Последнее желание

– Я как грохот-то услышала ночью, испугалась, – заговорила тетка, осторожно собирая стеклянные осколки в принесенный совок.

– Еще бы! – закивала соседка. – У нас так однажды ночью шкафчик кухонный свалился с посудой. Грохоту было! Вся посуда побилась. Казалось бы, чего ему не хватило.

– 

Ну, то шкафчик. А тут… – тетка многозначительно кивнула на обломки прошлой Лешиной жизни. – Я потом ночью-то подумала, что это Лешка наш может быть. Может он злится на нас.

– Ох, Свят, Свят! – забормотала Антонина Ивановна, принимаясь мелко креститься одной рукой, а другой продолжая собирать книжки в стопку.

– Да, конечно, мам! Хватит чушь нести, – сердито фыркнула двоюродная сестра, подбирая в горсть рассыпанные медали. – Пугаешь только.

– Ну, конечно, ты ж у нас самая умная! – парировала тетка. – С чего тогда именно эта полка сломалась?

– Потому что крепления сопливые, вот и все!

– Катька! – цыкнула на нее мать. – Наверное, Лешка разозлился, что мы у теть Люды его машину для тебя выпросили. Вот полку-то и опрокинул.

– Да сдалась мне его машина! – взвилась Катя. – Это тебе она больше всех покоя не давала!

– Так ему ж теперь без надобности…

– Тихо, девочки! Тихо! А-то еще дух услышит…Свят-Свят! – шикнула соседка, снова осеняя себя и всех присутствующих заодно крестным знамением.

Леша уныло хмыкнул. Да уж. Вот он уже и людей пугает, хотя пока, кажется, злым духом не стал. Наверное, Яра права: задержится еще немного и обратится в зловредного полтергейста, или станет таким же жутким, как та женщина в Сумрачном лесу. Только этого его бедной маме не хватало! Хотя, он мог бы переселиться в свою машину, чтобы тетке жизнь медом не казалась. И от этих мыслей снова хмыкнул. Надо же, как живуч человеческий дух, раз он уже пытается прогнозировать собственное будущее в качестве призрака!

На этом все веселое за день закончилось, потому что скоро проснулась мама. Заплаканная, опухшая и совершенно несчастная. Женщины окружили ее обычной суетой, а потом все собрались и поехали в прощальный зал. Леша, замирая от подступающего ужаса, последовал за ними. Ему до дрожи не хотелось видеть собственные похороны, но что-то внутри упорно не давало ему позорно спрятаться и переждать все это дома. Он должен увидеть это, должен пережить.

Сцепив зубы до скрипа, Леша вошел в небольшой зал, отделанный советской серой плиткой. Вдоль стен тянулись запылившиеся траурные венки, а посередине на подставках стоял гроб. Леша почти разглядел собственное бледное осунувшееся лицо, но тут за руку кто-то крепко схватил. Парень вздрогнул всем телом, вдруг осознав, в каком неимоверном напряжении находился все время.

– Не надо. Не смотри, – тихо проговорила вновь появившаяся из пустоты Яра. – Это очень… тяжело. Не надо.

– Я должен, – шепотом отозвался Леша. – Должен.

Зал постепенно заполнялся людьми в черном. Кто-то тихонько всхлипывал, кто-то вздыхал, и все потихоньку переговаривались:

– Молоденький такой… Вот горе-то!

– Да, хороший был пацан. Жалко.

– А тех, кто порезал его, нашли?

– Нет. Сказали, трудно будет найти. Но, вроде как, он за какую-то девушку заступился.

– А девушка-то не объявлялась? Может в полицию приходила?

– Да кто ж знает? Вроде нет.

– Боже, Боже… Бедный Лешка!

– Бедная Людмила Ивановна.

– Да, совсем одна теперь… Ужас!

