Коротко о главном. Что произошло и чего ждать

– Да она ещё с той поры, как в церковном хоре пела, молитв этих заучила уйму. А я вот смолоду не верю в эти штучки! Не успей Вы со своими уколами, никакие молитвы не помогли бы, – возразил ей дедушка.

– Мне же такое спасение кажется настоящим чудом – это я вам говорю как медработник. Обязательно завтра доложу об этом случае в Митрофановку. Лишь бы мальчику до утра не стало хуже!

– Полина Артёмовна, а можно Женю переложить на койку? – спросила мама, – а то под ним уже доливка мокрая от воды!

– Конечно, переложите. Только клеёнку застелите поверх простыни, чтобы не намочить, когда мокрым обкладывать будете.

Тут и я решил вмешаться в их разговор. Заплетающимся языком и растягивая слова, очень тихо спросил:

– Мама, а может уже не стоит меня мокрым застилать? Мне хоть и жарко, а на спину вода стекает, и спине холодно.

– Нет, малыш, – возразила фельдшерица, – пока такая высокая температура, тебе нельзя без охлаждения. Особенно на голове чаще меняйте полотенца.

А мама сказала:

– Сейчас мы с бабушкой застелем для тебя кровать, и на перине у тебя спина мёрзнуть не будет!

– Вам предстоит бессонная ночь. За температурой следите, пока до тридцати семи не упадёт, обкладывайте его мокрой материей, только теперь мочите полотенца в комнатной воде, а не в холодной. На воздухе мокрая материя сама остывает до нужной температуры. А у вас свой градусник есть? – уточнила фельдшер.

– Есть, – заверила мама, – сейчас я достану его.

– Хорошо. Пузырёк с нашатырным спиртом, ватку и капли сердечные я на всякий случай оставлю. Думаю, они не потребуются, но такие вещи в доме всегда нужно иметь.

– А капли давать, если Женя, не дай Бог, опять задыхаться начнёт? – уточнила мама.

– Да, если он опять сомлеет, то опять нашатырь ему, а потом накапаете в ложку и дадите выпить с водичкой.

– А может, Вы ещё немного подежурите у него? – спросила бабушка. – А то мы бестолковые, вдруг не поймём, задремал он или сомлел.

– Вы не волнуйтесь, у мальчика явные признаки улучшения. А я за своего Валерку тоже переживаю, он же меньше вашего Жени. Я как уезжала, крикнула Мошненковым, чтобы приглядели за ним по-соседски. А им, видать, и спать его укладывать пришлось.

Тут в разговор вмешался дедушка:

– Полина Артёмовна, а может, я Вас на велосипеде отвезу?

– Да что Вы, с такой ногой, наверно, и одному ездить тяжело. А я прямиком через Вербы. Ночью там воздух освежающий, целебный.

– Ну, тогда вот тут я баночку мёда налил майского, побалуйте своего сыночка. А как взяток с подсолнечника начнётся, мёд качать будем, я обязательно Вам привезу побольше, чтобы всю зиму чаёвничали и вспоминали, как Женьку рятувалы5!

– Не стоит беспокоиться, Вы своим подарком смущаете меня. Выходит, я вроде как за плату здесь старалась.

– А как же, мы перед Вами действительно в неоплаченном долгу за Женьку, а мёд, поверьте, это от всей души и из уважения! – добавил дедушка.

Тут и бабушка вмешалась. Она принесла кусок полотна, взяла из рук дедушки банку с мёдом и пояснила:

– Завяжу вам на баночке крышку из материи чистой, чтобы мёд не пролился, и нести будет удобней. А мёд примите, не обессудьте.

Лампу в эту ночь не тушили совсем. Я уснул и даже не слышал, как мне температуру измеряли, как прикладывали мокрую материю. Мама прилегла рядом со мной и к утру тоже уснула. А бабушка потом ещё два раза приходила к нам на рассвете посмотреть, как дышу, но всё это я узнал только из их разговоров на следующий день.

Проболел тогда целую неделю. Три дня мне бабушка не разрешала даже из хаты выходить, хотя мне и хотелось показать друзьям своё опухшее тело. Из-за него сам себе казался сказочным толстяком-богатырём. Было такое ощущение, что, когда иду по комнате, то земля подо мной дрожит и прогибается от моего веса и мощи! А мама отпрашивалась в обед домой посмотреть, как я себя чувствую, и дедушка тоже в обед домой приезжал на своём велосипеде.

