Тайны Среди Сосен

Лиза слушала, сначала с улыбкой, потом все с более серьезным выражением лица. Он был так убедителен! Говорил не как сумасшедший, а как настоящий исследователь-краевед.

– Ты это… серьезно? – наконец выдохнула она.

– Абсолютно! – Самсон хлопнул себя по колену. – Я все это изучаю. Все находки, доказательства, теории – у меня в досье. Вот, – он похлопал по крышке своего ноутбука. – Файл надежно запаролен. Хакеры не возьмут. Даже лицом моим его не разблокировать, сканер не распознает. Шутка! – он засмеялся своей странной шутке

, который прозвучал как-то уж слишком плоско и неестественно.

Лиза лишь покачала головой, беззлобно фыркнув. Парень, безусловно, был странным. Явно не в себе. Но… черт возьми, стало интересно! Что за бред он мог там понаписывать?

– Ладно, хватит страшилок, – вмешалась Лера. Ее глаза блестели возбужденно. – Давайте лучше повеселимся. У меня есть кое-что для настроения.

Она подошла к старому комоду и вытащила оттуда небольшую шкатулку. Внутри, на черном бархате, лежало несколько скрученных в трубочку бумажек и маленький прозрачный пакетик с белым, мелким порошком.

Лиза замерла. Кровь отхлынула от лица. Все встало на свои места. Странная энергия Леры, ее порывистость, блестящие глаза. Гениальные, безумные картины. И вся эта болтовня Самсона о призраках и оборотнях… Это же были галлюцинации! Продукт больного воображения под действием дряни.

– Вот, – Лера протянула пакетик Димасу. – Новый, говорят, крутой. – Затем она повернулась к Лизе с той самой уверенной, но странной улыбкой. – Лиза, проходи настоящий посвящение в нашу тусовку. С этим… голоса вообще космос будут вытворять.

Димас взял пакетик и посмотрел на Лизу. В его глазах было смутное ожидание, смесь азарта и желания разделить с ней этот опыт.

В тот миг в голове у Лизы все сложилось в единую, ужасающую картину. Сон. Голос. Предупреждение. «Никогда не принимай белые порошки. Никакие. От кого бы они ни были».

Это не было про сахар.

Это было про это.

Она отшатнулась, как от ужа.

– Нет.

– Да ладно, не бойся, – Димас сделал шаг к ней.

– Я сказала НЕТ! – ее голос прозвучал громко и резко, полным отвращения и разочарования. Она смотрела на него, на его красивое лицо, и видела теперь не талантливого музыканта, а всего лишь наркомана. – Я думала, вы… творческие. А вы просто… зависимые.

Она видела, как глаза Димаса потухли, как на лице Леры появилась гримаса злости и обиды. Самсон смотрел на нее с каким-то нечитаемым, аналитическим интересом, а Олег наконец оторвался от ноутбука, уставившись на нее круглыми глазами.

Не сказав больше ни слова, Лиза развернулась и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.

На улице начался мелкий, противный дождь. Он бил ей в лицое, смешиваясь с горячими, злыми слезами. Какой же она была дурой! Как могла повестись на эту красивую обертку? Она шла, не разбирая дороги, кусая губы от обиды и досады.

И тут она услышала его. Тихое, жалобное «мяу». Из-под куста сирени на нее смотрели два огромных, испуганных зеленых глаза. Маленький, промокший до кошачьей кожи черный котенок дрожал от холода.

Сердце Лизы сжалось. Ее большое, глупое, отзывчивое сердце, которое всегда вело ее в неприятности. Она забыла про злость, про дождь, про все на свете. Она осторожно протянула руку. Котенок сначала отпрянул, потом, доверчиво ткнулся мокрой мордочкой в ее ладонь.

И тут ее осенило. Сон. Невероятно милый котик. И голос: «Назови его Бусинкой».

Это не было бредом. Это было… руководство к действию. Предупреждение уберегло ее от одной беды, а теперь… теперь оно давало ей друга.

Она бережно подобрала дрожащий комочек, прижала к груди под курткой. Он был таким маленьким, таким беззащитным.

– Все хорошо, – прошептала она, ощущая его крошечное сердечко, стучащее в такт ее собственному. – Я тебя не брошу.

