Цион

Я кивнула медсестре за стойкой и пронесла запястье с браслетом над сканером, чтобы системы меня идентифицировали.

– Здравствуйте. Я к маме.

Медсестра наклонилась над своим визором:

– Подождите минутку, пожалуйста… Идентификация никак не проходит. Вчера вы уже навещали пациентку?

– Вчера? Нет, вчера меня тут не было.

– Не было? Как странно. – Водя пальцем по экрану, медсестра нахмурилась. – Вчера отмечен визит члена семьи.

– Нет, это точно не я и не к моей маме. – Я сжала край стойки. – К ней никто, кроме меня, приходить не мог.

Конечно. Ведь наша семья – только я и мама… Тетра уже забрала отца, причем так давно, что я его даже не помнила. А после того как наша семья стала «неполной», нас с мамой мотали по тесным комнатушкам без ванных для тех, кто мог перебиться без излишеств. Мы жили бок о бок с разведенными женщинами (минус пять тысяч баллов за развод), одинокими мужчинами (взгляды у них были странные, и мама уводила меня в комнату побыстрее) и стариками (а вот их взгляды были совсем потухшие, и смотреть мне на них не хотелось). Конечно, после совершеннолетия я и сама должна была получить комнату в одном из подобных домов-общежитий, но одно дело – съехать от родителей и зажить самостоятельно лишь бы в каких условиях, и совсем другое – тесниться в таких конурах всю жизнь. А теперь болезнь, и без того сожравшая половину моей семьи, угрожала еще и маме.

Не подавится эта тетра, нет?

– Какой-то сбой. – Медсестра подняла взгляд от экрана и улыбнулась. – Прошу прощения. Что-то не так сегодня у меня с визором… Я вас отметила вручную. Больной получше. Проходите скорее.

Она протянула мне серебристый защитный костюм, аккуратно сложенный в стопку, и улыбнулась еще раз, как будто извинялась. Сердце у меня колотилось как бешеное. Сбой? Как странно. Но разве важно? Маме лучше…

Путаясь в штанинах, я принялась натягивать костюм в пустой раздевалке. Школьная юбка комкалась, никак не хотела укладываться в штанины ровно, и я запихала ее как попало… Все хорошо. Я зря тревожилась. Все обошлось. Маме лучше.

Дышать было сложно. Молния заела, зажевав защитный клапан, и я провозилась еще неизвестно сколько, пытаясь вытащить этот несчастный клапан, не порвав… Если маме лучше, я смогу сосредоточиться на экзаменах с чистой совестью. Они ждали меня на следующей неделе, все пять основных дисциплин: язык, математика, естествознание, история и этика. После них останутся только медицинский осмотр и собеседование, а потом финальный аккорд: Распределение. Мамина болезнь сильно отвлекла меня, и на последних занятиях я едва слушала. Но теперь я смогу взять себя в руки. Сосредоточусь и сдам свои экзамены блестяще. Ведь за каждую высшую отметку дают больше баллов, чем средний ционец зарабатывает за месяц. Путевка во взрослую жизнь – вот что это такое.

Под потолком в углу раздевалки мигала одна из ламп, а в раковине за ширмой капал кран. Я сделала себе мысленную пометку кинуть жалобу на эти неисправности в уличный терминал. Посетители в отделение для больных тетрой приходили редко, и поэтому, наверное, непорядок с лампой и краном заметить было некому. Даже члены семей появлялись здесь нечасто, ведь можно было связаться с пациентом через браслеты-коммы, а чтобы снизить риски распространения тетры, за каждый личный визит снимали по сто баллов. Такую сумму, да еще и несколько раз за болезнь родственника, позволить себе могли немногие.

Честно говоря, когда мама заболела, я надеялась, что ее выпишут быстро. Тогда я могла бы к ней вообще не ходить. Шутка ли – трястись от страха подхватить тетру и платить за это по сотне баллов! Но болезнь затянулась, а когда я приходила, мама так расцветала, что у меня ныло сердце. Ну кто придумал эти дурацкие правила выбирать между баллами и семьей?

– Нечего тебе тут делать, – отрезала мама, когда я пришла к ней в первый раз. – Раз в неделю – и хватит.

