Цион

Большую часть второго зала занимало круглое, ярко освещенное возвышение. По сторонам от него громоздились софиты и съемочная техника. Я пыталась выхватить взглядом объективы, ручки, штативы – все это стоило целое состояние, но министерство, конечно, могло себе все это позволить. И мужчина, куривший на ступеньках такую дорогую для Циона сигарету, очевидно, тоже занимал в министерстве не последний пост.

– Сюда.

Ко мне шагнула ла’Гарда. Она указывала на круг света, но я не могла отвести взгляда от ее идеальных, будто пластиковых ногтей.

– Ну? – поторопила она меня. – Нужно понять, как ты смотришься в кадре.

Я подняла взгляд. Прямая челка и идеально ровная, параллельная ей линия каре. Глаза подведены тончайшей чертой, и кончик стрелки остро смотрит из-под ресниц. Голубое платье и правда, скорее всего, из натурального шелка, хотя я видела шелк в своей жизни нечасто. Вия ла’Гарда казалась совершенной, так что дух захватывало.

– Солнышко мое нежное, – ла’Гарда прикрыла на мгновение глаза и тут же открыла, – мы не можем тебя ждать вечность. Будь так любезна, встань в круг.

Я опомнилась и поднялась на возвышение. Свет ослепил меня, и я инстинктивно заслонилась рукой.

– Посмотри в объектив, будь так добра.

В голосе ла’Гарды не было тепла, и вежливость ее звучала скорее раздраженно. Но я сделала, как она просила, и, умоляя про себя собственные глаза не слезиться, уставилась туда, где блестело округлое стекло объектива.

– Ох, ну ради всего святого…

Ла’Гарда вступила на возвышение вслед за мной, дернула за плечи и заставила выпрямиться. «Ради всего святого» – как легко это слетело с ее языка.

– Не горбись. Да что с тобой такое? Это не плаха, в конце-то концов.

Я старалась не сутулиться, но в безжалостном ярком свете больше всего мне хотелось сжаться и обхватить себя руками. Ла’Гарда отступила, прищурившись, снова подошла, развернула меня боком и приказала:

– Живот втяни. И зад тоже. Ну держи же спину!

Она сошла с возвышения, оставив меня гадать, как одновременно втянуть и зад, и живот.

– Делайте снимки. А ты… – Ла’Гарда сверилась с порто-визором в руках мужчины. – Ты, Тесса, сделай одолжение и встань как следует. Ты как будто и не хотела сюда приходить.

Я распрямилась:

– Нет, что вы, я очень…

Ла’Гарда вскинула руку:

– Молчать.

Я почувствовала, что краснею, и машинально обняла себя за плечи. Волосы выбились из-за ушей. Послышались щелчки камер, и я попыталась выпрямиться. Краем глаза я видела свои снимки, которые тут же выводились на экраны визоров по краям зала.

– Вот эту, эту. И эту тоже. – Ла’Гарда кивала техникам, указывая на фотографии.

Снимки, видимо, сразу же отсылали ей на порто-визор: я увидела несколько кадров, которые ла’Гарда тут же уменьшила, прикладывая к какому-то документу.

– Черты симметричные, равноценные. Овал лица очерченный, четкий. Губы не слишком пухлые, но изгиб решительный, графичный, – перечислял мужчина, рассматривая одну из моих фотографий на визоре. – Нос аккуратный. Глаза зеленые.

Ла’Гарда прищурилась, заглядывая мне в глаза.

– Даже слишком зеленые. Очень красиво. Можно было бы подумать… – Она запнулась, обрывая себя же улыбкой. – Но нет, конечно. Все свое, все натуральное, правда же? – Она подцепила пальцем прядь моих волос. – Ты же их не завиваешь?

Я осторожно мотнула головой.

– Мне нравится твой образ. Очень нежный. Очень невинный, даже наивный. Думаю, на такой типаж найдется… отличная роль. В ней что-то есть, да? – Ла’Гарда обернулась к мужчине.

– Посмотрите на ее баллы. – Вместо ответа он протянул ла’Гарде свой порто-визор.

– Сколько? Ничего себе. – Она развернулась ко мне с улыбкой. – Восемь тысяч четыреста девяносто баллов. А ты целеустремленная, да?

Я куснула губу:

– Но у меня должно быть восемь тысяч пятьсот сорок три балла…

– Ну, милая… Может, сегодня утром у тебя столько и было. Но ты, я смотрю, почему-то даже не отметилась на входе. И комм твой…

Ла’Гарда подхватила прохладными пальцами мое запястье и провела по экрану моего браслета.

