Смоляное

Девушка позвала Костю обратно:

– Идём! Дрон не ловит сигнал – может, ты со своим телефоном поможешь! Мы его к окну поднимем, может, там что-то словим!

Костя подмигнул Илье:

– Если интересно – приходи вечером. Лезем на колокольню. Хотим снять всё сами. Может, и Настю поймаем. А может, и сами прыгнем – хе-хе.

Он отбежал, а Илья остался. Долго смотрел на ребят, как они бегают, смеются, спорят. Дрон медленно взмыл в воздух и завис над площадью. Из динамика раздался механический писк, будто что-то не работало как надо.

На его мониторе, едва уловимо, появилась тень. Фигура на колокольне. Движущаяся. Очень медленно. Почти незаметно, но Илья видел: она поворачивалась. Голова тени наклонялась набок, как у любопытного ребёнка. Или как у марионетки, которую кто-то держал за ниточки.

Камера дрогнула. Сигнал исчез. Экран вспыхнул серым и погас.

Илья почувствовал, как его ладони покрываются потом, несмотря на холод. Ветер, только что лёгкий, вдруг ударил порывом, захлестнув улицу шорохом листьев и мусора. Он знал. Эта тень смотрела прямо на него.

И не только смотрела.

Она его узнала.

Глава 7. Первый цикл. Тело подростка

Проснулся он резко, словно его вытолкнули наружу из тёмной воды, с глухим хлопком в ушах и дрожью в конечностях. Воздух пах пылью, потом и чем-то прелым. Илья открыл глаза, но потолок был чужим. Не его. Белые пятна плесени, потрескавшаяся побелка, наклонный срез деревянной балки прямо над головой. Он сидел на узкой кровати в маленькой комнате, заваленной вещами, которые он не узнавал: на полу валялись кроссовки с оборванными шнурками, стопка тетрадей с каракулями на полях, настольная лампа с треснутым абажуром. Всё было слишком тесным, пыльным, чужим.

Но страшнее было другое – тело. Оно было не его.

Он вскочил и бросился к зеркалу, висящему на стене. В тусклом отражении он увидел подростка – худого, взъерошенного, лет семнадцати. Лицо незнакомое: тонкие черты, острые скулы, шрам на подбородке, чуть прищуренный левый глаз. Он пошевелил рукой – и в отражении рука дрогнула с задержкой. От этого несоответствия его чуть не стошнило. Он отшатнулся, хватаясь за край стола, на котором лежали чьи-то старые наушники и недопитый чай.

Он прижал руки к вискам и прошептал:

– Что за чёрт…

Стук в дверь. Женский голос, глухой, немного простуженный:

– Лёша, ты там чего?

Лёша? Его так зовут теперь? Он открыл рот, чтобы ответить, но вместо этого из горла вырвался высокий голос, подростковый, едва сломанный, как у парня на границе взросления:

– Всё нормально. Сейчас выйду.

Слова прозвучали как чужие, выученные, будто их кто-то вложил ему в уста. Он посмотрел на руки, на ноги, на дрожащие пальцы. Вдохнул. Выдохнул. Тело отзывалось иначе, лёгкое, гибкое – не его. В голове стучала мысль: «Ты не дома. Ты – не ты». Сердце колотилось в груди, как будто пытаясь выбиться наружу.

Он вышел в коридор. Слишком яркий свет ударил в глаза. Стены казались ближе, чем должны быть. Всё словно сдвинулось на полшага от привычного мира. На стенах висели старые фотографии – школьные портреты, детские рисунки, вырезки из газет с заголовками о местных событиях. По радио в соседней комнате кто-то монотонно говорил о погоде, но слова сливались в вязкий шум, как будто их специально замедлили.

На кухне сидела женщина – молодая, с усталым лицом, курила у окна. Волосы собраны в пучок, на руке татуировка в виде тонкой змеи. Она посмотрела на него мельком:

– Завтрак на столе. Потом не забудь камеру – вы же с ребятами на колокольню сегодня?

Он кивнул автоматически. Камера. Колокольня. Как будто всё это уже было. Где-то. Когда-то. Илья – или Лёша? – прошёл мимо, стараясь не смотреть женщине в глаза. Почему-то он боялся, что в её взгляде он увидит нечто, чего не готов принять. Что она узнает его – не как сына, а как чужака.

В прихожей стояло зеркало в полный рост. Он обернулся и застыл. Отражение двигалось с задержкой, на долю секунды. Потом его лицо в зеркале чуть скривилось – в неестественной, чужой гримасе. Как будто кто-то другой, внутри него, пытался взять контроль. Он замер. Отражение – нет.

Изнутри головы раздался голос. Женский. Тихий, но отчётливый, почти шёпот, как шелест сухих листьев:

– Ты снова здесь. Не бойся. Ты уже был мной.

