Там, где кончается карта: Миклухо-Маклай и его путешествие

Глава 3. Точка невозврата

20 сентября 1871 года. Залив Астролябия, Новая Гвинея.

Когда грохот якорной цепи, срывающейся в воду, разорвал утреннюю тишину, Николай почувствовал не страх, а глубокое, почти благоговейное удовлетворение. Он был на месте. Десять месяцев плавания, тысячи пройденных миль, бесконечные споры в петербургских кабинетах – всё это сжалось в одну-единственную точку времени и пространства. Он стоял на юте корвета "Витязь" и смотрел на землю, ради которой проделал этот путь, и она была еще более чужой, величественной и пугающей, чем он мог себе представить.

Воздух, густой и влажный, был насыщен запахами, для которых у него не было названий. Это была сложная, пьянящая смесь ароматов гигантских, восковых цветов, источавших приторную сладость, тяжёлого духа гниющей листвы и влажной, чёрной земли, которая, казалось, дышала, как живое существо. Этот воздух цеплялся за кожу липкой плёнкой, лез в лёгкие, и казалось, что он сам по себе является пищей. Стена джунглей, начинавшаяся у самой кромки белого песчаного пляжа, была не просто зелёной – она переливалась сотнями оттенков, от тёмного, почти чёрного цвета старых листьев до ядовито-салатового цвета молодой поросли. И эта стена не была безмолвной. Она гудела, стрекотала, ухала, визжала и выла на тысячи голосов. Отдельные звуки – пронзительный крик какой-то птицы, похожий на скрип немазаной телеги, низкое, утробное рычание, доносившееся из чащи, сухое стрекотание цикад – сливались в единый, непрекращающийся гул. Этот гул был не фоном, он был сущностью этого места, он давил на уши, проникал под кожу и действовал на нервы, заставляя сердце биться чаще.

"Нужно всё записать, – подумал Николай, доставая из кармана записную книжку и карандаш. – Классифицировать звуки. Попытаться определить высоту, тональность. Возможно, в этом хаосе есть своя система, свой язык". Он стоял, прислушиваясь, и его тренированный ум учёного уже начал свою работу, пытаясь разложить первобытную реальность на составляющие, наложить на неё строгую сетку научного анализа.

Папуасы в пирогах, как он и ожидал, появились почти сразу, выскользнув из-за поросшего мангровыми деревьями мыса. Их было несколько десятков. Они держались на почтительном расстоянии, и их гортанные, резкие крики были скорее ритуальным предупреждением и демонстрацией силы, чем реальной угрозой. Николай навёл на них свой превосходный цейсовский бинокль. Он видел их лица, раскрашенные белой и красной глиной, их мощные, мускулистые тела, их оружие. Но он заставлял себя смотреть дальше, подмечать детали. Он зарисовывал узоры, вырезанные на бортах их лодок, форму вёсел, способ, которым были закреплены перья в их причёсках. "Орнамент несёт информацию, – бормотал он себе под нос. – Это не просто украшение, это знаковая система. Нужно понять её ключ".

– Дикари шумят, господин Маклай, – раздался за его спиной спокойный голос капитана Назимова. – Надеюсь, вы не передумали? Ещё есть время вернуться в мир, где люди общаются с помощью слов, а не боевых кличей.

– Напротив, Павел Николаевич, – ответил Николай, не отрываясь от бинокля. – Они показывают, что эта земля не пуста. Что здесь есть жизнь, есть общество. Моя работа только начинается.

Вскоре после завтрака на воду была спущена большая шлюпка. Но в неё сели не только Маклай и его слуги. Первым по трапу спустился капитан Назимов, суровый и сосредоточенный, с револьвером на поясе. За ним – десяток вооружённых до зубов матросов с новенькими, блестящими на солнце винтовками Бердана. Их лица были напряжены.

