Олег

– Не может быть, – сказал Сууло, – мы отошли от Киева одиннадцать дней назад, не мог Олег по воде догнать нас так быстро.

– Мог, – сказал Лехо, он веткой выкатил из огня уголёк и перекатывал на земле перед собой, – если вода сильно поднялась… а вода сильно поднялась.

Вееле услышал словах молодого Лехо правду.

– Это так, – и он обратился к Сууло. – Помнишь, сколько снега выпало за эту зиму?..

Сууло кивнул.

– Вот, теперь вся эта вода течет по Днепру, быстро течет – одной волной, и Олег на этой волне нас и догнал, Лехо правильно говорит.

– И что будем делать? – спросил Сууло. – Так мы до самого Царьграда дойдем, разве мы этого хотели?

– Нет, не этого, но когда мы вели ряд с Олегом, с ним не было этой девки…

– Какой? – спросил Сууло.

– Как какой? – Удивился молодой Лехо. – Христианки, которую Базиликой зовут.

– А при чём тут девка?

– Она была в плену в Царьграде…

– Ну и что?

– Ах, Сууло! – поддержал Вееле. – Какой ты непонятливый, раз она была в плену у греков, значит, она хочет им отомстить, и она будет науськивать Олега в любом случае дойти до Царьграда и нам придётся с ним проделать весь путь. Теперь понял? Не испугается Олег хазар, даже если мы ему их покажем на Хортице, пока рядом с ним эта девка…

– Я давно всё понял, – ответил силач, – но, может быть дело не в девке, тем более что она верит грекам, то есть, этому их, Христу!

– А в чём?

– А вот этого никто из нас не знает!

Светлые князья замолчали, они сидели и смотрели на огонь. За стенками шатра чудская рать мокла под дождем, люди немного подкрепились и готовы были двигаться дальше, но их никто никуда не вёл.

Молодой Лехо выкатил из костра другой уголёк и стал поворачивать его то так, то так, ветка подгорала и светилась оранжевым огоньком, трепетным и слабым, еле-еле державшимся на кончике. И вдруг Лехо бросил ветку в костёр.

– Надо перебираться на Хортицу, раз Олег уже здесь.

– И что дальше?

Лехо сжал пальцы в замок.

– Дальше надо сделать по-другому, уже не пугать князя хазарами, а сделать так, чтобы Олег сам отказался от похода, и мы вернулись домой.

– Или убить Олега, – вступил Сууло.

– Если убьём, сможем ли вернуться?! – Вееле сказал это, не поднимая глаз.

– Смотря, как убьём! – поддержал Лехо силача.

– Тогда снова придётся платить дань, как раньше…

– Ну и что? Платили же!

– Да, платили, только за то, что перестали платить и стали платить Олегу, хазары станут с нас брать такую дань, на которую у нас сил не хватит.

– Тогда какой выход?

– С Олегом мы будем, и дань ему платить будем, только нам этот поход не нужен, и убивать его нельзя.

– Вот так, шли-шли и ни к чему не пришли…

– Не пришли, потому что Олег на высокой волне нас догнал…

Лехо вдруг поднял палец.

– Тихо, послушайте!

Все затихли и услышали тишину – по шатру перестал стучать дождь.

Светлые князья поднялись и пошли к выходу. Дождь действительно перестал, и рядом с палаткой уже стояли тысяцкие и сотские.

– Рассёдлывай, – приказал ближнему Вееле.

На Хортице

Олег и Фарлаф далеко впереди увидели на высоком правом берегу огонь.

– Как думаешь, чудь?.. – спросил Олег.

– Дойдём до Хортицы, ясно будет, – ответил Фарлаф.

То, что рассказал Радомысл, огорчило, но не было неожиданным. Олег тоже не доверял чуди, как и остальные – никто не доверял чуди, но они дошли по правому берегу Днепра до Хортицы. Это были они и они были готовы переплыть, если бы не такая высокая и быстрая вода – просто смоет. Поэтому Олег велел одному кораблю пристать к коренному берегу и привезти светлых князей и их тысяцких.

Послал Радомысла и Велимида.

***

Утро выдалось ясное.

Олег осматривался на покрывшемся свежей зеленью острове. Он наблюдал, как с пристававших один за другим кораблей уставшие его ратники забрасывали ужи на кусты и деревья. Потом они не искали места поуютнее, а падали на сырую после ливней землю и засыпали, раскинувшись во весь рост и ширь рук, или поджимали под себя ноги и сворачивались калачиком, как собака, которая укрывается собственным хвостом, ничего не подстелив. И ударь сейчас другая гроза, пуще и хлеще, никого она не разбудит.

