Случай в Вишневом

– А что же ты, педрила рыжая, ночью делал с директором на улице… – начал было снова заводиться профессор, когда дверь в класс распахнулась и в класс вбежал запыхавшийся офицер, держа в руках фуражку, так он спешил.

– Господин профессор, пойдемте во двор, там приехали эти.

– Кто?

– Ну, эти, хуюман раб воч или как их там. Ну, те, самые, короче, из Гааги что ли. В общем, вас господин полковник очень просит их встретить, про зверства русни в Буче им подробно рассказать, и все такое прочее.

Профессор с видимым сожалением опустил жирную руку с зажатой в кулаке метровой линейкой, окинул мрачным взглядом класс на прощание и вышел. Следом вышли все военные, последний из них захлопнул за собой дверь и провернул ключ с той стороны.

Тут же за свою парту решительно сел художник, все это время стоявший по стойке смирно, а мужчина в шелковом костюме рухнул возле доски на деревянный пол и начал там судорожно блевать прямо под себя, при этом жутко извиваясь всем телом не как человек, а как какой-нибудь смертельно раненый удав.

Я отвернулся, потому что смотреть на это было крайне неприятно.

Глава третья

Последующие полчаса опять прошли среди тихого нервного шепота, осторожных перебежек незнакомых мне людей от парты к парте и редких, но отчетливых всхлипываний кого-то особо нервного гражданина у меня за спиной.

Директору помог подняться и увел на последние ряды его верный рыжий ученик Богдан Кравченко, и он же потом вернулся, чтобы стереть классной шваброй с пола блевотину, после чего я зауважал его еще больше.

Потом меня сзади вдруг снова ткнул отверткой в спину электромонтер Стась.

– Эй, Михась, ты как там, живой?

Я повернулся к нему.

– Вроде живой, – легко отозвался я, неожиданно чувствуя даже благодарность к нему за сам факт обращения ко мне, как к действительно живому полноценному человеку.

Стась наклонился ко мне и очень тихо произнес:

– Пока европейские гуманитарные гамадрилы из Гааги в школе, надо сваливать отсюда. При них эти гниды стрелять постесняются. Наверное.

Я посмотрел прямо в его темные до черноты глаза и тоже шепотом спросил:

– Что ты говоришь? Зачем нам вообще куда-то бежать? Я уверен, что местные чиновники во всем разберутся и отпустят нас в ближайшее время. Мы же ни в чем не виноваты, верно? Президент Зеленский еврей, про это много раз упоминала наша пресса. Никакого фашизма на Украине быть не может, прекрати, пожалуйста, транслировать нарративы российской пропаганды. Или я ошибаюсь?

– Как-то ты быстро поглупел, хотя по морде даже не тебе съездили, а этому армяшке, – неожиданно весело отозвался Стась. – Я-то думал, ты уже все про нас понял.

Я хотел было рассказать ему про свое отношение к услышанному диалогу про визит в школу представителей Human Rights Watch, и что они, настоящие европейские демократы, конечно, нам сейчас помогут, в этом нет сомнений, но только я начал про это говорить, как он меня грубо перебил:

– Заткнись сейчас, Михась, пожалуйста. Я тоже это слышал, да все слышали. Но, поверь, мне насрать, что ты там про это думаешь. Важно то, что я в этой школе электрику делал год назад, халтурил, короче. Я тут все знаю, понял? Знаю, где главный коридор, где вентиляция, где подвал с генераторами. И сейчас мне нужен такой человек, чтоб не зассал в нужный момент. Тупо нужно дверь крепко придержать в одном месте. А потом вместе смоемся. И разбежимся, как в море корабли. Можешь потом дальше петь свои дебильные песни про демократию и прогресс, но только не мне.

Я внимательно оглядел его со своей парты. Мне Стас был виден из-за своей парты примерно до половины туловища, и то, что я видел, не внушало доверия. Грязный промасленный комбинезон, растянутая футболка, оттопыренные карманы, бегающие черные глазки на хитром, небритом лице.

Цыган, одно слово. «Ненавижу, блин, цыган» – выплыло вдруг откуда-то странное, чужое воспоминание.

– Что мне нужно делать, Стас? – спросил я так тихо, как только смог понизить голос.