– Порядок есть порядок, Николай Николаевич, – сказал капитан, пока шлюпка шла к берегу. – Прежде чем оставить вас в этом раю, я должен лично убедиться, что он не кишит змеями, как в прямом, так и в переносном смысле. Мы проведём рекогносцировку, выберем место для дома и выставим охранение. Вы будете в центре, рядом со мной. И, будьте любезны, не трогайте каждую гусеницу, которую увидите. У нас мало времени.

Их высадка на берег была актом цивилизации, вторгающейся в дикий мир: чёткие команды, блеск штыков, слаженные движения гребцов. Когда киль лодки заскрежетал по песку, двое матросов выпрыгнули в воду и вытащили её на берег, а остальные заняли круговую оборону, держа винтовки наизготовку. Папуасы в пирогах, увидев такое количество вооружённых людей, предпочли отступить и скрылись за мысом, их крики стихли.

Николай ступил на землю Новой Гвинеи. Ощущение было невероятным. Горячий, мягкий песок под сапогами, влажный, тяжёлый воздух, оглушительный гул джунглей – всё было настоящим, осязаемым. Они несколько часов шли вдоль кромки леса. Отряд двигался медленно и осторожно. Назимов был воплощением предусмотрительности. Он высылал вперёд дозорных, постоянно осматривал чащу. Матросы шли молча, их юные лица были серьёзны. Они то и дело вздрагивали от резких криков птиц, принимая их за сигналы дикарей.

Николай, несмотря на предупреждение капитана, постоянно отвлекался. Он наклонялся, чтобы рассмотреть гигантского жука, переливающегося всеми цветами радуги, срывал лист незнакомого растения и растирал его в пальцах, вдыхая пряный аромат, делал быстрые зарисовки в своём альбоме.

– Маклай, в строй! – рыкнул на него Назимов, когда учёный в очередной раз отстал от группы, увлёкшись наблюдением за колонией гигантских муравьёв. – Ваша ботаника подождёт. Сейчас главное – найти безопасное место.

– Безопасность – понятие относительное, капитан, – пробормотал Николай, но подчинился.

Он понимал правоту Назимова, но ничего не мог с собой поделать. Его мозг жадно впитывал информацию. Он был учёным до мозга костей, и этот мир был для него гигантской, неизученной лабораторией.

Наконец, они нашли место, устроившее обоих. Небольшая поляна у ручья на мысе, который позже Маклай назовёт мысом Гарагаси. Место было удобным: оно хорошо просматривалось с моря, что облегчило бы эвакуацию или подачу сигнала, ручей с пресной водой был всего в нескольких шагах, а с трёх сторон поляну прикрывал густой лес, который, впрочем, Назимов рассматривал скорее как угрозу, чем как защиту.

– Здесь, – решил капитан. – Место открытое, с моря вас будет видно. Ручей рядом. Начнём обустраиваться.

В тот же день с "Витязя" на берег начали перевозить вещи и инструменты. Работа закипела. Под руководством корабельного плотника, пожилого, неразговорчивого мужика по фамилии Давыдов, матросы расчищали площадку, рубили деревья для свай и каркаса. Николай, Ульсон и Бой работали вместе с ними. Маклай, несмотря на протесты Назимова, взялся за топор, желая с первого же дня лично участвовать в строительстве своего будущего дома. Он понимал: матросы скоро уйдут, а ему здесь жить. Нужно было привыкать к труду.

Вечером они вернулись на корабль. Первая ночь прошла не у пугающего костра на берегу, а в безопасности своей каюты на "Витязе". Но Николай почти не спал. Он стоял у иллюминатора и смотрел на тёмный, безмолвный берег. Он был так близко, но всё ещё отделён от него тонкой преградой корабельной обшивки. Это было странное чувство – находиться на пороге своей мечты, но всё ещё оставаться гостем, туристом под защитой пушек корвета. Он чувствовал нетерпение. Ему хотелось, чтобы этот этап поскорее закончился, чтобы он остался один на один с этим миром, чтобы начался настоящий эксперимент.

Глава 4. Первый дом

21-27 сентября 1871 года. Порт Константин.

