Литературный оверлок. Выпуск № 3 / 2018

– Ты-ы-ы бы лучше померла-то! Ты-ы-ы… Почему-у-у не ты-ы-ы?!

Наталья вышла замуж «на троих детей». Старшим был Алёша. Толковый парень, умный и с хитринкой. В школу ходил за пятнадцать километров. Неохота, бывало, идти:

– Давай, тятя, лучше понянчусь с маленькими.

Отправит строгий отец:

– Ступай, Алёша, учиться надо!

Уйдёт, а уже на следующий день явится обратно.

Уроки не учил. В первом классе заставят букварь читать – он книжку откроет и давай декламировать:

– Ма-ма! Ра-ма!

Бойко тараторит, но каждый раз по-разному одно и то же место. На картинку смотрит и сочиняет себе, да складно так! Хохочет папаша:

– У нас Алёша букв ещё не знает, а читает уже хорошо! Молодец!..

Умер Алёша рано – тринадцати лет, от простуды. Поздней осенью, в распуту, возвращался с учёбы. Школа была в селе, за рекой. Снег уже лежал. Холодно, сыро; то примораживало, то оттепель с дождём. День проглядывал хмурый, короткий – с девяти до двух, а в третьем часу небо уже серело, сумерки подкатывали.

Как красиво, весело на реке летом, как ласкова река в солнечный день! Бескрайние золотистые пески и плёсы тают в синей дымке, по берегам ярко пестреют выкошенные луга. Ходят катера, снуют лодки. Над всем этим высокое голубое небо. Щебечут птицы, орут чайки, тёплый ветерок рябит волну…

И как даже не тоскливо – пугающе мрачно смотрит большая северная река поздней осенью. Неоглядное, шире километра, тёмно-свинцовое пространство ледяной воды, полностью забитое рыхлым мелким льдом, плотным мокрым снегом – шугой. Всё это мощно, непрестанно движется, трещит, бурлит, встаёт на дыбы. Над водой низкое серое небо, чёрные тучи, из них то дождь, то снег. И постоянный пронизывающий холодный ветер. Кругом ни души – нечего делать на реке в это время, нечем любоваться.

Река уже стояла, вернее, вставала. Не сразу она встаёт, кряхтит грозно, недовольно, натягивая на себя ледяное одеяло, укладываясь на долгую зиму. Несколько дней требуется могучей, чтобы заснуть до весны под белым панцирем. Сало – шугу, небольшие льдины – сбивало, где поуже и на поворотах, в плотную массу, в торосы. Там уже переходили кто посмелее. Алёша тоже не из робкого десятка и переходил, бывало; правда, не один, с товарищами.

Заскучал в интернате. Долго зимника ждать! Рванул один после уроков, полтора часа – у реки Алёша!

А тут главное – знать где. Да ещё досочку обязательно прихватить, не забыть! Метра полтора. Без неё – совсем страшно… «Вот здесь надо, у кустов. В этом месте и лёд набило плотно – затор, и следы на снегу. Топтались, видно, долго. Пацаны, наверно, старшие…» Тоже долго стоит, топчется, решается.

«Ох и широко же здесь – тот берег едва виден… Морозит сегодня. Может, обратно?»

Смеркаться начало… Решился. Домой шибко хочется – две недели не был. Пошёл Алёша. Ну, с Богом!

Хорошо идёт, ловко, быстро. Нельзя задерживаться! Кидает досочку – мостик, с льдинки на льдинку, с кучки на кучку. Три шага по ней – встал на твёрдое, нагнулся, подтянул досочку – кинул дальше, снова три шага по мостику. По сторонам не смотрит – нечего там смотреть! Только – вперёд, на три шага…

А по сторона-а-ам! Всё шуршит, журчит, скрипит, переливается. Льдины в затор сбило плотно друг к дружке, стоя, – держат хорошо. В сумерках они ярко-белые, а лужицы, промоины, полыньи, «озёра» – чёрные, страшные! Неизвестно, мелко там – льдина – или бездна… Ещё страшнее, когда громкий треск, скрип, – вдруг подвижка!