– Прямо сейчас выламываем дверь из класса и бежим налево. Налево, понял? Там, через десять метров, будет коридор, он направо. Сворачиваем туда, бежим еще метров тридцать, там дверь. Ее тоже выбиваем, и потом там будешь нужен ты. Нужно будет зафиксировать эту дверь с нашей стороны – стульями прижать, партами, или баррикаду построить, неважно. Ты должен будешь выиграть нам пять минут, пока я вскрываю дверь в подвал, она деревянная, но прочная, сука, на хорошем замке, там мне повозиться придется. А уж подвал тут охренительный, он входит в сеть киевских бомбоубежищ, которые еще при коммунистах строили. Один из переходов этого подвала ведет прямо на Вишневый рынок. Я знаю этот переход, он там отмечен красной краской, все стены и даже пол красные, специально сделано, чтоб не путались. А уж когда мы доберемся до рынка, там нас вообще никто и никогда не поймает – там тысяча ларьков и магазинов на площади в один гектар. Разбежимся и поминай, как звали. Запомнил или повторить?

– Повтори, – прошептал я, чтобы потянуть время, и он действительно на удивление все четко и внятно повторил.

Я посмотрел на первую дверь, которую нам предстояло выламывать. Дверь в класс не выглядела слишком прочной, но я представил себе, как могут отреагировать на наше выступление другие арестанты. Например, они могут заорать, а на шум прибежит господин профессор со своими странными ассистентами.

– Ну, чего затих? – Стась снова ткнул меня отверткой.

Я покосился на отвертку. Это был хороший, массивный и прочный инструмент, таким и вправду можно выломать не одну дверь. Но зачем мне вообще сейчас куда-то бежать, да еще выламывая двери? Я вообще не сомневался, что через пару часов в эту сраную школу приедет израильский консул и меня торжественно отвезут домой в арендованный месяц назад таунхаус в поселке Вишневое, куда я сегодня не доехал по нелепой случайности.

Но потом я подумал, что нахожусь в довольно необычной обстановке и призадумался.

И вдруг, как уже не раз бывало в моей глупой и недолгой жизни, чувство противоречия взыграло ретивое.

– А знаешь, давай, рискнем, – вдруг решился я и посмотрел Стасю прямо в глаза, щурясь и часто моргая от перевозбуждения. Я подумал, что это будет настоящее приключение, рассказ о котором принесет мне много лайков и трафика – больше, чем унылые пресс-конференции для западных СМИ, что я снимал тут последние недели.

Стас в ответ криво ухмыльнулся и, неверно оценив мое состояние, как бы успокоил:

– Да не ссы ты так, жидовская морда, прорвемся. А если и нет, так что они нам сделают? Максимум, отправят на Восточный фронт, москалей гасить. Тоже, кстати, прикольное занятие. До Москвы дойдем, пограбим и потрахаем мразей, это же веселуха будет!

Тут в двери тяжело, со скрипом провернулся ключ, потом дверь распахнулась от удара ноги и в класс ввалились несколько мужчин в синей полицейской форме.

– Внимание! Сейчас будем делать перекличку! – сказал один их них, крепко сбитый, коренастый, уверенный в себе офицер с майорскими погонами на кителе. Он держал в правой руке небольшой планшет и сосредоточенно всматривался в его тускло мерцающий экран. На тыльной, видимой нам стороне планшета виднелась яркая наклейка: A gift to the long-suffering people of Ukraine from human rights defenders of the European Union.

– Откликаться быстро, кто пропустит свою фамилию, сразу получит по зубам, – добавил майор и показал нам всем свой огромный волосатый кулак.

Я вспомнил, как сегодня утром записывал для своего блога стендап на официальном городском мероприятии с участием толпы местных чиновников. Там звучало много хороших, искренних речей про окончательную победу демократии и права человека. К сожалению, я еще не успел выложить эту историю в блог для своих верных, но немногочисленных подписчиков, эта история так и осталась в телефоне, который у меня забрали господа офицеры.

– Стойте! – вдруг услышал я тонкий голос справа. Это вдруг заорал художник, вскакивая со своего места.

– Господин офицер! Я хотел бы вам доложить важное! – истерично повизгивая, заголосил Лев Моисеевич, нехорошо поглядывая то на меня, то на майора, то мне за спину – на Стася, видимо.

Я почувствовал укол отверткой в спину с задней парты.