– Сел? Ну да, ты бледновата. С таким цветом лица свежий воздух нужен как… воздух.

Она мягко, но без особого дружелюбия улыбнулась своей собственной шутке, а я мучительно подсчитывала цифры. Как с меня сняли пятьдесят три балла, за что? Неужели это все простой выключенного комма, который в норме должен быть включен всегда?

– Разберись, – бросила она мне, кивнув на браслет.

Да уж разберусь… Я сжала руки в кулаки. Так за пару дней у меня не останется ни балла.

– Смотрите, – позвал ла’Гарду мужчина. – На нее уже разместили ставку.

Какую еще ставку?

– Покажи.

Ла’Гарда взяла порто-визор из его рук и огладила экран:

– Но я выслала ее дело всего минуту назад. И уже?.. Неплохо. Я бы даже сказала, очень неплохо. Так. А это что?

Она двигала какие-то строки на порто-визоре, но мне было ничего не разглядеть.

– Приютская, значит. Так. А тут что?..

Ла’Гарда задержала взгляд на одной из строк, потом обернулась ко мне:

– Где твой отец, солнце?

Я распрямилась:

– У меня его нет.

– Я вижу. – Она качнула порто-визором. – В твоем личном деле пробел. Так не бывает. Если бы твоя мать нагуляла тебя без брака, ей пришлось бы от тебя избавиться.

Я стиснула зубы. Да какое ла’Гарде дело? Неужели для съемки на плакаты все это важно?

– Мой отец умер от тетры. Мне не было и года.

– Ах, умер от тетры. Интересно.

Ничего интересного я в этом не находила, но ла’Гарда отвернулась и вопросов больше не задавала.

– На нее еще две ставки, – объявил мужчина.

– Покажи. Да чтоб тебя… А это уже любопытно. Неужели сиротки и обездоленные снова в моде? Странно. Я думала, слезовыжималками уже никого не удивишь. Или дело в баллах? Да, баллы, конечно, очень неплохие… А что, если подогреть интерес еще немного? Поднимем архивные версии ее дела… – Ла’Гарда отвернулась и прошлась вперед-назад. – Да-да, отличная идея… Покопаемся в архиве… Отца нужно найти. А если нет, подашь ее на срочное удочерение. Срочное, понял?

Помощник кивнул.

– Приютская брошенка – это очень трогательно, но новая семья – это еще лучше… Да-да, именно так. Срочно найдем ей новую семью. Тогда и цена возрастет.

Ла’Гарда ходила по залу. «Приютская брошенка», «сиротка», «слезодавилка»… Какого терминала? А цена – какая еще цена? Цена чего?

Сверкнула линзой повернутая камера, и я поняла, что на меня уже никто не смотрит.

– Прошу прощения, – сказала я вежливо, но очень твердо. – Я бы не хотела, чтобы вы всем этим занимались. Я пришла на отбор и совершенно не нуждаюсь в помощи. Мне не нужна новая семья.

Еще позавчера я ждала выздоровления мамы и мечтала о том, как мы переедем в комнату получше. Вчера я ночевала на койке в спальне среди других сирот. А что сегодня? Новая семья еще до прощания со старой, и все это для того, чтобы «подогреть» какой-то там интерес? Какого терминала они вообще творят?

Ла’Гарда развернулась ко мне, и, прежде чем она могла бы что-то сказать, я осторожно добавила:

– Я очень благодарна за то, что вы рассмотрели мою кандидатуру. Но я не очень понимаю, как связаны моя потенциальная роль и мое семейное положение…

Ла’Гарда чуть наклонила голову набок, и мне вдруг стало холодно.

– Милое мое солнышко…

Она подошла и при мне развернула на визоре мое личное дело. Нажала на какую-то кнопку, и счет на экране мигнул.

– Минус пятьдесят баллов.

– Но…

Не сводя с меня взгляда, она нажала на еще одну кнопку, и счетчик мигнул снова.

– Еще сто. Хочешь поспорить? У тебя неплохие баллы, и потому ты здесь. Но что будет дальше, зависит не от них. Ты шла на десять тысяч до Распределения? Могу скинуть сразу тысячу. Ни у кого из нас здесь уже нет выбора. Дело решенное. Под твои истерики тут подстраиваться не будут. Поняла?

Я закрыла рот и машинально кивнула. Сто пятьдесят баллов штрафа на пустом месте… «Истерики»… Я же старалась звучать как никогда вежливо!