Стремительно темнеет. Но вот уже и тот берег хорошо виден, метров сорок-пятьдесят ещё… Внезапно сзади, где-то на серёдке реки, страшно бухнуло, затрещало. Досочка сдвинулась вправо. Вздрогнул Алёша, шагнул за ней вправо и сразу провалился правой ногой! Зачерпнул полный валенок ледяной воды, но неглубоко, по колено! Дёрнул ногу – не даёт! Зажало льдом. Запаниковал, забился в ловушке. Схватившись руками за льдину, рванул Алёша изо всех сил и выдрал наконец босую ногу из папкиного валенка! Пошатнулся, шагнул влево и тут же ухнул с головой в смертельный холод. Дна уже не почувствовал…

Секунды пролетели, минуты?.. Пока осознал Алёша, что висит на руках, держась за лёд, по горло в воде. Сжало всего страшным ледяным прессом, не двинуться!

– Ма… ма… ма…

Не вдохнуть, не выдохнуть от холода…

– М-м-ма-ма-а-а!!!

Снова треск – снова подвижка. Чуть свободнее стало ногам. Обламывая ногти, раздирая в кровь руки, колени, босую ногу, вывернул из полыньи на лёд страшно тяжёлое, непослушное тело. Тут же пополз, поминутно снова то рукой, то ногой проваливаясь в холод, уже не чувствуя его и почти без страха; на карачках, на ощупь, наугад! Почему-то, как бабка, причитая тоненьким голоском:

– Осподи-и! Осподи-и! Осподи-и-и!

Туда, к чернеющему спасительному берегу, к дому…

Когда выбрался на дорогу, стемнело уже. Нельзя стоять! Знает Алёша – бежать надо, идти хотя бы! Семь километров. Не идут ноги… Коробом стало пальто, брюки, проволокой волосы на голове: утонула шапка, рукавицы, валенок. Не работают мышцы, сковало – будто резиновые.

Смекнул – с трудом «переобулся»: портянку из уцелевшего валенка как мог отжал, намотал чуней на босую ногу. Крупная дрожь начала сотрясать худенькое тело, до боли свело челюсти, пугающе-громко застучали зубы. Но пошёл, не чувствуя уже ни рук, ни ног…

Как-то до дому добрёл.

Забегали все сразу, завыли бабы. Забросили парня на горячую печь, растёрли, завалили одеялами, полушубками. Поили горячим молоком, чаем, сушёной малиной, травами. Снова растирали. Всю ночь топили баню, парили. Молились…

Но не встал Алёша. К утру закашлял, поднялся сильный жар, началась одышка, бред. Просил всё, задыхаясь:

– Лёд уберите! Лё-ёд! Грудь льдина давит. Лё-ёд уберите!..

Привозили фельдшера, на родах был в соседней деревне. Осмотрел. Диагноз поставил – пневмония крупозная.

– Стрептоциду бы надо…

Да далеко, в райцентре, – сто километров с лишним. Велел водкой растирать…

Прометался Алёша в страшном жару четверо суток и умер, от пневмонии. В народе простудой называли. Не лечили тогда от простуды…

Над рекой проплыли огоньки: зелёный, жёлтый. «Двиносплав» прошёл – катер, мачта только видна из-под берега. Подпрыгивают, расплёскиваются огоньки. Близко стариковская слеза…

Снова шуршит стружка. «Проконопачу кручёной паклей, просмолю пеком-варом. Скамейки шкуркой отшлифую, покрашу жёлтым… Дорого не запрошу… Так отдам. На дно лодки трапик из реечек, чтобы ноги у ребят – сухие. Рядом с хозяйкой дочь, большенькая. Умница. Мальчишки – те на носу, „капитаны“!..»