– Вот эти двое только что договаривались о побеге отсюда, я все хорошо слышал! – художник торжествующе указал на меня тонкой красивой ладонью. Потом он довернул ладонь до Стаса, а потом упер ладонь в свое сердце, чтоб всем стало окончательно ясно, кто именно здесь два отвратительных идиота, а кто хороший, позитивный, либеральный художник, работающий на благо своей несчастной, но крайне демократической страны.

Тут я снова получил тычок отверткой в спину и услышал злобное шипенье сзади:

– Сейчас или никогда. Побежали отсюда, тупая твоя жидовская морда! И помни, сначала налево!

И тогда я, изумляясь самому себе, вдруг выскочил из-за своей парты и побежал к распахнутой двери мимо майора и его оторопевших подчиненных, выкрикивая на ходу что-то невообразимое вроде «пожар!», «атас!», «тревога!», «майна!», «русские идут!», «глобальное потепление!» и прочие страшные слова, что только приходили мне в голову.

Следом, судя по топоту, бежал Стас, но он бежал молча. Видимо, экономил силы.

Глава четвертая

Как я в подобной ситуации доверился такому мутному типу, как Стас, мне и самому было не очень понятно.

Во-первых, дверей, которые нам пришлось пробивать своими телами, оказалось больше трех – сколько именно, я не запомнил, но каждый раз это было сражение за собственную жизнь, потому что быстро стало ясно, что шутки кончились.

Позади нас без всяких шуток стреляли из боевого оружия и не грохнули нас там в первые же минуты только потому, что мы грамотно распределили роли. Сначала мы вместе, дружно, обоими телами выносили дверь на своем пути, потом Стас на дикой скорости проносился вперед, а я закрывал дверь или то, что от нее осталось, обратно, выстраивая с той стороны баррикаду из всего, что только успевал подтащить. Тем временем Стас волшебной отверткой ослаблял крепеж следующей двери и мы наваливались на нее вместе со всеми своими страхами и озлоблением. Очередная дверь распахивалась, Стас бежал вперед с отверткой наперевес, а я снова исполнял свои обязанности по постройке баррикады так быстро и ответственно, как только это было возможно.

Во-вторых, когда мы, наконец, добрались до подвала, заманчивое подземелье оказалось намного меньше обещанных Стасом размеров. Там, в этом волшебном подземелье, горел тусклый свет древних лампочек накаливания и были видны два параллельных коридора, через сорок-пятьдесят метров заканчивающихся некрашеной кирпичной стенкой.

И это было все.

– Да ведь нас же тут сейчас и расстреляют, вот у этой самой стенки, – показал я Стасу, когда мы, смертельно уставшие, привалились мокрыми спинами к тяжелой подвальной двери с той стороны.

– Да, черт, похоже, они за этот год замуровали остальные коридоры, от греха подальше, – согласился со мной Стас, грустно оглядываясь вокруг.

Я удивился спокойному тону, с которым он так просто признавал наш, возможно, смертельный приговор.

В правом коридоре, помимо электрического, пробивался еще какой-то посторонний свет и я молча побежал туда, как какое-нибудь глупое насекомое бежит на вожделенный свет фонарика.

Свет пробивался через грязное подвальное окошко у самой дальней стенки коридора. Окошко оказалось огромным, там пролез бы даже профессор Вятрович и еще пара сержантов ВСУ одновременно.

Мы со Стасом, не сговариваясь, в четыре руки и в один прием выломали вздорную деревянную раму окна и я первым выбрался наружу.

Пока Стас с кряхтеньем карабкался сзади, я оглядел школьный дворик, где мы оказались. Дворик был обнесен необычно высоким металлическим забором, по периметру которого торчали острые пики, чтоб, стало быть, не лазали всякие лишние люди. А сразу за забором, плотно примыкая к дворику, вздымалось высоченное, этажей в десять, здание без окон и дверей, скорее всего, старая станция городской АТС, которую до сих пор не разобрали за ненадобностью.

– Полезли? – Стас неопределенно взмахнул рукой и вдруг очень резво побежал к ржавой пожарной лестнице, присобаченной на какие-то еще более ржавые клинья к фасадной стене школы совсем рядом с нами.

Я бросил взгляд на забор вокруг школьного сада, который мне показался задачкой понадежней, но все же побежал за Стасом. Черт его знает, что он знает, подумалось мне.