Илья зажал уши руками, но голос не исчез. Он чувствовал, как он идёт не извне, а изнутри, из глубин сознания, из самой плоти этого тела. Словно отголосок давно забытого сна или воспоминания, которое не принадлежит ему. Глухой звон колокольни эхом пронёсся сквозь кости, пробежал по позвоночнику, оставив после себя холодный осадок.

Он опустился на колени, обхватив голову руками, и сжал зубы, чтобы не закричать. Но снаружи всё оставалось прежним. Обычное утро. Обычный дом. Только внутри него всё кричало. Он чувствовал: что-то начало двигаться. В нём. В мире. В прошлом.

Первый цикл начался.

Глава 8. Колокольня и Настя

Ночь была безлунной, с низким, тяжёлым небом, будто кто-то укрыл посёлок Смоляное плотной ватной простынёй. Воздух, влажный и густой, хранил в себе следы мороза, запах замерзшей земли, дыма и чего-то ещё – неуловимо странного, напоминающего сгнившие листья или старую медную монету, забытую во влажной почве. Всё вокруг будто вымерло. Даже деревья вдоль дороги, чёрные и скрюченные, казались застывшими в ожидании. Лёша – или Илья в теле Лёши – брёл чуть позади остальных, стараясь не попадать в свет фонариков и не вглядываться в лица спутников слишком пристально. Они были чужими,

несмотря на то, что разговаривали с ним, шутили, словно знали его всю жизнь.

Подростки смеялись, переговаривались, но в их голосах звенела неестественная нота – тонкий, почти невидимый страх, который они пытались заглушить словами. Костя, худощавый с прыщавым лицом и камерой, закреплённой на штативе, нёсся вперёд, снимая всё подряд. Аня – девчонка с густыми волосами, яркой курткой и дерзким прищуром – светила фонариком по сторонам, будто искала кого-то в темноте. За ними плелись ещё двое – один в капюшоне, вечно ковыряющийся в телефоне, и девушка с бледной кожей, лицо которой Илья никак не мог запомнить.

– Только не облажайся в этот раз, Костя, – сказала Аня, толкая оператора в плечо. – Если камера снова вырубится, клянусь, ты у меня с ней и ляжешь.

– Всё норм, не гони, – буркнул он. – В этот раз всё чётко, батарея заряжена, память очищена. Сначала снимем подъём, потом панораму сверху… и, если повезёт, Настю.

Илья резко остановился.

– Настю? – голос у него дрогнул. – Это кто?

Костя оглянулся, будто удивившись, что кто-то не знает:

– Ну ты даёшь. Настя – это типа призрак. Местная страшилка. Говорят, она когда-то тут жила, потом сбросилась с колокольни. И с тех пор каждую ночь появляется – чтобы прыгнуть снова.

– И не просто так, – добавила Аня с какой-то зловещей ухмылкой. – Она выбирает, кто будет смотреть. Иногда – кто будет следующим.

Они подошли к колокольне. Она возвышалась, как истлевший страж в центре пустыря. Вокруг ничего – только голая земля и ржавые металлические столбы, торчащие из бетона. Башня казалась выше, чем была днём, и куда мрачнее. Пустые оконные проёмы смотрели в небо, как черепа с выбитыми глазницами. Её тень легла на землю, как пальцы мертвеца, тянущиеся вперёд.

Деревянные ступени внутри скрипели под ногами, будто жаловались на каждый шаг. Воздух стал ещё гуще. Пахло не просто плесенью – вонь была густой, как в подвале, где что-то давно умерло. Лёша держался за перила и чувствовал, как с каждым шагом колотится сердце. Где-то внутри головы жужжало напряжение, как будто кто-то сверлил череп изнутри. На стенах мелькали знаки – выцарапанные, стертые временем, но явно не случайные. То ли буквы, то ли символы. Рядом с ними – царапины, длинные, глубокие. Не похоже на звериные. Будто кто-то пытался выбраться.

На вершине их встретил резкий порыв ветра. Вся площадка чуть покачивалась под ногами. Над головами – чёрный колокол, ржавый, облупившийся, как раковина, извлечённая из морской бездны. Лёша подошёл к перилам. Внизу – тьма. Она казалась живой. Пульсировала, как густой дым, свернувшийся в яме. Он не мог отвести глаз. Казалось, если шагнуть – она примет. Без боли. Без страха.

– Смотри, – прошептала Аня. – Вон она.

Все замерли. На другом конце площадки, там, где не доставал свет фонарей, стояла фигура. Девочка. Белое платье, волосы, прилипшие к щекам. Она стояла к ним спиной. Не двигаясь. Не дыша. Казалась вырезанной из воздуха. Костя машинально поднял камеру – и в этот момент она повернулась.

Лицо её нельзя было назвать лицом. Это была маска – гладкая, чёрная, будто вылепленная из застывшей смолы. Ни черт, ни глаз. Только два провала, в которых, к ужасу Ильи, он увидел… себя. Кричащего. Искажённого. Расплавленного, как свеча, стекающая вниз.