Буквы. Деньги. 2 пера. Том второй

– Так ты за него собралась?

– Ты пошто кричишь? Али не знаешь, что не хозяйка я себе?

– Ты же мне про любовь говорила, что свет без меня не мил? А теперь что, Митьке такие слова сказывать будешь? Не зря про вас, баб, мужики говорят…

– Это про каких баб мужики говорят? Про меня? – вскричала я со слезами. – Ты говори, да помни, с кем говоришь, а то ведь недолго и конец беседе дать.

Ночь прохладная, а кровь в наших жилах до того разгорелась – того и гляди, искры посыплются. У Егора желваки на лице заходили. Только я не буду обидные слова терпеть! Развернулась и побежала к дому. Да он хутчей оказался. Сгрёб меня железными ручищами, что мне не ойкнуть, и понёс к нашему месту. Забрались наверх, где лежала солома после обмолота, прижались друг к дружке и не шевелимся. Будто хотим навсегда остаться здесь. И так нам любо, что и слов не надо.

– Марфуш, а ты правда выйдешь за сопливого?

– Не рви ты мне сердце. Лучше придумай, как спастись от ирода.

– Что придумать, зорька моя ясная? Ведаешь, если и пойду к твоему батьке, то ничегошеньки из этого не выйдет. Он иначе, как голытьбой, нашу семью никак не зовёт.

– Так ты, значит, не пойдешь к тятеньке?

– Я же тебе говорю: не отдаст он за меня.

– А пошто целый год про любовь сказывал, красивые картинки рисовал? Может, ты со мной так просто, позабавиться?

– Марфуша, – сказал Егор, приподнявшись на локте, – знай, без тебя я, как высохший колодец, как ходок без посоха, как служба без молитвы. Нет тебя, нет и меня.

От слов этих закружилась моя голова. А Егор всё жарче и жарче обнимает. Губы его медовые поцелуями покрывали моё лицо, шею. Ещё чуточку и не совладаю…

– Егорушка, – истомлённым голосом сказала, – не бери греха на душу. Не трогай меня. Люблю тебя до последней твоей кровиночки, а только не хочу бесчестить нашу любовь.

Не помню, сколько мы ещё любились, а только надо идти домой. Спустились тихо, полёвками пробежали по двору, а тут дверь открывается, и тятенька на крыльцо выходит.

– Значит, погань ты несусветная, с мужиками шаришься? Как хвачу тебя щас, – и юрк в сени, а оттуда уже выбежал с вожжами и замахивается на меня. Только Егор перехватил его руку, зажал крепко и говорит:

– Дядя Панкрат, отдай Марфу за меня. Люба она мне.

– Это тебе-то, голодранцу, дочь отдать? Не бывать этому!

– Не люб Марфе Митяй. Отдай за меня.

– Сам голь перекатная, и девке такую жизнь дать хочешь? Коли еще раз замечу с Марфой, не жилец ты.

– А ты меня не стращай! Ишь, пужливого нашёл! Пожалей, дядя Панкрат, дочку! Я на неё пушинке упасть не дам, она у меня, как княгиня будет!

– Это у тебя-то, голопузого, княгиней? Пошёл прочь! Да руку отпусти, аспид! А ты давай домой! Поговорим, – и усмехнулся криво. – Егор, не вздумай худого про девку сказать!

Бить он меня не бил. Но лучше бы убил сразу. После его слов разум мой помутился. Раньше, бывало, рассказывали про девок, что выходили замуж и ни о чем не помнили. Так это самое случилось и со мной. Ни сватовства, ни венчания, ничего не помню. Только злые глаза батюшки, скорбно прикрытое лицо матушки да противный голос Митяя. Правду, Ярославнушка, говорят, что дети от любви родятся. Месяца через три после венчания понесла я. Но Бог не дал мне радости детёночка своего понянчить. Помер он в родах. Похоронила его, а вскорости и Митяй сгинул. Сказывали, с кем-то на рыбалке по пьяному делу схватился, так мужик его к рыбам и отправил. Несколько дней искали. Да где там!