– Жалко деток ни у кого из сыновей не осталось. Что за судьба такая…

Леша чувствовал, как в теле нарастает лихорадка. По спине прокатывались волны то жара, то озноба. На подгибающихся ногах он прошел сквозь толпу и остановился у гроба. Сам на себя не похож. На зеленоватом бледном лбу какая-то жесткая синтетическая ленточка с позолоченными буквами, и костюм какой-то незнакомый, и галстук. Видимо, маме пришлось купить новый, хотя под белой лоснящейся простыней все равно особо не видно. На маму, сидевшую на табуретке в изголовье, Леша старался не смотреть, лишь видел, как ее дрожащая рука с простеньким обручальным колечком рассеянно поглаживает его плечо, будто утешая или укачивая.

Не выдержал, отвернулся, изо всех сил стараясь сдержать резко подступившую тошноту. Перед глазами все поплыло.

– Леша, пойдем отсюда! Черт! – Яра схватила его за предплечье и буквально выволокла на улицу, пройдя сквозь серые стены прощального зала.

– Ненавижу, – прорычал Леша, согнувшись пополам, рвано дыша и пытаясь взять себя в руки. Внутри почему-то нарастала ярость. Та самая, ослепляющая, губительная. Снова хотелось рвать и метать, кричать и орать изо всех сил. – Ненавижу это все.

Где-то над головой вздохнула Яра и похлопала его по плечу.

– Давай пока тут останемся, – сказала она, тяжело плюхаясь на высокий пыльный бордюр, толстым слоем выкрашенный в белую краску. Холодный осенний ветер трепал белоснежные гладкие волосы, постоянно отбрасывая их на лицо. Но, казалось, Яра в своем сером костюме, как и Леша, не чувствовала октябрьского холода. – Не ходи туда больше.

– Ненавижу похороны, – буркнул парень, тоже опускаясь рядом. Приступ гнева и дурноты постепенно затихал, оставляя за собой неприятную слабость и ноющую боль в груди. На месте остановившегося сердца.

– Никого еще не встречала, кому бы они нравились, – хмыкнула Яра. – Люди упорно шутят на эту тему, но результат всегда один – скорбь и слезы. Так и не знаешь, что лучше. Быть добрым и хорошим, чтобы тебя любили, но потом горевали на твоих похоронах, а потом еще долго-долго плакали, вспоминая. Или как-нибудь перебиваться всю жизнь с плохого на никакого, но потом и не причинять боль своим близким? Похоронят спокойно, да и забудут. Без всей этой боли и слез.

Леша хмыкнул в ответ. Он как-то не задумывался раньше о таких тонких материях, да и в его окружении не находилось желающих поговорить на мрачные темы. Всем позитив подавай.

Больше Яра ничего не говорила. Они просто сидели бок о бок, думая о своем, однако Леша буквально чувствовал, как между ними протягивается тонкая, крепкая нить. Такое ощущение бывает, когда встречаешь «своего» человека. Вот, вроде бы, был незнакомец, а после короткого разговора понимаешь, что это у вас всерьез и надолго. И не обязательно речь идет о романтических отношениях. Леше, правда, такие люди почти не попадались. Одним был брат, вторым – единственный школьный друг, да и тот переехал за границу. Вот и все. А теперь, кажется, вот – эта странная девушка. Или просто ему хочется дружеской поддержки, и он готов увидеть ее в любом подходящем объекте? А может смерть так меняет взгляды на жизнь?

Парень снова хмыкнул и в то же мгновение помрачнел. Тревога и страх вернулись по щелчку пальцев, стоило увидеть, как из дверей морга потянулись люди. В голове гонгом прокатилось: «выносят».

Он вскочил как раз в тот момент, когда показалась четверка крепких неопрятно одетых мужиков, несущих блестящий лакированный гроб. Яра встала рядом, встревоженно глядя на парня.

– Леш, может, не надо? – робко спросила она, но по ее лицу было заметно, что положительного ответа она и не ожидала.

