Вирелка дома?

Посидев несколько дней над листом бумаги с карандашом, я на каждого из дразнильной троицы написал что-то вроде эпиграмм. Эпиграммы получились грубоватые, с употреблением просторечия, но с хорошей рифмой.

Крепко заучив их наизусть, в полной "боевой готовности", я вышел во двор и сразу же напоролся на Тольку Шишкарева, который, не зная чем заняться, уныло пинал какой-то камень. Увидев меня, он сразу оживился и завел противным голосом свою шарманку:

– Вирелка – холерка! Вирелка – в жопе грелка!– как всегда ядовито хихикая после произнесенной дразнилки и готовясь бежать от силового воздействия с моей стороны. Надо сказать, что Шишка был ростом ниже меня и слабее, но хорошо бегал и догнать его было непросто, тем более что он все время петлял как заяц и в последний момент ловко бросался тебе под ноги и ты мог запросто рухнуть на землю, запнувшись о него.

Но тут я повел себя не как обычно: выставив вперед палец правой руки, нацелив его в грудь Тольки, я громко и с выражением продекламировал:

Шишка-пышка, залупышка!Чемодан, дурак, мартышка!

Не давая времени ему опомниться, тут же повторил дразнилку еще раз.

Кучка девчонок, которые играли в классики невдалеке, дружно рассмеялись.

Шишке мои стихи страшно не понравились, тем более, что одна из девочек повторила за мной:

– Чемодан, дурак, мартышка! Вот смехота! Молодец Валерка, так ему и надо.

Шишка и девочкам часто мешал играть в свои девчачьи игры, и они его не любили.

Униженный ядовитыми стишками, да еще и перед девчонками, Толька-Шишка залился краской от обиды и бросился на меня с кулаками, но я только этого и ждал – не надо было за ним гоняться, и врезал ему с правой в ухо. Видно, получилось больно, и Шишка заревел, начал хватать руками песок из под ног и кидаться в меня, но это было его поражением и я, довольный собой, весело побежал за сарайки.

За сарайками большая группа наших мальчишек играла в ляпы и я тут же к ним присоединился. Как положено, новый входящий в игру становился водящим, и я весело погнался кого-нибудь ляпнуть и очень быстро ляпнул Петьку Сальникова, по кличке " Сало". Петька был очень разочарован, что я его так быстро "ляпнул" ( его все быстро догоняли, потому что он был толстый и неуклюжий), и по сложившейся традиции решил выместить зло на мне озвучив дразнилку в мой адрес:

– Вирелка- в жопе грелка!– обидчиво пробубнил он.

На что я в ответ громко продекламировал:

Петька жрет – ему все мало,Жопа толстая, как сало!

Радостный гогот пацанвы, привычно собравшейся вокруг вновь "заляпанного" водящего, было своеобразной положительной оценкой моего стихоплетного творчества. Как и для оторопевшего Сало, для них было большой неожиданностью, что во меня проявился такой поэтический, с позволения сказать, талант. Присутствующий при этом Борька Коротин на этот раз не стал поддерживать своего коллеги по дразнилкам и правильно сделал.

После окончания игры в ляпы, я отозвал его в сторону и сказал:

– Если ты еще будешь дразнится, я всему двору зачитаю вот эти стихи про тебя.

И я негромко, чтобы слышал только он, прочел ему стих:

Борька – ржавое корыто,До краев говном набито.

– Не надо их читать, – угрюмо произнес Борька,– я больше не буду дразнится.

Да, в моих, так называемых, стихах, использовались грубые и вульгарные слова, которые никогда не произносились в нашей семье и я, сам даже во дворе, практически их не употреблял в своей речи.

Тем не менее они произвели большой эффект как на моих дразнильщиков, так и на всю нашу дворовую команду.

Через пару лет все дразнильные традиции остались в прошлом – мы взрослели, но то, что я пишу стихи осталось у многих в памяти. В последствие ко мне обращались даже взрослые старшеклассники, чтобы я на писал для них в стихах записку-приглашение девушки в кино. Я конечно с готовностью брался за стихи и очень гордился, что старшие ребята ко мне обращались с такой деликатной просьбой. Не хочу сказать, что этих просьб было много, и тем не менее, они были.

