Имя на обложке: Екатерина

Я стояла в скромном голубом платье, которое сшила сама. Тогда мало кто мог позволить себе дорогие наряды, да и выбора в магазинах было немного. Белые платья шли по разнарядке для официальных свадеб, а у нас была свадьба домашняя, «для своих».

За столом гремели тосты, смеялись, пели частушки, кто-то уже вовсю отплясывал под гармонь. И только один человек смотрел на меня с выражением крайнего недоверия.

Елена Петровна.

Она сидела в углу, не ела, не пила, а только качала головой, хмуря свои суровые брови. Её возмущение наконец прорвалось наружу, когда мы с Павлом встали, чтобы принять поздравления.

– Да что он в тебе нашёл? – покачала она головой и даже всплеснула руками, будто не могла поверить в происходящее.

Я услышала, но не обратила внимания. Пусть говорит. Пусть качает головой, удивляется, негодует.

Я была счастлива.

Меня ни разу не смутило, что Павел не делал мне официального предложения, не вставал на одно колено, не покупал кольцо с бриллиантом. Да какие там бриллианты? В советское время даже обычные золотые кольца были дефицитом. Женились без лишнего пафоса, потому что так было принято.

Сейчас девушки мечтают о красивых признаниях, ждут романтических слов, сюрпризов, чуть ли не фейерверков под звёздным небом. А мне этого не нужно было.

Я просто знала: если бы Павел меня не любил, он бы не женился.

Разве для счастья нужно что-то большее?

Глава 3. Семейная жизнь

Начало совместной жизни

Свадьба прошла, и мы с Павлом начали нашу новую жизнь. Вопрос жилья решился просто: чтобы не мешать его родным в маленьком доме, первые месяцы мы жили в сарае.

Да-да, сарае. Но не думайте, что это был какой-то заброшенный хлев с паутиной, гвоздями, торчащими из стен, и старым сеном в углу. На самом деле там было уютно, насколько это вообще возможно в таких условиях.

Павел прибил полки, чтобы нам было удобнее складывать вещи. Лидия Ивановна помогла занавесками – повесила их на маленькое оконце, и сарай сразу стал похож на дом. Мы постелили чистую подстилку на кровать, которую Павел сам сбил из деревянных досок, расстелили на полу коврик, чтобы не ступать на голые доски, а в углу поставили керосиновую лампу – единственный источник света по вечерам.

Электричества у нас не было. Это создавало трудности, но летом мы особо не страдали. Дни были длинные, тёплые, и вечерами, уставшие, но счастливые, мы сидели во дворе, греясь в последних лучах заходящего солнца.

– О, вот и Кассиопея! – говорил Паша, всматриваясь в тёмное небо, где медленно зажигались звёзды.

Я молча кивала и чувствовала себя абсолютно счастливой.

Я и не думала, что можно жить вот так – без удобств, без кухни, без горячей воды – и при этом не чувствовать себя обделённой. Мне казалось, что этот период нашей жизни – что-то особенное, почти волшебное.

Свекровь, которая стала мне матерью

После работы меня ждали не только долгие разговоры с Пашей под звёздным небом, но и хозяйственные заботы. Лидия Ивановна была уже немолода, и я взяла на себя часть домашних обязанностей.

Она всегда готовила нам ужин к нашему приходу – борщ, картошку с мясом, пирожки, пахнущие тёплым тестом и печью. Но посуду мыла неизменно я.

Я не жаловалась. Наоборот, я чувствовала, что хочу делать для неё что-то хорошее. Лидия Ивановна заменила мне и отца, и мать, которых у меня уже давно не было.

Я пыталась быть хоть чуточку похожей на неё. Она была удивительной женщиной – сильной, терпеливой, без капли жалости к себе. Я видела в ней не просто свекровь, а человека, который вынес на своих плечах столько боли и трудностей, что мне и не снилось.

Судьба у неё была тяжёлая. Она редко рассказывала о своём детстве, но иногда, между делом, проскальзывали такие фразы, что от них внутри что-то сжималось.

– Хлеб не выбрасывай, даже если чёрствый. Размочишь в молоке – и будет мягкий. В войну и такого не видели…

– Картошку чисти аккуратно, кожура должна быть тонкой. Вон сколько под ней ещё мякоти…

Она была бережливой до глубины души. У неё в шкафу висели вещи, которые она берегла для «особого случая». Только вот этот случай так и не наступал. Она не требовала многого, жила скромно, довольствовалась тем, что было.