Леша лишь покачал головой. Он не может уйти. Просто не может.

– Пойдешь в автобус?

– Не хочу. Я знаю, куда меня повезут. Мы можем… переместиться? Ты можешь? –рвано спросил он, почти задыхаясь от кипящих внутри эмоций.

Яра протянула руку и обхватила мягкими прохладными пальцами его окровавленную ладонь. Леша повернулся и вдруг как-то разом утонул в ее черных глазах, которые пристально смотрели сквозь него. Деревья, дорога, люди, автобус – все сдвинулось, заворачиваясь в тугую разноцветную спираль. А потом пространство вновь расправилось. Но уже другое. Тощие березки вперемешку с елками и, насколько хватает глаз, тонкие оградки и разномастные памятники, укрытые пухлым одеялом опавшей листвы.

Яра моргнула и отступила, придержав пошатнувшегося парня. Леша огляделся, хотя уже точно знал, что они прибыли по адресу. Он слишком хорошо знал это место, которое боялся и ненавидел, никак не мог принять. Сейчас черную оградку убрали и сложили неподалеку, вытоптали все мамины петунии и хосты, которые она бережно разводила, пытаясь в непонятном порыве придать этому месту эстетики и чего-то вроде уюта. Соседствующие памятники отца и брата узнал даже без надписей, потому что они с Ярой оказались позади. Рядом зияла свежевырытая яма, и Лешу снова скрутил приступ тошноты. Присел, прижался лбом к ледяному камню отцовского памятника, подышал, стараясь прийти в себя.

Скоро появилась вся похоронная процессия. Мужики поставили на шаткие табуретки гроб, открыли верхнюю часть крышки для прощания, и отошли в сторонку – перекурить. Откуда-то появившийся поп, будничным, слегка неловким и совершенно неторжественным движением накинув на себя положенное одеяние, зычно затянул молитву.

– Оказывается, у тебя ямочки на щеках, когда ты улыбаешься, – услышал он тихое и грустное от Яры. – Здόрово.

Леша с трудом поднялся, внутренне содрогаясь от того, что ему придется увидеть. Оглядел притихшую под молитву группу людей, выхватывая лица пары коллег с работы, немного растерянное лицо Виктора Александровича, друзей родителей, их детей, с которыми много лет не общался. И вдруг понял, что не ощущает никакого отклика. Ему не будет жаль проститься со всеми этими случайными знакомыми. Вот только мама…

Он перевел взгляд на нее. Она едва сдерживала рвущиеся рыдания, крепко стискивая в дрожащих руках его фотографию. На ней он смеялся, легко и беззаботно. Совершенно не подходящий случаю снимок, однако Леша почувствовал, что благодарен маме за такой выбор. Вот уж действительно, лучше пусть на его памятнике будет такая фотография, чем с паспорта.

Священник допел, для прощания вытянулась очередь. Леша отвернулся. Все его существо сводило болезненной судорогой, и он был вынужден присесть. Била нервная дрожь. Когда по крышке гроба застучали комья мерзлой земли, он едва не задохнулся, в глазах потемнело, будто он действительно чувствовал, как исчезает его тело под слоем глины. И тут Яра присела рядом, обхватив ладонями его лицо и плотно закрывая уши. «Смотри на меня», – приказывали ее глаза с мерцающей на дне неуловимой искоркой. «Только на меня». И Леша смотрел. Хватался за этот сосредоточенный взгляд, чтобы не сойти с ума от ужаса и разрывающей грудь боли. Кажется, он снова плакал. Большими пальцами Яра стирала катящиеся по щекам слезы и лишь безмолвно приказывала держаться. Не сдаваться. Это был его выбор, ответственность за который легла на плечи неподъемной ношей.