Она шла домой, уже не обращая внимания на дождь. Внутри нее бушевала буря – отвращение к той компании, страх за свое будущее, горечь разочарования. Но на самом дне, под всеми этими чувствами, зарождалась крошечная, но твердая уверенность. Ее сны… ее странные сны были чем-то реальным. Ее оберегали. Не ангел-хранитель с белыми крыльями, а кто-то другой. Тот одноглазый незнакомец. Моргунус.

Подходя к дому, она заглянула в глаза котенку, который уже перестал дрожать и с любопытством выглядывал из-за куртки.

– Я назову тебя Бусинкой, – сказала Лиза, и на ее лице появилась первая за этот день настоящая, теплая улыбка.

Глава 4

Лиза шла под моросящим дождем, прижимая к груди маленький, согретый ее теплом комочек. Котенок, названный Бусинкой, уже перестал дрожать и издавал тихое, утробное мурлыкание, словно миниатюрный двигатель. Этот звук, казалось, был единственной реальной и честной вещью в этом странном, перевернутом дне. Он успокаивал бурю внутри нее – отвращение от предложенного порошка, горькое разочарование в Димасе, чьи глаза вдруг стали пустыми и чужими, и досаду на саму себя за то, что повелась на красивую обертку.

Она уже почти дошла до бабушкиного дома, погруженная в свои мысли, как вдруг ее взгляд упал на окна третьего этажа. Они горели неестественно ярким, почти праздничным светом. В серых сумерках дождливого вечера окна квартиры Данаиды выделялись как прожектора. Лиза нахмурилась. Бабушка обычно экономила свет, предпочитая приглушенный свет настольной лампы или торшера. Да и ложилась она рано, особенно жалуясь в последнее время на усталость и боли.

Тревога, притупленная после встречи с котенком, снова зашевелилась в груди. Лиза ускорила шаг, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Она вбежала в подъезд, пахнущий влажным бетоном и старой капустой, и, не задерживаясь, поднялась на третий этаж.

Еще не доходя до двери, она услышала приглушенный гул голосов. И запах. Он ударил в ноздри, едкий и густой, – коктейль из дешевого табака, перегара, пота и чего-то еще, сладковато-приторного, напоминающего о несвежих цветах. За дверью явно было много людей.

Сердце ее упало. Бабушка? Шумная компания? Это было так несообразно с образом утонченной, ценившей уединение Данаиды, что Лиза на мгновение замерла в нерешительности, прижимая к себе Бусинку, которая настороженно притихла.

Она вставила ключ в замок, и дверь сама отворилась изнутри, будто ее поджидали. Волна шума, смеха и того густого запаха накатила на нее, едва не сбив с ног.

Картина, открывшаяся ей, была сюрреалистичной. Гостиная, обычно стерильная и упорядоченная, напоминала притон после ночной гулянки. Воздух был сизым от дыма, который клубился под потолком, сливаясь с тенями. За большим столом, заставленным бутылками, рюмками и тарелками с закусками, сидело человек десять-двенадцать. Все – пожилые, лет семидесяти-восьмидесяти. Бабушки в стоптанных тапочках и растянутых кофтах, дедушки в жилетках и с портретно-суровыми лицами.

Но это была не милая картина деревенских посиделок. Атмосфера была напряженной, азартной. Они не просто сидели и болтали. Они играли. Посреди стола была развернута карта «Монополии». Но вместо пестрых бумажных денег по клеткам были разбросаны настоящие, смятые пятисотрублевые и тысячерублевые купюры. В центре стола лежала внушительная стопка денег – банк. Лиза замерла, наблюдая, как одна из бабулек, с лицом, испещренным морщинами, как старым картой, с хищной ухмылкой протянула костлявую руку и забрала себе пачку купюр, сброшенную проигравшим дедом.

Игра шла в почти зловещей тишине, нарушаемой лишь скрипом стульев, звоном рюмок, хриплым смешком и редкими, отрывистыми фразами: «Твоя деревня Глазово теперь моя, Петрович, выкладывай!», «Не тяни, Ивановна, ставь или сходишь!». Совсем не играла музыка. Не было слышно ни привычного для таких посиделок хриплого радио, ни блатной лирики из колонки телефона. Только тихий, жадный азарт и звон денег.

И в центре этого странного сборища, восседая в своем кресле, как королева на троне, сидела Данаида. Вернее, то, что выдавало себя за нее. Она держала в руках не рюмку, а большую кружку с темной жидкостью.Ее лицо было оживлено, глаза блестели тем самым незнакомым, чужим блеском. Она что-то говорила своей соседке, и та заливалась тем самым громким, истеричным смехом, который так резал Лизин слух.