Тогда она еще могла сидеть на постели. Еще не слишком бледная, глаза не запавшие, выглядела она тогда неплохо, но сил у нее было уже мало. Дома она по утрам вставала раньше, чтобы привести себя в порядок – уложить светлые вьющиеся волосы в прическу, легко накраситься и починить одежду, если вдруг с кофты отрывалась пуговица или на воротничке платья обнаруживалась зацепка. В волосах у мамы уже пробивалась седина, но ей нравилось выглядеть хорошо. По мере сил. Но с тетрой у нее сил больше не было – я поняла это, когда увидела ее волосы, заплетенные в косу. «Усталая прическа» – вот как называла косу мама. Прическа для дней, когда не хочется вставать с постели… К счастью, таких дней выпадало мало. Но в лазарете вид этой косы у мамы на плече меня поразил.

– Давай я и завтра приду? – спросила я тогда осторожно.

Даже сама тетра меня не пугала так, как эта мамина «усталая» коса здесь, в лазарете.

– Ну вот еще. – Мама улыбнулась. – Мы же с тобой договорились. Жду тебя не раньше чем через неделю.

И я кивнула. Ну конечно, зачем паниковать. Все будет хорошо. Маме же тоже важно мое будущее. Если я не наберу десять тысяч баллов до Распределения, я упущу свой шанс. А десять тысяч до Распределения – это не просто почетная цифра, это рубеж, за которым возможность выбора. Не покорно согласиться на то место, куда меня распределят по результатам экзаменов, собеседования и медицинского осмотра, а выбрать. Всего из двух-трех вариантов – не терминал весть что, но по сравнению с единственным и это много. Ну а дальше я могла потратить свои накопленные тысячи как хочу. И вот здесь я мечтала совсем осторожно. Строго про себя, и никому ни словечка, даже шепотом.

«Неполной» семье полагалась комнатка без ванной – и только. Получить что-то получше могла только женатая пара или семья из троих. Но можно было и доплатить. Тысяча баллов в месяц – и можно было притвориться, что моя семья совсем не неполноценная. Конечно, такая сумма при обычных условиях была неподъемной. Но я же скопила…

Десять месяцев – почти год – в комнате с собственной ванной. В жилье, которое полагалось бы семье из трех человек без всяких доплат. Или…

…Или всего один месяц, но в квартире, о которой даже мечтать больно. Изображения небесных апартаментов я видела на уличных плакатах – просторные комнаты, ковры, шелковые подушки и окна во всю стену. Такое жилье могли позволить себе члены Сената, и плакаты так и кричали: работай на благо Циона – и сможешь жить как они. Представить себе, что я тоже могу поселиться в такой роскоши, пусть и всего на месяц за грабительские десять тысяч баллов доплаты, было и жутко, и головокружительно.

Конечно, маме я о своих планах не рассказывала. Она думала, что я потрачу баллы на платья или туфли на каблуке, на кино или шоколад. Про комнаты она бы мне и думать не позволила. Она считала, что это мать должна беспокоиться о таких «глобальных» и «неразвлекательных» вещах. Но мама со своей средней зарплатой откладывать ничего не могла, а кожаные туфли развлекли бы меня куда меньше, чем ванная без очереди и хоть на три часа кряду – с пеной или солью, да еще и без осуждающих взглядов раздраженных соседок. Потому я и согласилась приходить всего раз в неделю. В конце концов, я копила не только ради себя, но и для всей нашей семьи, а для нее я хотела лучшего.

Шурша защитным костюмом, я шла по коридору тетра-отделения и отсчитывала двери палат. В круглые окошки видны были букеты на тумбочках больных – от простеньких махровых гвоздичек до прихотливых орхидей, которые заказывали из дальних оранжерей, и то только по хорошему знакомству – так мне рассказывала мама. А мне казалось странным выбрасывать такие баллы на то, что так быстро завянет. Но теперь, к счастью, цветы больше носить будет не нужно.

Я миновала восьмую дверь (в окошке показались белые розы), седьмую (охапка ноготков), шестую (лилии) и остановилась у пятой. Тюльпаны, которые я принесла в прошлый раз, я на тумбочке почему-то не увидела – и очень странно, потому что бутоны я тогда взяла свежие, тугие, как кулачки.

Я перевела дух. Надо будет не забыть спросить, когда маму выпишут. Скорее бы. Надоело сюда ходить и потеть в этих защитных костюмах. Я взялась за ручку, повернула и толкнула дверь. Плексигласовая маска покрылась испариной: фильтр не справлялся. Дышала я быстро.

Воздух в палате был даже не прохладный, а ледяной. Я ощутила это даже сквозь защитный костюм: пластик прилепился к спине мокрой тряпкой, и меня забила дрожь. Палата была пуста.