– Молодец. А теперь свободна.

Ла’Гарда, махнув рукой, отвернулась, а потом, не оборачиваясь, бросила:

– С тобой свяжутся. И почини свой комм. Не явишься или опоздаешь на съемку – обнулю.

Глава 5. Овия

ГОЛОВНАЯ БОЛЬ ПРИХОДИЛА нередко – раз в неделю, а иногда и чаще. Но так сильно голова у Ниила не раскалывалась уже давно. Он уже пожалел, что потратил столько сил на встречу с девчонкой в переулке, а теперь лежал на продавленном матрасе, уставившись в проеденный влагой потолок, и боялся пошевелиться.

Он знал, что к полудню нужно будет отсюда двигать. Он бы и не остался тут на ночь: эти убогие кварталы на окраине столичных руин его угнетали. Но он застрял здесь вчера из-за того, что провозился в Ционе с девчонкой. Пришлось запереться и сидеть тихо, пока патрули Пустых маршировали мимо, слепо шаря по его цифровым защитам. Здесь же Ниил провел и ночь, и все утро, когда Пустые уже ушли. Они вернутся на очередной регулярный обход после полудня, и оставаться здесь не стоит – таково правило. Чтобы обводить Пустых вокруг пальца и дальше, сидеть на месте нельзя. Но пока время есть.

Боль не утихала, но Ниил держался до последнего. На прошлой неделе он обобрал последнюю аптеку в Золотом квартале у самой стены Циона, но лекарств с неистекшим сроком годности ему больше не попадалось. С войны прошло больше полутора веков, и иногда он еще находил «вечные» порошки, которыми так славилась империя, но и они теперь подошли к концу. В аптеках теперь царствовали лианы кудзу – хотя что там аптеки, они покрывали целиком иные проспекты. А капсулы, на которые Ниил обменял три тысячи баллов у странного типа в ционской подземке, только смягчали боль. Настоящий анальгетик, синтезированный в лабораториях Циона по всем правилам, он мог бы купить в официальной аптеке Циона и за куда меньшие баллы. Но туда соваться он не хотел. Ниил был уверен в своем комме, но под нос Циону лезть не стоило. Так что теперь Ниил лежал, зажав в ладони последнюю капсулу того торгаша из подземки, и мечтал, что боль уйдет сама и сегодня последнее болеутоляющее тратить не придется.

В углу из трещины в стене струилась влага. Через комнату, ловко перебираясь через куски кирпича, перебежала крыса. Из окна, прикрытого ломаными жалюзи, проникал приглушенный свет, и Ниил считал полосы на стене напротив: сначала сверху вниз, а потом снизу вверх. Сверху вниз получалось двенадцать, а снизу вверх почему-то одиннадцать.

Несмотря на то что Ниил застрял в этой дыре из-за светлоглазой девчонки из переулка, мысли о ней приносили ему облегчение. Плевать, что мозг снова не справляется и даже до двенадцати досчитать нормально не может. Девчонка! Светлоглазая девчонка – вот что хорошо. Ниил прикрывал веки и представлял ее фигурку. Скромное платьице по всем ционским канонам – длиной до колена, с воротничком, который застегивается крошечной пуговкой прямо над ключицами…

Перед глазами пульсировали алые круги.

…Нежный, но отважный взгляд. Да, именно так – отважный. Ведь так она хотела выглядеть, эта глупая девчонка. Бросалась на него с одним коммом в пустом переулке и совсем не думала головой.

В висках застучало острее.

…Хотя что с нее взять, с этого уютного ционского цветочка, взрощенного на сладких подкормках Сената.

Голову сдавило, и Ниил распахнул глаза. По виску и прямо в левое ухо побежала предательская слеза. Черт его побери, он рыдает от головной боли! Слабак… Да нет же, это просто рефлекс. Конечно, рефлекс. Но как же унизительно, когда тело выходит из-под контроля и ведет себя как хочет. Увидь его сейчас девчонка, рассмеялась бы. Ниил сжал зубы.

Стоило уже наконец признать, что операция Новых прошла плохо – ткани в его мозгу не приживались. Но возможность представилась, и Ниил сбежал. О том, что ему нужна была вторая процедура, без которой первая считалась незавершенной, и чем это могло обернуться, ему тогда хотелось думать меньше всего.