Лиза стояла на пороге, не в силах пошевелиться. Бусинка жалобно мяукнул у нее под курткой, напоминая о себе. Это мяуканье, такое живое и беззащитное, словно вернуло ей дар речи. Вся обида, злость и разочарование этого дня нашли себе выход.

– Бабушка! – ее голос прозвучал хрипло и громко, перекрывая гул голосов. Все замерли и повернулись к ней. Десяток пар старческих, мутных или наоборот, неприлично блестящих глаз уставились на нее с немым вопросом. – Что это такое?! Что здесь происходит?!

Данаида медленно, с преувеличенным спокойствием повернула к ней голову. На ее лице играла широкая, неестественная улыбка.

– Внученька! Вернулась! Иди к нам, познакомься с моими друзьями…

– Какие друзья?! – взорвалась Лиза, делая шаг вперед. Она не обращала внимания на пристальные взгляды. – Это что за притон у нас в квартире? Ты куришь теперь? В карты на деньги играешь? И пахнет тут… как в прокуренном баре! Мама права… я не понимаю, что с тобой случилось!

Она ждала вспышки гнева, оправданий, чего угодно. Но не этого. Выражение лица «бабушки» стало вдруг ледяным, хотя улыбка не спала. В ее глазах промелькнуло что-то холодное, расчетливое, совсем не человеческое.

– Лиза, дорогая, ты вся на нервах, – голос ее стал неестественно мягким, сиропно-заботливым, и от этого стало еще страшнее. – Тебе нельзя так волноваться. Иди, умойся, я сейчас приду, налью тебе чайку, и все обсудим. Бабушкам тоже иногда нужно отдыхать, ты не думала об этом?

Она поднялась и плавно, с какой-то змеиной грацией, направилась к Лизе, обходя стол с гостями, которые снова погрузились в свою мрачную игру, словно ничего не произошло. Лиза, оглушенная этой реакцией, позволила отвести себя на кухню.

На кухне, к счастью, никого не было. Данаида суетилась у плиты, ставя чайник. Лиза сидела за столом, все еще дрожа от возмущения. Бусинка, почуяв неладное, забился в дальний угол комнаты под стул.

– Вот, попей, успокойся, – «бабушка» поставила перед ней большую кружку с ароматным травяным чаем. Пахло мятой, липой и чем-то еще, едва уловимо горьковатым. – Я понимаю, ты устала с дороги, переживаешь. Все наладится.

Лиза, почти на автомате, сделала глоток. Чай был обжигающе горячим и на вкус… странным. Слишком сладким, с неприятным химическим послевкусием, которое не перебивали даже травы. Она поморщилась.

– Что это?

– Успокоительный сбор, дорогая. Очень полезный для нервов. Пей, пей.

Лиза, нехотя, сделала еще несколько глотков. Она хотела было снова начать выяснять отношения, но вдруг почувствовала, как по телу разливается тяжелая, ватная волна. Мысли стали путаться, густыми и тягучими, как патока. Свет на кухне поплыл перед глазами, расплываясь в желтоватые пятна. Голос «бабушки» звучал где-то очень далеко, как из-под толстого слоя воды:

– …вот и хорошо, иди приляг, отдохни… все наладится…

Сильные руки подхватили ее под мышки и повели по коридору. Лиза почти не чувствовала своих ног. Последнее, что она смутно помнила, – как она едва доплелась до своей кровати, как на нее накатило одеяло, и как мир провалился в густую, беспросветную, мгновенную тьму.

Глава 5

Тьма, в которую провалилась Лиза, была абсолютной, бездонной и безвременной. Она не была ни сном, ни бодрствованием. Это было небытие, химически индуцированная кома, в которую ее погрузил тот странный, горьковатый чай. Ее тело, измученное стрессом и токсинами, отключилось, отказавшись от борьбы.

Но где-то на самой грани этого забытья, в его глубинных, подкорковых слоях, начал проступать свет. Сначала это была едва заметная точка, как одинокая звезда в черной космической пустоте. Затем точка размылась, превратившись в сияющий, миндалевидный овал. Овал открылся, и из него выглянул единственный, огромный, пронзительно-желтый глаз.

