скачать книгу бесплатно
– Не знаю. Земля, может, была и настоящая, место вроде острова, а на берегу бабы, мужики, тепло, костры горят, и, когда я подлетел, одна баба увидела и как закричит: «Дух! Дух! Смотрите!» И другие закричали… Я решил тогда от греха подальше и улетел.
– А страха не было, что рук вроде как нет?
– Не было. Даже и несущественно показалось. Себя же и укорил, помню, за то, что стал проверять…
– Надо было бы сюда прилететь и на себя со стороны взглянуть, на свое тело. Или приятелю явиться в виде призрака. Вот главная была бы проверка.
– Я и сам теперь так думаю, но тогда как-то в голову не пришло. Это ж в «Тут» все проверить хочется, а «Там», – он понизил голос, – может, никакой проверки и не надо? Естественность наступает.
– Красивый сон. А у меня был сон страшный. Еще во сне подумал (тоже вроде сознание полное было): «Эх! вот живешь и думаешь: нет никакой чертовщины! А встретишь – такой охватит ужас! Себя от страха теряешь, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, и кровь стынет…»
– Так вот теперь я и думаю, – меж тем продолжал свое Кирилл Петрович, – кто же я на самом деле? Как тот китайский мудрец, которому приснилось, что он большая, красивая и очень счастливая бабочка, а после он проснулся и стал думать: кто ж он теперь? Та самая прекрасная и счастливая бабочка, которой снится, что она – Джуан Цзы, или это он, он – Джуан Цзы сейчас, настоящий, которому лишь снилось, что он счастливая и прекрасная бабочка?
– Но вот что интересно, – воодушевился и перебил Савелий. – Что чему снится? Дух – плоти или плоть духу? Ведь точно! Наяву вот она плоть! Зрима! А дух?! Неосязаем, сквозняк меж твердых стен.
– Во сне ж наоборот, – вставил мрачно Кирилл Петрович. – В моем сне…
– Точно! Там дух затвердевает. И действия (как наяву) не отклонить. Глыба. Поезд! Упрешься из всех сил… и просыпаешься в поту и страхе. Ничтожен человек, до чего ничтожен, я иногда подумаю! В собственном сне бессилен! Зато как высоко себя ставит, сколько про себя понимает! Чтоб как-то уравновесить, наверно. А то откроется ему истинная величина своя – с ума сойдет, подохнет от ужаса и тоски…
– Не так ничтожен, как слаб, – защитил размер человека Лектор.
– Я извиняюсь, – услыхал Савелий голос и, подняв глаза, увидел огромного детину возле их столика.
– Я извиняюсь, можно к вам присесть? – и без дозволения сел, отчего взгляд у Савелия стал неприязненным и каким-то очень неприятно отвлеченным. Этим взглядом он и посмотрел внимательно в глаза молодцу…
Но тот дружелюбно, хоть и мрачно объяснил:
– Вот лектор очень интересно говорил сегодня. А мы тут гуляем, – он махнул рукой в сторону стола, из-за которого ему делали призывные укоряющие знаки… – Сейчас! – крикнул он. – Я на минутку… Извиняюсь, – снова извинился он. – У меня вопрос есть. Если живем мы по программе, как вы говорили, то какую, так сказать, сейчас эпоху мы переживаем, какую часть по этой программе?
Кирилл Петрович только брови поднял, недоумевая.
– Ну вот я взял сегодня днем, забежал к бабке специально, эту книгу, – он наклонился поближе и сказал совсем тихо: – Ну, Библию эту… Там много всего, толстая книга. Как из Египта евреи вышли, как сотворил Бог мир и человека… Потом про Христа… Ну и задумался. Вот мы все по какой сейчас части этой книги живем? Я думаю так… – сказал он, сам себе отвечая. – Я думаю, эта часть последняя. Где про Страшный Суд.
– Это почему вы так думаете? – очень оживился Кирилл Петрович.
– Да ведь люди чуть-чуть, только-только жить сознательно начинают. А раньше, как мертвые были… Вроде как к новой жизни воскресают.