Егорушку больше не видела. И старалась не слышать о нём. А сегодня ночью приснился мне колодец высохший. Как проснулась, сразу Егора вспомнила. Знаю, беда с ним. Да только не ведомо, где он. Так и прошла по жизни ходоком без посоха. Не ты бы, ласточка, не знала бы я никакой радости.

Марфа и Ярославна сидели, тихо прижавшись друг к другу. За окном дул холодный ноябрьский ветер, бросая в окна ледяные слезинки. Как будто поминал кого.

Моя родная

Виктория Зверева

@_fctc_

Ничего больше не будет как раньше. Каждое утро, да и день, и вечер будут для Сабрины тяжелыми и наполненными чувствами вины, и ей никуда от этого не деться.

Еще месяц назад семья Фишеров была счастливой и ни о чем плохом не думала. Глава семьи, Роберт Фишер, нежно любил свою жену Хелен и двух дочерей, Сабрину и Кимберли. В девочках он вообще души не чаял, был их другом и действительно заботливым отцом, любил их абсолютно одинаково.

Возможно, именно поэтому соседи и другие посторонние люди не знали того, что скрывалось за этой любовью.

Кимберли была приемной дочерью.

При родах двойни Хелен потеряла одну из дочек. Для нее это было сильнейшим ударом. Всю беременность она мечтала, как будет гулять с обеими, ведя их за ручку с каждой стороны. Эти мечты могли бы разбиться вдребезги после печальных вестей врача. Но Роберт не мог позволить жене погрузиться в депрессию, из которой, как ему казалось, ей не выбраться. Было принято решение об удочерении сразу же после выписки из роддома.

Семнадцать лет прошли так незаметно для счастливых родителей. То, что Ким была приемной, знали только Роберт и Хелен. Никому и в голову не приходило задаваться таким вопросом. Все документы были надежно спрятаны от глаз дочерей.

Но, к сожалению, различие во внешности всё-таки бросалось в глаза. Особенно это замечала Сабрина. Особенно когда кто-то говорил ей: «Ты так похожа на маму! А Кимберли – папина дочка и похожа на него.»

Но это было не так, ее сестра не была похожа ни на кого, и чем старше становилась Сабрина, тем больше она это замечала. Она не могла с этим мириться. Почему с ними должен жить кто-то еще, кто-то неродной, просто так? Девочка тайно пыталась узнать правду. На почве подозрений отношения между сестрами стали портиться. Кимберли искренне не понимала, в чем дело, и очень переживала по поводу раздражения Сабрины.

Роберт же и Хелен боялись этого больше всего, для них не было различий: обе девочки были их родными малышками, пусть уже и взрослыми. Но всё равно опасались поведения Сабрины и невольно ждали, когда произойдет этот взрыв.

– Папа, я возьму твою машину? Сегодня ярмарка за городом, – сообщила за семейным завтраком Кимберли.

– Нет, машину беру я, мы с друзьями сейчас едем на пляж, – резко оборвала сестру Сабрина.

– Но ты брала ее всю неделю, может уступишь мне сегодня?

Сабрина грозно посмотрела на девушку, сидящую напротив.

– Тем более, кто возьмет машину, – я спрашивала отца, почему ты решаешь? – добавила Ким.

– Так, девочки, успокойтесь, у меня для вас хорошие новости. На следующей неделе мы едем в салон за новым «Мини Купером», а пока пусть Ким возьмет машину, – попытался прервать их спор глава семьи.

Сабрина вдруг вскочила с места, у нее снова началась необоснованная, как считали последнее время родители, вспышка гнева на сестру. Но на этот раз всё было куда серьезней.

– Что? – вскрикнула Сабрина, – почему «Мини Купер»? Почему мы покупаем машину, которую хочет эта девица? Почему ты вообще покупаешь тачку чужому человеку?