– Мама?

Грудь сдавило. Я обернулась – держатель с историей болезни, прикрепленный у двери, был пуст. Я взглянула обратно на койку. Она была не застелена: матрас смотрел в потолок слепыми глазами-пуговицами. Тумбочка тоже стояла чистая: ни тюльпанов, которые я принесла три дня назад, ни пузатой вазы.

Я отступила и выглянула в коридор. На двери висела табличка с номером «5». Значит, не перепутала. И тут я выдохнула. Ну конечно! Маму перевели. Ей стало лучше, и ее перевели. Сердце колотилось так, что я еле дышала. Ну перепугалась…

Маму перевели, потому что тетра в ее организме уже, наверное, не обнаруживается. Мама теперь незаразная. Значит, она в отделении общей терапии. Я вышла, притворила за собой дверь пятой палаты, а потом остановилась. Разве переводят незаразных в другое отделение? К тому же оно в другом корпусе. Да и зачем бы мне тогда выдали защитный костюм? Сердце тяжко ухало в груди.

Чтобы возвратиться к стойке регистрации, мне пришлось пройти через другую раздевалку, для выходящих. Здесь лампа горела без перебоев и кран в углу не капал. Но когда я выбрасывала защитный костюм в отверстие приемника, эта комната показалась мне самым жутким местом во всем Ционе.

Когда я вернулась к стойке, медсестра взглянула на меня с недоумением.

– Где моя мама? Пятая палата. Линна ла’Дор.

– Ла’Дор? – переспросила медсестра, моргнув. – Ла’Дор, ла’Дор…

Я уже хотела выпалить, что совершенно ни к чему повторять мамино имя – от этого она точно быстрее в списках не появится, – но медсестра привстала мне навстречу, не отрывая взгляда от экрана своего визора:

– Прошу прощения. Боюсь, с этим сбоем произошла ошибка…

Ошибка?

– …Ваш браслет почему-то не читался, и я отметила вас вручную. Вернее, похоже, не вас. Вы же…

– Тесса ла’Дор.

– Ла’Дор, – снова повторила медсестра.

Я смотрела, как подрагивают ее пальцы, занесенные над экраном визора за стойкой, пухлые и мягкие. Кольцо, единственное украшение, которое, видно, разрешали на службе в лазарете, сидело на ее безымянном пальце, туго врезаясь в плоть.

– Понимаете… – пробормотала медсестра, двигая туда-сюда строки таблицы на экране.

Кажется, у нее было мучительно мало опыта в таких ситуациях.

– …В тетра-отделении у нас были всего две женщины-больные. Ваше имя не высветилось, сканер не сработал… А поскольку вы сказали, что вчера к пациентке не приходили, я решила, что вам нужна Тара ла’Шин из шестнадцатой палаты…

Защитный костюм я сняла, а липкое ощущение пластика на коже так и осталось. Мое тело как будто не могло дышать.

– …Очень жаль, что я вынуждена вам сообщить это вот так, – доносился до меня голос медсестры. – Вы совсем немного опоздали. Сегодня днем… Оповещение на коммы членам семьи приходит сразу. Но этот сбой… Вы же ничего не получали, верно?

Я машинально вскинула запястье с коммом. Строка уведомлений на его экране была пуста.

– …Хотела бы вас обнадежить, но увы… Все этот сбой…

На курсе техники и технологии нам объясняли, что коммы и сканеры для браслетов настолько просты, что работают безошибочно. Что сбоев в их работе быть не может, потому что от них зависит вся балльная система, а это основа Циона. Сложно представить себе, что случилось бы с Ционом, начнись в нем технические неполадки. А здесь раз – и ошибка?

Правда, курс техники и технологий был короткий и экзаменов по нему не сдавали. Разбираться я в коммах и визорах после его прохождения не стала и теперь вполне могла чего-то недопонимать. И все же… Сбой?

Слова медсестры долетали до меня обрывками. Значит, сегодня моей маме стало хуже, а потом… потом ее палату освободили и от нее самой, и от ее постельного белья, и от карты с историей болезни, и от моих тюльпанов, свежих и полных жизни. А я в это время смотрела церемонию исключения и мечтала о том, как наберу десять тысяч баллов и мы с мамой заживем в новой просторной комнате, как полноценная семья.

– Мне жаль.