Кирилл Петрович нахмурился…
– Так вопрос у меня есть. Вот и коммунисты говорят, что раньше не жили, а теперь живем все лучше… Начинается сознание! Так вопрос меня интересует, чем это все кончится? Что будет за Страшным Судом? Я глядел, на этом Книга кончается… Или все сначала?
А поскольку и тот и другой молчали, он снова заговорил:
– Извините меня, что к вам влез, я сейчас уйду – он усмехнулся. – У вас там, в Столице, говорят, теперь не сажают, прямо при жизни хоронят. И табличку ставят, умер тогда-то… А человек еще живет и жить может, кушает, спит, а в жизни нашей больше не числится… Это я кино видел, ну и люди разговаривают, – он поднялся из-за стола. – Вот я и подумал, – откровенно ухмылялся детина. – Может, это обратный процесс наметился, против Страшного Суда. Там к жизни возвращают людей, по святой, так сказать, программе, а тут их вычеркивают еще живых… и полное созвучие, а?.. Ну прощевайте, как говорят в деревне, извините, если чего не так…
– Слушайте, с вами очень интересно поговорить – чуть даже приподнялся Кирилл Петрович.
– Давай выпьем, – придержал молодца Савелий. – Так нехорошо уходить.
– Ты из наших, из местных, – парень кивнул головой. – Меня Василием зовут… (Обращаясь к Кириллу Петровичу.) А говорить о чем, все сказано! Живем по программе. Только не святой, а партийной…
Чокнулись. Вася как-то особенно потянулся с рюмкой к рюмке Кирилла Петровича.
– Будь, лектор! – сказал он. – С такими лекциями долго не протянешь.
Выпил, потом деликатно положил в рот кусочек ржаного хлеба, еще раз извинился и ушел за свой столик, где был принят упреками…
А у Савелия с Кирилл Петровичем за столиком повисла тишина.
– Никогда ко мне раньше не подходили вот так, – мрачно сказал Кирилл Петрович.
– Так лекции наверно другие были, – съязвил Савелий. – Атеистические.
– А вы, если хотите знать… – взорвался Кирилл Петрович. – Может, я через этот атеизм и лекции свои ближе был к Богу, чем вы все! Потому что изделие всегда ненавидит своего создателя. Оттого и боится, от вины! приписывает всякую низость, а то и просто отрицает. От ненависти, что создали и не спросили. Не сказали зачем, не возятся более… А ненависть – она сродни любви… Ведь я самую гадость про Него говорю, отрицаю, а сам думаю, кого-то должно это задеть? Кто вызов примет? Или вдруг откровение выйдет, свет, как Савлу, обратит на меня внимание Тот, кого я поношу и разоблачаю! И вот сегодня, может, это и было чудо?! – вопросил он Савелия.
– А что, ни одного слова твоего не было? – поинтересовался Савелий.
– Да были, я про это думал, и даже больше скажу… Я чего в церковь пошел сегодня? Решил, готовился сказать правду наконец. О том, что не знаю я ничего, что верить хочу и жду чуда! Что самое страшное выходит у человека страдание от Сомнения!..
(«Ай, я, яяя, – подумал Савелий. – А лектор-то, похоже, псих?»)
– А тут вдруг чисто и стройно, слово за словом – и не мои! Вот чудо-то. Слушаю свой голос со стороны, а ничего не могу поделать.
– В конце ловко повернули, – Савелий разлил остатки и передал графинчик тут же подошедшей официантке: – Еще такой же…
– Я больше не буду, – запротестовал Кирилл Петрович…
– Под такой разговор литрами надо пить, – возразил Савелий…
Лектор только рукой махнул.
– Потом, я говорю, – настаивал Савелий – в конце, ловко повернули.
– Потом повернул, – сник Кирилл Петрович. – Сильно я испугался, знаете.
– Так, вышло чудо, которого вы ждали, или нет?! – развеселился Савелий.
– Тут самое мучительное сомнение и приступает, когда чудо! Да что говорить! – вскричал с болью в голосе Кирилл Петрович. – Слушай! – наклонился он к Савелию быстрым движением. – А лекция, хороша была? Интересная?!..