Вот один из моих "шедевров" того времени:

 Вы мне нравитесь давно –Приглашаю вас в кино,Коль согласны – буду ждатьВозле клуба ровно в пять.

Другие стихи-приглашения со временем затерялись в памяти.

Школьное детство и любовь.

Не могу сказать, что я очень любил школу, но я гордился своим статусом ученика первого класса, и что мне, как и другим, более старшим мальчикам нашего двора, мама тоже кричала из окна:

– Валерик, иди делать уроки!

Да, мы теперь ни какие-то там дошколята, у нас теперь есть серьезные дела и обязанности – мы школьники, пусть пока младших классов, но у нас тоже есть тетради и учебники и нам ставят оценки в дневник, который строго проверяют родители.

Но все же школа пока была продолжением нашего детства. Мне нравилось в школе узнавать каждый день что-то новое и познавательное. Я очень любил, когда наша учительница, Вера Николаевна, начинала урок словами:

– А сегодня я расскажу вам о…, – и она называла новую тему урока.

Сам по себе урок, начинавшийся с проверкой домашнего задания и ответов у доски меня утомлял своей однотипностью и монотонностью. Скучно было выслушивать нудные и блеклые ответы у доски некоторых своих одноклассников, плохо подготовивших домашние задания, да и яркие, пятерочные выступления были не интересны – они повторяли все то, что мне было известно, ведь я только что отвечал по той же теме.

И только ответы Кати Поляновой я мог слушать хоть весь урок. Она говорила звонко, с выражением, глаза ее всегда радостно светились. Не было случая, чтобы Катя не подготовила урока. Ее косички с маленькими бантиками слегка покачивались, когда она писала на доске или быстрым шагом шла между партами.

Я забывал обо всем, глядя на нее во все глаза, а она, почти всегда ловила мой взгляд и незаметно от других показывала мне язык.

Дома и на улице, гуляя с ребятами, меня не преследовали ведения ее косичек, но каждый день, придя в школу, я с легким волнением входил в открытую дверь нашего класса и тут же бросал взгляд на заднюю парту среднего ряда – Катя всегда была на месте. Я специально приходил перед самым звонком на урок, чтобы гарантированно увидеть ее лицо. Она непроизвольно смотрела на всех вновь входящих, и мне казалось, что она обратила внимание именно на меня, и радость наполняла мое мальчишеское сердце.

В те дни, когда Катя болела и не посещала школу, мне в классе становилось тоскливо. Настроение учиться не было никакого и даже новые темы урока, которые я всегда любил, не вызывали во мне интереса.

Пока ее не было, я специально приходил каждый день раньше всех, садился за парту и с надеждой смотрел на входящих в класс, ожидая увидеть Катю.

И вот наступал день, когда мои ожидания сбывались и она входила в класс и первым делом бросала взгляд на мою парту, и наши глаза встречались. И это было моим маленьким детским счастьем.

И уж не знаю как назвать то чувство, которое я испытывал в те годы к Кате Поляновой, ведь мы вместе проучились только с первого по седьмой класс, то есть по сути были совсем еще детьми, но мне все время хотелось быть рядом, смотреть на неё, разговаривать с ней о всякой чепухе и держать ее за ручку. Вот был предел моих мечтаний. И я совсем не замечал других девочек.

А еще, после того, как я прочитал сказку про Дюймовочку, я часто мечтал о том, как хорошо было бы стать Кате такой же маленькой как Дюймовочка, а я бы стал Королем Эльфов и мы бы вместе летали с цветка на цветок держась за руки и питались бы медом и нектаром цветов. Я тогда толком не знал что такое нектар, но само слово мне очень нравилось и оно мне казалось таким сладким и вкусным.

Поздравляю с 8 Марта…

Как-то во втором или в третьем классе Вера Николаевна решила, что на 8 марта мальчики в классе должны будут поздравлять девочек не все вместе, а как бы индивидуально и именно ту девочку, которую он лично хотел бы поздравить. Поздравляли обычно открытками на тему праздника со своей поздравительной надписью. К открытке позволялось присовокупить какую-нибудь недорогую книжечку копеек за десять-двадцать.

Я, естественно, готовился поздравлять Катю – других кандидатур я даже не рассматривал.