Все пять этажей фасада школы мы преодолели, видимо, на старом адреналине, но когда мы потом разлеглись на неровной от вспученного рубероида горячей крыше, дрожа от нервного напряжения и осторожно вглядываясь вниз, в заполненный кустами и людьми в камуфляже школьный дворик, я вдруг понял, что больше не смогу сделать ни шага от внезапно нахлынувшей на меня смертельной усталости. Болели все мышцы, все суставы и вся моя несчастная и потому тупая голова.

Мы обреченными ленивыми тюленями лежали на самом краю еще теплой от дневного солнца крыши школы и осторожно глазели вниз, стараясь особо не отсвечивать на фоне неба для тех, кто находился внизу.

Те, кто был внизу, иногда бросали небрежные взгляды наверх, но потом большая часть этих людей в камуфляже все ж таки полезла, преследуя нас, через высокий забор – видимо, убежденная, что только последний идиот не воспользуется возможностью свалить от смертельной опасности как можно дальше.

Вариант, что последний идиот, напротив, полезет вверх по страшненькому фасаду и ржавой лестнице куда-то в неизвестность, а потом еще залезет на крышу этой самой опасности и будет там лежать, дрожа от страха и усталости, вменяемыми людьми внизу по счастью не рассматривался.

Ну, или эти вменяемые люди вообще не обратили внимания на ржавую пожарную лестницу, которая, честно говоря, больше была похожа на древний арт-объект, чем на реально функционирующий инструмент по доставке на крышу бывшей киевской школы дезертиров Восточного фронта.

Глава пятая

Этот сумасшедший день быстро заканчивался, над Киевом сгущалась темная августовская ночь. В который раз, глядя на город, я поразился странностям этой войны – некоторые районы города были абсолютно черны, там соблюдались все правила светомаскировки. Но вокруг нас также было полно районов, которые сияли ярчайшим светом рекламных экранов и уличных фонарей, а кое-где было видно даже лазерное шоу. Оттуда доносились энергичные возгласы и танцевальная музыка. Странные контрасты этой странной войны выглядели какой-то головоломкой, которую я должен был разгадать.

Наше здание освещено не было и понятно почему – раз школа использовалась как пункт передержки дезертиров и военкомат, подсвечивать ее для русских спутников и дронов было бы неразумно.

Спустя минут десять мы со Стасом услышали рев армейских грузовиков, резкие, отрывистые команды, и в надвигающемся сумраке во дворе под нами разглядели, как в школу заходят солдаты количеством не меньше сотни.

Я было здорово перепугался, толкнул Стаса локтем в бок и прошептал:

– Это что же, нас сейчас здесь будут искать военные?

Но Стас отрицательно мотнул головой:

– Смотри, они нагружены, как муравьи. Видимо, разместятся на постоянной основе на каком-то из этажей. Обычное дело, наши украинские солдаты всегда размещаются в школах или детских садах, для маскировки от кацапов. Военная хитрость, понимаешь?

Действительно, солдатики внизу энергично тащили свернутые в рулоны матрасы, какие-то мешки и ящики, а также кучу какого-то прочего оборудования.

– Смотри, они тащат спутниковые тарелки. Значит, полезут на крышу их устанавливать. А куда еще, как не на крышу? – тревожным шепотом вдруг прокомментировал ситуацию Стас и я снова испугался.

Потом я критическим взглядом окинул нашу крышу – спрятаться тут особо было и негде. Среди унылой рубероидной поляны возвышалось четыре небольших вентиляционных шахты, а больше на этой крыше ничего интересного не было.

– Полезли на чердак, тут ловить нечего, – подытожил мои мысли Стас и первым пошел к ближайшей шахте.

Чердак своим мрачным камеральным уютом мне понравился намного больше, чем крыша.

Свет с улицы еще пробивался сюда сквозь небольшие аккуратные окошки по периметру, и стало хорошо видно, что это помещение завалено огромным количеством разнообразного пыльного школьного хлама, от парт до старых дверей и кондиционеров.

Еще там громоздились кипы книг, мешки с цементом и еще каким-то невидимым добром, а у стен чердачных перекрытий рядами стояли наглядные пособия – от пюпитров с нотами до пластмассовых скелетов в натуральную величину. Среди всего этого хлама да еще в такой полутьме легко могли спрятаться не два, а сто двадцать два дезертира Восточного фронта.

– Пересидим пока тут, а при первой возможности свалим, – сформулировал нашу тактику на ближайшее время Стас и я с ним согласился.

