Церковь – коллективный Иуда

И коль так, то выходит, что благодаря монгольскому нашествию появились крупные собственники земли – феодалы, которые, соответственно, остро нуждались в защите своей собственности, а значит, и в том, что мы сегодня понимаем под таким понятием, как государство. Более того именно монголы, фактически, провели и централизацию Земель, выступили объединителями Земель, поскольку из всех князей они для своего удобства назначали главного князя, отвечавшего за поведение всех иных князей и за порядок в целом. Но, проводя централизацию, татары, тем самым, настойчиво рыли себе и могилу, ибо именно объединенные княжества – за редким исключением – и выступили в 1380, а, затем, и в 1480 году против Золотой Орды, и свергли «татаро-монгольское» иго. В результате Московское княжество стало центром дальнейшего объединения русских земель, а представление о независимости и военно-политическом единстве Руси стало совпадать с идеей сильной великокняжеской московской власти. И вместе с тем, из работ выдающихся историков – Костомарова Н.И. и Фроянова И.Я. – следует, что феодализм в России сформировался не ранее XIII–XV вв., и, соответственно, именно в этот же период начало складываться и древнерусское государство, как структура способная защищать частнособственнические интересы феодалов.

А как же в этот период жили-поживали христианская церковники?

А церковники были под стать князьям, которые, пересобачившись вконец друг с другом, стали союзниками Золотой Орды, и три века подряд самым жесточайшим образом подавляли народные выступления, направленные против монгольских завоевателей, собирали для Орды дань, ездили в Орду для выклянчивания ярлыка на право княжения, охотно женились на ханских дочерях… Священники не возвысили свой голос в защиту поруганного Отечества и рабов Божьих, ставших рабами пришлых иноверцев – покорно плелись в фарватере своих кормильцев.

Составить представление о том, насколько было гнилым основание Древнерусской церковной организации, можно, глянув на одного из ее «архитекторов», он же – соучастник крещения Русской земли Анастас Корсунянин, он же – та капля, по которой можно судить о состоянии водоема в целом, и он же – та закваска, на которой поднималась церковь.

Впервые с этим деятелем мы встречаемся в «Повести временных лет» в том эпизоде, где описывается, как князь Владимир осадил Корсунь. Осадил, и – безуспешно. И невесть сколько месяцев так было бы, но однажды из-за крепостных стен «некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, так написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: «Если сбудется это, – крещусь!» И тотчас же повелел копать наперерез трубам и перенял воду. Люди изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною своей…» [149].

Владимир с дружиною вошел в город, и дружина княжеская занялась своим привычным «делом» – грабежом. Да и князь Владимир без забав не остался: «князя корсунского с княгиней поймал, а дщерь их к себе взял в шатер, а князя и княгиню привязал у шатерной сохи, и с их дщерью пред ними безаконство сотворил.

И через три дня повелел князя и княгиню убить…» [150].

И только после всего содеянного, приступил к главному – к шантажу: направил в Царьград тамошнему правителю – византийскому императору Василию II и его брату Константину, послание, в котором угрожал: если не дадите сестру свою Анну за меня, то сотворю граду вашему аки и Корсуню.

Кстати, Корсунь – это, ни дать, ни взять – калька с того, что князь Владимир сотворил еще восемь лет тому назад! Как утверждает «Лаврентьевская летопись» [151], в 980 году он с ордой, состоящей из таких же головорезов, как и сам, ворвался в Полоцк, изнасиловал княжну Рогнеду в присутствии ее родителей, потом убил отца Рогнеды – князя Рогволода, убил мать ее, убил двух ее братьев, разграбил и сжег город.

Исторический факт уничтожения Полоцка в конце X в. подтверждается и археологическими раскопками: «Судя по раскопкам, древнейший Полоцк был разрушен и сожжен. Рогволод древнерусской летописью, по-видимому, может считаться последним владельцем древней цитадели» [152].