Пришлось испортить две открытки пока их подписывал своим "куриным" почерком, хорошо, что купил сразу три штуки. Наконец на третьей открытке текст получился более-менее ровным и без ошибок:" Поздравляю с 8 Марта! Желаю здоровья и счастья! Валера ", – вот что получилось у меня после третьей попытки. Вначале я хотел написать имя Кати, но после двух неудачных попыток от этого отказался, иначе места для остального текста почему-то оставалось мало и он упирался в край открытки и предательски сползал вниз.

А еще я приготовил для нее книжку про Серую шейку— такая грустная история про уточку, которая не смогла улететь на юг, потому что лиса повредила ей крыло. Я уже представлял себе, как вручу Кате свои подарки, а она посмотрит на меня своими голубыми глазами и проникновенно скажет:"Спасибо, Валера!"

Мне совершенно случайно удалось узнать какого цвета у Кати глаза. Как-то в один из редких солнечных дней, когда на мою парту падал яркий солнечный свет , Катя, возвращаясь за свою парту после ответа у доски, несколько удивленно посмотрела прямо мне в лицо, а потом передала мне записку:

– Вирелка, а у тебя такие же голубые глаза, как у меня.

Несколько лет я хранил эту записку дома в своем письменном столе, но потом она куда-то затерялась.

Катя почти всегда называла меня по фамилии или по кличке – так все девочки обращались к мальчикам , а мальчики к девочкам в младших классах.

Мне так хотелось, чтобы Катя меня назвала по имени.

И вот наступил праздничный день. Вера Николаевна выстроила всех девочек класса вдоль доски:

– Ну, мальчики, теперь вы можете поздравить ту девочку, которая вам нравится, – и она ободряюще нам улыбнулась.

Через толщу прожитых лет я до сих пор помню, как меня эта ее фраза слегка покоробила – значит все узнают, что мне нравится Катя? Я не торопясь начал выбираться из-за парты и вдруг увидел, что к Кате Поляновой стоит очередь из мальчишек, чтобы ее поздравить, а к некоторым девочкам вообще никто не подошел. В растерянности вернувшись за парту, я не знал, что мне делать. Вера Николаевна, не ожидавшая такого поворота событий, от волнения раскраснелась и смешно тараща глаза, зачем-то снова и снова взывала к нам:

– Мальчики, смелее, кто еще не поздравил девочек?

Ну, давайте же, девочки ждут!

Но мальчики упорно поздравляли только Катю Полянову. Катька, ничего не замечая, радостно принимала подарки, всем улыбалась и благодарила. Ревность вцепилась в меня мертвой хваткой – оказывается моя Катя нравится многим мальчишкам из нашего класса!

К пяти девочкам никто так и не подошел ( я специально посчитал), у самой маленькой по росту в классе Маши Тепловой уже начали кривиться губки и на глазах выступили слезы – она вот-вот была готова расплакаться. Остальные девочки стояли с застывшими на лицах растерянными улыбками. И я принял решение. У меня в портфеле лежали: открытка и книжка для Кати, плюс в последний момент я ей еще купил маленькую шоколадку ( папа заранее снабдил меня небольшой суммой для подарков к 8 Марта), потом у меня был смешной пластмассовый пупсик в ванночки – подарок для сестры и большое, красивое яблоко, который мама дала мне в школу (мы на днях получили посылку от бабушки с юга).

А Вера Николаевна как в забытье продолжает монотонно повторять:

– Мальчики, кто еще не поздравил девочек, кто не поздравил…

– Я еще не поздравил,– громко сказал я, выползая из-за парты вместе с портфелем.

Бодрым шагом подойдя к Маше Тепловой, я нырнул в портфель и достал от туда пупсика в ванночке:

– Поздравляю с 8 Марта! Желаю здоровья и счастья!– с выражением и звонко продекламировал я.

Маша, захлопав ресницами, со счастливой улыбкой взяла маленькую игрушку и прижала ее к груди двумя руками:

–Спасибо, Валера!– прошептала она.

Ах, как бы я хотел это услышать от.., но не будем расслабляться.

Дальше я по очереди подарил Катину открытку, книжку и шоколадку девочкам, оставшимся без подарков. Последней была девочка Света Петрова. Мы ее звали Светровой.

Однажды Вера Николаевна, вызывая ее к доске оговорилась и вместо того, чтобы сказать:

– К доске пойдет Света Петрова,– произнесла:

– К доске пойдет Светрова,– класс, естественно на это дружно "прыснул".