Младший Павел деловой был. Все швейные иголки, бывало, на реку снесёт. Туго с едой по весне – одна картошка. Как только ледоход пройдёт, Паша уже на рыбалке. Целыми днями на реке. Вечером шагает гордый – полный котелок плотвы в руках несёт. Ни крючков, ни лески нет, а без рыбы ни за что не вернётся! Вместо лески – волос длинный, прочный, из конского хвоста.

– Кормилец наш! – сквозь слёзы смеётся Наталья.

Последнюю швейную иголку бесполезно прятать – найдёт Пашка! Раскалит на костре, загнёт – переделает в крючок! Снова Наталья без единой иглы в хозяйстве. Райпотребсоюз-то – пятнадцать километров по тайге, когда ещё сбегаешь! Стерпит мачеха, не ругает. Ладно – уха вечером на столе. Добытчик! Дружно жили, как брат с сестрой.

Вырос деловой Павел. Девятнадцати лет, в сорок третьем, забрали на войну. Воевал до Победы, был в разведке. Вернулся живым. Гордость отцу – на груди принёс «За отвагу», Красную Звезду и орден Славы. Да две нашивки за ранения. Как, где – не рассказывал, не любил. И ещё одна беда, без нашивки, позже обнаружилась. Испортила его война – сильно выпивать начал…

Не взяла Пашу пуля. Погиб дома. Нелепо погиб – утонул. На машине везли из райцентра товары в поселковый магазин. Выпили, по пути добавили. Мужики – в кузов, на ящики с макаронами, курить. Павел – за руль. Хорошо поехал, но там, где дорога вдоль реки, вдруг съехал в воду. Мужики с хохотом поспрыгивали, неглубоко вроде! Паша выбраться из кабины не смог…

Дочь чаще вспоминается уже большой, взрослой, двадцати девяти лет… А родилась слабенькой – думали, не выживет. Мать всё плакала, Бога молила. Отставала Зоя с самого рождения. В пять лет не говорила ещё, бродила за бабкой, держась за подол, и всё пальчик в рот. Так и росла, бедная, рядом, как подорожник какой; тихая, незаметная, безмолвная. В школу не ходила вовсе. «Засматривалась» она.

– Родимчик её забират! Святой водой бы надо! Заговором! – советовали бабки.

Делает что-нибудь Зоя по дому или на улице и вдруг застынет. Смотрит, смотрит перед собой через предметы, как будто видит что. Потом падает – и судороги. Язык искусает, обмочится… Припадки у неё были. Не помогали заговоры… Дома сидела, нянчилась с маленькими.

Молоденькая мачеха, натерпевшись обид от жестокого отца, жалела её. И Зоя привязалась к ней, полюбила.

Летом Зоя постоянно на огороде. Когда повзрослела – много работала. Но в лес, на сплав, у механизмов – где заработки – её не брали. А работать хотела, помогать хотела, видела, как трудно живётся семье.

«Высокая была, баская, а гулять не ходила. Хорошая была. Работала, работала… О чём думала? Тосковала?.. Хотела, наверно, и гулять, и дружить. Любить, нянчить своих детей. Был, может, и тот, единственный, при случайных встречах с которым тревожно и радостно билось девичье сердце… Никто уже не узнает. Тогда всё некогда было спросить – сейчас уже не спросишь…»

Сутками метался Василий по реке, на катерах, на своей трёхопружке, по затонам, отмелям, кустам – безрезультатно. Искал, кричал, звал Зою. Хотя сразу понятно было – бесполезно звать. В память врезалось: лето, жара, ярко светит солнце, ослепляюще блестит река, а глянешь на небо – чёрное небо!