Как-то раз я заметила, что она ходит в старом халате, хотя в сундуке лежал новый, красивый, с цветочным узором.

– Лидия Ивановна, а чего ж вы этот не носите? – спросила я.

Она усмехнулась, махнула рукой.

– А куда мне наряжаться? В поле, что ли? Или на кухню? Пусть лежит, вдруг пригодится.

Но я знала – она просто не привыкла думать о себе. Она жила ради детей, ради работы, ради завтрашнего дня.

И мне так хотелось, чтобы у неё тоже было что-то хорошее. Чтобы она почувствовала себя не просто женщиной, которая вынуждена всю жизнь экономить, а человеком, который заслужил радость.

Я не знала, как сделать её счастливой, но знала одно – теперь это была моя семья. И я готова была ради неё на многое.

Наша семейная жизнь и первые шаги к дому

Возвращаясь к нашей семейной жизни, хочу сказать, что у нас с Павлом не было так называемой «притирки». Мы не ругались и не ссорились. Может быть, просто боялись задеть друг друга, сказать что-то не так, сделать что-то не так.

Я старалась угодить ему во всём – готовила так, чтобы он всегда ел с аппетитом, старалась держать дом в порядке, не жаловалась на трудности. Он, в свою очередь, заботился обо мне, приносил из города гостинцы, иногда даже оставлял мне последнюю конфету из подаренной коробки – а для мужчины, выросшего в тяжёлые времена, это был высший знак любви.

Если между нами и начинали кипеть страсти – несогласие, обида, усталость, – мы оба вовремя останавливали себя. Павел мог вдруг сказать:

– Ладно, Катюха, чего ругаться? Пойдём лучше на улицу, звёзды считать.

И я смеялась. Как можно продолжать спорить, если он вот так легко всё переводил в шутку?

Мы понимали друг друга без слов. Он знал, когда мне нужно время, чтобы подумать, а я чувствовала, когда он уставший и ему лучше не докучать разговорами. Всё складывалось, как будто так и должно быть.

Наш участок – голая земля и мечты

К осени у Павла получилось добиться земельного участка под индивидуальное строительство. Тогда землю не покупали, её давали работникам завода за заслуги или за стаж. Нам выделили участок – большой, просторный, но абсолютно пустой.

Помню тот день, когда мы впервые приехали на него.

Дул осенний ветер, сухие листья кружились под ногами, и мы стояли, разглядывая эту «голую» землю. Рядом было всего несколько домов – и те на приличном расстоянии. До ближайших соседей надо было идти минут десять.

– Ну, вот и наш двор, Катенька, – с улыбкой сказал Павел, раскинув руки, будто уже видел воображаемые стены нашего будущего дома.

Я ахнула.

– Паша, да тут страшно! Глухомань какая-то!

Рядом раскинулось поле, засеянное хлопком, а чуть дальше начинался густой лес. Меня пугала эта дикая тишина. Я выросла в поселении, где всегда слышались голоса соседей, лаяли собаки, гудели по утрам заводские сирены. А тут – просторы, пустота, только ветер шелестит листьями.

– Ты серьёзно хочешь тут строиться? – спросила я, недоверчиво глядя на него.

Он улыбнулся, приобнял меня за плечи.

– А чего бояться? Волков? Они нас боятся больше.

– Да и не только волки… Здесь даже электричества пока нет.

– Проведём! – уверенно ответил он.

Я смотрела на него и удивлялась: как можно быть таким бесстрашным? Я волновалась, сомневалась, а он уже видел здесь наш дом, наш сад, наш будущий огород.

Как мы начали строиться

Работа на кирпичном заводе сыграла нам обоим на руку.

Я смогла занять деньги у начальства, взяв их из общей кассы под честное слово. В советское время такое было возможно – если ты честный, работящий человек, то тебе верили. Вернули мы их, кстати, менее чем за полгода – как и обещали.

Павел, в свою очередь, смог купить кирпич по себестоимости – ещё одно преимущество работы на заводе. Он договорился с мастером, оформил заказ, и вот, в один из вечеров, он вернулся с работы особенно довольный.

– Ну что, Катюха, поехали за нашим кирпичом?

– Как поехали? На чём?

– На рабочем КАМАЗе! – он ухмыльнулся, весело подмигнул.

Я даже не сразу поверила. Оказывается, он договорился взять машину, чтобы перевезти кирпич на участок.