Мы быстро нашли идеальное для наших обстоятельств место – огромный вентиляционный короб, обшитый гипсокартоном. Стась выудил свою замечательную отвертку, за минуту отвинтил с десяток саморезов и снял один лист гипсокартона. Мы вошли в короб и прислонили лист изнутри. Он встал, как и положено.

Внутри короба мы скорее нащупали, чем увидели две больших жестяных вентиляционных трубы, на которые мы со Стасом и уселись, чутко прислушиваясь к шорохам вокруг.

Звуков вокруг хватало – помимо надсадного воя работающих на холостом ходу автомобильных движков, до нас доносились зычные команды офицеров, руководивших разгрузкой, а потом мы услышали топот и звуки передвигаемой мебели прямо под нами.

– Значит, солдатикам самый верхний, пятый этаж отдали, – сообщил очевидное Стас.

А спустя пару минут до нас донесся умопомрачительно сложный запах какой-то очень вкусной жратвы и я вдруг осознал, как сильно проголодался.

– Эх, сейчас бы супчика, да с потрошками, – протянул Стас. Я в ответ только вздохнул.

– Может, поищем жратву на чердаке? – предложил Стас.

– Откуда здесь жратва, сюда явно год, а то и два не заглядывали, – возразил я.

– Может, хотя бы воду найдем? Пить тоже охота, – объяснил Стас.

– У тебя телефон ведь тоже отобрали? – уточнил я. – И что мы найдем в такой темноте?

На самом деле мне просто было страшно куда-то идти.

Стас покопался в карманах комбинезона и вытащил маленький, с палец, фонарик, который тут же включил.

Ослепительно яркий белый свет залил наш короб и я увидел перед собой перемазанного в пыли и какой-то яркой, желтой краске неизвестного мне мужика.

– Спалимся, – испугался я, – Очень ярко.

– Спокойно, тут есть регулировка, – отозвался Стас и сменил последовательно несколько режимов фонарика до самого неяркого и экономичного.

– Пошли, – скомандовал Стас, указывая белесым пятнышком света, куда именно мы сейчас пойдем.

Я послушно встал, отставил в сторону лист гипсокартона и осторожно шагнул за пределы короба. Стас сопел за спиной, бессистемно подсвечивая фонариком во все стороны разом.

– Свети под ноги, – попросил его я шепотом. – Если навернемся, внизу услышат.

– Не навернемся, – уверенно сообщил мне Стас и тут же споткнулся об мои ноги, с диким воплем улетая головой вперед куда-то в район пюпитров и скелетов.

Когда последний пюпитр и последний скелет, с грохотом падая, похоронили под собой бестолковую голову Стаса, я замер, присев на корточки возле него, и уточнил:

– Ты как там, товарищ, живой?

– Не совсем, – грустно отозвался товарищ. – Правая нога болит дико. Если сломал, мне кранты.

Он осторожно отложил навалившийся на него хлам в сторону и попробовал встать. Потом, охнув, снова сел на пол.

Я взял у него из рук фонарик и посветил на правую ногу.

– Колено или лодыжка?

– Внизу где-то, лодыжка, наверное, – сказал Стас, оттягивая штанину комбинезона с щиколотки к колену.

В свете фонарика правая лодыжка не выглядела как-то совсем уж страшно. То есть это была нога как нога.

– Пальцы шевелятся?

Мы вдвоем стянули с пострадавшей ноги ботинок, потом носок и осмотрели слегка вспухший голеностоп. Пальцы на ноге бодро шевелились.

– Вывих, похоже, или растяжение, – резюмировал Стас. – Но ходить точно не смогу, болит прям очень сильно.

Я помог ему вернуться в короб и оставил там сидеть на трубах.

Одному изучать захламленный чердак оказалось страшно – в бледном свете фонарика Стаса каждая тень казалась камуфляжной формой, а любой звук – предвестником нападения.

Спустя минут тридцать я наткнулся на то, что искал – кладбище запыленных пластиковых бутылок для кулера, многие из которых оказались запечатанными и заполненными доверху. Часть оказалась заполнена частично, а примерно треть бутылей были пусты.

Я приволок одну такую полную бутыль в наш короб, а потом, подумав, притащил и парочку пустых.

– В пустые будем отливать, когда приспичит, – объяснил я. – Иначе нас по запаху найдут.