Повисло неловкое молчание. Роберт перестал жевать бекон, Хелен медленно опустила вилку на тарелку, но звон всё равно получился громче в этой тишине. Ким смотрела на сестру непонимающим взглядом.

– Что вылупилась? Ты не ослышалась, приемыш!

– Но…

– Ты мне не сестра! И никогда ею не была! Мне надоело делить вещи, семью и жизнь с чужим мне человеком!

– Сабрина, замолчи сейчас же! – вступился отец, но ее было не остановить.

– Ну уж нет! Спроси у матери, которая так хорошо прячет документы из приюта в коробке, обложенной ее трусами!

– Сабрина! – не выдержала раскрасневшаяся мать.

– Да лучше бы тебя вообще не было в моей жизни! Зачем ты нужна? – этот вопрос повис в воздухе после того, как Сабрина выскочила из-за стола, схватила ключи от отцовской машины и выбежала на улицу, хлопнув дверью.

Завтрак был закончен. Как и счастливая жизнь семьи Фишеров.

Через два часа Роберту Фишеру позвонили из полиции. Еще через десять минут поступил звонок из госпиталя Святой Марии.

Будучи в состоянии слепой злобы, Сабрина вылетела на перекресток, не заметив, что светофор горел красным. Сильный удар пришелся в левый бок, машина с девушкой перевернулась два раза и вылетела с дороги, показав свои железные «внутренности». Травмы были очень серьезными. Дочь Фишеров, плоть от их плоти, была в коме, и ей требовалась срочная трансплантация почки…

Сабрина очнулась спустя несколько дней, и первое, что она увидела, были заплаканные, с большими темными кругами глаза матери и уставшее лицо отца, которое как-то резко состарилось. В углу примостилась медсестра, пристально следя за действиями родителей, которым нельзя было сообщать неокрепшей девочке страшные новости.

Когда Ким узнала о случившемся, она добровольно решила стать донором почки для Сабрины. К тому же, по всем параметрам она подходила. Но операция не была успешной. Кимберли скончалась, помогая сестре. Это было настоящим ударом для Роберта и Хелен. Они молились днем и ночью, чтобы Бог не забрал у них вторую дочь.

Теплым сентябрьским днем Сабрина стояла на зеленой лужайке, где среди травы белели камни с именами и цифрами. Она приходила в эту обитель безмолвия и покоя одна каждую неделю и долго плакала над надгробием: «Кимберли Анна-Хелен Фишер. 23.Х.1999 – 17.VIII.2016. Любимая дочь и сестра».

– Прости меня, родная, – рыдая, шептала Сабрина.

А в ответ была тишина.

На пороге

Анна Матвиенко

@arys_pole

Мне уже несколько дней было неуютно. Мне казалось, что мой мир словно сжимался, ощущение незыблемости и безопасности исчезло. Я старался успокоить себя, собраться и не паниковать, но однажды мои предчувствия стали реальностью, окунув меня в бездну страха.

Я проснулся оттого, что все вокруг пришло в движение. Упругие стены окружавшей меня капсулы словно утратили свою надежность, они вибрировали и колебались, как будто извне на них действовали неведомые силы. Сначала меня охватила паника, но усилием воли я заставил себя собраться. У меня не было инструкции, как поступать в таких ситуациях, и я решил положиться на своё чувство самосохранения – до сих пор оно меня ни разу не подводило.

Я понимал, что должен быть какой-то выход. Немного повертевшись, я нащупал среди надвигающихся стен лазейку. Моя капсула сжималась всё интенсивнее, и я решился покинуть своё убежище.