На ногах оставались только самые сильные – сотские и тысяцкие, воспитанные в дальних походах и тяжелых испытаниях – им надо всё подготовить; а ещё волхвы.

И к дубу никто не подходил, даже кудесники пока держались шагов за двести.

И Василиса за ним ходила сама не своя.

«Одна баба среди стольких мужиков, что же тут удивляться?» – думал сам себе Олег, и тоже не знал, куда ему прислониться, пока не подбежал Родька. Малому удалось, и погрести, и поспать, и помокнуть и никакая усталость к нему не липла, он был бодр и свеж, будто в бане вымылся.

– Княже, – обратился он к Олегу, – ты бы шёл на ладью, там и шатёр есть… Всю ночь толкались, можешь и вздремнуть, а чего надо будет, так я кликну, а?

Олег глянул на Василису, та отвернулась и нагнулась сорвать какие-то, то ли травинки, то ли былинки.

Он кивнул Родьке и тот повёл их на корабль, где на корме действительно натянули полог.

– Тут я буду, недалеко… – сказал Родька и пошёл от ладьи.

Олег растянулся, положил голову на колени Василисе, но мысли мешали заснуть. Он их гнал, а то старался ровно дышать, или думать о приятном… Но о чём ещё можно думать, когда голова и так покоится на коленях красивой девушки, да ещё и умной.

«А почему она всё время молчит?» – вдруг пришла мысль, и Олег удивился: да мало ли он на своём веку видел женщин, которые в его присутствии молчали – в его присутствии женщины всегда молчали и были при нём просто женщины. Уже его дружина роптала, мол, помрёшь, а нас на кого оставишь, кому служить? Как-то Олег позвал Фарлафа и Велимида и сказал, мол, пусть боле не ропщут, после него законным князем Киевским будет сын Рюрика – Игорь, но всё равно роптали. Тогда нашёл Олег жену Игорю – Ольгу, и сейчас не мог нарадоваться, сколь верным оказался выбор – Ольга была красива, умна и спокойна, и остужала молодого, горячего, скорого на решения князя, как прохладный, свежий ветерок остужает распалившегося всадника.

И роптать перестали!

Олег знал… Олег много знал!

Главное знал – кто воду мутит.

А чудь, так это – слухи, предрёк же волхв, Олег ухмыльнулся, что он примет смерть от своего коня.

То, что ему рассказал Радомысл, было пока лишь слухами. Сколько Олег себя помнил, всегда бродило что-то, то одно, то другое: про чудь, про хазар, про норманнов, одно и то же – что кто-то против кого-то мутит воду.

Но только начни выяснять и разбираться и окажется, что главные, кто мутит воду – это греки. Они ссорят между собою светлых князей, ссорят отца и сына, брата и брата; подкупают тысяцких, их жен, их детей, стравливают друг с другом, как стравливают собак или петухов. Греки везде – и рядом с дружиной, и рядом с хазарами, и рядом с норманнами, и между всеми светлыми князьями.

Когда Олег был с Рюриком, так же были греки, и бархатными руками перебирали золото, каменья, шелестели шелками, расстилали аксамиты, держали в прохладных подвалах глиняные амфоры с винами, а в тёмных склянках растёртые порошки, которыми можно было и вылечить, и убить. Греки были всюду, тихие приятели на все случаи.

Хуже всего, что их любили жены. Своих жен у них не было, точнее – были, но далеко, в Царьграде. А здесь их любили жены князей и дружинников, но не так, чтобы до измены, хотя всяко говаривали…

А греки вот они – всегда обок и могли помочь, если заболел кто – дитя ли, жена ли, или надо к аксамиту подобрать соболя в тон. Греки это умели и за это им платили, все.

Кроме Ольги.

Она в Киеве отвела их от себя и тем была им не любезна, а любезна Олегу. Поэтому он с лёгким сердцем оставил Киев не на Игоря, а на Ольгу.

Об этом после разговора с Радомыслом думал князь.

Он потянулся, Василиса не шелохнулась, она сидела и гладила его по волосам и молчала.

Олег чувствовал, что Василиса молчит, но не потому что ей нечего сказать, и он забыл о чуди.

– А сильно хитрые греки? – спросил он и глянул, она смотрела на него и согласно кивнула.