Я забралась в кабину, и мы поехали. Дорога была ухабистой, КАМАЗ громыхал на кочках, но мне казалось, что это одно из самых радостных путешествий в моей жизни.

Когда мы выгружали кирпич на участок, уже темнело. Я прислонилась к кузову, тяжело дыша после очередного мешка.

– Ты устала? – спросил Павел.

Я кивнула.

– А знаешь, о чём я думаю? – продолжил он.

– О чём?

– О том, что вот тут будет наша веранда. Тут лавочка. И вот тут, смотри, прямо под звёздами – наш дом.

Я посмотрела на него и улыбнулась.

Всё только начиналось.

Стройка и первый временный дом

Стройка шла быстрее, чем я ожидала. Удивительно, как огромное желание и поддержка окружающих могут помочь в возведении дома. Павел был полон энтузиазма, работал без устали, будто его никто не учил уставать. Я видела, как он выкладывается на заводе, а после работы, вместо отдыха, сразу ехал на участок, проверял материалы, делал замеры, планировал следующий этап строительства.

Конечно, сразу дом мы не построили. Это было бы слишком просто. Мы понимали, что впереди долгий путь, что стены поднимутся не за день и не за месяц, но первый шаг был сделан: залит фундамент, закуплены основные материалы, начата кладка.

Осень вступала в свои права. Дни становились короче, ночи холоднее, а сарай, который летом казался нам пусть маленьким, но уютным уголком, теперь уже не мог служить домом. Без электричества и отопления оставаться в нём было невозможно.

Мы решили временно переехать к двоюродной тёте Павла – Ольге Степановне.

Новая крыша над головой

Ольга Степановна жила одна, и хотя ей было уже за шестьдесят, она была бодрой, подвижной женщиной с быстрым, цепким взглядом и тёплым сердцем.

– Ну, вот и гости! – радостно воскликнула она, когда мы вошли в дом с чемоданом и узелком вещей. – Я уж думала, что придётся мне зимовать в одиночестве!

Казалось, наше присутствие её не напрягало. Напротив, она была рада, что в доме снова раздаются голоса, что по вечерам в кухне слышны разговоры, а утром кто-то ещё хлопочет рядом.

Она поселила нас в маленькой комнате с большой печкой, которая за ночь успевала нагреть воздух так, что утром было тепло и уютно.

– Печка у меня добрая, будет вам как на юге! – смеялась она, пока я складывала вещи в старый комод, который ещё её отец сделал своими руками.

Мы появлялись у неё редко – после работы ехали к Лидии Ивановне, помогали по хозяйству, проверяли стройку, а возвращались только на ночь. Но каждый вечер Ольга Степановна встречала нас с ужином и бесконечными историями.

– Вы ж мои молодые, вам всё интересно! – говорила она, подливая нам горячего чая. – А знаешь, Катюша, как мы раньше дома строили? Всё деревней выходили, помогали. А сейчас всё за деньги, всё за плату…

Я слушала её рассказы, а сама понимала, как сильно мне повезло. Пусть дом пока только в наших мечтах, пусть стены ещё не поднялись, но у нас было место, где нас принимали, кормили, согревали.

Я смотрела на Павла, он улыбался, и я знала – мы обязательно справимся.

Время, которое пролетело незаметно

Я смутно помню то время. Оно бежало так быстро, что я словно не успевала за ним. Казалось, только вчера мы выбирали участок, только вчера Павел привёз первый груз кирпича, а сегодня я уже стою на пороге нашего дома.

Эти месяцы пролетели в бесконечной череде дел и забот, и, если честно, мне даже кажется, что жизнь просто украла у меня несколько месяцев. Я жила в потоке – работа, стройка, быт, снова работа. Иногда я просыпалась утром и не могла сразу вспомнить, какой сегодня день, потому что каждый был похож на предыдущий.

Но, несмотря на всю усталость, я с теплотой вспоминаю то время. Мы были молоды, полны энергии, у нас не было ни страха перед будущим, ни сомнений в правильности нашего пути. Мы не жаловались на трудности, потому что для нас они были чем-то естественным – так жили все вокруг, так жили наши родители, так жили наши друзья.

Стройка продвигалась медленно, но уверенно. Павел брался за любую работу – сам клал кирпич, сам таскал цемент, сам ездил за материалами. Иногда ему помогали друзья, иногда – соседи, но большую часть времени он работал в одиночку.