Гулять меня пока не выпускали, и друзья в гости не приходили, наверно, боялись, чтобы их пчёлы наши не ужалили. А как-то вечером, когда уже все собрались в хате, на меня пришла посмотреть старая цыганка.

Несмотря на запреты, цыгане продолжали кочевать, и мы не раз наблюдали, как их крытые повозки останавливались на ночлег, а то и на несколько дней на берегу Ривчака.

Был поздний вечер, все собрались в хатыни6, а я сидел в кивнате7 на сундуке и смотрел в окно. Цыганка эта мне ещё издалека показалась странной.

Что она цыганка, я понял по её одежде. Но она шла почему-то одна. Обычно они утром ходят с маленькими детьми, подходят к воротам каждого дома и просят милостыню у хозяев или предлагают поменять на продукты всяческую домашнюю утварь, выкованную цыганом на походной наковальне.

Эта цыганка ни к чьим воротам не подходила, а быстро шла по краю дороги, смешно размахивая руками. Когда она сравнялась с нашими воротами, мне её уже было не видно.

Но послышался женский голос, звавший хозяев. Дедушка сказал маме:

– Ксения, а ну сбегай, посмотри, кто там зовёт?

Мама ушла, и я догадался, что это был голос той цыганки. Вскоре в хату вернулась запыхавшаяся мама и с порога объявила:

– Там цыганка какая-то старая и вся седая, просит зачем-то нашего Женю ей показать.

– А зачем он ей? – спросил дедушка, – он же уже поправился!

– Я ей тоже сказала, что Жене уже лучше и ворожить над ним мы не хотим, но она твердит, что ворожить не собирается, а просто посмотреть на него хочет, – ответила мама.

– Знаю я их, достали уже эти побирушки. Узнали, как парня пчелы укрыли, и будет сейчас городить, что если не купим у неё мазь или воду заговоренную, то Женька потом страдать будет, – рассердилась бабушка.

– Да она вроде с пустыми руками, – засомневалась мама. – И упрямая какая-то, я ей говорю, что нам ничего от неё не нужно, а она талдычит, что ей только на мальчика, искусанного пчёлами, посмотреть и больше ничего не нужно. Смешно даже, что на него смотреть, он уже и не опухший почти.

– Непонятно, – согласился дедушка, – пусти её в хату. Нам от этого не убудет.

– Не убудет, не убудет – заворчала бабушка, – всё равно чего-нибудь выклянчит. С пустыми руками они не уходят.

– Ты всё яришься, по поводу и без повода. Радовалась бы, что не тебе приходится побираться, и что бывает в доме кусок лишний, чтобы милостыню подать.

Пока мама ходила за цыганкой, я потихоньку прошёл в хатыну и стал возле печки.

– Здравствуйте, люди добрые, – с порога поздоровалась цыганка.

– И тебе не болеть, – ответил ей дедушка.

А мама добавила:

– Вот он, наш Женя, что на него смотреть? Сейчас у него уже почти и незаметно ничего.

– Мне, конечно, пуще всего рассмотреть его вблизи хочется, но заодно и вам хотела сказать, что этому страдальцу вашему судьба выпадает необыкновенная!

– Ну, вот, я ж говорила, – повернувшись к дедушке, злорадно заметила бабушка, – вот уже и завела она свою шарманку, чтобы выклянчить чего побольше!

– Зачем ты так говоришь, женщина? – обиделась цыганка, – я бы сама рада принести этому мальчику хороший подарок, но у нас в таборе не нашлось ничего достойного, да и не примете вы от цыганки подарка. Порчи побоитесь. А от вас мне ничего не нужно.

– А пришла тогда зачем? – строго спросил дедушка.

Цыганка подошла ко мне, долго разглядывала лицо, потом положила руку на голову и с сожалением произнесла:

– Вечереет, так что толком и не запомню его облик.

– Ты не своровать его ненароком задумала? Говорят, цыгане детишек воруют! – забеспокоилась бабушка.

– Не волнуйтесь, я не стану вмешиваться в его судьбу, ему жизнь и без меня приготовила немало испытаний.

– Может, всё же скажешь, зачем пришла к нам, – недовольным голосом спросил дедушка.

– Да узнала я от людей в селе, что мальчика у вас пчёлы искусали так, что и взрослый не выжил бы. Вот и решила по-нашему, по-цыгански посмотреть, за что ему такое избавление стихии дали. А как посмотрела, так и ахнула! Поняла, что должна увидеть его своими глазами, пока они зрячие, а заодно и вам рассказать о его судьбе.