Неторопливо и основательно я изучал обнаруженный путь для побега, когда внезапно стены вздрогнули значительно сильнее и лаз распахнулся, выбрасывая содержимое. Всё, что окружало меня, всё, чем я дышал, устремилось прочь, увлекая меня за собой. Стены капсулы тут же сомкнулись, сжав мое тело. Я лежал головой к выходу, уперевшись в гладкие упругие края. Боль и страх охватили меня: мне нужно выбраться во что бы то ни стало! Я хочу жить!

Новая волна придавила мое тело, и я, собравшись с силами, бросил своё тело вперёд. Удивительно, но ворота поддались, пропуская меня. Я чувствовал, что сжимающаяся за мной капсула даже помогает мне. Я приободрился и поспешно стал продвигаться через узкий лаз. Голова, плечи – только вперёд.

Внезапно я почувствовал, как мою шею что-то сдавило, я не мог дышать, паника охватила меня. Дёрнувшись вперёд, я понял, что застрял. Жгут, обвивший мою шею, душил меня, а я не мог пошевелить застрявшими руками. Боль усиливалась, меня охватил ужас, но я не мог даже закричать. Сама капсула, помогавшая мне покинуть убежище, тоже замерла, словно в нерешительности, зажав мои ноги. Мое тело сдавило со всех сторон, горло обжигал обвившийся жгут, в глазах начало темнеть, сердце бешено колотилось, сбиваясь с ритма. Я готов был потерять сознание.

Внезапно стены капсулы опять пришли в движение. Собрав последние силы, я толкнулся ногами, жгут на шее затянулся сильнее, но на краю сознания, сквозь боль и страх, я почувствовал, как меня схватили за плечи и потянули вперёд. Резко развернув мое обмякшее тело, мою шею освободили от жгута. Боль отступила и, вздохнув, я услышал: «У вас мальчик, 3600».

Найдите доктора Миллера

Джессика Рэббит

@rabbit_with_a_pen

Умбо, мой умственно отсталый брат-близнец, радуется и лупит по столу ладонью, видя моё приближение. Я ставлю поднос на клеенчатую скатерть, повязываю ему на шею чистый слюнявчик и подкатываю кресло ближе к столу, чтоб как можно меньше еды попало на колени и пол.

Поганая жизнь у моего брата: умственная отсталость и ДЦП. Он не ходит, почти не говорит, но ложку направляет в рот практически без промахов. Сегодня я свободен, поэтому на обед домашняя лазанья. Не такая, как готовила в детстве Ба, но для нас с Умберто в самый раз.

Раньше я думал, что одна из болезней брата предназначалась мне, но потом понял, что тогда бы мы оба медленно умирали в каком-нибудь государственном доме инвалидов, рассматривая стену и пуская слюну.

Меня, кстати, зовут Джон. Умберто называла мать, а мне досталось от щедрот небогатой фантазии отца. Ба тогда покрутила пальцем у виска, но на том и дело кончилось – все принялись сражаться за здоровье Умбо. Отец недолго пробыл на этой дистанции для борцов в супертяжелом весе, и в гонке остались только мама и Ба.

Я рано почувствовал себя лишним, неуместно здоровым в доме, где болезни брата были возведены на пьедестал. На меня постоянно шикали и выводили из комнаты, где лежал брат, если я набирался смелости туда заглянуть. Но позже мама и Ба смекнули, что Умбо может пережить их обеих и единственный, кто о нём позаботится, это я.

Не подумайте, я люблю Умбо и делаю всё, чтобы скрасить его существование. Как только я научился читать, брат стал моим единственным благодарным слушателем. Я читал ему на разные голоса, ставил сценки, изображал пиратов, разбойников, королей и даже принцесс. Вряд ли он что-то понимал, зато я понял, что хочу стать актёром. Но мама даже слушать не хотела об этом.

«Поступай на врача, милый! – говорила она. – Умберто нужен уход. Кто будет с ним после моей смерти?»

Я смалодушничал и сделал так, как сказала мама. Теперь я доктор Джон Беннард, по совместительству премиальная сиделка для брата. Надеюсь, там, на небе, мама и Ба всё-таки узнали, что я окончил университет.