Я старалась быть рядом, чем-то помочь, хотя толку от меня в строительстве было мало. Но я привозила ему обед, стирала его рубашки, чтобы они не становились каменными от цементной пыли, и просто старалась быть опорой.

Первый дом, первые радости

Следующим летом мы, наконец, вошли в свой дом.

Правда, тогда это ещё сложно было назвать полноценным домом. Он состоял всего из двух комнат. Маленькие окна, свежая штукатурка на стенах, ещё пахло известкой, а в углу стояла печка, которая грела наш крошечный новый мир.

Кухня была отдельной постройкой – небольшой, деревянной, с маленьким столом и старой плитой, которую Павел привёз от кого-то из знакомых. Санузла не было совсем. Мы пользовались уличным туалетом, как, впрочем, и большинство семей в округе.

Мылись в бане. Она находилась в пятнадцати минутах ходьбы от дома, и по вечерам мы брали полотенца, чистую одежду и шли туда, смеясь, разговаривая, обсуждая планы на будущее.

Я помню, как однажды, возвращаясь с бани, мы шли по тропинке через поле. Воздух был свежий, пахло скошенной травой, где-то вдалеке слышался лай собак.

– Ну вот, Катюха, у нас теперь есть дом! – вдруг сказал Павел, сжимая мою руку.

– Ну, не совсем… – улыбнулась я. – Дом без кухни, без ванны, без забора.

– Главное – стены есть! А остальное – доделаем!

Он говорил это с такой уверенностью, что мне и в голову не приходило сомневаться.

Мы были молоды, влюблены, и нам казалось, что мы свернём горы.

Теперь у нас был свой угол, пусть и не идеальный, но наш. Это было начало нашей настоящей жизни.

Наш дом и наш маленький мир

Постепенно наш дом становился настоящим. Вместо двух комнат появилось четыре – мы пристроили спальню, маленькую гостиную и ещё одну комнату, которую Павел называл «на всякий случай». Я знала, что он надеялся, что однажды здесь зазвучит детский смех.

Во дворе выросли хозяйственные постройки – сарай, курятник, загон для кроликов. Поначалу я боялась, что не справлюсь с хозяйством, но жизнь не оставила мне выбора – приходилось учиться всему на ходу.

Мы завели кур, уток, кроликов. Сначала немного – пять кур, пару уточек. Но постепенно живности становилось всё больше, и двор наполнился звуками – утренним кудахтаньем, тихим ворчанием уток, стуком кроличьих лапок по деревянным клеткам.

Павел убирал за животными наравне со мной. Он не боялся работы вообще. Даже на выходных не сидел без дела – всегда находил, чем заняться: то забор поправит, то сарай подкрасит, то пойдёт в лес за дровами.

– Паша, да посиди ты хоть немного! – иногда говорила я, наблюдая, как он в очередной раз что-то мастерит во дворе.

Он только отмахивался.

– Ну а что сидеть? Дело есть – надо делать!

Именно это мне в нём нравилось больше всего. Он не был человеком, который жалуется на жизнь, откладывает дела «на потом». Он просто брал и делал, без лишних слов. И мне казалось, что с таким мужчиной мне никогда ничего не будет страшно.

Сюрприз судьбы

Через два года после свадьбы я забеременела.

Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни, но… я узнала об этом далеко не сразу.

Мне даже стыдно вспоминать, но тогда, в молодости, я была так далека от понимания женской физиологии, что даже не сразу поняла, что со мной происходит.

Мне не приходило в голову следить за циклом, да и вообще эта тема была запретной. У нас не было таких разговоров – ни с матерью, ни с подругами, ни тем более с мужем. Женское здоровье было чем-то, о чём не принято говорить вслух.

Отсутствие менструаций меня не насторожило. Я думала – усталость, перемены, может, просто организм сбился.

– Что-то ты бледненькая стала, Катюша… – сказала однажды Лидия Ивановна, внимательно вглядываясь в моё лицо.

– Да ничего, устала просто…

Но потом я начала замечать странные вещи. Еда, которую я всегда любила, вдруг стала казаться мне невкусной. Иногда меня мутило без видимой причины. А однажды я почувствовала такой головокружительный голод, что съела два куска хлеба с солью, запила молоком и через минуту поняла, что сейчас всё обратно выйдет.

Только тогда я задумалась.