Так вот, Светровой я подарил своё красивое яблоко. Она страшно обрадовалась, и тут же его куснула. Это у нее получилось так смачно и звонко, что все радостно засмеялись. И тут же напряжение последних минут спало и в классе стало шумно и весело. Все стали расходится по своим местам, а Вера Николаевна обняла меня крепко и негромко, что бы слышал только я, сказала:

– Валерочка, какой ты молодец, какой ты умница, спасибо тебе,– потом уже отпустив меня, совсем шепотом пробормотала про себя:

– Какая я все таки дура…

Лучше зимы может быть только лето!

После случая с поздравлениями на 8 Марта наши отношения с Поляновой (если они вообще были) разладились. Я перестал таращиться на нее, когда она возвращалось за свою парту, стал приходить в школу когда попало и перестал мечтать летать с ней с цветка на цветок. А она ходила как ни в чем не бывало, как будто ее не поздравляло пол класса мальчишек и как будто я ее поздравил.

Я ее не поздравил, а она этого и не заметила! Ну и ладно, зато скоро 1 Мая и потом три месяца каникул и долгое теплое лето!

И вот оно наступило!! Самое мое любимое событие после Нового Года – 1 Мая. Я обожал этот праздник. По проспекту Металлургов всегда проходила демонстрация, которую можно было наблюдать из окон нашей квартиры, но я любил самостоятельно прийти к заводоуправлению, где собирались демонстранты, а главное, музыканты духового оркестра, которые всегда шли во главе демонстрации.

А перед началом шествия ото всюду гремела музыка и песни, без которых мы не мыслили тогда праздника:

Чтобы сердце и душа были молодыБыли молоды, были молоды,Ты не бойся ни жары и не холодаЗакаляйся, как сталь!

И мой любимый марш:

Все выше и выше и вышеСтремим мы полет наших птиц,И в каждом пропеллере дышитСпокойствие наших границ!

И действительно хотелось и петь и летать – такое было упоение праздником и весной.

Вместе с оркестром во главе демонстрации я гордо шел до нашего дома – это около километра, а потом прибегал домой, где мы ждали гостей или наоборот собирались идти в гости. В Руднегорске всегда весело отмечали праздники, обязательно с гостями и вкусной едой. Практически всегда на праздничном столе был торт, испеченный хозяйкой. Покупные торты не практиковались, а может быть их тогда и не было в продаже.

К праздникам всем на работе были положены большие праздничные продуктовые наборы с хорошей колбасой, красной и белой рыбой, с копченым палтусом, с черной икрой, крабами, шпротами, фруктами и конфетами, с Армянским коньяком и Советским Шампанским. Тогда было очень популярно шампанское полу-сладкое.

Обязательно на столе было оливье, собственного приготовления. Я мамино оливье мог съесть хоть кастрюлю – так вкусно она его готовила.

Сходив в гости или побыв с гостями у нас дома и празднично пообедав, я схватив свой любимый "велик" спешил во двор, где мы с ребятами как-бы открывали велосипедный сезон. И хоть кое-где еще виднелись небольшие кучи нерастаявшего грязного снега, основные тротуары и дороги были уже сухими и весело позванивая велосипедными звоночками мы радостно въезжали в весну.

Это было уже наше весенне-летнее детство. До сих пор не определюсь, что мне в детстве больше нравилось: лето или зима?

Наверное все же лето, ведь летом мы с родителями уезжали на юг к Черному морю.

Поездка к морю.

Обычно при подготовке к отпуску и поездке на все лето на юг я как-то незаметно для себя забывал о Кате и своих чувствах: во-первых, подавляющее большинство всех детей Руднегорска уезжали с родителями на юг или в пионерский лагерь и мы, дети, знали, что через два с половиной месяца все вернуться домой, во-вторых, детская радость от предстоящей поездки к морю полностью вытесняла из головы все остальное, даже любовь, в-третьих, мне показалось, что в последнее время Кате стало безразлично мое внимание , значит и мне не пристало по ней скучать.

Я начинал считать дни до отъезда еще за месяц, а так же мечтать как мы будем купаться в море. Обычно мы уезжали из Руднегорска во второй половине июня. Собственно, в этом и заключалась моя подготовка к отпуску, зато с каким нетерпением я ждал этого дня.