Хотел бы он вернуться от Новых в Цион, под нежное крылышко Сената, в теплый синий свет уличных терминалов, в тесные объятия комнаток, которые раздают парням его возраста. Но и в Цион дорога ему была заказана. Все, что он мог себе позволить, – это нечастые гостевые визиты. За едой, лекарствами, иногда одеждой. Хотя в иных гардеробных Золотого квартала еще можно было отыскать вещи, не рассыпавшиеся от времени.

Ниил привстал, зажмурился и, запрокинув голову, бросил в рот последнюю капсулу. Сглотнул три раза, борясь с комом в горле, и пожалел, что нечем запить. С собой у него ничего не было: он не планировал застревать тут на сутки.

Вообще-то запасы очищенной воды в помятых пластиковых бутылках были рассованы у него по всем руинам. Ниилу нравилось говорить про себя, что у него целых восемь штаб-квартир. В зависимости от перемещений патрулей Пустых перемещался по своим апартаментам и Ниил. Одна ночь – в уютном коттеджике на дамбе у самой окраины, другая – в роскошной, но слегка уже, конечно, потрепанной квартире в Золотом квартале, третья – в комнатушке над книжной лавкой, четвертая – на колокольне затопленного храма, пятая…

У светлоглазой девчонки был дом, и Ниил ей завидовал. Ей не нужно было каждый вечер прислушиваться к сигналам Пустых и шарахаться по руинам старой имперской столицы, проверяя и перепроверяя собственные цифровые защиты, ведь если Пустые поймают хоть одно лишнее дуновение в эфире, то не помогут ни тишина, ни запертые двери, ни крепкие стены. Они доберутся до Ниила, как добираются до каждого исключенного. Только вот он не тупой исключенный, и так запросто сдаваться он не собирается. Продержался три года – продержится еще тридцать три.

Капсула подействовала только через час. Ниил приподнял отяжелевшие веки и понял, что в висках больше не пульсирует. Двенадцать полос света на стене исчезли, и Ниил понял, что солнце поднялось уже слишком высоко. Где-то далеко, на самой-самой периферии своего цифрового слуха, он ощутил движение.

Патруль Пустых начинал обход.

* * *

Когда я вышла на улицу, солнце ударило мне в глаза, а горячий ветер принес запах дыма. После прохладных залов павильона меня встретило влажное летнее пекло, и я запоздало поежилась. Я замерзла там, за турникетом и портьерами, и только лицо горело как в огне.

Безумно хотелось встать под душ – под прохладные тугие струи – и смыть с себя это утро. И оценивающие взгляды, и бесцеремонные прикосновения, и разговоры – про отца, про «сиротку», про приемную семью. Кровь так и закипала – я казалась себе каучуковым мячиком, который с радостью полетит туда, куда его пнут. Ведь ноль на счету я не хочу, а поэтому никаких «истерик». Вот только… Я прикрыла глаза и подставила лицо солнцу.

Вот только я знаю, чего я хочу. И все эти эмоции нужно просто проглотить. Я способна на большее. Способна вытерпеть и не такое. Ведь на плакаты попасть совсем не просто. А тысяча баллов и слава – все это стоит и не такого. Так в чем дело? Почему меня так мутит?

Я встряхнулась. Мне нужно разобраться с коммом. А для этого – понять, как я доберусь до мастерской. Ведь ла’Валл на другом краю Циона, и пешком я туда просто не дойду. Отправиться к Риине? Она живет ближе. Но не пугает ли меня она?.. Или куда хуже: не пытаюсь ли я подозрением в ее психическом нездоровье вытеснить мысль о том, что Риина может быть права и в Ционе может твориться что-то совсем не вписывающееся в мой привычный, распределенный на баллы мирок?..

Нет, нет. Дело в Риине. И слепому очевидно: нормальный человек не носит перчатки не снимая. Правда, именно она, не сказав ни слова, приехала ко мне глубокой ночью после того, как я узнала о смерти мамы… А до Овии я доберусь всего за час – не быстрее, но зато никаких сомнений.

Ноги в тесных выходных туфлях разнылись. Раньше я бы ни за что не надела их для такой долгой пешей прогулки, но теперь в основном носила именно их. Мои стандартные черные матерчатые туфельки на плоской подошве совсем износились, и новые я планировала купить только после Распределения, чтобы не портить себе статистику баллов.

Безумно хотелось просто взять и скинуть эту дурацкую обувь, но за хождение по асфальту босиком патрульные сняли бы с меня баллы – холод или жара, нужно держать себя в рамках приличий. Раньше мне даже нравилось, что за пристойный вид, даже противоречащий погоде, можно было получить поощрительные баллы, а теперь я перебегала из тени одного здания в тень другого, стиснув зубы, и провожала взглядом электробусы, которые то и дело проезжали мимо, обдавая меня потоками горячего воздуха. Улицы были почти пустынны: мне встретились только девушка, пожилой мужчина в соломенной шляпе и два патрульных.