– Не нужно нам ничего рассказывать. Мы никогда у цыганок не гадаем, я грехом это считаю, а хозяин не верит не то, что твоим картам – он у меня даже в Бога смолоду не верит, – накинулась на неё бабушка.

– Зря ты так женщина, ты мало ещё на земле пожила, поэтому не тебе судить. Карты я с собой не брала, значит, в грех тебя вводить мне нечем. Я посчитала, что должна поделиться с вами тем, что мне открылось.

Мама обратилась к родителям:

– Ой, тату, мамо, пусть она скажет за Женю, а то ведь уже обмолвилась, что ему страдать придётся. Лучше ведь заранее всё знать и приготовится.

– Вот видишь, так они и затягивают таких дурочек, как ты. Вроде бы между делом скажет, что порча на тебе, и как только почует, что поверила, так и начнёт с тебя тянуть всё, что у тебя есть, чтобы порчу эту самую снять, – повысила на маму голос бабушка.

– А заранее знать будешь, что, соломки подстелешь? – усмехнулся дедушка.

Мама повернулась к дедушке и попросила:

– Тато, ну пожалуйста!

– А ну вас, – сердито фыркнула бабушка, у меня ещё куры не закрыты. Пойду, управлюсь.

И вышла во двор.

– Да мне всё равно, пусть рассказывает, чего нагадала. Только я в эти сказки не верю, – согласился дедушка.

– Вот видите, родители согласны. Расскажите теперь, что Вам карты про нашего Женю подсказали? – обрадовалась мама.

– Дело даже не в картах. У нашего народа испокон веков есть возможность узнавать судьбы людей. Конечно, многое уже забылось, ушло из памяти вместе со стариками, но меня кое-чему ещё в детстве научили. Посмотрела я на судьбу этого мальчика и увидела, что ему определены большие возможности. Может даже статься так, что имя его станет известно далеко от вашего села! Поэтому и пришла посмотреть самой, пока жива, и вам сообщить, кого растите! – сказала цыганка и слегка похлопала меня по спине.

Дедушка с сожалением хмыкнул:

– Видать, и вправду жинка права. Я не верю во всякие гадания, а тут и по Женьке видно, что вряд ли из него что-то стоящее получится. Вон уже какой вымахал, а делать путём ничего не умеет. То книжки, то побегать, а руки как крюки. Мастерство никакое перенять до сих пор не может. Второй год ему талдычу, что, когда навильник с сеном или соломой на кучу кладёшь, вилы переворачивать нужно. Он даже это запомнить никак не может. А чтобы большого добиться, нужно уметь всё делать не хуже других, а намного лучше!

– Ой, тату, Вы опять за своё, – обиделась мама, – он же ещё маленький, ещё научится, Вы только подсказывайте ему!

И обратилась к цыганке:

– А что Вы говорили про то, что Женечке испытания в жизни предстоят? Или это так, просто для начала разговора?

– А ему хоть подсказывай, хоть заставляй, все одно толку никакого, – продолжал сердиться дедушка.

– Послушай, мамаша, испытания ему предстоят тяжёлые, но он их вынесет, – заявила цыганка. – А ты радоваться должна тому, что обретёт он знания нужные. Радуйся за него, как радуюсь я!

– Вы хоть скажите, какие испытания? Что, война, или голод, или тюрьма, что Женечке нагадали?

– Ты сама видела, как на днях его стихии от смерти верной защитили! Так я тебе скажу, ему на пути своём ещё не раз придется висеть на волоске между жизнью и смертью. И опять его судьба не допустит гибели. Запомните мои слова. А вам, наверно, нужно растить его как-нибудь по-особенному, чтобы он сумел в зрелом возрасте совершить то, что на него возложено стихиями!

Тут мама забрала меня из-под руки цыганки, подтолкнула к двери и сказала:

– Иди Женя, помоги там бабушке по хозяйству. А то тётя Люся учила, что нельзя при детях обсуждать, как их воспитывать!

Бабушка сказала, что ей помогать нечего, и я просто ходил за ней, пока она доставала из колодца воду, вымывала корыта у гусей и у курей и наливала им свежей воды на завтра. Потом мы позакрывали все двери в сараях и подпёрли палкой с рогатиной задние ворота, которые ведут на выгон. Пока мы управлялись, цыганка ушла.