Следующие шесть дней превратились в монотонный, изнурительный труд, подчинённый строгому распорядку. Каждое утро после побудки и завтрака на "Витязе", шлюпки перевозили с корвета на берег "рабочую партию": Маклая, его слуг и команду из десяти матросов во главе с плотником Давыдовым. И каждый день, с рассвета до заката, они строили. Хижина росла медленно, но основательно. Это была не просто времянка, а продуманное до мелочей сооружение, маленький бастион цивилизации.

Давыдов, корабельный плотник, оказался настоящим мастером. Он не говорил лишних слов, но каждое его движение было выверено. Он научил Николая, как выбирать деревья, как правильно рубить их, чтобы они падали в нужную сторону, как обтёсывать брёвна и делать прочные врубки "в чашу". Для Маклая это была не менее важная наука, чем антропология. Он с удивлением обнаружил, что физический труд не только изматывает, но и проясняет мысли. Когда он тащил тяжёлое бревно, обливаясь потом и отмахиваясь от назойливых мошек, в голове не оставалось места для философских сомнений и страхов. Была лишь простая, ясная цель – донести бревно до места.

Они работали под палящим солнцем, в воздухе, густом и влажном, как в парной. Пот лился ручьями, разъедая глаза и оставляя на тёмной одежде белые соляные разводы. Иногда с гор спускался короткий, но яростный тропический ливень. Небо внезапно темнело, и на них обрушивались потоки тёплой воды, превращая поляну в грязное месиво. Они прятались под наспех сооружённым навесом, а через полчаса снова светило солнце, и от земли поднимался густой пар.

Папуасы не показывались. Но их невидимое присутствие ощущалось постоянно. Они были здесь, прячась в густой листве, и наблюдали. Иногда в лесу раздавался резкий крик, служивший, очевидно, сигналом. Ульсон, обладавший зорким глазом охотника, находил на тропинках, ведущих к ручью, свежие следы босых ног. Однажды Бой, отойдя в сторону, нашёл воткнутую в землю стрелу с костяным наконечником – явное предупреждение, обозначение границы, которую не следовало переходить.

Николай понимал, что первый шаг должен сделать он. Просто ждать, пока они осмелеют, было нельзя. Страх и недоверие могли легко перерасти в открытую враждебность. На третий день он решился. Он взял с корабля несколько веток с нанизанными на них яркими бусинами и кусок алой материи – кумача. Он знал от других путешественников, что красный цвет ценится у многих племён. Отойдя от места строительства, он нашёл хорошо заметную тропинку, ведущую в глубь леса. Там он воткнул в землю ветку, развесив на ней свои дары, и быстро ушёл, не оглядываясь.

Весь день он с волнением поглядывал в сторону тропинки. Ничего не происходило. Но на следующее утро, придя на место, он увидел, что подарки исчезли. А на их месте на ветке висела связка бананов и несколько плодов хлебного дерева. Это была победа! Маленькая, но невероятно важная. Состоялся безмолвный диалог. Они не просто приняли дар, они ответили на него. Это был уже не просто страх и наблюдение, а начало обмена.

С каждым днём хижина всё больше походила на дом. В ней появились нары, стол, полки для книг и инструментов. Николай лично обустраивал свой рабочий угол, раскладывая микроскоп, банки для коллекций, бумагу для рисования. Он чувствовал, как это место постепенно становится его.

Наконец, наступил седьмой день. Утром 27 сентября работа была закончена. На берегу стоял крепкий, надёжный дом. Матросы погрузили в шлюпку свои инструменты и попрощались. Прощание было немногословным. За эту неделю совместной работы они прониклись к странному учёному некоторым уважением. Он не чурался тяжёлого труда и делил с ними все тяготы.

Николай, Ульсон и Бой стояли на пороге своего нового дома и смотрели, как последняя шлюпка отходит к "Витязю". Вот теперь всё было по-настояшему. Он пожал руки своим спутникам.