– Сам знаю, – сказал Олег и отвернулся, но был уверен, что Василиса и сейчас смотрит на него и улыбается и он снова глянул – она улыбалась.

– Вот видишь! – с удовлетворением сказал Олег и услышал.

– Спи, князь.

«Да не проспи, князь!» – подумал он, но сон уже прошёл.

– А расскажи мне про Царьград, или, как его у вас называют…

– Константинополь… а другие не рассказывали?

– Рассказывали, но они там торговали и жили, как купцы, а ты…

Василиса слушала и молчала.

– Расскажи… – попросил Олег, он даже не подумал, что может не попросить, а повелеть.

– И я там всего лишь жила…

– Всего лишь, а ещё?..

– А ещё ткала, шила, воду носила, на форум ходила…

– Форум?.. Что такое форум?

– Это когда в одном месте собирается много людей, и продают у кого что есть…

– Торжище, что ли?

– Это у вас оно торжище, а в Константинополе – форум.

– А что ещё там такого, особенного?

– Большой город, цари живут, а поперёк широкий залив, люди зовут Золотой, или ещё рогом зовут или канавой.

Олег знал про залив Золотой, длинный такой, как бычий рог. Говорили, что его можно переплыть, а можно посуху обойти.

– А у кого ты жила, – спросил Олег и вдруг вспомнил слова Василисы «по суху, аки по воде!» и тут же вспомнил про колёса и ветер, о чём она сказала, когда они переволакивали корабли по суше на брёвнах-валках.

– У кого жила? – переспросила она.

Олег сел, сон прошёл, Василиса молчала и вдруг из кустов, зацепившись ногою за канат, вылетел Родька. Всё-таки он был смешной, и когда упал в воду, выставив впереди себя руки, и когда поднимался, мокрый и в песке.

Василиса рассмеялась.

«Неловкий», – подумал про него Олег.

– Княже, – Родька встал, попытался отряхнуться, весь заляпанный песком, и присел к воде обмыть руки.

– Чего тебе?

– Чудь перебралась…

– Хорошо, а где они?

– Сказали, будут у дуба…

– Оставайся здесь, – повелел Олег, взял подпояску с мечом, спрыгнул с борта, взбежал на высокий берег и скрылся за кустами. Василиса проводила его взглядом и вздохнула: «Константинополь! Расскажи! Нет! – подумала она. – Никому я ничего не расскажу!»

Она глянула на присевшего рядом Родьку и, шутя, подтолкнула. Родька охнул, нелепо взмахнул руками, будто хотел за что-то ухватиться и упал за борт.

– Ах! – ахнула Василиса.

Она не заметила, что Родька, только присев, сразу и уснул, с открытыми, как показалось Василисе, глазами. Она точно видела, что его глаза были открыты, поэтому и подтолкнула.

Она вскочила, быстрое течение относило Родьку и Василиса по тому, как он махал руками и выпрыгивал из воды, поняла, что он не умеет плавать. Она видела его широко раскрытые глаза и разинутый рот.

Она прыгнула в воду, поймала его за руку и потащила. До берега было недалеко, но течение несло быстро, затягивая под днища кораблей, уже стоявших на приколе. Родька, глотнув воздуха, барахтался, мешал, тогда Василиса ударила его по лбу, ухватила за ворот и увлекла между кораблями, стоявшими носами к берегу на расстоянии пяти локтей друг от друга. Родька хватался за мокрые борта, потом под ногами почувствовал твердое и встал. Василиса поддала ему, он поднял руки и тут его сверху ухватили ратники с кораблей и чуть не разорвали, но вытащили и через мгновение Родька оказался на берегу. Ратники тянули руки и к Василисе, но она, не оглядываясь, выбрела из воды. От изнеможения Родька рухнул на землю, Василиса села рядом. А на кораблях ратники стаскивали с себя одежду и ныряли в воду, гоготали на неловкого Родьку, выходили и обходили корабли, пробовали, крепко ли привязаны ужи, брали поклажу и располагались с едой.

Василисе было неловко находиться среди голых мужчин, она кивнула Родьке и пошла на свой корабль, где могла спрятаться под навесом. Родька увидел это и, опираясь на онемевшие руки, с трудом поднялся.

Василиса пока шла, рубаха на ней высохла и под навесом она спросила:

– Ты совсем не умеешь плавать?

Родька сел рядом, водил мутными глазами и что-то мычал в ответ.