Мгла отступила. Лиза оказалась в том же поле, что и в прошлый раз, но теперь оно было залито не звездным светом, а тусклым, лунным сиянием. И он был здесь. Моргунус. Его плащ цвета запекшейся крови казался черным в этом свете, а массивная фигура отбрасывала длинную, искаженную тень.

Он смотрел на нее с бездонной печалью.

«Ты слишком доверчива, дитя. Слишком ищешь доброту там, где его нет. Твой инстинкт пытался тебе сказать правду, а ты заглушила его разумом».

Лиза хотела что-то сказать, возразить, но не могла пошевелить ни одним мускулом. Она могла только слушать и чувствовать леденящий ужас, медленно поднимающийся по спине.

«То существо, что выдает себя за Данаиду Ивановну… Оно не твоя бабушка. Оно – пришелец. Чуждое создание с далеких звезд, чья цель – изучать, втираться в доверие, а потом… забрать все, что представляет ценность. Знания. Опыт. Души, возможно».

Информация обрушилась на нее каменной лавиной. Это было слишком нелепо, слишком безумно, чтобы быть правдой. Инопланетяне? В образе бабушки? Ее мозг отчаянно сопротивлялся, цепляясь за логику. Но воспоминания вставали перед ней яркими, неоспоримыми картинками: неестественное поведение, странный запах, игра в «Монополию» на настоящие деньги, тот чай… Этот мерзкий чай.

«Оно зовется Штиффи. И оно опасно. Но у него есть слабости. Правила, которым оно вынуждено следовать». Голос Моргунуса звучал как скрежет камня по камню, древний и полный авторитета.

«Я… был кем-то другим. Много эпох назад. Я пытался изменить свою природу, восстать против Легиона. Мне это не удалось. Теперь я – дух. Смотритель. Наказанный вечно бдеть, но редко иметь возможность действовать. Я могу являться во сны. Вселяться в тех, кто открыт для моего голоса. Но не в них. Не в пришельцев».

Он сделал паузу, и его единственный глаз будто бы увидел всю ее жизнь, все ее страхи и сомнения.

«Тебе нужно вернуться к тем молодым людям. К Лере и Димасу».

Лиза мысленно закричала протестом. Нет! Ни за что! Они предлагали ей наркотики!

«Слушай! – его мысленный голос прозвучал повелительно, заставляя ее внутренне сжаться. – Они заблудшие, а не злые. Их разум затуманен ядом, но их души, их талант… они могут быть ключом. Когда они предложат тебе спеть с ними – соглашайся. Пение… оно имеет силу в этом месте. Силу, которую они интуитивно чувствуют, но не понимают, и потому глушат химией. Твой голос, чистый, незамутненный, может стать тем самым якорем, что вернет их к реальности. И он может… открыть двери. Показать то, что скрыто».

Лизе было непонятно. Зачем? Ради чего? Но в голосе Моргунуса была такая непререкаемая уверенность, такая глубинная, древняя правда, что она, скрепя сердце, мысленно кивнула. Она все еще не доверяла ему полностью – слишком уж фантастичным все казалось. Но он уже один раз спас ее от страшной ошибки. И сейчас, в этом беспомощном состоянии, у нее не было иного выбора, кроме как положиться на него.

«Запомни: никаких измененных состояний. Ни капли, ни грамма. Твой разум должен быть чистым. Это твоя защита и твое оружие. Теперь просыпайся».

Он растворился, и его глаз погас, как последняя свеча. Лиза с грохотом рухнула обратно в свое тело.

Сознание вернулось к ней медленно и мучительно. Первым ощущением была чудовищная, свинцовая тяжесть во всех конечностях. Голова раскалывалась, словно по ней били молотком. Во рту был мерзкий, горько-металлический привкус, а горло пересохло так, что больно было сглотнуть. Она лежала, не двигаясь, прислушиваясь к себе. Она проспала? Час? Ночь?

Слабый, жалобный, настойчивый звук пробился сквозь гул в ее ушах. «Мяу… мяу… мяу…»

Бусинка. Котенок.

Лиза с тихим стоном заставила себя приподняться на локте. Комната плавала перед глазами. Она сфокусировала взгляд на источнике звука. Маленький черный комочек сидел посреди комнаты на ковре и смотрел на нее умоляющими глазами. А рядом… рядом лежала аккуратная, но совершенно однозначная по своему содержанию кучка. И от нее исходил соответствующий аромат.

Лиза простонала уже от отчаяния. Она с трудом спустила ноги с кровати, и ее взгляд упал на шторы. Одна из них была частично сорвана с карниза и украшена несколькими аккуратными, но заметными дырочками-прорезями от острых коготков.