Реку даже просил, чтобы отдала дочь…

Отдала…

Дома сидит Василий. Сам почернел. Без сил уже – ни сна, ни еды. Видит вдруг – один прошёл, другой. Вышел на улицу: люди всё идут, идут куда-то, быстро идут, молча… Побежал отец, понял всё сразу. На реку…

А взяли Зою на катер, когда Василий был на сплотке, в соседнем леспромхозе. И взяли-то сходить вверх по реке, на нефтебазу за горючим – мазут, солярка, масла там всякие. Тут всего: день – туда, день – обратно. Помощником взяли – шланги подавать, сторожить. Некого больше было, лето – все на сенокосах, на сплаве, не хватало рабочих. Да и сама просилась. Опять же люди на катере постоянно: капитан, он же рулевой – за штурвалом, да моторист. Тот, правда, всегда в моторном…

Ходили с баржей, на короткой сцепке. На барже две-три большие бочки – вот туда и заливали. Ну а помощник – он на катере, в трюме, или на барже, вроде бы и под присмотром.

На базу пришли, загрузились, обратно вышли – всё нормально. Рулевой вперёд смотрит, моторист – у мотора. А когда пропала помощница – и не заметили. Всё вроде в трюме была…

С вечера готовилась Зоя на работу: тщательно прибрала в доме, вымыла полы, выбрала, что надеть с утра – всё новое, самое любимое. Утром вскочила, быстро оделась. В сумку кинула ломоть хлеба, пучок лука, молока бутылку – и бегом на реку.

– Господи, день-то какой сегодня!

…Монотонно стучит дизель на «Шиговарах», шустро бежит катерок вниз по реке. Вечер. Полный штиль. Закат. Не слышно птиц и не мешает шум мотора. Тишина.

Зоя на корме. Плывёт с ней вместе золотисто-розовое небо. И плавно, вправо-влево, разваливаются волны. Две первые – большие, ровные и гладкие. В них небо изгибается, переливается причудливо, дрожит. За ними мелкие – все с гребешками, пузырями, пузырьками. Разбивается и рассыпается в них золото на миллионы разноцветных огоньков и бликов. Тёмно-зелёные огромные шары, валы всё выплывают у кормы. Манящие, тяжёлые, густые.

И хочется смотреть, смотреть, и невозможно взгляда оторвать… Так и плыть бы всю жизнь по розовой реке, не помня ни горя, ни печали, забыв насмешки, взгляды и обиды. Как хорошо, легко сегодня на душе! И радостно, и больно, слёзы на глазах! И всё зовёт, зовёт её куда-то голос, такой знакомый, ласковый, родной. Засмотрелась Зоя…

Искали её долго, больше недели… Нашли Зою плотогоны – с плота увидели. На плоту и повезли. Навстречу из посёлка вышел катер, с плотом-то не причалишь. На катере довезли, на «Шиговарах».

Туда, на берег, и бежит Василий.

Пришвартовался катер. Отпрянула толпа от резкого, останавливающего дыхание, осязаемо липкого, сладкого запаха. От ужасающего, отталкивающего цвета. От неправдоподобно огромных размеров: жара, вода парная сделали свое дело – полопалась одежда, кожа… Тихо было. Лишь он один, прижавшись щетинистой щекой к безобразно-белому черепу, к тому, что было недавно застенчивой улыбкой его ребёнка, просил негромко что-то, нараспев; гладил, прибирал всё распадающееся. Баюкал? Запоздало. На коленях, на раскалённой палубе. Да она постукивала тихонько, поплёскивала тёплым прибойчиком в борт катера. Величавая, спокойная и равнодушная. Река.

Похоронили Зою в селе. В посёлке не хоронят: заливает река посёлок каждую весну, в половодье. Топит. Могилка её недалеко от церкви. Там и лежит его Зоя. Бедная Зоя. Хорошая Зоя…

…Темнеет. Прохладная пыль под босыми ногами. На зеленоватом небе загораются звёзды. Летят гудки со стороны реки, и всё плывут, дрожат там изумрудные, янтарные огни… Давно уже нет и Натальи… Снова курит Василий Иванович, глаза влажные. Поплакал – чего скрывать. Полегче стало на душе, и пусто как-то…

Вот поплывут на его лодке те – молодые, дружные. «Просто так» поплывут – у костра посидеть, отдохнуть, как сейчас говорят. А вечером на берегу, на лавочке, их старики. Она:

– Глянь, не наши ли гребутся?