– Спи, что ли! – сказала ему Василиса.

Она не спала ни прошедшим днём, ни подряд две ночи, и не хотелось, и она сидела, понимая, что пока Родька лупает на неё своими глазами, то будет отвлекать от мыслей, оживших в её сознании с того момента, как Олег взял её в поход, и ещё сильнее, когда стал задавать вопросы про Константинополь.

Её константинопольский хозяин Спиридон был вхож к царям. Она его помнила так же ясно, как сейчас видит Родьку и никогда не забудет.

Спиридон был очень богатый, и цари покупали у него меха и не только. Свой главный товар Спиридон привозил из северной стороны, откуда в Константинополь попала Василиса. У Спиридона была самая бойкая торговля мехами, и его люди непрестанно уезжали на запад, восток, на север. Иногда он отправлял Василису на рынок к купцам с севера, и с ней ходили его люди и слушали, как и о чём она разговаривала с соплеменниками. Там её заприметил Радомысл и попросил Спиридона продать, то есть выкупить из неволи, но Спиридон ничего не хотел слышать, он дорожил своими рабами особенно из северной земли.

Рабы рассказывали историю, как несколько лет назад один из придворных прежнего императора Василия Феодор Сантаварин обвинил Льва, нелюбимого сына Василия, в злом умысле против императора. Василий заточил сына и хотел его пытать и казнить, но один человек уговорил его против такого деяния, и это был Спиридон…

Родька вздрогнул, Василиса глянула, теперь его было не разбудить, даже если пощекотать под микитками, или пёрышком поводить под носом, разве только чихнёт раз другой. Он был странный, этот Родька, ей казалось, что она его давно знает – он был какой-то не новый. Он всё делал так, что ей было наперёд известно, что он сделает, вот сейчас он начнёт ворочаться… или чесаться… Она ждала и смотрела, но Родька спал так глубоко и крепко, что даже утих прибрежный ветерок, высушивший его рубаху, и только слегка шевелил длинные волосы, самые кончики. Вдруг Родька ка-ак чихнёт, и ещё раз, и сел, и уставился на Василису мутными глазами и чихнул в третий раз, да так оглушительно, что аж замотал головой, будто в ушах что-то лопнуло, и тут же повалился на лавку.

«Дай тебе Господи Иисусе Христе здоровья!» – подумала Василиса, перекрестилась, перекрестила Родьку и улыбнулась – всё-таки она всё про него знала именно что наперёд.

«Интересно, – вдруг подумала она, – а чем кончилась вражда между хозяином и Сантаварином?»

Радомысл и выкупил Василису и похитил, как раз в тот момент, когда слуги принесли весть о том, что Сантаварин из провинции, куда его сослал ставший императором Лев, послал к Спиридону убийц.

«Наверное, ничем, – она смотрела на Родьку, но мыслями перенеслась в дом, в котором прожила одиннадцать лет, это был дом Спиридона, – ведь об этом знала вся округа!» Причина была простая – торговый человек Спиридон спас будущего императора Льва. Лев, взошедши на престол, услал Сантаварина в ссылку, а Спиридон перед этим подкупил ближних слуг Сантаварина, и только Сантаварин об этом ничего не знал. Рабы были не против, как любые рабы, чтобы Спиридона убили, но и боялись этого, потому что понимали, что им лучше не будет – дом достанется вдове, а вдова, глупая и жадная женщина, всё продаст и в первую очередь слуг. Продавать будет дорого, поэтому никто из богатых соседей не купит, а купят греки из провинции, а в провинции греки такие жадные, что вдове такие и не снились и будут они, слуги, работать вдвое больше, а есть вдвое меньше.

Василиса ухмыльнулась – вот уж действительно глупая, жена Спиридона – насколько он был умён и прозорлив, настолько его жена Елена была глупа. Спиридон некрасивый, а Елена красавица на весь город, но это поддерживало чувство Спиридона к ней недолго – Елена старилась и красота уходила, а Спиридон старился и становился умнее и мудрее. Василиса видела это и чувствовала, по малости лет не понимала, но чувствовала, как любая женщина. Слуги ей шептали, мол, берегись, у хозяина острый глаз на девичью свежесть и молодость, но Василиса почему-то не боялась, она видела, что Спиридон неравнодушен к комнатной девушке Елены Дидоне, гречанке. А вот Дидона тревожилась и от неё тревога расходилась кругами – у Дидоны был сын, о котором ничего не знал Спиридон, или все только думали, что не знал.