Я смотрела на медсестру и понимала: единственное, о чем она жалеет, так это о том, как трудно ей сейчас все это разъяснять. Как просто было бы, не перепутай она все еще полчаса назад. Спроси она сразу фамилию и не строй догадки по данным из журнала посещений.

Не помню точно, что я делала дальше. Кажется, бросилась обратно в отделение, чтобы убедиться, что мамина палата и вправду пуста, но меня схватили под локти и долго держали – наверное, это были санитары, их светло-синяя форма плясала у меня перед глазами пятнами. В тетра-отделение нельзя без защитного костюма. И комм, нужно приложить комм, чтобы сняли сто баллов! Но я не хотела прикладывать комм. Не хотела надевать костюм. Я просто хотела еще раз взглянуть на пятую палату.

Медсестра все подсовывала мне какие-то бумаги, и я никак не могла понять зачем. Потом только я увидела листок с печатью лазарета – подтверждение смерти пациента, слышала, как билась в ушах кровь, а медсестра спрашивала про моих родных.

Я мотала головой.

Глава 2. Сбой

НА ТО, ЧТОБЫ СОБРАТЬ ВЕЩИ, мне дали двадцать четыре часа. Через сутки за мной придут из опеки и переправят меня в приют, ведь жить одна, без присмотра уполномоченных взрослых, я права не имею – так мне сказали. Какая разница, думала я, между мной семнадцати с половиной лет и восемнадцати?..

По потолку двигались полосы уличных огней – слева направо. Слева направо. То медленно, то быстро. То быстро, то медленно. Я никогда не замечала, какой странный у нас с мамой в комнате потолок. Вот имперский лепной узор идет по карнизу, а вот вдруг обрывается, врезавшись в стену. Словно комната – это хлеб, а одна из стен – утопленный в него нож. Вряд ли комнату так украсили сначала, еще во времена империи. Эта стена, конечно, новая, времен Циона. Недаром меня всегда удивляло, какая она тонкая и как хорошо слышно наших соседей – мальчонку с шумным суровым отцом. Скорее всего, это помещение и комнатой раньше не было, а целым залом – соседские два окна плюс наши с мамой…

Базовые потребности в Ционе удовлетворяли рационально. За символические три балла в день каждому полагалось по три ежедневных рациона. Дома готовить было негде, да и ни к чему: сбалансированными порциями весь город снабжали общественные кухни. Жилье тоже давали за символическую плату – какие-то сто баллов в месяц, но так, чтобы, спаси терминал, ни один квадратный метр не оказался лишним. Семье в два человека ни к чему целый зал.

Я вздохнула и уткнулась щекой в подушку. Она пахла мамиными духами: придя домой, я капнула себе на ключицы из сиреневого флакона, который мама держала на комоде. Зачем? Чтобы стало еще хуже?

Застонав, я перевернулась на спину. Снова уперлась взглядом в полосатый потолок, в обрезанный лишней стеной карниз, в темное окно. Наша с мамой комната располагалась на девятнадцатом этаже, но сюда все же долетал рассеянный свет фонарей и транспорта. Нас с мамой переселяли трижды, и это жилье мне нравилось больше всех.

Авеню ли’Фош – вот как звалась эта улица, и в этом названии, кажется, было больше имперской позолоты, чем во всех здешних зданиях. Еще бы! Ционский Сенат не тронул только фасады: слишком много сложностей. А вот деревянные панели, золоченые двери лифтов и люстры перекрасили в серый. О том, как все выглядело раньше, можно было догадываться, только расковыряв краску ногтем. Не то чтобы я такое делала… Только разок. Из интереса. Потом я, конечно, мысленно себя отругала – и за любопытство, и за порчу имущества.

Я вскочила с постели, сбросив жаркое одеяло на пол, и принялась мерить комнату шагами. Куда я ни бросала взгляд, везде утыкалась в мамины вещи. Тюбик помады на комоде («Зачем мне помада в лазарете?»), недочитанный журнал о гидропонике («Не буду еще и работу с собой брать. Хоть отдохну пару дней»), кофточка с крупными пуговицами, перекинутая через спинку стула («Ты носи ее пока. Она и теплая, и красивая – все сразу»). Мамин голос звучал в голове, как запись. «Все сразу» – мама это любила. Чтобы и практично, и симпатично.

Сглотнув комок в горле, я тронула экран комма и вызвала голографическую клавиатуру, чтобы набрать номер Овии. Иногда я жалела, что у меня нет сестры – вот и сейчас я была бы не одна. Но в Ционе в одну семью выдавали разрешение только на одного ребенка.