Он (ласково, давно уже увидел и радостно узнал по этим вёслам – два красных солнышка всё загораются в гребках!):

– На-а-аши, мать, наши!

Мечтает Василий.

Но давно уже никто не заказывает ему лодки. Сейчас всё больше на дюралевых, из магазина. Прочнее и с мотором – сила, скорость.

Отлично делает Василий лодки. Славные получаются, красивые, лёгкие. Мастер Василий. И рыбу хорошо ловит. Но давно не был он на рыбалке. Давно уже не любит Василий рыбалку. Не любит реку.

Совсем темно над лодкой. Рубанок вжикает, поёт пила, белеет стружка на песке. Работает Василий. Улыбается.

Валерий Сабитов

Валерий Сабитов (литературный псевдоним), родился в г. Николаевск-на-Амуре. После окончания средней школы закончил Военный Институт (г. Благовещенск) и Военную Академию (г. Москва).

Служил в Вооруженных Силах на различных должностях. Был командиром, политработником, преподавателем в военных ВУЗах.

Закончил службу военным советником в одной из жарких стран (интернациональный долг). Ветеран Вооруженных Сил РФ.

Имеет четыре высших образования: физико-математическое, философское, военное и военно-политическое. Читает, говорит и пишет (кроме русского) на нескольких языках: французский, английский, арабский.

Основные моменты текущего и предстоящего жизненного пути отражены во второй книге дилогии «Оперативный отряд» – «Империя-Амаравелла».

Стержнем своего земного предназначения считает профессию «Родину защищать». В Вооружённых Силах СССР и РФ прошёл путь от младшего сержанта до полковника. Имеет несколько правительственных наград, а также две иностранные медали «За боевые заслуги».

В настоящий момент главное рабочее место – кабинет. Зимой в городе, летом – на даче (в деревне). Занят литературным трудом. Приоритетный интерес – научная фантастика, которой увлечён с детства.

Основные публикации «в бумаге»:

Первая – рассказ «Фата времени» в сборнике «Фантастика-83» издательства «Молодая гвардия».

2007 – в журнале «Мир фантастики» рассказ «И грянул гром».

2012 – роман «Зеркала миров» (ФРГ)

2013 – издательство «Эр. А» (Москва), Роман «Ард Айлийюн»

2014 – издательство «Altaspera» (Канада), пять романов.

2016 – дилогия «Оперативный отряд» (Пятигорск)

2016 – Книга рассказов для детей от 2 до 102 лет «Котёнок по имени Малыш» (Пятигорск)

2017 – рассказ «Медуза Юргуна» («Уральский следопыт» №6)

Член Союза писателей, искусствоведов и критиков «Титул», Пятигорск.

Член Международного Совета по приключенческой и фантастической литературе, Москва

Там чудеса…

или происшествие в Боровом

(рассказ о незавершённом расследовании)

1. Ведьмин холм. Воплощение желания

Желающие чуда сами не знают, что творят. Тропинки создаются раньше, чем по ним пройдут первые.

Село Боровое, где произошло то, чему не все способны поверить, уютно устроилось между рекой Чистой и артерией шоссе, связывающей центр района Северск с более крупными очагами цивилизации. От Северска до Борового сорок километров. До областного города, – почти сто. Место удивительное, хранящее девственную свежесть воды, воздуха и земли, полное спокойствия, ценящее удалённость от крупного производства. Некогда село отличалось населённостью, сравнимой с некоторыми районными городками. Потрясшая страну трансформация прошла здесь по касательной. И кроме нескольких магазинов, отделения Сбербанка, почты-телеграфа, больницы с аптекой, боровчане имеют церковь и дом культуры. Каждый занят трудом: кто в сельхозартели – наследнице полузабытого колхоза-миллионера, кто на фермерских гектарах, кто на личных участках.