– Ну что ж, – сказал он. – Теперь мы дома.

На "Витязе" раздалась команда, и матросы, как муравьи, полезли на реи. Медленно, один за другим, начали подниматься паруса. Раздался протяжный, тоскливый гудок – прощальный салют, который эхом прокатился по горам. Николай смотрел, как корабль, его последний оплот, его связь с прошлым, медленно разворачивается и направляется к выходу из бухты. Он становился всё меньше, пока, наконец, не превратился в точку и не скрылся за мысом.

Всё. Тишина, наступившая после, была оглушительной. Гудение джунглей, крики птиц, шелест прибоя – всё это лишь подчёркивало их абсолютное, вселенское одиночество. Теперь их трое. И целый мир, который лишь начал приоткрывать им свои тайны. Они стояли на пороге своего дома, построенного посреди этого мира, и смотрели на пустой горизонт. Настоящий эксперимент только начинался.

Глава 5. Осада тишиной

Конец сентября – начало октября 1871 года. Порт Константин.

Когда последний отблеск парусов "Витязя" растворился в мареве горизонта, наступила тишина. Это была не просто тишина – отсутствие звуков корабля, команд, скрипа снастей. Это была оглушительная пустота. Вакуум, который мгновенно заполнился гулом джунглей, теперь казавшимся в сто крат громче и враждебнее. Пока корвет стоял в бухте, он был якорем, связывавшим их с привычным миром. Его громада была молчаливым обещанием спасения, символом порядка и силы. Теперь якоря не было. Их маленький, только что построенный дом казался нелепой щепкой, затерянной на краю безграничного, равнодушного океана зелени.

Первым нарушил оцепенение Ульсон. Он молча, с какой-то механической методичностью, проверил затвор своей винтовки, протёр ствол и дослал патрон в патронник. Этот сухой, резкий щелчок прозвучал в новой тишине как выстрел. Бой, стоявший рядом, посмотрел на шведа, затем на бескрайний лес, и его рука легла на рукоять длинного ножа на поясе. Эти двое, человек Севера и человек Юга, без слов понимали друг друга. Их мир сузился до единственной задачи – выжить.

Николай же, напротив, заставил себя не поддаваться первобытному инстинкту. Он медленно, словно совершая ритуал, достал из кармана записную книжку и карандаш. "27 сентября. 14:30 по местному времени. Корвет "Витязь" скрылся за мысом. Эксперимент начался". Он записал это сухими, протокольными словами, пытаясь наложить на хаос реальности строгую сетку научного наблюдения. Но рука его слегка дрожала. Он чувствовал себя анатомом, который собирается препарировать самого себя.

Первые их действия были продиктованы страхом. Они занесли в хижину все оставшиеся на берегу припасы, создав внутри баррикады из ящиков и бочек. Ульсон с Давыдовым, корабельным плотником, соорудили массивный засов для двери – толстое бревно, вставлявшееся в выдолбленные в косяках пазы. Теперь их дом стал маленькой крепостью. Когда солнце начало стремительно падать к горизонту, они наглухо закрыли ставни на узких окнах-бойницах и задвинули засов. Внутри наступила почти полная темнота, разгоняемая лишь светом сальной свечи.

Их первая трапеза в полном одиночестве была гнетущей. Они сидели на ящиках вокруг импровизированного стола. Солонина, которую они ели, казалась безвкусной, корабельные галеты – каменными. Тишина давила. Снаружи, из темноты, уже подступала ночная симфония джунглей – хор цикад, уханье, визги, шорохи. Каждый звук заставлял их вздрагивать.

– Они придут сегодня, – глухо сказал Ульсон, не поднимая головы. Это было не предположение, а констатация факта. – Теперь, когда корабль ушёл, они знают, что мы одни.

– Может, да. Может, нет, – ответил Бой, спокойно пережёвывая галету. – Они будут смотреть. Долго.

– А мы будем готовы, – подытожил Николай, хотя его собственная уверенность была напускной.