Овия не отвечала долго, а потом вызов оборвался, и вместо него по экрану побежало сообщение: «Прости, очень-очень занята. Обязательно тебе перезвоню позже!» Ну конечно, Овия «занята» с тем офицером.

Когда я набирала номер Риины, слезы уже текли по щекам сами собой. Я даже не поняла, что плачу, пока не зазвучал знакомый голос:

– Тесса?

Приехала она быстро. Наверное, вывалила целую кучу баллов за такси – в ночи она ни на чем другом ко мне бы и не добралась. Не говоря ни слова, она уложила меня обратно в постель, легла рядом и, обняв меня, укутанную в одеяло, пролежала так со мной, пока за окном не начало рассветать, а меня вдруг уколола мысль: мы ведь не отметили встречу на коммах… Потом я сразу провалилась в сон.

* * *

Утром Риина нашла меня в женской ванной. Я приняла душ, экономно отмерив по счетчику воды полминуты, а потом так и осталась стоять в кабинке, тупо смотря на обклеенную бурой плиткой стену.

– Простудишься же. – Риина накинула мне на плечи полотенце и вытянула из душевой кабинки.

С соседками по этажу я обычно стеснялась своей наготы – старалась справиться с банными процедурами раньше, чем набегут другие, а если не успевала, то старательно отводила глаза. Женщины постарше надо мной посмеивались. «Чего стесняться? У всех все одинаковое!» – говорили они. Я так не думала: двух одинаковых тел я не видела даже у женщин одной комплекции. Но сегодня мне было все равно.

– Ну и ладно.

– Ничего не ладно. Ты посмотри на себя.

Я глянула в зеркало. Там отражалось окно – по низу оно было забрано матовым стеклом, а по верху открывало вид на шпили высоток – и я, мокрая, растрепанная, с синюшной кожей, покрытой мурашками.

– Горячей воды, что ли, не было?

– Я ставлю минимум.

– Всегда?

– Ага.

– И что, стоит оно того?

Я пожала плечами:

– Гигиена – базовая потребность. Не удовольствие.

На это Риина ничего не сказала. Я все стояла, укрытая полотенцем, и Риина принялась растирать мне спину.

– Ну? Надо вытереться. Или сама не справишься?

Я пожала плечами. Сейчас мне было все равно: я чувствовала себя тряпичной куклой, с которой могли делать что угодно.

– Давай-ка одевайся.

Риина подтолкнула меня к стулу у окна, на котором я оставила стопку одежды. Я оглянулась на душ, из которого только что вышла. Если бы не баллы, я включила бы ледяную воду и стояла бы под ней еще часа полтора. В этом была бы грубая, понятная телу физика, и сейчас мне хотелось именно такого. Не думать, не чувствовать ничего внутри, не мочить подушку слезами.

– Давай так: будешь говорить мне, что брать, а я буду складывать.

Мы вернулись в комнату, и Риина встала над чемоданом, который я еще вчера вытянула из-под своей кровати, распахнула и бросила открытым.

Я махнула рукой:

– Ничего не возьму. Пусть новые жильцы забирают.

– Ну вот еще.

Риина стала ходить по комнате и собирать вещи. Потрепанные учебники, пара тетрадей, пижама, туфли на плоской подошве…

– Лучше бы они дали мне у тебя пожить. Или у Овии.

Обеим уже исполнилось восемнадцать, обеим уже дали по комнате. По крошечной коробочке, куда втиснется один человек с таким вот чемоданом, но я бы уместилась где угодно, лишь бы не ехать в приют.

– Сама знаешь, нельзя.

– А я вот против. Пойду напишу в терминал предложение…

– Да успокойся ты с этими терминалами.

Я глянула на Риину. Обычно она молчала и уж тем более не спорила. Максимум, который могла себе позволить Риина, – морщиться или отворачиваться.

– А ты разве не веришь в терминалы?

Сенат утверждал, что сила Циона – в его людях, что всего сверху не увидеть, и пожелания, жалобы и предложения, которые ежедневно подают через терминалы, помогают управлять городом лучше, чем что-либо.

Риина ходила по комнате, даже не оборачиваясь.

– Эти терминалы – полная туфта.

Я фыркнула:

– Они работают, Риина. А как, по-твоему, вообще тогда Цион узнает о наших нуждах? Ведь Цион – это мы сами! А если мы не можем говорить…

– Ты правда думаешь, что все эти писульки кто-то читает?

