Затерянный книжный

– Останки! Я ищу останки…

– О господи, здесь кто-то умер? Так и знала! Здесь такая странная атмосфера, я почувствовала сразу, как приехала…

– Ох, нет-нет, боже! Не такие останки. – Он склонил голову, чтобы поймать мой взгляд. – Слушайте, я понимаю, что объясняю путано, но клянусь, ничего дурного в этой истории нет. Просто… трудно вот так рассказать.

Какое-то мгновение мы молчали: он скрючился у стены, а я наполовину высунулась в окно, стоя на табуретке, – и в это мгновение раздался звон колокольчика.

– Это что еще было? – спросил он, пытаясь заглянуть внутрь.

Я оглянулась и увидела старомодный звонок с проводом, уходящим к потолку. Судя по всему, у меня тут намечалась собственная версия «Аббатства Даунтон». Снова повернувшись, я припомнила его имя: Генри.

– Сделаете мне одолжение? Что бы вы ни искали, поищите это где-нибудь в другом месте, – попросила я и решительно захлопнула окно прямо у него перед носом.

Глава 3. Генри

Я сидел, медленно потягивая свою обычную пинту «Гиннесса», в том же пабе, что и вчера, и позавчера. Мне нравилось сидеть у края барной стойки, забившись в угол. Фоном играла Tainted Love, и я в такт постукивал носком ботинка по стойке.

Sometimes I feel I’ve got to – ТУМ-ДУМ – run away, I’ve got to – ТУМ-ДУМ.

Параллельно я читал свои вчерашние заметки.

«Примерно шесть месяцев вашей жизни уйдут на поиски потерянных вещей. Одна страховая компания провела опрос, который показал, что за день среднестатистический человек теряет примерно девять предметов, то есть к шестидесяти годам мы потеряем 200 000 вещей. А если говорить о книгах – сколько книг в мягком переплете, рукописей, набросков было утеряно или позабыто за всю историю человечества? Бесконечно много. А сколько заброшено библиотек! Вот, например, библиотека Дуньхуана на краю пустыни Гоби: тысячу лет никто даже не знал, что она там, пока один даосский монах, выйдя покурить, не обнаружил ее совершенно случайно. Он прислонился к стене древней библиотеки, и та рухнула, явив глазам монаха гору древних свитков высотой почти три метра, содержащую письмена на семнадцати различных языках. Кто знает, какие еще сокровища нам предстоит открыть заново, какие забытые артефакты еще ждут, когда их извлекут на свет божий?»

Проводя очередную ночь в отеле, который не мог себе позволить, поедая завтрак, который был мне не по карману, и постепенно подводя свои записи к мысли о том самом книжном магазине, я все думал: а существует ли он вообще? Все, что у меня было, – письмо от одного из самых успешных в мире коллекционеров раритетных книг, адресованное владелице этого книжного, мисс Опалин Грей. Коллекционер писал о некой утерянной рукописи.

Где же я наткнулся на это необычное письмо? В единственном месте, где возможное могло стать реальным, – в аукционном зале. Я потратил годы на поиски неизмеримо большого открытия, которое бы увековечило мое имя в мире букинистики, и никогда прежде я не подходил к нему так близко.

Несколько дней назад я должен был улететь в Великобританию.

Я глотнул еще «черной дряни», как называли «Гиннесс» местные. Мотивация бывает всех форм и размеров, и моя мотивация оставаться в Ирландии звучала так: я не хотел выглядеть неудачником. Именно этого все от меня и ждали (включая меня самого). Ведь если никто тебя не воспринимает всерьез, с чего ты сам будешь относиться к себе серьезно?

Я винил во всем отца и не испытывал по этому поводу ни малейших угрызений совести. Самое первое воспоминание – с оттенком предательства, когда он велел мне встать перед всеми и выступить с моим новым игрушечным микрофоном. Было Рождество, к нам пришли его приятели. Я спел пару песен, – не помню уже, что именно, но помню, что он хохотал, почти рычал, как волк. Он был мертвецки пьян. Гости тоже рассмеялись, и мои щеки так пылали от стыда, что я едва ощущал, как по ногам потекло горячее.

– Он обоссался! – прохрипел отец и от хохота повалился со стула.