Папа договаривался на работе и нас подвозили на машине до железнодорожного вокзала, который находился достаточно далеко от города. Поезд был прямой до Москвы и ходил только летом. Мы всегда занимали целое купе. Я и папа – на верхних полках, а Настя с мамой – на нижних.

В дорогу, как положено было в те времена, всегда жарили курицу и варили яйца, еще помню вареную картошку, но я лично любил, когда из вагона-ресторана носили по вагонам еду в маленьких кастрюльках и судочках, да всякие пирожки и коржики, чтобы родители нам с Наськой обязательно что-нибудь покупали.

Мама этого страшно не любила, она очень боялась отравиться в дороге, но на станциях мороженое, которое папа нам покупал, она вместе с нами с удовольствием ела. Мама очень любила эскимо на палочке.

До Москвы ехали две ночи и два дня ( мне так казалось). От окон в поезде не отходили, особенно на второй день, когда оставался позади Кольский полуостров. Мне все время хотелось увидеть как растут помидоры, но за окном пока еще даже кустов картошки не было видно.

Живя на севере, мы постоянно скучали по всевозможной съедобной растительности. Мне больше всего хотелось свежих помидоров и зеленого лука, которых в Руднегорске никогда в наше время не бывало. Пробовали выращивать зеленый лук в банке с водой на подоконнике, но он был горький да и съедали мы его за один день.

Мы с мальчишками, как только сходил снег, бродили по сопкам и ели оставшуюся после зимы бруснику и морошку. Как только появлялся щавель мы как травоядные набрасывались на него и без страха за животы ели. Красную рябину, которой было в изобилии в тех краях грызли зимой прямо со снегом. Вдоль ручья за сарайками росли жиденькие кусты ивы, так мы срезали тонкие пруточки, сдирали кожицу и облизывали влажную, чуть сладкую сердцевину.

Да что там веточки, сосали кислую жопку больших муравьев, хотя я лично был от этого не в восторге, но видно не хватало организму чего-то, раз мы это делали, может быть просто не хотелось отставать от других.

Нет, мы конечно же не голодали, но нам все время хотелось чего-нибудь свежего, с куста или с дерева, наверное так же как и сейчас, только в детстве это желание ощущалось острее.

Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем более приподнятым становилось настроение, хотя дорога уже начинала утомлять. У меня с вестибулярным аппаратом было не совсем хорошо, поэтому я быстро "укачивался" и по нескольку раз в день прикладывался к подушке. Мне нравилось дремать под стук колес и слышать позвякивания подстаканников на столе. Незабываемая атмосфера семейного купе в дальней дороге. На больших станциях мы с папой выходили на перрон и обязательно что-нибудь покупали в ларьках или у лотошниц. Чаще всего это было мороженое и пирожки. Иногда, когда стоянка поезда была минут двадцать-двадцать пять и наш поезд останавливался на первой платформе, мы ходили в вокзальный буфет, где папа брал себе стакан белого сухого вина, а мне замечательной газировки – Ситро. Обязательно брали газировку с собой в бутылках для Насти и мамы. Если был нарзан, то обязательно его тоже покупали, так как мама его очень любила.

Папа знал все остановки поезда на перечет, да и возле купе проводников всегда висело расписание движения нашего поезда. Я спрашивал папу какая будет следующая станция и сколько примерно будем стоять, и он всегда безошибочно отвечал, но я потом бегал проверял по расписанию, и очень удивлялся, что папа никогда не ошибался.

Ночью в купе горел синий свет, а сквозь занавеску были видны убегающие вдаль огоньки безвестных станций и полустанков. И вся семья вместе и рядом. Проваливаясь в безмятежный детский сон я успевал подумать:"Какое это счастье, что у меня есть такие замечательные папа, мама и Наська . Как же я их всех люблю!"

Москва! С детства любимый город.

Просыпаюсь от того, что мама ласково трогает меня за плечо:

– Лелик! Вставай, скоро Москва,– как с маленьким сюсюкается мама, но мне это нравится.

Быстро спрыгиваю с полки и сразу к окну, а за окном еще никакой Москвы нет, но много разных полустанков и небольших городков, которые наш поезд проскакивает не останавливаясь, но я все равно чувствую, что осталось не долго до нашей встречи.