– Паша, а что если я…

Я не смогла договорить. Слова застряли в горле, потому что я даже не знала, как об этом говорить.

Он посмотрел на меня, прищурился, потом вдруг улыбнулся – тепло, радостно, как-то даже по-другому.

– Ты серьёзно?

Я кивнула, всё ещё не до конца веря в то, что это правда.

– Ну так это ж здорово, Катюха! – он подхватил меня на руки и закружил, смеясь.

Я смеялась вместе с ним, а внутри меня уже зарождалась новая жизнь – наше будущее, наше продолжение.

О беременности я узнала только на четвёртом месяце.

Почему так поздно? Потому что в то время не было УЗИ, не было тестов, не было анализов на ХГЧ, которые сейчас могут показать беременность через пару недель. Никто не бегал по врачам с каждой задержкой, да и менструальным циклом особо не занимались – не пришли в срок, значит, организм устал, заработалась, понервничала. Время тогда было другое.

Я слышала, что сейчас девушки узнают о своей беременности уже на поздних сроках или даже в родильном кресле. Мне это кажется абсурдом. Но, наверное, им так же сложно поверить, что я четыре месяца носила ребёнка и даже не подозревала об этом.

Павел берёг меня, как мог. Мне казалось, что он сдерживает в себе океан эмоций, но не говорит лишних слов, чтобы не тревожить меня. Мы мечтали о малыше – я надеялась, что это будет девочка, а он, как и многие мужчины, ждал сына. Я помню его глаза, когда он гладил мой живот, говорил с ребёнком, а потом улыбался мне так, словно видел в этом всю свою вселенную.

Я думала, что впереди у нас будет счастливая семья.

Но эта беременность закончилась трагедией.

Тот самый день

Это было тёплое июньское утро, воскресенье.

Солнце уже палило вовсю, воздух в доме был тяжёлым, стоял запах летней жары, пыли и свежевыстиранного белья. Я тогда уже была на большом сроке, чувствовала каждый шевеление малыша. Она пиналась так сильно, что порой мне казалось – вот-вот, ещё немного, и она просто возьмёт да выберется наружу сама.

Мы с Павлом решили устроить большую уборку. Так было принято. Тогда беременных не берегли, не укладывали на диван с подушками, не носились с ними, как с фарфоровой куклой. Конечно, были поблажки, но не такие, чтобы позволять себе отдыхать, пока муж делает работу по дому.

– Повесь занавески, пока они влажные, – сказал мне Павел, улыбаясь. – Так они сами расправятся, гладить не придётся. Мама всегда так делает.

– Хорошо, – кивнула я, хотя чувствовала себя неважно.

Жара, слабость, какой-то липкий туман в голове… У меня, видимо, упало давление. Аппетит в тот день был совсем никуда, ела мало, пила тоже. Да кто бы тогда придал этому значение?

Я покорно взяла занавески, поставила табурет.

Всё было в порядке. Я медленно, спокойно дотягивалась до крючков, подвешивала тюль. Работа не сложная, но с моим животом – уже непростая.

Дошла до середины, почувствовала, как плывёт перед глазами. Подумала: «Надо передохнуть».

Осторожно спустилась, присела, подышала. Отпустило.

Продолжила.

Я уже почти закончила, когда вдруг в груди будто что-то сжалось, дыхание перехватило, а в голове вспыхнула вспышка боли. Всё закружилось, поплыло перед глазами. Тюль выпала из рук.

Я ещё пыталась ухватиться за что-то, но руки были слабые, словно чужие.

Табурет под ногами зашатался. Я почувствовала, как меня тянет вниз.

Падение было быстрым, но в эти секунды я прожила целую вечность.

Я помню лицо Павла.

Испуганное. Бледное.

Помню его крик:

– Катя!!!

А потом боль.

Жгучая, разрывающая. Я вскрикнула, но звук будто застрял в горле. Я ещё ничего не понимала, но уже знала – что-то пошло не так.

Павел кинулся ко мне, поднимал, что-то говорил, но я уже почти ничего не слышала.

Боль. Боль. Боль.

Потом был шум в ушах, холодный пол, чьи-то руки. Всё слилось в одно.

Лиза

Я очнулась в больнице.

Потолок. Белый. Холодный.

Всё тело – будто чужое. Я даже не сразу поняла, почему так пусто внутри.

А потом дверь открылась.

Вошла женщина в белом халате, что-то листала в своих бумагах. Голос был сухой, без эмоций, без жалости:

– Вы потеряли ребёнка. Девочка.