Не помню, что было потом; наверное, пришла мама и спасла меня. Однако с того момента все считали меня плаксой, слишком чувствительным. Хуже того, моя сестра Люсинда, не успев вывалиться из материнской утробы, уже была готова к борьбе. Отец уважал ее. Да что там, она немного пугала всех нас. Из-за нее за мной окончательно закрепился статус паршивой овцы.

Пока я не нашел то самое письмо Розенбаха.

Внезапно я превратился в баловня судьбы, внезапно оправдались все часы, просиженные за книгами, весь недополученный мной витамин D. Я так много времени проводил в библиотеках, что люди полагали, будто я работаю там, – и в конце концов я и сам начал думать так же. Самообман достиг критического уровня в момент, когда я принялся рассказывать другим сотрудникам, как нужно выполнять их обязанности. Моя мать, узнав об этом, пришла в ярость.

– Сколько денег я потратила на твое обучение! А ты, паршивец, не сдал ни одного экзамена!

Эти деньги ушли на оплату курсов в Лондонской школе букинистики – по моему мнению, на благое дело. Благодаря им у меня была профессия, пусть даже никто, кроме меня, не считал таковой чрезмерную любовь к редким книгам.

И все же я никогда не пытался быть вроде… Ну, в общем, я не Индиана Джонс. Люсинда как-то сказала, что авантюризма во мне не больше, чем в ведре. Ну и кто теперь ведро, а?

Я рассмеялся: выпивка явно дала мне в голову. Неделями я бродил по Халф-Пенни-Лейн в поисках зацепки, которая хоть как-то намекнула бы на существование искомого книжного магазина. Хоть малейший след, хотя бы тень!.. Но все впустую.

Пока в мою жизнь не ворвалась эта девушка.

Откуда она взялась? На меня смотрели самые пронзительные голубые глаза из всех, когда-либо мной виденных. Я даже попятился: она казалась рассерженной, но спустя мгновение стало понятно, что нет, не рассерженной, а испуганной. Кожа белая-белая, но на круглых щеках проглядывал румянец. Длинная обесцвеченная челка не смогла полностью скрыть неприятный синяк под глазом. Будто ангел, спустившийся с небес в трудный час.

Хотел бы я поговорить с ней еще, но что я мог сказать? Вам не встречался позабытый богом книжный магазинчик? Возможно ли, что ваш дом поглотил его? Не хотите ли поужинать со мной?

Когда она захлопнула окно и отвернулась, все еще прикрывая грудь джемпером, я увидел огромную татуировку во всю спину. Не орнамент даже, а просто строки за строками, мелким шрифтом, будто на свитках Мертвого моря.

Мы толком и не поговорили, но я уже был убежден, что это самая занимательная женщина, которую я когда-либо встречал. К моей глубокой досаде, она не пошла поперек обычаев и, как и большинство женщин, возникавших в моей жизни, с первой минуты невзлюбила меня.

И все же, возможно, ей известно что-то о книжном магазине. Придется заглянуть внутрь себя, откопать там хоть грамм обаяния и переманить ее на свою сторону.

Через два часа я вернулся в гостиницу. Коридор, и без того узкий, казался особенно тесным из-за клаустрофобного рисунка на обоях и портретов в рамках (я насчитал по меньшей мере пять пап римских). Оранжевые цветы, казалось, злобно пялились на меня, а коричневый ковер кружился под ногами.

– Вернулся на чашечку чая, милый?

Нора походила на Хильду Огден, но с самым дублинским из всех дублинских оттенков акцента. Она была из тех людей, которые всякое повидали. Вот и сейчас: стояла, скрестив руки на груди, держа в безвольной ладони сигарету с таким видом, будто ничто не способно удивить ее. Я завидовал таким людям. Если бы прямо сейчас разорвался ядерный снаряд и рядом с нами осыпались бы кирпичи и известка, Нора, наверное, даже не шелохнулась бы. Постояла бы еще немного с сигаретой и с бигудями в волосах, гадая, кто поднял такой шум, а потом продолжила бы как ни в чем не бывало жарить яичницу к чаю.

– Нет, спасибо, Нора. Я перекусил в пабе пирогом и чипсами.

Никто еще не был так озабочен моим питанием. Большинство бесед заканчивались активно выраженным беспокойством относительно моего веса – недостаточного, по мнению Норы.

– Ну слава богу! Глядишь, что и налипнет тебе на ребра. – Она одобрительно покивала. – Утром сделаю тебе настоящий ирландский завтрак.