Господствует над округой Ведьмин холм, отстоящий от крайних домов северной окраины километра на два. Отделяя прилегающий к селу лиственный лес от заповедного соснового бора, через поляну на вершине Ведьминого холма бежит тропинка, – кратчайший путь с этой стороны Борового к шоссе областного значения. С поляны удобно наблюдать единое бытие людей, животных, воды, леса. Каждый, кто здесь побывал, хранит ощущение лёгкости и ясности. Но не каждый стремится сюда. Дело в том, что у поляны своя история.

По местной легенде, на вершине холма ведьмы собирали сходки. А ведьм в древние тёмные времена в Боровом и окрестностях обитало великое множество. Знающие люди утверждают: ведьмины тени и в недавние времена кружили вокруг дуба на поляне. Естественно, в полнолуние. Несколько лет назад дуба не стало, и после того в лунные ночи можно услышать плач и причитания по нему, дававшему нечистой силе укрытие и защиту. Вот почему холм называется Ведьминым. Ведьмы обрели второе пристанище в нежилых домах на южной окраине Борового, среди непроходимых зарослей терновника. Даже мальчишки не отваживаются на экскурсии в терновые джунгли, грозящие неведомыми опасностями.

На самом деле наша поляна к ведьмам отношения не имеет, она лишена злого корня. Не было случая, чтобы шиповник, растущий на южном склоне, напрасно уколол кого-нибудь своими иглами. Кусты боярышника, отделяющие поляну от окружающих село белых тополей, бело-жёлтых берез и красных клёнов, столь же мирные. А по осени готовы склониться и протянуть тёмно-алые кисти, – универсальное средство от сердечных невзгод.

Но жители Борового не догадываются об истинном нраве Ведьминого холма. Люди потеряли способность слышать голос природы. Лишь один человек, снисходительно называемый блаженным, смог ощутить приближение перемен. И только он понял, что началом им явилось желание женщины. Женская мечта сделалась целью бытия поляны.

2. Захар Беркутов. 19 мая

Капитан Беркутов Захар Петрович, участковый инспектор РОВД. Уроженец села Боровое, где окончил среднюю школу. После ее окончания поступил в высшую школу МВД. Для прохождения службы направлен (по собственной просьбе) в родное село… Женат, двое детей… Внешне суров, нелюдим. Отличается острым профессиональным умом, способен делать опережающие верные выводы… Излишне самолюбив, в отношениях со старшими товарищами по работе иногда проявляет резкость…

Из личного дела.

В детстве Захара звали в глаза Беркутом. Как известно, беркут, – серьезная птица, себя в обиду не даст, и слабого зря не обидит. Птица, понимающая своё предназначение. Когда Захар стал Захаром Петровичем, его стали за глаза называть Беркутычем.

Служба в Боровом Захару Петровичу подходит по всем статьям. Место здоровое и с криминогенной и с экологической точек зрения: немаловажный фактор в условиях резкого сокращения среднего мужского возраста. Ближайшее начальство неблизко, по пустякам не беспокоит, не надо тратить энергию на защиту от канцелярской активности и всезнайства. Свобода и независимость в работе, – не последнее дело в обстановке поголовной компьютерной образованности. Кроме того, считает капитан Беркутов: где родился, там и пригодился. В селе он знает всё и всех, ему не надо проводить бумажное расследование, чтобы выяснить, кто вчера в сумерках похитил любимого петуха бабушки Петровны.

Кроме Борового, на участковом инспекторе «висят» ещё три деревни, лесхоз да десяток хуторов и кордонов. Но ведь пройтись по лесным тропинкам или проехать на стареньком служебном УАЗике по просёлочным дорогам, застеленным где хвоей, где тонкой мягкой пылью, – разве не об этом мечтает девять десятых человечества? Потому, несмотря на то, что по возрасту и профессиональным данным Захар Петрович годится в полковники, судьбой своей доволен и лучшей не желает.

