

Этот мемориал был открыт в 2020 году и приурочен к 75-й годовщине Великой Победы.

Это звезды героев, поднимающиеся в небо и постепенно превращающиеся в клин улетающих в небо птиц. Памятник безымянным защитникам нашей Родины. Красные воинские звезды, символизирующие души павших воинов…

Никто не забыт. Ничто не забыто.

Здесь были захоронены останки 21 воина. На сегодняшний день они перенесены на территорию мемориального комплекса «Вечный огонь».

Источник: http://www.admobninsk.ru/news/2020/10/30/news_20108.html

Исповедь врача

Андрей Туркин

Поздний вечер опустился на Обнинск мягкой дымкой, подсвеченной россыпью городских огней. В березовой роще, что раскинулась на территории Медицинского радиологического центра, царил полумрак, лишь изредка прорезаемый светом фар проезжающих мимо машин. Но деревянные стены церкви святителя Луки будто отталкивали от себя сумрак, излучая теплое янтарное сияние. Оно лилось из окон с резными ставнями, отбрасывало на свежевыпавший снег причудливые тени тонких ветвей берез.

Внутри храма, под сводами, пахнущими деревом и ладаном, горели свечи, отбрасывая дрожащие блики на иконы в потемневших от времени окладах. Тихий шепот молитвы, почти не различимый в полутьме, словно растворялся в воздухе, пропитанном покоем и умиротворением.

В маленькой молельной комнате, примыкающей к храму, за столом, покрытым вышитой скатертью, сидели двое. Молодой врач Андрей, только закончивший смену в отделении радиологии, и отец Михаил – пожилой священник с пронзительным взглядом карих глаз, обрамленных сетью морщинок. Андрей, потирая уставшие глаза, рассеянно смотрел в окно, на здание МРЦ, которое даже в поздний час сияло огнями. Отец Михаил, отхлебнув горячего чая из кружки с изображением Троице-Сергиевой лавры, с тихой улыбкой наблюдал за ним.

– Задумался, Андрей? – голос священника прозвучал мягко, разбивая тишину, царившую в комнате. – Тяжело сегодня было?

– Да как сказать, отче… – Андрей вздохнул, проведя рукой по коротко стриженным волосам. – И тяжело, и… даже не знаю, как объяснить. Вот смотришь на все это и думаешь: ну неужели зря все это? Вся эта борьба, вся эта боль…

Он махнул рукой в сторону окна, за которым в темнеющем небе чернел силуэт Медицинского центра. Продолжение фразы повисло в воздухе, и Андрей, заметив вопросительный взгляд священника, поспешил объясниться.

– Я про работу, конечно. Сегодня вот парня одного привезли, совсем молодой еще. Онкология… Поздно обратились, шансов почти нет. И вот смотришь на него, слушаешь, как мать его рыдает, и думаешь: а ради чего все это? Ну вылечим мы его – а дальше что? Жизнь-то она ведь не только из больниц состоит. Она вон там, – Андрей кивнул в сторону окна, за которым вдалеке, размытые дождем, мерцали огни вечернего города.

Отец Михаил молчал, внимательно слушая молодого врача, и только пальцы его бесшумно перебирали четки с маленькими деревянными бусинами.

– Так вот ты про что, Андрей, – медленно проговорил отец Михаил, отставляя в сторону пустую кружку. – Про смысл, значит, спрашиваешь? А где ж его искать, этот самый смысл? В больничных стенах?

Священник поднялся из-за стола и подошел к окну, заложив руки за спину. Андрей молча наблюдал за ним. Отец Михаил часто так делал – начинал свою «проповедь», как шутя называл их Андрей, с какого-нибудь обыденного действия.

– Вот смотри, – отец Михаил показал в сторону окна, за которым в сумраке еле угадывались силуэты деревьев. – Березы видишь? Сколько лет они здесь растут, знаешь?

– С самого основания центра, наверное. Лет пятьдесят, не меньше, – пожал плечами Андрей.

– Вот именно. А подумать только, сколько всего они на своем веку повидали. И радость, и горе, и боль, и надежду. Сколько людей прошло мимо них, сколько слез пролито под их кронами. А они все стоят, молчат. Только листьями шелестят на ветру да ветви склоняют.

Отец Михаил повернулся к Андрею, и в глазах его блеснули хитрые искорки.

– Знаешь, Андрей, мне кажется, что деревья, они вообще многое знают. Только молчат вот так, ничего не говорят. А ты попробуй их послушать. Может, и поймешь тогда, где этот самый смысл искать. В жизни, в вере, в помощи ближнему…

Он замолчал, снова повернувшись к окну, а Андрей задумался. Слова священника, казалось, намекали на что-то важное, но что именно он имел в виду, молодой врач пока не понимал.

– А помнишь ты Анатолия Ивановича Цыба? – неожиданно спросил отец Михаил, прерывая молчание.

– Академика Цыба? Конечно, помню. Это же благодаря ему у нас эта церковь появилась. Говорят, он сам идею ее строительства пробил, – Андрей кивнул в сторону храма. – Непросто ему это далось, наверное. В те времена не все понимали, зачем в больнице церковь.

– Непросто, – согласился отец Михаил. – Но он верил, что это нужно. Верил, что вера может помочь даже тогда, когда медицина уже бессильна. И ты знаешь, Андрей, я тебе скажу, он был прав.