Это она добавила не терпящим возражений тоном.

Я вежливо покивал и пошел вверх по лестнице, к себе в комнату, к оборчатым занавескам и яркому покрывалу. Однако, несмотря на декор, это место ощущалось как дом. Не мой собственный, конечно, а как дом в концептуальном его смысле. Возможно, именно занавески и покрывало позволяли воображать, будто я знаком с Норой много лет, будто я часть ее семьи. Насколько я мог судить, семья состояла из трех джек-рассел-терьеров и мужа по имени Барри, с которым я так до сих пор и не познакомился.

«Он практически живет там, в сарае», – пояснила она мне в первую ночь, демонстрируя общую ванную комнату насыщенного оливкового цвета. С заднего двора доносились удары молотком по дереву. И снисходительно добавила: «Ах, если б он там еще и ночевал…»

– Кстати, тебе письмо, – сказала Нора, вынимая конверт из кармана передника. – Из городской управы. Кажется, очень официальное… Я не читала, конечно, – поспешно добавила она, что означало, разумеется, она его прочла.

Глава 4. Опалин

Когда подняли сходни, а в воздух в прощальном жесте взлетели носовые платки, мое сердце затрепетало от волнения. В почтовом поезде до Дувра я провела холодную бессонную ночь и за это время успела тысячу раз усомниться в мудрости принятого решения бежать во Францию. Я успела только отправить телеграмму Джейн и горько сожалела, что не имею возможности как следует попрощаться с единственным человеком, по которому буду скучать. Неизвестно, что ждет меня впереди, но я остро осознавала, что оставляю за спиной. Матушку, несомненно, приведет в ужас мое бегство – не столько потому, что она потеряла дочь, сколько из-за сплетен и дурных толков, которые окружат нашу семью. Я опозорила их обоих, но выхода не было, ведь выбор стоял между их хорошим именем и моим будущим. Я не желала приносить себя в жертву на алтарь семейных ожиданий. Чтобы прокормиться, хватит моего школьного диплома – по крайней мере, так мне казалось, хотя очень скоро я поняла, что куда более суровое образование дает университет жизни.

Я стояла на палубе, у ног ютился чемодан, а глаза мои были устремлены к горизонту. Многие попутчики уже устраивались поудобнее в откидных креслах, не желая подхватить морскую болезнь, – но только не я. Ухватившись за перила, я воображала приключения, которые ждут меня, и не слишком задумывалась о том, как буду выживать в чужой стране.

Краем глаза я заметила движение, секунда – и кто-то уже убегает прочь с моим чемоданом. Я закричала, но порывы ветра поглотили вопль. Вор стремительно удалялся, пока я, спотыкаясь о палубу, пыталась нагнать его. И тут какой-то мужчина пронесся мимо меня, словно молния, бросился вниз по трапу и схватил вора – мальчишку лет двенадцати – за шиворот одной рукой. В другую он взял чемодан и подтащил мальца ко мне, а затем, говоря с очень заметным акцентом, спросил, что бы я хотела, чтоб он сделал с воришкой.

– Я… эм… ну… – Я мямлила, от шока не в силах вымолвить что-то внятное.

– Я доложу о нем капитану корабля, если мадемуазель того пожелает, – заявил мужчина с какой-то драматичной развязностью. Он сразу привлекал к себе внимание: ростом выше ста восьмидесяти, смуглый, с очень выразительными чертами лица. Темные волосы, темные глаза, потемневшая от солнца кожа – словом, он был невероятно привлекательным.

– Мадемуазель? – повторил мужчина, и в глазах его мелькнула легкая улыбка.

– Эм… Да-да, конечно… – Я посмотрела на мальчика, который внезапно стал похож на загнанную дичь. – И что же с ним будет?

Я приняла из рук мужчины свой чемодан. Ответ прозвучал весьма бесстрастно:

– Снимут с корабля и отправят прямиком в тюрьму, я полагаю.

– Ох.

– Решать вам, мадемуазель.

– Что ж, мои вещи у меня, так что, полагаю, ничего страшного не случилось. Ты ведь больше не будешь так поступать, правда? – спросила я у мальчишки, который (я только сейчас заметила это) был бос и носил одежду на два размера меньше. Он яростно потряс головой и, едва мужчина ослабил хватку, рванул прочь, будто в самом деле был каким-то диким зверьком.