Скоро все было кончено. Леша снова поднялся на плохо слушающихся ногах, и увидел то, что надеялся никогда в жизни не увидеть. Мама сидела прямо на земле и плакала, не в силах подняться, не в силах разжать руки, чтобы отдать скучающим могильщикам фотографию. Тетя и еще какие-то женщины пытались увещевать ее, окружая назойливой стаей. Не давая себе отчета, чего именно ждет, Леша в отчаянии обернулся к Яре и прошептал:

– Пожалуйста, сделай что-нибудь. Пожалуйста…

Девушка с нескрываемой печалью посмотрела на Лешину маму, и парень вдруг отчетливо осознал, что это была боль узнавания. Яра уже переживала что-то подобное в своей жизни. Она в задумчивости пожевала губы, одновременно ее рука снова взметнулась к груди и с силой потерла место, где бьется сердце. Затем Яра подняла глаза к серому угрюмому октябрьскому небу. Миг – и сквозь облака проглянул яркий, почти летний солнечный лучик. Он озарил озябшие березки, с неуместной беззаботностью прыгнул по молчаливым памятникам, ласково тронул заплаканное бледное лицо мамы, играя бликами на стекле траурной рамки с фотографией. Мама зачарованно посмотрела на неизвестно откуда взявшийся солнечный лучик, прерывисто вздохнула и отерла слезы трясущимися руками.

– Это от Леши, – выдохнула еле слышно. – Подарок.

– Действительно, месяц уже как солнца не было, а тут вот… – согласилась тетка, тоже завороженно смотря на веселых солнечных зайчиков.

Леша с благодарностью посмотрел на Яру, но она быстро отвернулась, стараясь спрятать набежавшие слезы. А он все равно увидел, и почему-то внутри снова обдало теплом.

* * *

Яра

Ненавижу это. Ненавижу! Невольно повторяю слова Леши, быстро смахивая слезы. Обычно души через это не проходят. Жрицы ловко умеют оградить их и себя заодно от ненужных волнений, вроде присутствия на похоронах. Я могу лишь догадываться, что сейчас чувствует Душа. Не представляю, каково это, смотреть, как тебя закапывают в землю. Отвратительно и страшно. Нет, однажды я тоже сознательно сделала что-то подобное, и понимала, что Лешей двигало. Нужно там быть, нужно увидеть своими глазами, чтобы хотя бы начать принимать новую реальность, даже если это очень-очень больно. Поэтому я лишь старалась быть рядом, облегчать его боль по мере своих сил, но не мешать переживать и… осваиваться.

Похоронная процессия переместилась в какую-то второсортную кафешку рядом с домом Леши. Приглушенно-желтая краска на стенах, металлические тонкие стулья, безликие пейзажи в рамках, немного пыльные искусственные цветы на подоконниках. Тоскливо, прям завыть хочется.

Отобедали полагающимися угощениями и стали постепенно разбредаться по домам. Лешину маму две женщины вывели под руки, и, хотя после моего солнечного трюка она выглядела более или менее спокойно, на подходе к серому обшарпанному подъезду старой хрущевки вся сжалась. Видимо, боялась зайти в опустевшую квартиру. Мы с Лешей напряженно следили за ней. Она о чем-то коротко переговорила с женщинами в траурных платочках, и, судя по тому, что они отправились без нее, отпросилась немного побыть одной. Перешла небольшую дорожку, рассеяно устроилась на стареньких качелях. Из развлечений в маленьком скверике, разбитом между двумя хрущевками, была только старая ржавая горка и покосившаяся набок карусель, поэтому, несмотря на сухой день, галдящей ребятни не было.

Женщина устало склонила голову, прислонившись лбом к облупившимся качельным трубам, и закрыла глаза. Леша стоял рядом, напряженно кусая губы, а я все отчетливее понимала, что он не сможет просто так взять и уйти. Я бы тоже не смогла. Несмотря на наши с мамой натянутые отношения, я не смогла бы бросить ее в таком состоянии. Как уйти навсегда, если не уверен, что без тебя все не рухнет? Но ему нужно уходить. Приступы ярости, захватывающие его, – это лишь начало пути. Горечь, обида, непонимание, боль – все это будет постепенно захватывать его разум, пока однажды он полностью не слетит с катушек и не превратится в злого духа.