«Господи, Иисусе Христе, помоги им всем!» – помолилась за своих бывших хозяев Василиса, но тревога, возникшая в ней с началом похода не прошла.

***

Олег шёл к дубу.

Остров Хортица был ровный, безлесный, только поросший кустами и дуб возвышался и был виден из любого места. Издалека Олег увидел, что под огромным дубом, который могли обхватить руками вкруговую не меньше человек пяти взрослых мужчин, в тени сидят люди и, подходя, он признал, что это чудские светлые князя, их тысяцкие и сотники.

«Нарушают обычай! – заметил про себя Олег. – Раньше ночи и волхвов никто не должен тут сидеть».

В Киеве

Ганна чувствовала себя больной и разбитой, она знала, почему – дело было не в том, что ей нездоровилось, а в том, что она увидела, когда была в мороке.

Она всё помнила и не могла смириться. Теперь она была уверена, что в походе все погибли.

Или не все?

Все её не интересовали, но те, кто интересовал – погибли, утонули.

И она тонула, но не погибла.

Вот тут начинались сомнения – она тонула вместе со всеми, но не утонула, а все?.. А почему тогда она?..

А Олег?

Ганна гоняла Свирьку, вспоминала и переживала, и мучилась, и натыкалась в мыслях на девку Василису. А как натыкалась, так понимала, что хотя и видела её тонущей, но точно знала – Василиса жива. В последний момент Василиса проплыла мимо, открыла глаза и глядела на Ганну, но только одно мгновение, потому что в баню зашла Свирька.

А Олег?

И она гоняла Свирьку.

Прошлый год, когда Радомысл вернулся из Царьграда, она даже не заметила девку, что он привёл. Её больше интересовали ткани, которые он привёз, и несколько дорогих каменьев, эти каменья она отнесла к кузнецу вставить в золотые височные колты. Златокузнец взял, покрутил в чёрных обожжённых пальцах, почмокал губами и велел зайти через несколько дней. Ганна терпела-терпела да не утерпела, но когда пришла, её встретил не златокузнец, а владелец кузни грек Тарасий. Он пригласил Ганну, усадил на мягкий греческий стул, сам сел напротив и положил на инкрустированный столик колты, в которых Ганна с трудом узнала свои. Колты сияли, как новенькие, и были усыпаны маленькими, как роса золотыми капельками, а по краям украшены некрупными, но яркими, светившимися изнутри жемчужинами-перлами. Ганна ахнула, но руки не протянула – то, что сейчас лежало перед ней, было гораздо дороже того, что она принесла.

– Правильно, – не совсем верно понял её Тарасий, – ещё не готовы!

Он взял колты и положил каждый в отдельный мешочек из мягкой ткани такого цвета, которого Ганна ещё не видела – темнее, чем самая тёмная сирень в пору цветения – очень красивая и она мигом представила себя в наряде из этой ткани и мелькнула мысль: «Вот бы такую Радомысл из похода привёз, а не холопей, этих можно и здесь найти!»

Она глянула на грека.

Ганна видела его в Киеве, он приехал, – люди говорили – позапрошлым летом из Царьграда прямо перед началом полюдья и ушёл в самом хвосте княжеского обоза. Вернулся со всеми и возом рухляди и сразу пристроился к греческому купеческому каравану в Царьград, но быстро обернулся – в половине лета, и купил кузницу и несколько скорен, а шкурки на полюдье, – так люди говорили, – покупал одни только соболиные.

Грек был примечательный: высокий, черноволосый, чернобородый, волосы вились кольцами, шелковистые; карие глаза вдумчивого взгляда; одевался по-киевски, как все: в длинную рубаху и штаны, только материя была хорошая, добротная с блеском; носил сапоги на каблуке и соболью шапочку и всего лишь один на мизинце перстенёк с синим камнем. Этим сильно отличался от других греков, одевавшихся несказанно богаче, и пальцев из-за перстней не увидать. И не старый ещё, сказывали лет не боле тридцати. Все греки ходили молиться своему богу к Илье на склоне Щекавицы у перевоза. Тарасия там видели редко.

Он быстро богател, но и приехал с деньгами, и об этом говорили. Только скоро перестали, потому что не о чем было – Тарасий жил скромно.