– Мадемуазель слишком добра, – прокомментировал мужчина, глядя, как воришка исчезает в толпе. – Позвольте представиться: меня зовут Арман Хассан. – И он слегка поклонился.

Имя звучало экзотично и интригующе, что явно добавляло незнакомцу очков привлекательности. Одежда сидела на нем хорошо, но с какой-то элегантной небрежностью, будто он выглядел бы великолепно в любом наряде. И все же в его глазах мне почудилось нечто опасное, какая-то скрытность, из-за чего ему сложно было верить.

– Мисс Опалин Карлайл, – представилась я, подавая руку и с опозданием сознавая, что только что сообщила совершенно незнакомому человеку свое настоящее имя.

Пора бы уже начать соображать, что я делаю.

– Enchanté[1], мадемуазель Карлайл, и позвольте заметить, что у вас очень красивое имя. Надеюсь, у меня будет еще повод произнести его, и не раз.

Он поднес мою руку к губам, и я могла поклясться, что даже сквозь ткань перчаток я ощутила его горячее дыхание. Пришлось быстро отвести взгляд и надеяться, что румянец не слишком меня выдает. Подумать только: не успела отплыть из Англии, а уже очаровалась иностранцем с акцентом, как какая-нибудь неопытная девица. Надо брать себя в руки.

– Что ж, благодарю вас, мистер Хассан, но мне уже пора идти.

Я еще не закончила фразу, как поняла, что на борту корабля у меня не могло быть никаких неотложных дел. Его глаза блеснули: должно быть, он вообразил, сколько нотаций мне прочитали, запрещая вступать в разговоры с незнакомыми мужчинами.

– Если позволите, мадемуазель, дам вам совет. Такой очаровательной девушке следует быть осторожнее в будущем. Представительницы слабого пола, путешествующие по континенту в одиночку, рискуют столкнуться с людьми, весьма… недобросовестными.

Однако ко мне уже вернулось самообладание, я расправила плечи и гордо вздернула подбородок.

– Мистер Хассан. Хотя вы, несомненно, хорошо владеете английским языком, вам недостает знаний об английских женщинах. Мы вполне способны постоять за себя, спасибо.

С этими словами я накинула пальто и зашагала по палубе против ветра, придерживая рукой шляпу, которую чуть не унесло. «Какой самонадеянный тип!» Я фыркнула и твердо решила не поддаваться никаким соблазнам, вне зависимости от обстоятельств.

Отель Petit Lafayette на первый взгляд казался весьма элегантным, но, как и с книгами, не стоило судить по обложке. Меня провели к лестнице, которая огибала весь дом со стороны внутреннего дворика, отчего к каждой комнате примыкало некое подобие балкончика – правда, вид с него открывался лишь на унылое серое здание. Настроение упало еще сильнее, когда служащий открыл дверь в мой номер. Мне не доводилось бывать в монастыре, но именно так я представляла себе келью: тесная комнатка без окон и с узкой кроватью.

– Ох, нет-нет! – Я решительно замотала головой.

– Non? – переспросил он, не двигаясь с места.

– Нет, это даже не обсуждается! – Ответа не последовало, и я решила объясниться. Проговорила как можно медленнее, чтобы он точно понял: – Это не комната, а монашеская келья! Я бы хотела… je voudrais une chambre plus grande. Avec une fenêtre![2]

Десять минут спустя, уплатив вдвое больше, я открыла дверь в другую комнату – тоже, надо сказать, довольно скромную, а кровать была ненамного шире. Очевидно, мои навыки ведения переговоров стоит отточить. Однако стоило мне открыть длинное окно и выглянуть в него – и я тут же позабыла о том, что была чем-то недовольна.

Передо мной раскинулись крыши Парижа, золотистые в лучах заходящего солнца.

Да, я была в ужасе от того, что натворила. Мечта и ее воплощение нередко вызывают противоречивые реакции… И все же меня переполняла решимость добиться своего. И нет, я не пролью ни одной слезинки!