Риина распахнула платяной шкаф и принялась перебирать одежду.

– А почему бы и не читать? – Я развела руками. – В Сенате полно народу. Думаешь, там некому заняться чтением этих, как ты говоришь, «писулек»? Сама вспомни: на прошлой неделе отремонтировали асфальт на ла’Триде, месяц назад открыли балетный класс на площади ли’Гор… А школьная форма? Жаловались же на юбки, теперь и брюки разрешили. И все это – из терминалов.

– Это всего три жалобы. А сколько их каждый день сыпется, как ты думаешь?

– Много, наверное.

– Ну вот.

– А что «вот»? А вознаграждения? Сто баллов за предложение, которое утвердят в Сенате?

– А ты когда-нибудь их получала? Ты ведь строчишь эти предложения одно за другим.

Я не ответила. Риина была права: я и сама не считала, сколько запросов я подала за свою жизнь через терминалы.

– Может, предложения у меня банальные.

– Не знаю.

– К чему ты, Риина?

– Неважно.

– Нет уж, говори.

Риина помедлила, а потом все же тихо заговорила:

– Ты никогда не получала крупных штрафов. У тебя не списывали баллы по ошибке. У тебя в семье никого не исключали.

Я почувствовала, как раздуваются у меня ноздри.

– Я за собой слежу. Я только и делаю, что слежу за собой, чтобы не получать штрафов, и пашу, чтобы получать эти… терминаловы баллы. И если бы у меня что-то списали по ошибке, я бы все пороги в министерстве подсчетов оббила. И ты серьезно…

Я осеклась. Риина не ходила на церемонии исключения. Вот в чем дело.

– У тебя кого-то исключили, да?

Риина ответила не сразу:

– Отца.

– Отца… – эхом повторила я.

Что хуже – умереть от тетры в лазарете или быть изгнанным за стены и скончаться от нее уже там?

– Это было давно. Восемь лет назад.

– Но за что?

– Ты же сама сказала: причин не объявляют.

– Но ты же его дочь… Тебе и маме – вам-то должны были сообщить!

– И семье тоже ничего не объясняют.

– Не может быть.

Риина на меня покосилась:

– Может, Тесса, может. Это тебе повезло, ты встроилась в систему, и она гладит тебя по головке. Но так не у всех.

Слова сочувствия застряли в горле. К щекам у меня так и прилила горячая кровь.

– «Повезло»? Мне повезло?

– Я имела в виду…

Риина прикрыла глаза:

– Твоя мама… Я… Прости.

– Ага, мама. А еще отец. Тоже тетра. Вот уж повезло, а?

Я сжала зубы. Риина не могла знать про моего отца, как я не знала о ее семье. Но внутри меня все равно так и полыхнуло. Повезло…

Повезло мне всю жизнь глазеть на чужие обвисшие груди в душевых. Повезло, что мама умела штопать, а не сдавала нашу старую одежду в переработку, чтобы тратиться потом на новое. Повезло, что я лезла в каждую дырку, где давали баллы, только бы у мамы не просить на новые туфли. Ах да, еще повезло, что про результаты своего Распределения я маме уже не расскажу.

– Тесса, я… – пробормотала Риина.

Я мотнула головой. Ни мама, ни отец тут были ни при чем. Риина была права: я встроилась в систему Циона, как идеально подходящий фрагмент в мозаику. Но перед кем, кроме себя, мне теперь этим хвастаться?

Мне хотелось пнуть что есть дури чемодан на полу, глупо и уродливо раззявивший пасть в ожидании моих юбок и блузок.

– Тесса…

Риина оставила платяной шкаф распахнутым и подошла ко мне. Она сжала мою руку, и я в который раз тупо подумала о том, как это, наверное, Риине неудобно – всегда и везде ходить в этих ее перчатках.

Она так и стояла рядом со мной, неловко взяв мою руку в свою, а я вдруг поняла, что снова плачу.

– Она перепутала. Медсестра. Представляешь? – забормотала я, чувствуя, как злость внутри сдувается в бессильное отчаяние. – Перепутала меня… Говорила, что я уже приходила к маме вчера вечером… А это была не я… Или это вообще не к ней? Она сказала, это был какой-то сбой…

Не знаю, зачем я стала все это говорить. Просто не могла удержать в себе: слова сами рвались наружу. Наверное, я ждала, что найду сочувствие, но Риина почему-то вдруг спросила:

– К твоей маме кто-то приходил?