Согласитесь, нужно быть очень уж непоследовательным, чтобы после того, как македонского царя Александра, ради утоления прихоти, ради собственной гегемонии бродившего по трупам Европы и Азии, назвали Великим, и назвали Великим патологического садиста императора Петра I, обойти тем же самым князя Владимира? Как же можно не возвеличить, не даровать и ему подобное же прозвище – Великий!? Даровать ради того, чтобы был бы манящий пример всем ублюдкам днесь живущим и уродившимся в грядущие времена. Впрочем, что о том судачить – не обошли и его, и ему даровали…

И похоже, что остается лишь одно, нам, пребывающим в бессилии – произнесть, как некогда Цицерон в своей «Первой речи против Катилины»: о времена, о нравы!

Однако ж отвлеклись. Возвратимся к основоположнику церковного строительства на Руси – Анастасу.

После того как Анастас по неведомым для нас причинам предал тех, с кем жил бок о бок, перешел на сторону врага, помог противнику поставить на колени жителей византийского города, князь Владимир, видимо, в благодарность за оказанную услугу, включил его в свою свиту и Анастас очутился в Киеве, где и стал закоперщиком нового религиозного движения предавших веру своих предков…

Он же, кстати, был и подельником двух дуроломов-воевод – Путяты и Добрыни, которые в 991 году гнали огнем и мечем жителей Новгорода на путь, ведущий в Царствие Небесное… Не веришь – заставим, не хочешь – сожжем и убьем.

После соучастия в злодеянии, именуемом ошибочно крещением, свидетельства о существовании Анастаса скудны и нравственно однообразны. После смерти князя Владимира, последовавшей в 1015 году, он принимал непосредственное участие в борьбе сыновей Владимира за престол. В 1018 году, когда польский князь Болеслав, при поддержке 300 немецких рыцарей, 500 венгров и 1000 печенегов [153], стремясь к восстановлению на Киевском столе Святополка Окаянного – того самого, который убил своих единокровных братьев – Бориса, Глеба и Святослава, захватил Киев, Анастас перешел на сторону польских интервентов и даже сподобился получить должность хранителя княжеской казны.

Киевский князь Ярослав Мудрый, потерпевший поражение в сражении на берегах реки Буг, бежал в Новгород, и уже готовился эмигрировать «за море», но тут его отчаянный порыв решительно приостановили новгородцы – они изрубили княжеские лодки и твердо заверили, что готовы вступиться за Ярослава Владимировича. И тогда, воодушевленный поддержкой горожан, возглавляемых посадником Константином Добрыничем, Ярослав начал собирать новое войско, в которое были приглашены и варяги – с норвежским конунгом Эймундом был заключен договор найма на один год, по которому Эймунд и его дружинники, кроме большой платы, получили еще и дома для проживания.

А тем временем князь Святополк Владимирович, вторично занявший киевский престол, вошел в затяжной конфликт еще и со своим благодетелем – Болеславом, который не только лишил его казны, но и сделал наложницей дочь Владимира Святославича княжну Предславу, и отправил в Польшу пленных, захваченных на Русской земле, и потребовал развести его дружину по городам «на покорм», т. е. на постой. В общем держал себя как успешный завоеватель на оккупированной территории.

Святополк же ни терпимостью, ни благодарностью, как известно, никогда не отличался, и потому вскоре приказал своим людям: «Сколько есть поляков по городам, избивайте их» [154]. И поляков избивать постепенно и втихаря начали.

Болеслав очень скоро, конечно же, смекнул, что происходит и к чему дело движется. И потому поспешно бежал из Киева в Гнезно. Увязался за ним и креститель всея Руси – Анастас, уже знающий, что преданный им князь Ярослав, собирает войско. Поселился Анастас Корсунянин на Ледницком острове (Польша, Ледницкое озеро) в замке князя Болеслава. Служил в церкви, которая располагалась там же.

А вскоре – весной 1019 года – оказавшийся без военной поддержки, бежал к печенегам из Киева и Ярополк Окаянный, осознавший смертельную угрозу, что уже выходила из Новгорода на встречу с ним…

Однако вернемся к прерванному разговору о Золотой Орде.