В мой первый день в Париже стояла ветреная, но солнечная погода. Я крепко сжимала в руках маленькую карту, которую купила у уличного торговца. Город оказался точно таким красивым и вдохновляющим, как я и надеялась: каждая улица, открывавшаяся моим глазам, была очаровательнее предыдущей. Здания из камня с элегантно высокими окнами и серыми, покрытыми жестью крышами в мягком солнечном свете выглядели безукоризненными. Гуляя по набережной де ла Турнель, я наткнулась на ряды книготорговцев (букинистов, как выяснилось позднее). Они продавали самые разные книги на французском и английском, журналы, книги записей и даже старые плакаты и открытки. Я остановилась посмотреть и поразилась тому, что товары они держали в зеленых металлических ящиках, подвешенных прямо на парапет над Сеной. Эти ящики образовывали собой нечто вроде вагонов поезда, который будто бы остановился, распахнув свои двери для читающей публики до наступления темноты.

Я чувствовала себя как на небесах, гуляя по берегу реки, залитой ярким солнцем, затерявшись в мире книг и голосов с иностранным акцентом. Вот тогда-то я и заметила его. «Страшные рассказы» в лазурно-голубом переплете, двухтомник Эдгара Аллана По в переводе Шарля Бодлера. Я открыла первую страницу и узнала, что в руках у меня первое издание, опубликованное Мишелем Леви Фрером в Париже в 1856–1857 годах. Мой отец обожал Эдгара По, мне и самой нравились «Сердце-обличитель» и «Падение дома Ашеров», так что эта находка показалась знаком свыше.

Я осведомилась, сколько стоит двухтомник, и мой ломаный французский немедленно выдал во мне иностранку. Сто франков показались крайне завышенной ценой, и мы долго торговались жестами (торговец выворачивал карманы, показывая, что я обкрадываю его), пока наконец не договорились. Безрассудство охватило меня с головой, потому что я тратила те скромные сбережения, что у меня имелись, – однако теперь у меня было еще одно издание. Когда торговец уже принялся оборачивать книги в коричневую бумагу и обвязывать их бечевкой, я услышала, как кто-то окликает меня по имени.

– Месье Хассан! – удивленно воскликнула я, а он, как и тогда, приложил мою руку к губам. Я немедленно вспыхнула, а книготорговец хмыкнул. Они заговорили о чем-то на таком беглом французском, что я не успевала понимать, однако суть беседы скоро стала ясна.

– Вижу, вы купили моего Бодлера, – сказал месье Хассан с коварной улыбкой.

– Что вы имеете в виду?

– Я попросил приятеля придержать эти книги для меня, однако вижу, он решил продать их вам… правда, за куда большую цену.

Разумеется, он намекал, что меня обвели вокруг пальца, однако я предпочла проигнорировать скрытый смысл.

– Что ж, значит, это не ваш Бодлер, а мой, – отрезала я, забирая сверток, полная решимости направиться в отель.

– По крайней мере, позвольте мне угостить вас ужином, чтобы поздравить с удачной сделкой, – предложил он, легко нагоняя меня.

– Благодарю, однако с моей стороны было бы неуместно принять приглашение от незнакомого мужчины.

– Ах! – Он сделал вид, что принял это близко к сердцу. – Но ведь мы знакомы! К тому же вы, похоже, совсем одна в Париже…

– Я не одна, – перебила я. – Я остановилась у своей… тети.

– Что ж, понятно. – Месье Хассан покивал, признавая свою неправоту. – Alors[3], если передумаете, мадемуазель Опалин… – Он протянул мне свою визитку. – Будет непросто забыть, как вы меня отвергли, но, к счастью для вас, я человек отходчивый.

Приподняв шляпу, он скрылся в переулке, а я так и стояла, чувствуя, как ярость переполняет меня. Этот человек, этот напыщенный высокомерный мужчина невероятно раздражал, больше того – я начинала ненавидеть его. И все же я не выкинула его визитку в Сену, а вместо этого положила ее в карман.

Вечером я подписала для Джейн одну из открыток, купленных у книготорговцев. Я знала, что она не выдаст меня. Джейн была из тех людей, чей смех слышишь еще до того, как она зайдет в комнату. Она обожала прогулки (матушка считала, что «леди не подобает так себя вести»), и я ужасно скучала по ней. Пока я писала, расстояние между нами, пусть и ненадолго, но будто бы сокращалось. Я бодрилась, покрывая бумагу предложениями, каждое из которых кончалось восклицательным знаком. «Париж великолепен!» Не слишком оригинально, ну и пусть. Я воображала, что если останусь здесь жить, то, возможно, однажды Джейн навестит меня.