Когда зашли в хату, там уже зажгли лампу, и дедушка пошутил:

– А мы с Ксенией уже без вас хотели за стол садиться вечерять!

– Небось, выдурила у вас кусок сала или банку мёда за свои страшилки, – предположила бабушка, не обращая внимания на дедушкину шутку.

– Да успокойся ты, я хоть и велел Ксении подать ей хвороста немного для детишек, ты его вон полную миску нажарила. Всё равно сегодня не съедим, а холодный он невкусный. Зато ублажу тебя, признавшись, что мы с Ксенией с этой старухой даже поскандалили.

– С чего бы это?

– Я её разозлил, что не верю россказням про то, как Женька с годами здорово поумнеет, а Ксения сердилась, что та ничего не говорит про беды Женькины. Когда и что точно с ним случиться может.

– Да ничего они не знают! И карты их брешут. Сколько раз уже бабы жаловались, что нагадает цыганка с три короба благодати. Те на радостях одарят их и яичками, и мукой, и крупой, а на деле потом одни несчастья.

– А я и бесплатно им никогда гадать на себя не давала. Сколько раз в контору заходили, по руке судьбу предсказывать брались. Я ни за что не соглашалась – боюсь этого! – вмешалась мама.

– А чего ж сегодня согласилась, просила даже за неё? – удивилась бабушка.

– Да я за Женю забоялась, но она мне так ничего точно и не сказала. Всё твердила, что ему ещё придётся в глаза смерти своей смотреть. А что, да как, не говорит. Видно, и сама не знает. А может, выдумала всё.

– Конечно, выдумала! Узнала от людей, какие страсти с Женькой приключились, вот и придумала, как выклянчить чего себе на вечерю, – согласилась бабушка.

– Знаете, тут что-то не так, и за своё гадание старуха ничего не просила, и странная она какая-то. Она чем-то не такая, как те цыганки, что милостыню собирают с детишками по дворам. Те унижаются, клянчат, а эта то ли гордая, то ли важная. Может, она у них барониха? Не слышала, Ксения, не бывают у цыган бабы баронами? – спросил с улыбкой дедушка.

– Про бароних не слышала, а старуха и впрямь какая-то необычная.

– А может, она у них самая главная вещунья среди всего цыганского роду, а ты её не стала слушать и разозлила даже своим приставанием про напасти Женькины, – засмеялся дедушка.

– А чем я злила? Только узнать хотела, что там она на Женю нагадала.

– Ну вот, а её разозлило, что мы не слушаем про то, каким он станет, а ты ещё перебиваешь её, всё рвёшься про эти напасти разузнать.

– Я ж за то, что для меня важнее.

– Этим ты и доконала её!

– Любой матери про своё дитя хочется узнать.

– Вот-вот, а она нам пробовала втолковать, что важнее то, что она говорит, а не то, чего ты добивалась. Наверно, с обиды пригрозила, что не узнаем мы Женькиной славы.

– Так это она нам пригрозила этим?

– Не понял я её. Или сказала, что состаримся и не доживём, пока Женька станет важным, или что другое имела в виду. Ладно мы с бабкой немолодые уже. Так тебе ещё до старости жить и жить. Может за то, что не верим её словам, и Женьке не поможем прославиться? Ну да это она наверно на тот случай, если он бездарем вырастет, так мы чтобы не её ругали за обман, а на себя обижались, – опять засмеялся дедушка.

Мне цыганка очень даже понравилась. То, что я особенный, и очень хороший, я сам уже давно не сомневался. Но, кроме меня, никто об этом не догадывался и не говорил. Друзья считали меня обыкновенным и в чём-то даже считали себя лучше. Меня обижало, когда оказывалось, что мои ровесники что-то делают лучше меня. Считал это неправильным. А эта старенькая цыганка сказала нашим чистую правду, но они на это не обратили никакого внимания, и даже шутят про её рассказ. Даже немножко обидно стало.

Зато после случившегося я для себя решил, что буду стараться научиться всему тому, что считается важным, чтобы, когда вырасту, стать таким умным, как цыганка пробовала втолковать моим родителям.

Следующим важным событием в череде того, что сформировало меня таким, какой я теперь есть в свои семьдесят девять, стало явление мне в нашем дворе страшного и необъяснимого.