Настю уже умыли и мама начинает ее одевать и завязывать большие белые банты на голове, а мы с папой пошли умываться.

Потом мне надели белую рубашку с коротким рукавом, короткие штанишки с двумя лямочками, которые перекрещивались на спине и застегивались спереди на две пуговицы, а на ноги – новые сандалики.

На дворе лето и Москва всегда встречала нас теплом и ярким солнцем.

Поезд медленно въезжал под крышу Ленинградского вокзала. Я всегда любил, чтобы наш вагон был близок к голове состава, чтобы мы обязательно въехали под крышу— ведь это же Москва.

Потом начиналось не любимое мною время большой суеты, когда встречающие лезут в вагон, мешая выходу пассажиров, мы с трудом вытаскиваем наши неподъемные чемоданы (до сих пор не понимаю, что мама в них напихала) и сумки. По перрону носятся носильщики со своими тележками, того и гляди боднут тебя по ногам.

Народ приехал с севера и у всех, как и у нас, вещей много, и большинство, не скупердяйничая, нанимают носильщиков. Мама строго следит, сколько папа заплатил носильщику, в особенности, сколько дал на чай. Он всегда на чай давал много, по маминым меркам, и таксистам и носильщикам. Мама непременно на него за это ворчала, но папа только посмеивался и почесывал нос.

 В помещении вокзала мы находили места на деревянных диванах, соорудив из вещей во круг себя что-то вроде маленькой крепости, за тем оставив нас с мамой и Настей, папа уходил куда-то в кассы компостировать билеты на юг. Мне тогда было не понятно что это значило, но я все равно это слово не любил, потому что этот процесс всегда занимал у папы около часа. Мама сидела с нами как наседка с цыплятами, не спуская с нас глаз, и периодически пересчитывала количество мест нашего багажа.

Наська вся извертится за это время: то ей пить, то ей писать, то :

– Валерик, пойдем к папе!

Мама нас не отпускала, но сама с ней ходила проведать папу в очереди.

Меня оставляли следить за вещами. Вскоре они возвращались, в основном с радостной вестью, что наше утомительное ожидание скоро закончится.

И вот наконец-то папа в хорошем настроении подходил к нам и мы опять тащили наш багаж уже в камеру хранения. Снова стоим в очереди, но уже не долго-минут пятнадцать и в конце концов, сдав на хранение неподъемные чемоданы и сумки, налегке выходим на Комсомольскую площадь.

Ну, здравствуй, Москва! Как я по тебе соскучился!

Боже мой, какой простор, сколько машин! Как я любил услышать этот привокзальный шум на площади, вдохнуть московского воздуха, увидеть Казанский вокзал с "кремлевской башней" на крыше и огромный небоскреб гостиницы "Ленинградская", тоже похожей на Кремль. Для меня все было похоже на Кремль. Это был город моей мечты.

Папа, так же как и я, тоже любил Москву и очень хорошо ее знал. У нас в Москве, вернее у родителей, здесь было полно знакомых( в Руднегорске было немало семей из Москвы, а у них в столице осталось много родственников). По сложившейся в те далекие годы традиции, в гостиницах не останавливались, не только по причине дороговизны, а главное, по фатальному отсутствию свободных номеров. Еще в Руднегорске родители договаривались, переписывались и созванивались с московскими друзьями или их родственниками, так что по приезду в Москву нам всегда была гарантирована комната в жилом доме какого-нибудь московском района , бывало, что и прямо в центре.

Останавливались у москвичей обычно на два дня. В день приезда никуда не ходили и никаких достопримечательностей не посещали. Обычно обустраивались, отдыхали после дороги, а вечером было застолье по поводу встречи. Москвичи традиционно всегда встречали хлебосольно , у кого бы мы не останавливались,. Помню замечательный запах московского хлеба и докторской колбасы, которой в помине не было у нас в Руднегорске. На столе всегда была свежая зелень и овощи: огурцы и помидоры с рынка, и конечно, молодой вареный картофель. Мы с Настей с непривычки наедались до опьянения и рано заваливались спать. Не смотря на чужую квартиру, засыпали мгновенно под убаюкивающий легкий шум большого города сквозь открытое окно.