Я закрыла глаза, на полную раскручивая внутри оставшуюся во мне капельку сил, и прислушалась. Все-таки фокус с тучами высосал из меня почти все, хотя раньше я могла бы проделать все это по щелчку пальцев, даже не заметив. Медленно, как в бурлящую воду, я погружалась в обычные звуки большого города: шум шоссе, гудки автомобилей, смех, детские крики, щелчки зажигалки, стук каблуков, скрип качелей и шуршание готовых сорваться с веток листьев. Не то, не то! Вздохнула и растянула территорию поиска дальше. Все дальше и дальше, врываясь в осеннюю тишину загородных поселков. Тут что-то меня зацепило. Прислушалась еще сильнее. Какое-то шуршание, похожее на целлофановый пакет, и жалобное пищание.

Шагнула туда и невольно отпрянула. Кругом какие-то заколоченные наглухо дачи, прямо передо мной большая лужа и захламленная помойка, огороженная, как ни странно, кирпичной стеной. Снова шуршание, сразу следом почти задушенный писк. Обошла лужу, приближаясь к воняющей куче мусора. Мешки не помещались в два огромных контейнера, которые были навалены и сверху, и сбоку, и вообще повсюду без какой-либо системы. Я протиснулась бочком за баки, ведомая внутренним компасом, который безошибочно вел меня к тому, что мне было нужно. Да, Душу мне найти было не под силу, а вот таких вот мелких животинок… В черном неплотно завязанном целлофановом пакете я нашла то, что искала – крошечного, еще слепого щенка. Четверо его братьев были уже мертвы, но один, черненький, махонький, слабо шевелился. Чертыхаясь и проклиная бесчеловечного гада, который мог вот так запросто выкинуть новорожденных щенят, догадавшись завернуть их в пакет, чтобы уж точно обеспечить им мучительную гибель, я выудила выжившего малыша и спрятала под полу пиджака. Ты-то мне и нужен, дружок! Точнее, не мне нужен…

Вышла рядом с Лешей. Он даже не удивился. Достала свою притихшую находку.

– Щенок? Серьезно? – скептически поднял он бровь, осматривая грязного щенка. – Мама никогда и слышать не хотела о собаке в доме.

Тут Лешина мама издала тихий, полный боли стон, все еще не открывая глаз. По щекам заструились слезы. Леша снова воззрился на собаку, но уже более внимательно:

– Хотя теперь… Черт знает…

– Мне нужно, чтобы она хотя бы посмотрела на него, чтобы понять. – пробормотала сбивчиво я, оглядываясь. Недолго думая, сунула щенка в ближайшие кусты. Чувствовала, что сил оставалось только на перемещение нас обоих домой, но раз уж взялась…

Животное, вновь оказавшись без спасительного тепла, жалобно тоненько заскулило. Я его понимала – не май все-таки на улице. Лешина мама открыла глаза. Писк повторился с еще большим отчаянием. Женщина с трудом поднялась, прошаркала тяжелыми ногами к заветным кустам и замерла. А я увидела то, что хотела: тоненькую золотую ниточку, протянувшуюся от сердца к сердцу. Она вилась, сплетая две судьбы, все утолщаясь, пока не превратилась в крепкий канат. Надо же, какой удачный выбор я сделала!

– Этот малыш выиграет твоей маме пятнадцать лет, – улыбнулась я. – Я конечно понимаю, что собака – это не замена ребенку, и все же… Он останется с ней до самого конца, будет оберегать, утешать и отвлекать.