Золотоордынцы, что следует из предоставленных ими весьма существенных льгот, разглядели в духовенстве своих союзников, а в самом союзе с ними и некий свой барыш. Как писал А.С. Пушкин: «Духовенство, пощаженное удивительной сметливостию татар…» [155]. Сметливые «татары», не по своей инициативе, но в связи с прошением, которое подал митрополит, даровали духовенству и членам их семей освобождение от бремени налогов, от выплаты дани и пошлин, запретили церковных людей брать на работу и на военную службу, церковные земли, угодья, книги, иконы и прочее объявили неприкосновенными. Освободили клириков от ханского суда, переподчинив рассмотрение всех дел, в том числе, уголовных суду митрополита. Запретили хулу на церковь.

В общем, духовенство на Руси, как мы видим, жило-поживало по известной русской пословице: «Ласковое теля двух маток сосет». Оказавшись в привилегированном положении, получив столь очевидные преференции оно, тем самым, снискало еще и фактор преумножения церковного богатства. Когда же благодаря политике, проводимой ханами Золотой Орды, князья на Руси, а там и бояре, и дружинники стали богатейшими землевладельцами – феодалами, для церкви наступил золотой век: она уже не довольствовалась десятиной – долей от поступающих на княжеский двор даней, она от высоких светских господ благосклонно принимала дары – земли и села, да еще и вместе с крестьянами…

Утверждая вышесказанное, мы, конечно, понимаем, что существует и иная точка зрения: феодализация Руси – плод домонгольского периода. И историки, стоящие на подобной точке зрения, очевидно, дабы смотреться поосновательнее и посолиднее, подпускают в свои рассуждение непременное наукообразие, старательно засоряют текст иноязычными словечками, уверенно жонглируют такими терминами, как «вотчина», «поместье», «закрепощение» и пр. И при этом делают вид, будто бы им совсем неизвестно то, что подобные понятия, как совершенно верно утверждает А.П. Толочко [156], в домонгольский период не употреблялись вообще. Просто потому, что ими нечего было означать. И появились данные понятия только в тот период, когда в реальной действительности появились явления, требующие, чтобы они были лексически означены – в период возникновения феодальных отношений, т. е. XIII–XV вв.

Хуже того, в угоду своим собственным теоретическим построениям, как это сделано О.М. Раповым в книге «Княжеские владения на Руси в X – первой половине XIII в.», сначала изобретается свое собственное понятие, в которое вкладывается нужный смысл, а затем на основе этого понятия уже «доказывается» требуемое. Не будем голословны, читаем: «Довольно часто летописцы употребляют такую формулировку: «держать землю» (княжение, область, волость, какой-либо город). Термину «держать» в данном случае соответствуют синонимы «владеть», «иметь». Когда летописец пишет, что князь Ярополк Изяславич «держал» Владимиро-Волынскую область, это означает, что он являлся верховным собственником (выделено мной. Е.Б.) земли этой области и одновременно верховным сюзереном по отношению к более мелким держателям, которые имели земельные владения на Волыни» [157].

И что же получается? Получается, что все те, кто владел, с точки зрения О.М. Рапова, они-то и есть – собственники. Между тем, Толковый словарь живого великорусского словаря В.И. Даля слову «владеть» дает совершенно иное значение – «властвовать; управлять полновластно» [158]. О том же и Старославянский словарь (по рукописям X–XI веков): слово «владыка» означает «правитель» [159]. Соответственно, владеть, означало, править. И ни на какую собственности тут даже и намека нет!

И в той же Русской Правде в подавляющем большинстве случаев речь ведь идет исключительно об индивидуальной собственности (конь, оружие, одежда и т. д.).

Вместе с тем есть ряд не многочисленных, но авторитетных свидетельств о том, что князья дарили церквям и монастырям и земли, и села с проживающими людьми. В частности, Изяслав Ярославич, будучи киевским князем с 1054 года, пожаловал монастырю целую Печерскую гору, а потом, как повествует Ипатьевская летопись, еще и пожертвовал игумену Феодосию «всю жизнь свою Небльскую волость, Дерьвьскую и Лучьскую и около Киева» [160].

Вне всякого сомнения, данные утверждения, указующие на то, что князь был собственником, – самым решительным образом торпедируют наше скромное утверждение о противоположном.