Стас бурно одобрил мою инициативу и принялся, прыгая на одной ноге, собирать с обратной стороны короба что-то вроде умывальника, совмещенного с туалетом. В качестве приемного бака туалета в его конструкции выступала одна из пустых бутылей, которую Стас ловко обрезал все той же своей многофункциональной отверткой.

– Может, нам тут неделю придется провести, а то и две, – предположил он, заканчивая свой инженерный шедевр.

А потом он снова вошел в роль бригадира:

– Поискал бы ты, Михась, еще что-нибудь полезное. Может, все ж таки здесь жратва какая-нибудь обнаружится.

Я послушно отправился на поиски и дошел почти до противоположной стороны здания, когда в шаге от меня распахнулась доселе невидимая дверь, мелькнул свет ярких фонарей и в дверном проеме показалось несколько фигур в военной форме и с оружием.

Я вжался в стенку и мягко отступил назад, в спасительную темноту.

Послышались неспешные шаги, звуки ударов ботинками по пачкам книжек, коробкам и окаменевшим от старости мешкам с цементом. Быстро стало совершенно ясно, что солдатикам не хотелось тщательно копаться в этом пыльном и старом дерьме.

– Тут только хлам, книжки, коробки, мешки. Вся старое, ржавое, гнилое. Короче, ничего интересного, – откровенно зевая, подытожил один из голосов.

Мужчины потоптались недолго в светлом проеме, осторожно прошлись взад-вперед по лабиринту среди мусора, а потом, наконец, ушли, захлопнув за собой дверь.

Снова стало темно и тихо, и в этой тишине я вдруг явственно услышал чьи-то далекие крики, полные мучительной боли.

Мне пришло в голову, что это воет Стас от боли в лодыжке, и я пошел обратно, стараясь поменьше спотыкаться в полумраке чердака.

Стас сидел молча и встретил меня тревожным шепотом:

– Это ты орал?

– Нет, – удивился я. – С чего бы мне орать?

– А кто приходил?

– Солдатики. Потоптались и ушли, меня они не заметили, – объяснил я.

Мы замолчали и в наступившей тишине снова раздался душераздирающий вой. Голос мне показался знакомым.

– По-моему, это Художник орет, – заявил Стас и я подумал, что он прав.

– Наверное, его опять Профессор линейкой воспитывает, – сказал я, а потом до меня дошло:

– То есть не воспитывает, а допрашивает. Художник же нас вломил, скотина, насчет побега.

Стас согласился со мной:

– Сто процентов так. Профессор, наверное, выпытывает у него, куда мы бежать хотели. Так ему и надо, мудаку. Карма вернулась.

Вой вдруг резко оборвался на самой высокой ноте и стало хорошо слышно, как галдят солдаты на этаже под нами.

– Что-то мне резко захотелось свалить отсюда, – сказал Стас. – Да и мамка сейчас, небось, в хате борщ сварила. Знаешь, какой она у меня борщ варит? Офигенный борщ, никто такой не варит. У тебя в твоей сраной израиловке вообще не знают, что такое настоящий украинский борщ. Несчастный ты человек, Михась, хотя бы поэтому.

Снова снизу раздался вой художника, перебиваемый теперь резкими, хлесткими ударами. Мне ужасно не понравились все эти звуки, но я понимал, что остановить их физически не смогу, даже если ворвусь в нашу школу на танке.

– Давай спать, – сказал я Стасу. – Я притащу сюда что-нибудь для лежанки.

– Тащи, – согласился он.

Я притащил на плечах четыре рулона старых штор и мы со Стасом соорудили из них две удобные лежанки.

Все время, пока мы обустраивались, снизу доносился жуткий, кошмарный, безобразный вой. Однако, теперь этот вой почему-то меня уже не пугал, а стал как-то даже стал вдруг явственно бесить.

– Заткнулся бы он, наконец. Как тут вообще можно спать, в такой нервной обстановке, – проворчал Стас, укладываясь поудобнее в складках старых пыльных штор.

И тут снова откуда-то снизу послышались хлесткие и потому жуткие удары.

Мы помолчали, ворочаясь, и думая, видимо, каждый о своем.

Минут через десять так раздражающий нас со Стасом человеческий вой, наконец, прекратился.

– Добили, значит, гниду, – удовлетворенно пробормотал Стас и тут же громко захрапел, засыпая.