Я завидую Умбо. Он всё время счастлив, всем доволен и обожает поесть. А мне в кусок в горло не лезет, хочется лечь в тёмный угол и покрываться там пылью. Но нужно переделать ещё кучу дел, пока я не уеду из этого дома надолго, может быть, насовсем.

Последний год выдался тяжёлым, я уставал как собака, давление скакало, болела голова, раз даже упал в обморок, хорошо, что никто не видел. Тогда я списал всё на усталость: работа, Умбо, магазины, уборка, готовка, всё на мне. Но когда в тридцать пять я обзавёлся одышкой, я заподозрил, что и мой организм решил дать сбой. В пятницу утром я пошёл в кардиологию, надеясь получить таблетки от давления или что-то типа того.

Вечером я вышел оттуда с мыслью, что Умбо весь день скучал и нужно будет взять для него в прокате новых мультфильмов. Думать об этом было куда приятнее, чем знать, что внутри наливается чернотой мезотелиома. Проще говоря, злокачественная опухоль сердца. В любой момент может рвануть.

В солнечное субботнее утро, когда Умбо позавтракал и смотрел «Шрека», я как обычно подбирал с пола упавшие крошки и думал, куда, а главное, на какие шиши пристроить брата, когда я умру.

Мысль позвонить отцу я отмёл сразу. Во-первых, я не видел его с того момента, как нам исполнился год, во-вторых, я понятия не имел, где он сейчас. Взять в больнице лишние смены не получится, всё уйдёт на оплату дополнительной сиделки для Умбо. Продавать нечего, накоплений нет, выхода тоже. Неделю я находился в прострации, на работе думал о брате, дома о работе, и ничего придумать не мог.

Однажды, когда я сидел на полу ординаторской, пытаясь усмирить тахикардию, мне позвонил заведующий онкологией и попросил зайти.

– Садись, Джон, – указал он на диван для посетителей. – Я знаю о твоей ситуации. К сожалению, вылечить мезотелиому нельзя, но я могу предложить тебе работу.

– Я ничего не смыслю в онкологии, доктор Миллер! – Я даже не думал, что такой именитый доктор знает о моем существовании.

– Твоя задача будет состоять не в лечении рака. Но ты заработаешь достаточно, чтоб обеспечить твоему брату хороший уход, когда… – он сделал паузу. – Если ты не сможешь выздороветь.

– Что я могу сделать?

– Как ты знаешь, – продолжил доктор Миллер, – в моем отделении есть люди, которые никогда не победят рак. Несмотря на терапию, им больно жить. Они страдают каждый день. Согласись, это несправедливо?

– Конечно… – я начал догадываться, к чему он клонит.

– Некоторые не выдерживают и не могут больше этого терпеть. И тогда…

– Но ведь это незаконно?

– А законно с моральной точки зрения позволять человеку испытывать страдания, зная, что ты можешь их прекратить? В восьми штатах это разрешено. Но пока не в нашем.

Я молчал, думая об Умбо. Если бы он мучился от боли, сделал бы я для него то, что предлагает мне делать для других доктор Миллер?

Но Умбо при хорошем уходе может прожить и до пятидесяти. Только денег на него у меня нет, значит, он умрет скрюченным от спастики на продавленном матрасе, в лучшем случае, застеленным клеёнкой.

– Я согласен.

– Отлично. Переводись со следующей недели, – он заходил по кабинету взад и вперёд. – Не бойся, никто не узнает. Будут письменные согласия. В суде это вряд ли поможет, но моральная сторона будет за нами.

Первая пациентка, женщина шестидесяти лет с метастазами во всех органы, вымученно улыбнулась мне, когда поняла, для чего я пришёл. Я тоже улыбнулся, хотя внутри трясся, как лист. Когда я вводил лекарство в систему, у меня дрожали руки.