Отец Михаил вздохнул, снова перебирая четки в руках, и Андрей почувствовал, что сейчас священник расскажет ему что-то очень важное. Что-то, что поможет ему найти ответы на мучившие его вопросы.

– Я ведь, знаешь ли, Андрей, не всегда священником был, – отец Михаил присел обратно к столу, бережно поставив чашку на кружевную салфетку. – Всю жизнь в медицине проработал, здесь же, в МРЦ. Хирургом был, представляешь?

Андрей удивленно посмотрел на священника. Он, конечно, знал, что отец Михаил не с юности в рясе ходит, но как-то не задумывался о его прошлом. Старый священник, с его тихим голосом и размеренными движениями, казался ему неотделимым от церковных стен, от запаха ладана и воска.

– Неужели? – только и смог выдавить из себя Андрей.

Отец Михаил усмехнулся, словно прочитав его мысли.

– Да-да, хирургом. И хорошим был хирургом, если хочешь знать. Руки у меня, знаешь ли, всегда были – что надо. Золотые руки, говорили. Сколько жизней спас, не сосчитать.

Он замолчал, взгляд его, словно сквозь стену, был устремлен куда-то вдаль. Андрей не решался нарушать молчание, чувствуя, что отец Михаил вот-вот скажет что-то важное.

– А потом… – священник резко выпрямился, снова встретившись взглядом с Андреем. – Потом пришло оно. Сомнение. Нет, не думай, я не о вере говорю. С верой у меня все в порядке было. Я о другом. О том, что мы, врачи, хоть и боремся за каждую жизнь, но победить судьбу не в силах. И вот смотришь ты на человека, который еще вчера смеялся, жил полной жизнью, а сегодня… Сегодня он уже понимает, что этот бой он проиграл. И что ты ему скажешь? Как успокоишь?

– Но ведь вы же помогали людям, отец Михаил! – воскликнул Андрей, не в силах сдержать эмоций. – Вы же делали все что могли!

– Делал, – тихо согласился священник. – Всегда делал. Но иногда этого мало, понимаешь? Иногда нужно что-то еще. Что-то, что поможет человеку не сломаться, не потерять себя перед лицом смерти. И я понял, что одной медициной тут не обойтись. Нужна вера. Надежда. Любовь.

Отец Михаил встал и медленно прошелся по комнате, остановился у икон, висевших в красном углу. Андрей молча наблюдал за ним, чувствуя, как в душе его что-то меняется. Словно он начинает видеть то, что раньше было скрыто от его глаз.

– Я долго искал себя, Андрей, – продолжил отец Михаил, снова садясь напротив молодого врача. – Искал тот путь, на котором мог бы приносить людям настоящую пользу. И нашел. Здесь, в этой церкви. Здесь я могу дать людям то, чего не мог дать в операционной. Надежду. Веру. Утешение.

– Но ведь вера – это так… эфемерно, – пробормотал Андрей, неожиданно для себя ощутив желание спорить. – Как она может помочь там, где бессильна медицина?

Отец Михаил улыбнулся, и Андрей впервые заметил, как много тепла и доброты в этой улыбке.

– А ты не верь на слово, Андрей, – сказал он, глядя молодому врачу прямо в глаза. – Ты просто посмотри вокруг. Посмотри на людей, которые приходят сюда. Послушай их истории. И тогда, может быть, ты поймешь, что вера – это не эфемерность, а реальная сила. Сила, которая способна творить настоящие чудеса.

Отец Михаил замолчал, задумавшись о чем-то своем, и Андрей невольно отвел взгляд, начав рассматривать узоры на скатерти. Слова священника отозвались в нем непривычным теплом, но в то же время вызвали какую-то смуту, разбудили рой вопросов, на которые он не находил ответов. Неужели вера действительно способна на то, о чем говорил отец Михаил? Неужели она может быть помощницей в борьбе с болезнью, со смертью?

Андрей вспомнил недавний случай в отделении. Молодая женщина, едва перешагнувшая тридцатилетний рубеж, легла в клинику с диагнозом, который звучал как приговор. Он и сам видел результаты обследования – шансов практически не было. Но женщина эта не сдавалась. Каждый день, превозмогая боль, она улыбалась, шутила с медсестрами, а по вечерам, когда в отделении становилось тихо, доставала из-под подушки маленькую иконку и долго молилась. Андрей тогда не придал этому значения – мало ли во что верят люди перед лицом смерти. Но сейчас, слушая отца Михаила, он вдруг подумал: а что, если именно вера помогала этой женщине держаться, не позволяла ей погаснуть раньше времени?

Отец Михаил, словно прочитав его мысли, тихо продолжил:

– Понимаешь, Андрей, вера – она ведь не только в молитвах и свечах. Она – внутри нас. В нашей способности любить, сострадать, помогать друг другу. В нашей вере в то, что даже в самой темной ночи есть место для звезды.

Он привстал и подошел к окну, его взгляд устремился к церкви, что тихо сияла среди деревьев.

– Помню, прихожу я как-то в храм, а там мужчина один стоит, у иконы святителя Луки. Лицо измученное, глаза красные от слез. Я к нему подошел, спрашиваю: «Что случилось, чадо? Чем помочь могу?» А он рассказывает, что жена у него тяжело больна, здесь же, в МРЦ лежит. Врачи уже ничего не обещают, говорят, надежда только на чудо. И вот он пришел сюда, в храм, помолиться за нее.