Чистый шизофреник
Дальше все пошло вкривь и вкось… Оркестр заиграл весело, лихо, певец в
микрофон латунным голосом заревел мясоедовскую, разухабисто так… И пошла гульба! За соседним столиком, соревнуясь с оркестром в силе, грянули песню: «Каак мне дарагииии… Падмасковные веечеераааа!» Лектор вскочил, подбежал к тому столу, из-за которого подходил детина. Пили, потом обнимались.
– Сегодня их всех с работы пригнали ко мне на лекцию. Но завтра, завтра он сам придет! – с восторгом пояснил он Савелию. – Значит! – таинственно-гордо. – Значит, понравилось народу, а?! А может, я вправду дух! – стал кричать он. – Которому вся эта гадость, – обвел рукой, – снится?! Только зачем?!
– Для плоти, – Савелий тяжелел и наливался пьяной злостью.
– Зачем? – слюнявились губы у лектора.
– Чтоб бабу трахнуть, – Савелий отодвинулся. – Жрать, спать, с…ть… Что еще твоя плоть делает?
Оркестр рванул последний аккорд и смолк. Сразу вынырнула тишина в зале, только нестройное пение ввинчивалось в уши и тут же вразнобой стихало… Голоса, звяканье посуды – все это существовало отдельно от тишины. Неожиданно сник и Лектор. Облокотился тяжело.
– Слушай, – сказал он Савелию, – позови официантку.
Савелий махнул. Счет оказался приличным.
– Я заплачу, – Кирилл Петрович говорил хоть и ясно, но с трудом.
Когда вышли на улицу, лектор вызвался проводить Савелия. Облегченный вздох вырвался из груди у того и другого.
– Хорошо! – сказал Кирилл Петрович. – И чего эту гадость мы жрем? Вот она жизнь! Небо в звездах! Воздух и река! И красота, красота, воплощенная красота в такой вот бабе, – и он показал рукой в сторону большой афиши с портретом Аннушки. – А?! Что, если я и впрямь дух, обретший плоть? Смотри, скажем, влюбился Я, как дух, и вот хочу соединиться с ней. Да разве признает она меня в такой вот плоти? Вот оно страдание для духа!
– Встречают по одежке, – сказал мрачно Савелий с отчетливой злобой, так что лектор заметил.
– Ты ненавидишь меня сейчас? – расстраиваясь, сказал он Савелию. – Значит, тебя ко мне подослали. А?! Проведать замыслы Духа!
– Ну что ты?! – воскликнул Савелий с неискренним пьяным жаром. – За что тебя мне ненавидеть?
– Не за что, а почему. У тебя есть причины, еще какие! Я сразу почувствовал! Ненавидишь! – тут поник Лектор, сказал тоскливо: – Конечно, может, я заслужил. Только чем?! Что я тебе плохого сделал, Савелий?!
– Да брось ты! – взял за плечо его Савелий, но Кирилл Петрович плечо вырвал.
Отступил на шаг и стал пристально и нехорошо глядеть Савелию в глаза.
Савелий разозлился:
– Ладно, – сказал он. – Прощай, дух, воплощенный плотски! Пора! перебрали мы малость…
– Издеваешься? – с ненавистью прошипел Кирилл Петрович, и кулаки у него сжались.
«Еще драться с лектором придется», – тоскливо и с отвращением подумал Савелий, но с Кирилл Петровичем вдруг еще одно вышло превращение. Он неожиданно поднял голову, будто прислушался, потом стал озираться и даже палец к губам приложил:
– Тише… – прошептал он, побледнев и вплотную наступая на Савелия. – Следит! – крайний испуг выразился на лице его.
– Кто следит? – зло спросил Савелий…
Кирилл Петрович тут же сделал лицо значительное и совершил даже пируэт вокруг Савелия…
– Он, – загадочно пояснил. – Он, нас всех соединяющий в одно, великий демон, Соцел, ха, ха, ха… Такой же, как Я, Дух, бесплотный, а хочет, хочет обресть телесность! Из нас собрать, и оживет… Тише! Опасно про Соцела толковать. Он везде, во всем и всех… следит, следит… – помахивая ручкой как-то очень фривольно, удалился от него Лектор, и Савелий остался в одиночестве.