Дом, в котором Овии выделили комнату, от соседних имперских высоток отличался. В нем было всего девять этажей и роскошный лепной фронтон треугольный формы – правда, подпорченный сколами и трещинами. Лифт не работал. Я помнила, как Овия жаловалась на то, что чинить его, видимо, и не собираются, и как ей надоело подниматься на последний этаж пешком. Убедившись, что в прохладном вестибюле пусто, я проскочила на лестницу и сняла туфли. Тут тоже было тихо, только с верхних этажей доносились звуки домашней ссоры.

На дверной звонок Овия не отвечала долго. Я уже решила, что субботу она проводит не дома – уж с Овии станется, – но тут в комнате за дверью раздались шаги.

– Тесса? Вот так сюрприз.

Овия широко зевнула, лениво прикрывшись краем ладони. В расшитой ночнушке с кисточками-завязками (и где она такую взяла?), даже растрепанная, с припухшими от сна глазами, она смотрелась красоткой. Впрочем, она могла бы нацепить и стандартную бурую пижаму без узора – ей все было к лицу.

– Ты что, до сих пор валяешься?

– Ага.

Овия зевнула снова, на этот раз даже не потрудившись прикрыться.

– Вчера поздно легла. Вернее, уже сегодня. Который час? – Она дернула запястьем, чтобы разбудить браслет. – Пять? Ну ты даешь, подруга.

– Это ты даешь.

От вида Овии – такой расслабленной, разнеженной, счастливой – мне вдруг стало противно. И как такие чувства вообще может вызывать красивый человек? Это было странно. Кажется, я никогда не задумывалась, что именно я чувствую к Овии. Или, может, дело в моих собственных эмоциях? Немудрено сейчас раздражаться от чего угодно…

– Риина тебе не звонила?

– А должна была?

Я заглянула Овии через плечо. Она переехала в эту комнату недавно, и я здесь уже пару раз бывала. Но с каждым моим визитом помещение приобретало новые и новые детали.

Сейчас, к примеру, по углам комнаты были расставлены банки с водой – на дне их темнели уродливые черные камни. Что это за банки и зачем они, я могла только догадываться. Впрочем, зная страсть Овии к разномастным камням, можно было легко предположить, что эти уродцы тоже что-нибудь очищают или защищают. Но это что: в прошлый раз я вступила в соль, которой Овия пересыпала порог, она же была насыпана на подоконник. Я пыталась объяснить, что уж к этому придерется любой проверщик, вздумавший заглянуть к Овии в комнату, но та и слушать не хотела. Утверждала, что от недоброжелателей нет ничего лучше соли, а проверщики – те же недоброжелатели. Так или иначе, соль исчезла, зато появились перья и обгоревшие пучки зелени, рассованные по полкам. Зачем это все хранила Овия, где и зачем жгла зелень, я даже спрашивать не хотела. Как-то я спросила, почему она ставит графин с водой на подоконник, и Овия объяснила мне, что это не просто какая-то там вода, а вода лунная. На вопрос, зачем она, Овия только выпучила глаза. Да, я ничего не понимала в вещах, так очевидных для Овии, но это же было и хорошо: значит, случайный наблюдатель тоже не сразу заподозрит во всех этих вещицах запрещенную атрибутику.

Хотя в хаосе, в котором тонула комната Овии, можно было все эти «волшебные» штучки углядеть не сразу. Стены покрывали вырезки из журналов, этикетки, переработанные крышки от рационных контейнеров – от этого многоцветья перед глазами плясали круги. На вопрос, зачем Овия все это собирала, она обычно пожимала плечами: «Красиво же!» На сбитой постели валялось сшитое из разноцветных лоскутов покрывало, из-под него выглядывали ярко-красные подушки и лиловая простыня. Таких постельных принадлежностей в Ционе, конечно, за стандартные баллы не выдавали. Значит, Овия или раздобыла их на частных лотках, или замачивала в красителе самостоятельно. Хотя мне было трудно представить себе Овию, которая делала бы грязную работу собственными руками. Ведь наверняка все эти красители страшно въедаются в кожу, а представить себе нежные пальцы Овии в ожогах невозможно. На нее же ни одни парень не посмотрит, и тут никакой розовый кварц не поможет.