Поздно вечером, когда все собирались ложиться спать, меня отправили во двор справить малую нужду. Я только собирался опустить пояс своих штанишек ниже, как мой взор обратился в сторону очень высокого тына, который закрывал от посторонних глаз расстояние между хатой и сараем.

Из-за тына на меня, наклонившись к нам во двор, смотрело что-то огромное, красивое и страшное. Голова его была Громадной! Выше тына и почти такая же большая, как наш сарай. Мне показалось, что у этого явления очень красивое лицо, но не такое, как у людей. Оно молча смотрело на меня, кажется, даже улыбалось, но не приветливо, а как-то злобно и молча потребовало, чтобы я подошёл к нему ближе.

Меня охватил неописуемый ужас. От ужаса заорал во всю силу своих лёгких. Но сопротивляться велению того, кто потребовал идти к нему, не мог и стал мелкими шажками двигаться в сторону тына.

На мои вопли из хаты выскочили сначала дедушка и мама, а потом и бабушка. Мама обняла меня и спрашивала, что случилось. Я сквозь плач пояснял, что ОНО заставляет идти к нему и, отталкивая её, пробовал продолжать движение. Мама и дедушка в один голос спросили: «Что это за ОНО?»

Я показал пальцем на эту страшную голову и ОНО сразу же выпрямилось в весь свой огромный, до небес рост и мгновенно пропало из виду. Только после этого мне удалось остановиться.

Меня увели в хату. Долго расспрашивали что я видел, почему шёл к тыну и чего так испугался, почему кричал не свои голосом?

Потом дедушка пояснял маме и бабушке что мой вид ему очень напоминал лягушек, которые тоже громко кричат, добровольно двигаясь навстречу открытой пасти ужа, который потом их заглатывает.

Подумав, дедушка добавил:

– А помните ту цыганку, что на Женьку приходила смотреть, когда его пчёлы искусали? Может её слова связаны с тем, что он сегодня увидел? Может нам не следовало его останавливать, и то, что по его рассказу было как сошедшим с неба, может наделило бы его такими силами и таким умением, каким Иисуса Бог наделил? Потому как после пережитого и услышанного от Женьки, даже мне начинает вериться в то, что наша бабушка вспоминает из всяких церковных проповедей.

Считаю, что неспроста дедушка тогда связал эти два события. Они видимо предназначались для того, чтобы я серьёзно задумался над всем происходящим и серьёзно, по-взрослому сосредоточился на постижении того, что происходит в Природе.

Ко мне, несмотря на мой малый возраст, пришло убеждение в необходимости учитывать и даже в какой-то степени анализировать своим ещё детским умом происходящее со мной и с другими людьми. Решил, что поскольку мне предназначено стать очень умным, то для достижения такого мне следует упорно учится всему и стараться узнавать разные премудрости, которыми одни пользуются не задумываясь, а другие даже и не слышали о таких возможностях.

Уже в том возрасте меня заставляло задумываться почему одни умеют делать такое, что другим не под силу? Почему это не удивляет взрослых? Дедушка Антон знал какая погода будет в ближайшее время. Соседняя тётя Саня умела зубы заговаривать тем, у кого они болеть начинали. Тётя Акулина животы вправляла людям, которые подняли слишком тяжёлое.

И меня уже тогда мучил вопрос: как люди научились такое делать? Мама поясняла, что такое умение людям передали их родители или просто те, которые жили раньше и умели такое творить.

Когда же пробовал получить ответы на вопрос кто научил тех, кто первый начал помогать людям – мне советовали не морочить взрослым голову.

Теперь, с высоты своих лет, считаю не случайной и случившуюся со мою первую любовь.

Влюбился с первого взгляда. Чувства мои были прочными, глубокими и приносили много страданий.

В это время в сельском хозяйстве занимались широким внедрением кукурузы, как кормовой культуры. Посев, выращивание и уборка урожая постоянно были под контролем колхозного, районного и всякого другого руководства. При возникновении трудностей, колхозникам район оказывал посильную помощь в реализации намеченных планов по использованию этой культуры.

Получилось так, что выдался хороший урожай, а убирать початки кукурузные в колхозе не хватало людей. Из Митрофановки на две недели направили в наш колхоз группу старшеклассников. К нам определили на квартиру пять девушек-десятиклассниц.

Её звали Наташей!