Постоял, покачиваясь под фонарем, потом плюнул:
– Тьфу! – сказал он. – Чистый шизофреник!
И зашагал домой Савелий. Не заметил, как прошел на пьяных ногах три освещенных улицы и свернул в ту, что вела прямо к домику. Горели фонари, и ни души. Домики стояли с потушенными окнами. Собачка затявкала, но, услыхав его голос, заскулила, повизгивая, выразила радость… В дом Савелий вошел осторожно, прислушиваясь по-звериному. Пусто! Проверил все комнаты, перед тем включив свет, потом заперся и рухнул в постель. Вмиг заснул, успев еще раз подумать про Кирилла Петровича: «Чистый шизофреник, Лектор-то!»
Садист
Проснулся Савелий с похмелья очень рано. Попробовал поднять тяжелую, как ртутью налитую, голову и, обессиленный, вновь уронил ее на подушку.
«Как же я, идиот, так надрался вчера?» – вяло шевельнулась мысль. Он с трудом разлепил веки и повел глазами. Движение зрачков толкнуло волну боли в голове. Савелий застонал и закрыл глаза. В этот момент собачка громко залаяла, и звук отдался у него внутри ударами кувалды. «Чтоб ты провалилась!» – мысленно проклял он собачку. Опять с трудом открыл налитые болью глаза, застонал и медленно стал подниматься с постели, на которой он, как только сейчас выяснил, спал не раздеваясь.
В дверь постучали, и вошла его родственница, пожилая женщина в платочке. Вмиг оценила она и поняла состояние Савелия и стала действовать. И в результате через несколько минут, пока Савелий, сжав грудь руками и тяжело дыша, ходил взад-вперед по комнате, на столе появилось все необходимое для его излечения… Откуда только взяла?
– Видно, знала, где что у мамы стоит, помогала, ухаживала, небось, за ней… – подумал Савелий.
– Ну, Савелий, давай поправляйся! – скомандовала родственница.
Раньше всего он быстро выпил рассолу и вмиг протрезвел от прохладной пряной остроты. Потом подумал и опрокинул рюмку, тут же стал закусывать брусникой… А родственница, похлопотав, несла горячее. Налила тарелку ему дымящихся жирных щей.
Похмелье медленно проходила. Головная боль, правда, не ушла, но та стеклянность, когда кажется, что от малейшего шевеления все со звоном посыплется, такое почти исчезло.
– Спасибо тебе, – поблагодарил он родственницу. – Спасла…
– Да что ты? Вижу зеленый, сразу подумала: с похмелья, небось. Дело известное. Мой сейчас поутих, а раньше так пил, прямо сил больше не было, перед людьми неудобно.
– Слушай, тетя Фрося, – перебил ее Савелий. – А ты в снах понимаешь?
– Смотря что. Бывают, конечно, сны очень серьезные, только редко. А так, чепуха одна снится…
– А к чему печь, печка снится, как будто наехала?
– Печка – это печаль. Но не всегда, смотря как снится. Вон твоей мамке снилась тоже печь, и вроде обвалилась она; обвалилась и образовался просвет. Ну вот печаль тогда как раз и рухнула, и просвет образовался. Тогда ты как раз университет закончил… А тебе как приснилось?
– Мне другое снилось, про печь это я просто так спросил.
– А… – сказала тетка и скромно поджала губы.
– Да, – произнес неопределенно Савелий. – Вот такие дела, тетя. Был-жил человек, и нету его…
Родственница вздохнула и всем видом своим показала понимание.
– А дом не хочется терять, – повернул Савелий на другое. Пусть бы тут
стоял и стоял. Смотришь, нет-нет да соберешься и приедешь… Не дадут так: сам прописаться не могу, в Столице лишусь прописки, а подходящего человека, чтоб прописать, нет…
– Тут у нас есть очень хорошая женщина, – осторожно подсказала родственница. – Честная, себя в чистоте держит…
– Сколько ей?
– Да лет пятьдесят. Зять у ней инженер, живет отдельно. Другая дочка английский преподает в школе…
– Ей что, негде жить?
– Да жить есть где, но хочет своих освободить, да и самой отдохнуть.