Леша завороженно наблюдал, как мама наклонилась и взяла щенка, быстро рассмотрела, потом сунула под пальто и торопливо зашагала домой с таким видом, будто совершила кражу. Парень проводил ее тоскливым взглядом. Ему было очень нелегко, впрочем, у меня тоже болело все тело от выпотрошенного ресурса, а внутри все горело от нахлынувших за день воспоминаний и тяжелых эмоций. Я вымоталась.

– Леш, пойдем выпьем?

Парень слегка удивленно посмотрел на меня и почти сразу кивнул. Взяла его за руку, сделала шаг и пошатнулась, едва не распластавшись на старой гладко стоптанной брусчатке. Леша вовремя поддержал. Глянул обеспокоенно:

– Ты чего?

– Все. Домой пойдем сегодня пешком, потому что я как выжатый лимон, – постаралась бодро улыбнуться. Парень рассеяно кивнул, с любопытством оглядываясь.

Мы были на одной из старых улочек Сумеречного города: брусчатка, влажно блестящая от недавно прошедшего дождя, липнущие друг к другу узкие домики с огромными окнами, черепичные крыши и изысканные фрески на фасадах. Так ее видела я, но, стоило сделать пару шагов по направлению к моему любимому бару, как картинка начинала меняться, будто все вокруг было лишь частью детской картинки-голограммы. Посмотришь под одним углом – видишь одно, посмотришь под другим – уже совсем другое. Так, сквозь старомодные здания просматривались современные кубы из стекла и ровной кирпичной кладки, на место брусчатки ложился гладенький асфальт, а на изогнутых крышах вместо черепицы виднелись бесконечные лаунж-зоны. Сумеречный город каким-то немыслимым способом подстраивался под смотрящего на его улицы. Какой он на самом деле – не известно. Для каждого свой, всегда разный.

– Офигеть. – выдал Леша, забавно переминаясь с ноги на ногу, чтобы немного наклоняться то влево, то вправо, ловя удивительный эффект. – Это как так?

– Добро пожаловать в Сумеречный город! – жизнерадостно произнесла я и поманила его к неприметной черной дверке, ведущей в подвальное помещение бара «Гало».

Внутри было как всегда многолюдно, от чего и без того небольшое помещение становилось совсем крошечным и тесным. По правую руку тянулась барная стойка из цельного среза дерева с неровным краем, сохранившим свои первоначальные очертания, по левую, прижавшись к стене с обнаженной кирпичной кладкой стояли столики, а посередине бродил или танцевал самый разношерстный контингент.

Леша застыл, разглядывая толпу то ли с ужасом, то ли с удивлением. Хотя не могу понять, что его так поразило. В районе бара вовсю танцевали молодые ведьмочки, разряженные в откровенные наряды из безумного сочетания кожи и кружев. Волосы девчонок радовали глаз немыслимыми неоновыми цветами. Рядом топтались волколаки4. Парни время от времени бросали горячие взгляды на ведьм и о чем-то переговаривались. Кроме выдающейся мускулатуры, татуировок и звериной грации в движениях ничто не выдавало в них оборотней. Чуть поодаль скучковались вампиры, одетые так, будто упали в ворох разномастной одежды, выброшенной каким-нибудь театром: кто в пышных помпезных платьях века эдак семнадцатого, укороченных выше колена для удобства, кто в огромных косухах будто с чужого плеча или классических костюмах, а кто вообще в лоснящихся от люрекса лосинах, меховых коротких шубках безумных цветов и ботинках на высоченной платформе. Пару раз я заметила хмурых патлатых домовиков, волочащих бороды по полу (видимо, находятся в поиске нового дома), а также бледных русалок в длинных полупрозрачных платьях и с длиннющими волосами, которые вечно выглядели мокрыми. Но, в целом, ничего такого, что бы, по моему представлению, могло заставить Лешу застыть с открытым ртом.