День, закрывающий вторую декаду мая, обещал сложиться не хуже предыдущих. За ночь ничего чрезвычайного не произошло, начальство не звонило. Захар Петрович, сохраняя суровое выражение лица, кивнул дежурной по сельской администрации Клавдии Тимофеевне Петровой, полной женщине средних лет и сказал:

– Здравствуйте, Клавдия Тимофеевна.

– Здравствуй, Захар Петрович. Опять чуть свет, – ответила Клавдия.

Он не спеша открыл кабинет, расположенный напротив двери в помещения сельсовета, в труднодоступной глубине которого находится комната главы администрации. Обе ветви власти тут в территориальном единстве. Как только Беркутов закрыл за собой дверь, Клавдия Тимофеевна белым платочком протерла медную табличку с гравировкой «Участковый». Клавдия уважала и по-матерински любила Беркутыча. Как и большинство односельчан, она уверена: спокойствием село обязано в первую очередь участковому.

Нельзя сказать, что Захар Петрович не знал о таком к себе отношении, но не обращал на это внимания, считал нормой. Вот и сейчас, не вникая в Клавдины мысли, занял место за столом, придвинул перекидной календарь и перелистал. На двадцатое мая намечено три обязательных мероприятия.

Первым в плане визит к Анастасии Ляховой. Он его долго откладывал, поскольку напрямую со служебными обязанностями не связан, но дальше тянуть уж некуда. Предстоял также разговор с отцом Александром, тот просил заглянуть ещё неделю назад. Третий обязательный пункт плана наметился накануне поздним вечером. Тракторист Сергей Вилков, набравшись в поле к концу рабочего дня самогона до краёв, по возвращении домой чуть не снёс столб электролинии. Повезло, двигатель заглох. Ночью, по пьяному делу, Захар Петрович решил не заниматься Вилковым. Известно, как договариваться с нетрезвым. Да и разговор предстоял серьезный: случай не первый, в прошлом году Вилков оставил половину села на сутки без электричества. Тогда ему простили. Мешают Вилкову столбы, прямо наваждение. Хорошо бы, как прежде, базировать технику в машинном дворе, да теперь всё по-иному.

Имелось также у Захара Петровича желание заглянуть в сельское отделение сбербанка, и уточнить причину задержки с выплатой пенсий. И ещё в памяти несколько таких мелочей. Полный рабочий день обеспечен.

Придётся начать с Вилкова, пока он приходит в себя и собирается на работу. Сегодня ему там делать нечего: с похмелья какой труд? Трактор ночью перегнали на машинный двор артели, Вилков едва ли об этом знает. После разговора с Сергеем, – в церковь. А уж в заключение к Анастасии. Тем более что Захар Петрович подозревал: отец Александр озабочен той же проблемой. Да и с позиции оптимальной организации рабочего дня такой порядок наилучший: по пути, не надо кружить по селу. По дороге и в магазин заглянет. Есть повод: дед Прокоп, ссылаясь на голос звёзд, во всеуслышание заявил о «жульничестве» за прилавком.

Приняв решение, Захар Петрович надел фуражку, постоял перед зеркалом и закрыл кабинет. Утро раннее, в администрации никого. Клавдия успела закончить уборку и уйти, полы блестят невысохшей влагой, в воздухе плавает неместный душистый аромат. Он улыбнулся: видно, Клавдия решила превратить Боровое в предместье Парижа.

Ночью по селу прогулялся морозец, но солнце с утра греет ощутимо. Спустившись с деревянного крыльца, Захар Петрович расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки и с наслаждением глубоко вздохнул. Запахи уходящей весны, настоявшись за безветренную ночь, накатывали пьянящим валом. Цвела сирень. Кто и почему назвал один из цветовых тонов сиреневым? Истинно сиреневой сирени он не встречал. Все кусты окрашены по-разному, многообразие оттенков невероятное. И у каждого цвета свой, присущий ему запах.