Скоро всё было кончено. Я вернулся домой, открыл бутылку виски и сидел допоздна, глядя в онлайн-банк на экране смартфона.

«Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла»…

Целых полгода я нарушал клятву Гиппократа. Мой банковский счёт рос вместе с опухолью, страх за брата уменьшался пропорционально количеству полученных денег. Доктор Миллер нашёл отличный дом ухода и обещал лично навещать Умберто после моей смерти.

Всё шло нормально, пока дочь одного старика с карциномой, воспользовавшегося нашей услугой, не потребовала поднять все документы по её отцу и не связалась со своим адвокатом.

Утром я попытался перевести деньги дому ухода, но счёт был заблокирован. Дозвониться до Миллера не удалось.

В дверь постучали:

– Это полиция, откройте!

Я обнял Умбо, который подвывал песенке Гринча, и подошёл к двери.

Расследование шло медленно – доктор Миллер умел заметать следы. Он вышел под залог и скрылся. У меня денег не было, я сидел под стражей и проклинал день, когда вошёл к Миллеру в кабинет. В моей жизни ничего не осталось, кроме отчаяния, ненависти и рака.

Всё, о чем я просил назначенного судом адвоката – позаботиться об Умберто. Он уверял меня, что с ним всё хорошо. Через некоторое время из социальной службы пришло письмо с соболезнованиями.

Прости, Умбо…

Потом были слушания, скандирующие под окнами толпы, призывающие меня казнить, письма от незнакомцев с угрозами или словами поддержки, камера, приступ, тюремный госпиталь, белый потолок и писк кардиомонитора.

Теперь я сам был бы рад видеть доктора Миллера с его «уколом покоя», но его так и не нашли.

Нам чужого не надо

Анастасия Ворончихина

@fairy_petelka

Маленький Данилка девяти лет от роду воспитывался в детском доме. Его маму сбил насмерть пьяный водитель на крутом внедорожнике. Отец служил в горячей точке и, по словам матери, подорвался на фугасе. Второй Новый год Данилка мечтал о подарке от Деда Мороза: настоящем военном танке. И второй праздник подряд получал только кулёчек со сладостями от благотворительного фонда «В помощь детям». ⠀

Однажды Данилка и еще пара мальчишек нашли на небольшой свалке около детского дома сломанные игрушки. Петька схватил потертый пистолет без курка. А Данилка увидел настоящее сокровище – сломанный военный тягач с опускающимся бортом для перевозки другой «боевой техники», к которому была приклеена наклейка с непонятными буквами.

У тягача было только два колеса, отсутствовала дверь со стороны водителя. Зато вторая дверка машины отлично открывалась, и корпус сохранился почти в целости. Лишь несколько сколов пластика, которые образовались, скорее всего, из-за падения машины.

Сначала Данилка играл со своей находкой так, как она была, сломанной. Но вскоре на него обратил внимание Михалыч, сторож детского дома. Он наблюдал со стороны за мальчишкой и так сердце сжималось, когда Данилкин тягач на двух колесах шкрябал по деревянному облупленному полу игровой комнаты, изображая боевую мощь. Михалыч во что бы то ни стало решил помочь пареньку и отремонтировать игрушку. ⠀

В своей подсобке он снял колеса со сломанного игрушечного транспортера, подобрал несколько дверок, которые могли бы подойти тягачу. Взял инструмент, краску и подошел к Данилке, когда тот в очередной раз самозабвенно «перевозил» на тягаче небольшие книжки и машинки. ⠀

– Ну-ка, дай, – Михалыч взял в руки игрушку, покрутил ее деловито туда-сюда. – Пошли за мной! ⠀

Данилка послушно встал и побрел за сторожем. ⠀

– Будем чинить! ⠀

– А это возможно? – с надеждой спросил Данилка Михалыча. ⠀

– Понятное дело, – ответил тот, и они принялись ремонтировать технику. ⠀

Что-то подпилили, что-то пошкурили и подкрасили. Заменили все колеса и отреставрировали дверцы, которые теперь открывались, как по маслу. Данилка старательно закручивал порученные ему гайки и тихо радовался. Наконец, ремонт был завершен. Мальчишка с нескрываемым восторгом смотрел на любимый тягач. Машина выглядела почти как новенькая.