Правда, пересчитав оставшиеся деньги, я уже не была так уверена. Нужно поскорее найти какую-нибудь работу. Я решила завтра же отправиться в местную библиотеку и посмотреть, нет ли там подходящей вакансии.

Я начала переодеваться ко сну, и из кармана выпала визитная карточка месье Хассана.

Armand Hassan

ANTIQUAIRE

14 Rue Molière

Casablanca

Maroc

Итак, месье Хассан оказался торговцем из Марокко. Это объясняло его экзотическую внешность… однако я твердо решила не увлекаться им. В романах, которые я читала, женщины слишком быстро влюблялись в мужчин, подобных ему.

И вновь я почему-то не выбросила его карточку, а убрала в чемодан.

Глава 5. Марта

Я не думала, что в какой-то момент стану домработницей у женщины преклонных лет с серьезной манией величия, однако продолжала твердить себе, что это временно, лишь до тех пор, пока я не приду в норму (что бы это ни значило). Через пару дней я привыкла к размеренному ритму жизни в доме. Именно это мне и было нужно, потому что внутренне я все еще пребывала в состоянии шока.

В фильмах люди сбегают из дома, оставляют позади брак, вообще всю прежнюю жизнь – и просто начинают новую. В реальности же ты застываешь, будто утопающий, который зацепился за какую-то скалу. Ты понимаешь, что жива, можешь двигаться и даже говорить, но чего-то все же не хватает.

В общем, я сосредоточилась на работе. По утрам я готовила для мадам Боуден завтрак (вареное яйцо и английские булочки, щедро намазанные джемом), потом убирала со стола, заправляла ее постель и прибиралась в ее комнате, пока она совершала утренний туалет, а потом разжигала камин внизу. Дом был старый и холодный, потому что мадам Боуден отказывалась проводить центральное отопление: трубы испортят декор. У нее на все имелось свое мнение, и, честно признаюсь, меня это ставило в тупик – в основном потому, что я не помнила, чтобы у меня хоть по какому-то поводу было мнение, которое я могла бы назвать своим. Единственным, кто имел право на точку зрения в моем доме, был мой отец. Мама вообще никогда не говорила. Сегодня люди назвали бы ее замкнутой, однако во времена моего детства у деревенских для нее находилась масса других прозвищ.

А мадам Боуден читала вслух газеты и разносила в пух и прах мнение авторов статей, не забывая сообщать о том, что сделала бы она сама, будь она у руля. Я больше помалкивала, только пылесосила ковры и стирала белье. Мадам Боуден нельзя было назвать ни злой, ни дружелюбной, и меня это устраивало. По вечерам я ужинала у себя в комнатке (в основном фасолью и тостами) и гуляла вдоль реки. Офисные работники к этому времени уже расползались по домам, и в городе было тихо. По крайней мере, тише, чем днем.

Казалось, я оттаиваю после затяжной зимы. Каждый день я ощущала, как напряжение понемногу отпускает меня, и когда ходила за продуктами в супермаркет, то даже почти не оглядывалась, чтобы проверить, не следит ли он за мной.

Так продолжалось до того момента, когда Эйлин, то есть мадам Боуден, не решила поддаться «погибели двадцатого века» и не заказала телевизор. Я была на кухне, готовила ей обед (припущенный лосось с беби-картофелем), а когда вынесла поднос в гостиную, то увидела мужчину, входящего в парадную дверь.

Поднос выпал из моих рук, и я застыла.

– Ох, извините, дорогая, я стучал, но дверь была открыта, – сказал он, с трудом втаскивая тяжелую коробку.

Я продолжала молча пялиться на него, уговаривая себя довериться собственным глазам. «Это не он, – мысленно повторяла я. – Это не он». Немного придя в себя, я принялась убираться, но руки у меня тряслись так сильно, что мужчина в конце концов предложил мне помочь. Я же была в таком шоке, что не могла даже посмотреть ему в глаза.

На следующий день мадам Боуден попросила меня протереть пыль в ее кабинете – маленькой комнатке на втором этаже, выходящей окнами на улицу. Кабинет был оклеен прекрасными обоями в цветочек, у окна стоял письменный стол, а стены закрывали стеллажи, полные книг, будто в библиотеке.