Мне вдруг расхотелось рассказывать подруге о том, что случилось. Все эти картинки, небрежно вырванные из журналов, безделушки, разбросанные по комоду, алая блузка, переброшенная через спинку стула, с рукавом, вяло съехавшим на пол, – все это была жизнь бессовестная и беззаботная, а про мамину смерть мне вспоминать не хотелось. Ну а про отбор на плакаты и угрозу обнуления и подавно.

– А ты зачем, собственно, пришла?

Овия вернулась обратно в комнату, принялась шарить в груде вещей, сброшенных на пол в углу, и выудила порядком пожеванный серый халат. Уж он-то нормативный, и идти в таком до общей ванной комнаты – точно не привлекать лишних взглядов. Хоть в чем-то Овия мыслит здраво.

– А я, собственно…

Я вошла вслед за ней, и меня задел шлейф ее духов. Овия пользовалась очень сладкими ароматами – они кричали почти так же, как краски в этой комнате, и у меня вдруг засосало под ложечкой.

Положила ли Риина в мой чемодан мамин флакончик лавандовых духов? Они такие легкие, такие свежие, такие родные, ничуть не похожие на этот приторный тяжкий аромат.

– Можешь со мной кое-куда съездить? – спросила я. – И баллов одолжить?

Овия уже накинула на плечи халат, скрыв свою причудливую ночнушку. Я до сих пор не понимала, за какие баллы Овия находит такие вещи. Скорее всего, конечно, все это подарки ее ухажеров, и оставалось только надеяться, что им-то она про камни не рассказывает. Стоит ли делиться такими вещами с тем, кто сегодня рядом, а завтра гуляет с другой?

– И съездить, и занять? Подруга, что за дела вдруг такие с утра пораньше? Я только встала, я не соображаю. Мне нужен кофе. Хочешь со мной?

Овия сладко потянулась. Я вдохнула поглубже. Объяснять что-то Овии мне хотелось все меньше и меньше.

Мы сошлись с ней три года назад, и тогда мне показалось, что лучшего выбора подруги быть не может. В средней школе с дружбой у меня не складывалось. Обо мне шептались, посмеиваясь над моей «балльной манией», которая даже отличникам казалась чрезмерной. Как я ни старалась себя пересилить, улыбалась я одноклассникам фальшиво и отталкивала их только сильнее. В конце концов я решила, что убиваться ради социального одобрения, даже в балльном эквиваленте, – дело неблагодарное, и сосредоточилась на других, более выгодных способах подзаработать.

А потом, после перевода в старшую школу, я оказалась в новом классе и там-то с Овией и познакомилась. Она ни разу не посмеялась над моими баллами и даже наоборот: она записывалась в каждую группу внеклассной активности, в которую записывалась я, – спектакли, музыкальный кружок, дополнительная литература. Она охотно садилась со мной рядом что в школьной столовой, что в классах. Она легко смеялась со мной, хотя забавной я себя никогда не считала. Я уже тогда замечала ее любовь к ярким деталькам, но увлекаться «странными штучками» – всеми этими банками с камнями-уродцами и травами – она еще тогда не начала. За дружбу давали баллы, а еще Овия одобряла и принимала меня.

Правда, все это работало ровно до тех пор, пока на горизонте Овии не появлялся интересный парень. Тогда я теряла ее – быстро, но, к счастью, ненадолго. Все ее истории заканчивались болезненно, и там уже я одобряла и принимала Овию, чтобы она, утерев слезы и шмыгнув носом, говорила мне, что я «самая лучшая подруга во всем Ционе».

В целом схема выходила неплохая. Так или иначе, Овия возвращалась ко мне, а я с каждым новым баллом за наше общение чувствовала себя все лучше.

– Ты все же познакомилась с тем офицером? – спросила я.

Судя по тому, какой невыспавшейся выглядела Овия в пять часов дня в субботу, ночь она провела не у себя.

– А как же! – Глаза у Овии загорелись. – Спрашиваешь! И сегодня мы с ним тоже встречаемся. Ну-ка отойди. Мне нужно сбегать умыться, а потом пойдем пить кофе. Все тебе расскажу.

– Овия… Мне, честно говоря, некогда пить кофе.

И неинтересно слушать про очередного мужчину, который очень скоро разобьет Овии сердце.

– У меня комм не работает, и мне позарез нужно его починить, – объяснила я. – Сама понимаешь, без браслета никуда.

– А как ты тогда собралась ехать в мастерскую?

– Поэтому я и прошу тебя съездить со мной. Чтобы ты использовала свой.