– Охе*ть, – выдохнул он наконец, когда я дернула его за рукав и повела к барной стойке. И повернулся ко мне, сияя счастливейшей улыбкой. – Никогда нечисть не видел. – Помрачнел и добавил: – Тут точно безопасно?

Я фыркнула. Ему-то можно вообще не беспокоиться о собственной безопасности. С ним уже все случилось, а задохликов вроде меня тут даже не замечают. Кстати, с чего он взял, что местный контингент – нечисть? Вроде бы не особенно устрашающе они выглядят. Спросила, и Леша пожал плечами, устроившись на высоком барном стуле:

– А что, разве нет? Просто я смотрю на них и прям чувствую, что там ведьмы, там – оборотни, тут вампиры, – он безошибочно тыкал пальцем, стараясь, чтобы его любопытство не было замечено.

Я задумалась. Чем дальше, тем страньше. Душа просто так, ни с того ни с сего, не может чувствовать магическое поле, окружающее всех обитателей Сумеречного города. Разве что исключая меня. Чем сильнее создание, тем мощнее поле вокруг него, а у меня с некоторых пор силенок только на пару трюков хватает. Так что, я и сама силовым полем едва обладаю, и других почти не чувствую. А Леша, обычный человек, почему-то чувствует.

От размышлений меня отвлек какой-то невнятный звук, который издал Леша:

– Э-э-э… А-а-а… – что-то между мучительным стоном и полнейшим замешательством.

Я повернулась к бару и тут же поняла, в чем дело. Плавно двигаясь вдоль стеклянных полок, заставленных алкоголем, залитая золотистым светом неярких ламп, к нам приближалась Любомира – местный бармен и единственная, кому последние пять лет непосчастливилось наблюдать мое падение на дно. Она была сногсшибательна. Черноглазая, черноволосая, с белоснежной кожей, которая в области бедер плавно переходила в изумрудно-зеленый змеиный хвост. Ну, и, ко всему прочему, она была голой. Вот прям буквально. Великолепный экземпляр третьего размера груди гордо колыхался, подчеркнутый нарочито грубой портупеей из кожи, заставляя всех без исключения застывать в смущении и восхищении. Даже меня первые разы пробирало.

– Ну надо же, какой симпатичный у тебя нынче клиент! – сладко пропела Любомира, с любопытством оглядывая неподвижного Лешу, который изо всех сил пытался поднять челюсть с пола. Казалось, она не замечала, что парень весь покрыт кровью. Здесь вообще всем было на это плевать. Именно поэтому я в свое время выбрала это место, чтобы зализать раны и не сойти с ума.

– Мир, дай нам, пожалуйста, двенадцать… – я прислушалась к себе, прикинула насколько мне хреново сегодня, и передумала. – Нет, давай двадцать шотов. Твоих фирменных.

– Ладненько, – промурлыкала вужалка5, все еще продолжая поражать неопытного Алексея своей прекрасной наготой. – И Душе налить?

– И Душе налить, – согласилась устало.

– Что, у него последним желанием было напиться? – усмехнулась Любомира.

– Нет. Это мое последнее желание на сегодня.

Девушка еще шире улыбнулась, кивнула и отвернулась, принимаясь ловко скользить вдоль полок с алкоголем, выбирая нужные ингредиенты для своих огненных шотов.

– Кстати, – я пощелкала пальцами перед носом Леши, призывая наконец перестать изображать из себя памятник всем мужчинам, которые скончались от женской красоты. Он несколько раз поморгал, сбрасывая наваждение, и перевел на меня уже вполне осмысленный взгляд. – Что ты пожелал?

Леша устало потер лицо ладонями, потом, поняв, что ладони в спекшейся крови, тихо выругался и обтер их об футболку:

– Я вспомнил, что когда-то хотел написать книгу.

– Книгу?! – вот это поворот. И как мне это исполнить? Это ведь может только он сам. Или я должна ему готовый экземпляр предоставить? Задачка, однако. – А уже какая-то идея есть?