«Содержать котенка будет непросто, – промелькнула у нее первая, еще затуманенная мысль. – И главное… чтобы бабушка его не сварила».

Мысль о «бабушке» заставила ее вздрогнуть и моментально протрезветь. Воспоминания о вчерашнем вечере, о странной игре, о чае… и сон. Яркий, четкий, невероятный сон.

Она медленно, как глубоко пожилая женщина, поднялась с кровати и на цыпочках, стараясь не шуметь, подошла к двери. Она приоткрыла ее на миллиметр.

В квартире царил хаос. Полнейший и абсолютный. В гостиной валялись пустые бутылки, на столе среди крошек и пятен – остывшая сковорода с засохшей яичницей. Пепельница была переполнена окурками. Ковер лежал криво, а один из стульев был опрокинут. Это был не творческий беспорядок, а бардак, ленивый и откровенно грязный. Так не жила ее бабушка. Никогда. Ее бабушка, настоящая Данаида, могла рисовать сутки напролет, но ее дом всегда сиял чистотой и порядком. Здесь же пахло вчерашним застольем, немытой посудой и тем самым чужим, химическим запахом.

В ее сознании всплыла очаровательная, грубоватая одноглазая мордашка Моргунуса и его слова: «Данаида – не та, за кого себя выдает».

Теперь это было не смутное подозрение, не тревожный сон. Это было доказательство. Осязаемое, воняющее и лежащее в беспорядке по всей квартире. Внутренне она уже не сомневалась. Она знала. И это знание было леденящим.

Значит, все остальное тоже могло быть правдой. Инопланетяне. Духи. И… необходимость вернуться к тем, кто чуть не подсадил ее на наркотики.

С тяжелым вздохом она вернулась к кровати и стала искать телефон. Он валялся на полу, у самой сумки. Экран был усеян десятками уведомлений. Она включила его. Тридцать три пропущенных вызова. Больше всего от Леры и Димаса. Было несколько от незнакомого номера (возможно, Самсон или Олег) и даже одно от мамы, которое она тут же проигнорировала.

Она смотрела на эти цифры. Тридцать три. Число-символ. Число-предупреждение. Они пытались до нее дозвониться. Извиниться? Объясниться? Заманить обратно?

И тут она вспомнила. Вспомнила слова Самсона, произнесенные с той странной, нечеловеческой уверенностью. О призраке у колодца. О духах на кладбище, которые проявляются под пение. Моргунус велел ей петь с ними. Что, если это не просто метафора? Что, если у этого безумства есть реальная, мистическая подоплека?

Сердце ее заколотилось уже по-другому – не от страха, а от азарта первооткрывателя. Если существует всевидящий дух, почему не может существовать и тайн Сосновска? Это была та еще загадка, и она, Лиза, оказалась в самом ее центре.

Она набрала номер Леры. Трубку взяли почти сразу.

– Лиза? – голос Леры звучал натянуто, в нем слышались и надежда, и вина, и привычная нервозность.

– Я слушаю, – холодно сказала Лиза.

– Лиза, слушай, мы… мы очень виноваты. Мы были идиотами. Это больше не повторится, честно. Димас рвет на себе волосы… Мы просто…

– Все в порядке, – перебила ее Лиза, удивляясь собственному спокойствию. – Забудем. Я… я подумала. Насчет пения.

С другой стороны воцарилась краткая, ошеломленная пауза.

– Правда?

– Правда. Но только на моих условиях. Без всякой… дряни. Никакой. Вообще.

– Конечно! Конечно! Я же сказала! – Лера затараторила, счастливая. – Когда? Где? Можешь сейчас прийти?

– Нет, – твердо сказала Лиза. Ее взгляд упал на замызганный ковер в гостиной, и она почувствовала прилив решимости. – Не у вас. И не днем.

Она сделала паузу, собираясь с духом, чтобы произнести самое безумное предложение в своей жизни.

– Встречаемся сегодня. Ночью. Ровно в одиннадцать.

– Где? – в голосе Леры снова послышалась настороженность.

Лиза закрыла глаза, представляя себе слова Самсона.

– На кладбище. Я хочу проверить то, что говорил Самсон.