– Как не готовы? Почему? – спросила Ганна, ей было непонятно, она видела колты, в которых, хотя и с трудом, но узнала свои – на ушках, со сказочными птицами и цветами, ни в каком поле и лесу таких не сыскать. Доставшиеся от матери украшения златокузнец оттёр, почистил, и сейчас колты блестели не только на выпуклостях, но и там, где были складки и углубления, а зернь совсем новая, и перлы не её.

– А где мои каменья? – спросила она.

– А твои каменья я возьму в оплату за свои и работу мастера…

– Кого? – переспросила Ганна.

– Вон, его, – ответил грек и кивнул в сторону кузни.

– А-а! – Протянула Ганна, что-то в её душе начало свербеть, не прогадала ли она, может её камни дороже, чем эти перлы и золотая зернь вместе взятые.

– А откуда они у тебя? – будто услышал её грек.

– Муж привёз из вашего Царьграда… – ответила Ганна.

– Эти? – спросил Тарасий и положил на стол шёлковый мешочек розовый. Он развязал и выкатил четыре камня, синие и красные, которые Ганна сразу узнала.

Она кивнула.

– Твоего мужа обманули персы, у которых он их купил, здесь только один камень имеет цену, вот этот, – сказал грек и взял красный камень размером с горошину. – Он имеет цену, а остальные не имеют, хотя красивые. – Грек говорил спокойно и смотрел Ганне прямо в глаза. – И они сюда не очень подойдут, поэтому я решил, что надо сделать иначе, посмотри… – сказал он, снова вынул из мешочков колты и положил перед Ганной. – Вот!

Ганна заворожено смотрела.

– А теперь я рядом с твоими украшениями положу твои камни, и ты всё увидишь сама. – Грек разложил камни. – Ну как? – спросил он.

Ганна уже видела, что все вещи хороши сами по себе, а вместе они никак не дополняют и не украшают друг друга, но что-то в ней ещё сопротивлялось.

– А теперь… смотри! – сказал грек, положил на стол кусок ткани и развернул, это была та самая ткань цвета самой тёмной сирени, из которой были сшиты мешочки. – Вот так! – и он положил сверху колты.

Ганна ахнула.

– Но твой камень, – грек взял красный, – вот этот, его называют акунт, он и в правду дорогой, поэтому я отдаю тебе и твои украшения и к ним ещё двадцать локтей аксамита… – сказал он, глядя Ганне прямо в глаза, так что та засмущалась.

– А?.. – Ганна хотела спросить, но грек не дал.

– А твои колты я ещё подержу, а аксамита, тут даже больше, тут почти двадцать пять локтей, ты заберёшь прямо сейчас… Колты получишь через несколько дней.

Дней оказалось не несколько, а много и Ганна уже не один раз посылала Свирьку, но златокузнец говорил только, что грека нет дома и что, «как он сказал, значит, так и будет».

Олег мучил и не выходил из её головы.

С начала похода уже прошло несколько седмин, а она то видела его тонущим в Днепре, а то сидящем на вороном коне, на краю своего свежераспаханного огорода. Тогда перед самым походом, она тайком наблюдала за князем и любовалась, но уже не мечтала – Олег оборвал её мечту на глазах, мечта разбилась о девку, о рабыню Василису.

Этого Олегу она не хотела простить.

Утонул ли Олег?..

Она кликнула Свирьку, чтобы та сбегала к златокузнецу, но неожиданно Свирька отодвинула полог, шагнула в сторону и пропустила в светёлку Тарасия.

– Насилу отыскал тебя, Ганна, какие тут узкие и кривые улочки у вас, разреши присесть?

Ганна почувствовала досаду и неловкость, мужа нету дома, и она не ждала мужчину, если это не родственник, и грека не ждала, ещё молва пойдёт! Грек не должен был заходить, а подождать у порога, Ганна сама могла к нему зайти или прислать ту же Свирьку.

– Прости, хозяйка, что нарушил ваш обычай, но я могу уйти…

– Уйди, нежданный человек… Мы сейчас придём вслед за тобой, – в сердцах ответила Ганна, и кивнула на Свирьку.

Тарасий поклонился и положил на лавку свёрток.

Ганна стояла и ждала, и как только грек ушёл, выставила наперсницу.

Она развернула свёрток, внутри лежали колты. Она смотрела, опасаясь обнаружить что-то новое, в руки не брала, чтобы чего не нарушить, но ничего не нашла и тут же кинулась за полог, Свирька стояла и подслушивала. Почувствовав, что делает что-то не то, Ганна распрямила спину и приняла важный вид.