С первого взгляда она показалась мне неземной, волшебной, прекрасной в любом обличии и неописуемо красивой! Постоянно старался не терять её из виду. Утром видел её мельком. Когда меня будили собираться в школу, квартиранток обычно уже не было. Они спешили пораньше к поварихе на завтрак, чтобы успеть на попутных подводах доехать до кукурузного поля, а не добираться до него пешком. Но я схитрил и научился просыпаться раньше, чтобы потихонечку, из-под одеяла любоваться своей избранницей!

Зато, когда школьницы приходили к нам после ужина и коротали время до сна, я постоянно был в тех местах, где находилась Наташа.

Одноклассницы вскоре заметили моё повышенное внимание к их подруге и подтрунивали надо мной. Стоило мне приблизиться к ним во дворе, или зайти в вэлыкихату, как какая-нибудь из них непременно объявляла:

– А вот и Наташкин воздыхатель пожаловал.

– Опять будешь молча слюни пускать? Или наконец-то решишься объясниться с девушкой?

– Ты хоть подойди к ней поближе, присядь рядышком!

– Не-е-е. Он всё исподтишка, из-за угла норовит поглазеть!

– Наверно, потому что мал ещё.

– А если мал, так и влюбляться нечего тут.

– Внимание девушке оказывает и пробует делать это незаметно. Но нас-то не проведёшь! Мы таких неравнодушных за километры чуем.

– Это не дело. Будь мужчиной! Позови девушку в сторонку и признайся, что любишь её!

Я смущался, уходил или делал вид, что случайно, на минутку по своим делам зашёл в комнату. Но вскоре не выдерживал, и опять старался попасть туда, откуда можно было наблюдать за Наташей. Хорошо, что хоть она никогда не смеялась надо мной.

Даже на других ругалась:

– Ну что вы, безмозглые, парня смущаете. Если я даже и понравилась ему, так что же здесь такого? Может я такая красивая, что он просто обязан был обратить внимание на мою красоту, – говорила она, при этом звонко смеясь.

Потом добавила:

– А ты не обращай на них внимания. Это они мне завидуют и поэтому вредничают! Понял?

Когда школьники уехали, разлуку со своей любимой переживал очень тяжело. Всё время думал о ней.

Учеников в селе в это послевоенное время было немного. И классных комнат не хватало. Наверно поэтому в начальных классах две учительницы занимались каждая одновременно с двумя классами в одной классной комнате. Учившая третий класс набирала в свою группу ещё и первоклассников. На следующий год они становились второклассниками и четвероклассниками. А на следующий год старшие переходили в пятый класс и им преподавали уже разные учителя по предметам, а их учительница набирала первоклассников к своим третьеклассникам.

Получалось, что мы с первого класса и до четвёртого учились у одной учительницы, но в классной комнате стояли ряды парт с учениками двух разных классов.

Я тогда ходил в третий класс. Когда в школе первоклассники, сидящие на соседних с нами партах, начали по букварю читать слова, нашёл себе утешение. Там наряду с словами «мама», «Рома» и другими оказалось и длинное слово «Наташа». Когда кто-то из первоклашек или учительница зачитывали по слогам это слово, в моей душе гремела восторженная, торжественная музыка. Я даже закрывал глаза от удовольствия.

Всё время мои мысли были обращены к образу Наташи, и я себе пообещал: что, когда вырасту, напишу книгу о нашей интересной жизни и обязательно расскажу о своей любви и вообще о том, что даже у третьеклассников бывают глубокие и настоящие чувства. Напишу большую книгу и, возможно, не одну, в которой честно опишу как мы жили, чем занимались, что чувствовали. О том, что настоящая жизнь на самом деле бывает интересней и впечатлительней, даже чем-то, о чем писал Майн Рид, книгами которого я уже тогда зачитывался.

С тех пор не один десяток лет я стал записывать в толстых тетрадях что происходило со мной, какие события и происшествия случались в школе, в колхозе. А потом и о студенческих годах, и о работе. Был уверен, что зафиксированное поможет написать книгу правдивую, честную, без приукрашивания.

Мне почему-то казалось, что все писатели обязательно приукрашивают происходившее на самом деле. Злодеям приписывают жестокости, которых те не совершали. А хороших людей, когда они поступали правильно, обязательно изображали большими героями. И заставляли их делать всяческие призывы, похожие на те лозунги, которые вывешивали на здании магазина, на конторе и в клубе. Но я был уверен, что почти все, которые поступают правильно и делают хорошие дела – делают это просто потому, что они хорошие люди. А не потому, что на них подействовало написанное на плакатах.