⠀

К сожалению, детдомовское счастье продлилось недолго. Однажды территорию детского дома красили и белили, и подопечных отпустили гулять в соседний двор. Сироты играли на одной площадке с другими детьми. Данилка как всегда не отпускал из рук свой военный трофей.

Когда игра была в самом разгаре, его остановил незнакомый мальчишка и заявил, что это его тягач. Он привел доказательства: царапины на корпусе, наклейка на борту «Let's dо fight» и что-то еще. Данилка его не слушал. Сказал, что это неправда, что они со сторожем Михалычем его сами чинили и красили, а если не верит, пусть приходит в детский дом, сторож подтвердит. Данилка смело назвал наглому мальчишке адрес.

Вечером того же дня незнакомый мальчик пришел вместе со своим отцом к заведующей детдома. Та выслушала аргументы ребенка, его родителя, затем Михалыча и сказала Данилу: ⠀

– Этот тягач придется вернуть! ⠀

– Как же так? Это же несправедливо! – возмутился Данилка, и слезы выступили у него на глазах.

Через несколько минут мальчик сидел в подсобке у Михалыча. ⠀

– Ничего не поделаешь, он его хозяин! Только снимем то, что мы поменяли и поставили, и вернем. ⠀

Через некоторое время Данилка вручил мужику тот самый тягач на двух колесах и со сломанной дверкой, который нашел на свалке и сказал: ⠀

– Нам чужого не надо! Забирайте!

Мужик хотел было что-то сказать, но, посмотрев на сторожа и заведующую, стоящих за спиной Данилки, вздохнул, взял «тягач», и они с сыном ушли. На следующий день Данилка снова нашел на свалке тот же сломанный тягач, но не стал его брать. Он хорошо запомнил слова сторожа и заведующей о том, что чужого брать не надо.

Прошло полгода. Близился новогодний вечер. Детский дом за это время нашел мецената в лице депутата городского законодательного собрания, поэтому кроме сладких подарков дети получили игрушки. Данилка в руках держал новенький военный тягач с вертолетом на борту. Мальчик был счастлив. Михалыч, наблюдая за ним в сторонке, часто моргал, смахивая влагу с ресниц.

Нити

Heso

@daria_key_00.11.

Во все стороны тянутся нити. Каждая нить – судьба, каждая нить – человек.

Нити лежат на ладонях, оплетая пальцы, как паутина, шелестят подобно струнам арфы, рождая невероятно красивую мелодию жизни. Те, кто ходит там внизу, даже не подозревают, что к их сердцу через родничок тянется красная дорожка судьбы. И даже мысли не возникает в их головах, что эти нити кто-то держит.

А он перебирает их, любуется миллионами оттенков алого, бордового и многих иных тонов красного, высматривает прозрачные или совсем тонкие, что вот-вот порвутся, растворяясь в воздухе вместе с последним вздохом человека. Такие нити следует подлечить, накручивая на них шерсть новых событий. Но их много, а он один, а потому не всегда успевает прийти на помощь.

Порой нить рвётся, сразу тая у него в руках. В такие моменты он поджимает губы, все ещё не веря, что достоин вести судьбы людей этого города. Сердце болезненно сжимается. Он знает, что мог успеть. Он знает, что собственными руками выбрал спасение другой души. Ощущает, как тяжелеют и темнеют от горя связанные с этой нитью судьбы. Каждая порванная нить оседает чувством вины в его душе. Как у каждого врача есть свое личное кладбище, так и у него оно все растёт, давит безжалостно на плечи.