Я смотрела на неё, но не слышала. Или не хотела слышать.

Я чувствовала себя пустой. Не было ни крика, ни слёз, ни истерики. Только эта пустота.

– Нужно дать имя, – сказала врач, не отрываясь от своих бумаг. – Документы оформить надо.

Имя.

Как назвать ту, кого я не успела увидеть?

Ту, которую я носила под сердцем, но не успела взять на руки?

Я закрыла глаза. Всё тело онемело, но в сердце будто что-то сжалось, так сильно, что казалось, оно просто разорвётся.

– Лиза, – прошептала я.

Лиза.

Так бы я назвала её, если бы всё было иначе.

Но её больше не было.

Я потеряла своего ребёнка.

И сколько бы лет ни прошло – эта боль никуда не исчезла.

Тишина, которую нельзя нарушать

Это была моя вина. Полностью моя. И я это прекрасно понимала.

Я могла отказаться от работы в тот день. Могла сказать Павлу, что плохо себя чувствую. Могла просто попросить его повесить эти чёртовы занавески. Но я не сделала этого.

Я снова и снова прокручивала тот момент в голове, как киноплёнку, которая не хочет останавливаться. Вот я беру тюль. Вот ставлю табурет. Вот поднимаюсь. Всё кажется обычным, привычным, безобидным. А потом – темнота.

Первые дни после больницы были самыми тяжёлыми. Я не плакала. Мне казалось, что если я позволю себе слёзы, то уже никогда не смогу остановиться. В доме было глухо и пусто, как будто вместе с ребёнком ушло что-то ещё, важное, невидимое, но ощутимое.

Несколько недель спустя Павел попытался поговорить со мной об этом.

– Катя… – начал он тихо, садясь рядом. – Давай поговорим.

Я знала, о чём он хочет сказать.

– Не надо, – резко ответила я.

– Но…

– Не надо.

Я не могла. Не хотела.

Будто бы, если не говорить о случившемся, можно сделать вид, что ничего и не было.

Что мы не ждали ребёнка. Что он никогда не умер.

Мы больше не разговаривали об этом.

Будто кто-то вычеркнул эти месяцы из нашей жизни.

Я, как прежде, ходила на работу, занималась домом. Каждое утро вставала, мылась, заплетала косу, готовила завтрак. Днём перебирала цифры в бухгалтерских отчетах, вечером убиралась, кормила скотину, стирала бельё. Всё было так же, но уже совсем не так.

Отношения с Павлом стали холоднее. Мы всё ещё спали в одной кровати, но теперь между нами будто была невидимая стена.

Мы всё ещё завтракали вместе.

Всё ещё навещали Лидию Ивановну.

Всё ещё говорили о мелочах – как прошёл день, что нужно купить, когда покосить траву.

Но о главном – молчали.

Вечером я засыпала, отвернувшись к стене, и чувствовала, как Павел лежит рядом, дышит, но даже не пытается меня обнять.

Мне казалось, что с той июньской ночи что-то в нас умерло вместе с Лизой. Что-то важное. То, что больше нельзя вернуть.

Жизнь после потери

Я не знала, как жить дальше.

Всё вокруг шло своим чередом – солнце по-прежнему вставало и садилось, петухи кукарекали по утрам, в доме пахло свежесваренным чаем, а я двигалась, дышала, говорила.

Но внутри меня ничего не было.

Я ощущала себя пустой, как старый заброшенный дом, где когда-то звучал детский смех, но теперь только эхо разносит по углам глухую тишину.

Ночами я лежала в темноте и слушала, как Павел дышит рядом. Казалось, если я притянусь к нему, если просто прижмусь, он обнимет меня, скажет что-то, что развеет эту пустоту. Но я не двигалась.

Я боялась, что если начну говорить, то скажу что-то не то. Что если заплачу, то он не поймёт. Что если прижмусь, он отстранится, потому что мы уже чужие друг другу.

Я хотела, чтобы кто-то сказал: «Ты имеешь право горевать».

Но никто не говорил.

Беременность потеряна? Значит, надо продолжать жить. Горе – это когда умирают взрослые, а ребёнок, который ещё не родился, – это не горе, а просто… неудача. Так, по крайней мере, казалось окружающим.

– Ты молодая, родишь ещё, – сказала однажды Лидия Ивановна, как будто этим можно было что-то исправить.