Так разберем же несогласуемое!

Во-первых, что из себя представлял этот монастырь, в частности, Киево-Печерский? Конечно же, он ничего общего он не имел с тем, что образовалось сейчас в нашей голове в ответ, на наше о нем размышление. Он – не здание суровое, неприступное, белокаменное… Он – нора, ведущая вглубь горы. Именно об этой норе и рассказывает на портале Православие. Ru митрополит Бориспольский и Броварской Антоний: «Киево-Печерский монастырь был основан в 1051 году при киевском князе Ярославе Мудром. Основой его явилась пещера неподалеку от села Берестова, которая была выкопана митрополитом Иларионом и впоследствии стала прибежищем преподобного Антония» [161].

Господь в пещере родился и вышел в мир, монахи же, родились в миру, но ушли от мира в пещеры?! Это ли не обратный путь тому Пути, которым шел Иисус Христос?!

Господь из пустыни, в которой Он пребывал 40 дней, вышел к людям, монахи же, напротив, норовят от людей уйти в пустошь, в скит, в затвор?!..

Согласимся, очень странно, когда цивилизованный человек XI века стремится жить как одичалое животное. Действительно, странно! Но ведь монашество, стоящее на позиции аскетизма, самоограничений, предельной примитивизации своего существования, и было изначально немым отказом от цивилизации жизнерадостной и разнообразной, и было стремлением к угрюмому и пустому одиночеству, уходом из общества, протестом против самой общественной жизни, и даже – безропотным отказом от самой жизни, дарованной Богом.

Монашество, как антихристианская ересь зародилась в Египте, и как социально-психологическая зараза довольно быстро распространилась вслед за проповедью Евангелия, вербуя в свои ряды, прежде всего, психически больных, социально неприспособленных, отвергнутых и несостоявшихся… Хотя, справедливости ради, не будем отрицать и того, что монашество отчасти было еще и реакцией на извращения, которыми с самого своего основания страдала христианская церковь. И, вместе с тем, мы не станем выпячивать имевший место быть социально-религиозный протест, акцентировать на нем внимание, ибо, будучи возможной первопричиной явления, он не стал постоянно действующим фактором его существования. Мы склонны перевести свой взгляд в совершенно иную плоскость: образ жизни, который себе изобрели монахи, свидетельствовал о желании жить не по-людски, о неприятии той жизни, которой живет народ. Обратной стороной монашеской сверхлюбви к Богу, была и есть ненависть к себе самому, неприятие, отрицание себя самого. Отсюда и установка: максимально унизиться, чтобы возвыситься; растоптать бренное, чтобы обрести духовное и вечное. Поэтому, как нам представляется, монашество – это предельная степень человеческой гордыни. Попытка восхождения к Богу не за счет раскрытия качеств, Богом дарованных, не за счет гармонизации себя самого и мира вокруг себя, но за счет самоотрицания и самоуничижения. Несомненно, что религия, в том виде в каком она представлена в практическом житии у монахов, есть опиум. В переносном значении этого слова. И неважно, уходите ли вы в монастырь, или приходите вы в монастырь – все едино, вы – духовные дезертиры! Капитулянты! Вы под стать тому Петру, который трижды за одну ночь отрекся от своего Учителя, от Иисуса Христа!

И потом, ведь известно, что очень легко любить Бога, как абстракцию и все человечество в целом, как свое представление о нем. Проще пареной репы быть святым в келье, когда таращишься на мерцающую свечку и бубнишь до полного отупения бессчетное число раз одно и то же, одно и тоже. А слабо сохранить хотя бы жидкую тень смирения, не растерять простую человечность, проживая изо дня в день бок о бок со своими домашними, или же стуча собственным лбом о глухую, безответную стену чиновничьего равнодушия, или встречаясь с произволом, вытворяемым депутатским корпусом, правительством и президентом, или, будучи в состоянии полного правового бессилия, наблюдая за ползучим бандитизмом цен – на бензин, на услуги ЖКХ, на товары первой необходимости?.. Вот, где настоящее ристалище! Вот, где настоящее поле для проверки на прочность веры, святости и любви! Попробуйте-ка Бога любя, о быт не разбить любовную лодку!