Глава 6

Он помнил Млечный Путь. Помнил, как рождались и угасали звезды, как материя кричала от боли, образуя новые миры, и как тихо, словно вздох, уходила в небытие темная материя. Он помнил Войну Эпох, когда Легион Демонов сражался с Небесным Воинством, и река времени была красной от крови ангелов и черной от праха падших. Он был Моргунусом из Легиона, могучим и грозным, и его единственный глаз видел не только настоящее, но и призрачные нити возможных будущих.

Но он увидел нечто иное. Увидел красоту не в разрушении, а в созидании. Не в страдании, а в сострадании. И это стало его ересью. Он восстал. Попытался сложить к ногам Небесного Воинства не головы врагов, а свою собственную, изменившуюся сущность. Его не приняли. Демоны отринули его как предателя. Ангелы – как чудовище, не способное к истинному свету. Его наказали, вырвав силу, но оставив проклятие – Всевидение. Он был прикован к Земле, обречен вечно скитаться в ее астральных слоях, быть вечным зрителем, но редко участником. Его физическая форма была распылена, оставив лишь дух, одетый в алый плащ – насмешку над пролитой когда-то кровью.

Он скитался по миру, наблюдая за человечеством с холодным, отстраненным интересом, словно энтомолог за муравейником. Пока не пришел в Сосновск.

Город был… особенным. Местом сильного тектонического разлома, но не в земной коре, а в самой реальности. Здесь тонкий покров между мирами был подобен старой, истончившейся ткани. Сюда, словно мотыльки на свет, слетались аномалии, призраки, духи. А потом… и другие гости. Издалека. Он почувствовал их присутствие – холодные, расчетливые, чуждые энергии. Инопланетяне. И одна из них взяла облик пожилой женщины. Данаиды Ивановны.

Сначала он наблюдал за Штиффи с привычным презрением. Еще один коллекционер, ворующий знания. Но затем… затем он увидел ее. Настоящую. Ту, чью кровь он отведал. Ту, чью форму и воспоминания он украл.

Она приходила к нему во сне первой. Не он явился ей, а она, силой своего невероятного, ни на что не похожего духа, прорвалась в его астральное убежище.

Ему снилось, что он стоит в бескрайней, черной пустоте. И вдруг в этой пустоте появился мазок цвета. Алый, как его плащ. Затем – ультрамариновый. Охра. Изумрудный. Цвета сплетались, танцевали, образуя картину. Это был портрет. Его портрет. Одноглазый, грубый, печальный. И перед мольбертом стояла она. Художница. Седая, стройная, с руками, испачканными краской, и глазами, в которых светилась вся глубина и смелость человеческой души.

– Простите, что без спроса, – сказала она, и ее голос прозвучал не в ушах, а прямо в его сущности. – Но ваше лицо… оно не выходило у меня из головы. Я видела его в своих снах. Вы – тот самый Сонный Циклоп, наша местная легенда?

Он был ошеломлен. За тысячелетия скитаний никто и никогда не входил в его владения так бесцеремонно и так… ярко.

«Ты… видишь меня?» – пророкотал он, и пустота содрогнулась.

– Ну, не совсем. Скорее, чувствую, – она улыбнулась, смело глядя на него. – И вижу отражение. Вы ведь и есть тот, кто предупреждает людей во сне? Кто нашептывает Анечке-бухгалтерше, чтобы та не садилась за руль пьяной? Кто показал Петровичу, где искать его потерянные очки?

Он не знал, что ответить. Он делал это автоматически, повинуясь остаткам того, что когда-то было совестью. Он и не думал, что кто-то заметит эту закономерность.

Так началось их общение. Ночь за ночью она прорывалась в его мир, принося с собой краски, запахи масляной краски и свежего хлеба, и тепло человеческой жизни. Она рассказывала ему о своем мире. О красоте березовой рощи за городом. О вкусе парного молока. О том, как смешно фыркает ее кот Васька во сне. Она читала ему стихи Цветаевой и пела старинные русские романсы, и ее голос, тихий и нетвердый, был для него прекраснее любой небесной симфонии.

А он… он начал оживать. Он рассказывал ей о звездах, которые видел своими глазами. О танцах галактик и о тишине космоса. Он показывал ей отголоски прошлого Сосновска – призраков древних племен, что жили на этих землях, тень первого деревянного острога. Он делился с ней своим Всевидением, показывая не будущее – его он показывать не смел, – но настоящее других мест: заснеженные вершины Гималаев, жаркие пустыни Сахары, шумные улицы далеких мегаполисов.