Впрочем, любовь для монаха – обуза. И разум – обуза. У них вообще иновидение и мира, и себя. Они воображают, что тупое стояние на столбе в течение многих лет – столпничество – это особая форма монашеского подвига?! И в этом заблуждении пошедших на добровольное дурацкое мученичество охотно поддерживает церковная братия, тем самым создавая моральную почву для возникновения многих и иных изуверств.

Наркоманы прячутся от реального мира в кустики химических иллюзий, монахи – в нору, которую сами же себе вырыли. Уйти от Божьего света, от синего неба и белых облаков, от смеющихся полевых цветов, от прекрасной улыбки женщины, от красоты мира, сотворенной Богом?!.. Это ли не самое гнусное преступление пред Ликом Творца?! Схимники – полуживые трупы – похоже вообразили, что чем надежнее им удастся угробить свое деятельное начало, достичь состояния всецелой тотальной импотенции, упрятать себя от встревоженного мира, тем скорее Господь распахнет для них свои благодатные объятия. Как же можно было так читать Евангелия, чтобы дочитаться до такой антихристианской дури? И разве таков был земной путь Иисуса Христа? С кого жизнь свою творите, господа капитулянты, возомнившие, что персональное спасение неизмеримо выше, чем христианская обязанность помогать страдающим на Земле?!

Глухие к стонам общества, не видящие чужих слез, не чувствующие боль ближнего своего, прячась в гробовую тишину и пустоту своих келий, монахи отреклись от долга быть деятельным человеком, а значит, и быть человеком. Люди ли вы? иль черные трутни, паразиты на теле Церкви и общества?!..

Христианин – это человек, идущий путем Христа, деятельным путем утверждения высшей истины, попутно помогающий болящим и заблудшим. Его ли Путем идут монахи-кастраты, патологические аскеты, сторонники упрощенного образа жизни, примитивного существования, в том числе и те прихожане, чье жизненное кредо – «моя хата с краю»?!

Каждый человек по природе своей тварь творящая, каждому дарован талант. И миссия каждого, из живущих на этой Земле – уподобиться Богу и творить, творить, творить… Сотворить ребенка, дом, табуретку, стих, музыку, живописную картину… Творение. как выражение таланта и любви. А где же она, любовь монашеская? К себе, к людям, к Божьему миру? Нет ее! Только угрюмая, свинцово-оловянная, пустая и бесплодная мерзость одиночества.

Господь совершенно ясно сказал: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» (Быт. 9:1), монахи же почему-то решили, что их это не касается, и стали давать обет безбрачия, и даже развратились до самокастрации, а иные и до педерастии.

А что и кому хотели продемонстрировать те, кто принял решение никогда не мыться и носить для умерщвления плоти власяницу, как это делал Феодосий Печерский, таскать на себе, изнуряя себя, вериги – многокилограммовые железные цепи, кольца, гири или же медную икону, закрепленную на голой груди крючьями, пронятыми через кожу и мясо?..

Спустя тысячу лет на Руси объявился подобный же чудик – П.А. Павленский, «художник-акционист», – как сказано в Википедии: то он рот себе зашьет суровой ниткой, и стоит столбом в одиночном пикете у Казанского собора, то разместит себя в многослойном «коконе» из колючей проволоки, то вдруг, сидя в голом виде на крыше института психиатрии им. Сербского, отрежет себе ножом мочку уха, то, вдруг пришпандорит громадным гвоздищем собственную мошонку к брусчатке Красной площади… В общем, всем монахам монах! Ни дать, ни взять – экземпляр, вполне пригодный для канонизации заживо.

Однако ж не успели причислить к лику – решил «художник» удивить еще и Европу-мачеху, выпросив во Франции статус политического беженца. Но и там как-то что-то у него не заладилось: только он в очередной раз попытался самовыразиться, теперь уже путем умышленного поджога здания Банка Франции, так тамошняя Фемида, то ли потому что совсем одурела от избытка свободы и демократии, то ли еще почему, но, пообещав самовыраженцу перспективу в 10 лет лишения свободы, скорехонько поместила его до суда в самую большую, правда и перенаселенную, тюрьму Европы – Флёри-Мерожи. Хуже того, распоясавшиеся парижские психиатры, ни бельмеса не смыслящие в современном искусстве, обнаружили у «художника» еще и «бредовые навязчивые идеи», и «пограничное расстройство личности» с нарциссическими основаниями, и «желание преступать закон и предусмотренные им ограничения», и – много чего всякого…

По поводу подобных вывертов, совершенно четко высказалась Нэнси Мак-Вильямс – американский психоаналитик, доктор философии по психологии личности: «Способ достижения морального триумфа через навязанное себе страдание может стать таким привычным для человека, что его стоит рассматривать как личность, имеющую мазохистический характер» [162].

Вот таков он, совершенно трезвый вывод. И нет ровным счетом никакого смысла дефект психики и личности, дабы не потакать непотребному, возводить в статус «особой формы монашеского подвига», «авангардного искусства», «перфоманса» и прочей чепухи. И критерий истины тут ясен и прост: все то, что человека нравственно возвышает, делает лучше, чище, совершеннее – естественно и нормально, а все то, что деформирует тело и психику, аскетизирует духовно, информационно и физически, обыдлячивает и морально разлагает – то и от беса.

Так вот, подведем итог: под первым монастырем на Руси нужно понимать простую 3-метровую нору, «пещерку малую, двухсаженную» [163], вырытую для собственных надобностей пресвитером Иларионом, в которой, после того как Илариона в 1051 году Ярослав Мудрый поставил митрополитом в киевском храме Святой Софии, поселился монах Антоний Печерский и другие иноки.

Когда же число тех, кто изживал время своего существования в иларионовой «пещерке» достигло дюжины, и она уже не могла вмещать всех желающих, да еще к тому же была нужда в том, чтобы построить церковь, вот тогда-то Антоний и обратился к киевскому князю Изяславу Ярославичу с соответствующей просьбой, и тот дал разрешение на использование всей территории горы для христианских нужд. Но! – и это самое важное в нашем споре с теми, кто пытается изобразить князя, живущего в XI веке, феодалом – князь Изяслав Ярославич пожаловал Печерскую гору, которая не имела отношения к общинной собственности, поскольку речь не о земле, пригодной для обработки, а о бросовой, ничейной, безлюдной территории, поросшей лесом.

Что же касаемо летописного утверждения – «всю жизнь свою Небльскую волость, Дерьвьскую и Лучьскую и около Киева», то тут исчерпывающую, на наш взгляд, ясность вносит И.Я. Фроянов: «Рассматривая термин «жизнь», мы заметили, что он обозначал не личное имущество, частную собственность (здесь и далее выделено мной. – Е.Б.), а волость, и не просто волость, но владение в смысле кормленой единицы. Передачу волостей, стало быть, нужно разуметь как уступку права сбора доходов с них» [164].

Таким образом, мы в очередной раз убеждаемся в том, что к утверждениям, даже к летописным, нужно обращаться с осторожностью, и не приписывать им те значения, которых в них нет. Конечно, в X–XII веках князь выделялся из общей массы своих соплеменников, и его имущественное состояние было крупнее, чем состояние рядового общинника, ибо князю доставалась шестая часть [165] от награбленного в военных походах, и часть от награбленного, обозначаемого как дань, но мы решительно настаиваем на том, что в домонгольский период князь, а, тем более, бояре, церковь и монастыри еще не представляли собой крупных землевладельцев, т. е. феодалов. Феодализация и централизация русских земель, как об этом и писал Н.И. Костомаров, произошла в период, когда Золотая Орда установила над ними свое 300-летнее господство.

Вместе с тем, сказанное нами не отрицает того, что процесс феодализации имел место и до XIII века, но он, как совершенно верно о том пишет тот же И.Я. Фроянов, «…о развитии феодальных отношений как таковых здесь не может быть и речи. В лучшем случае мы должны говорить лишь о тенденции к феодализму, но не больше» [166].