Невыдуманные истории от Жоры Пенкина. Книга 2. Армия

– Кто старший? Почему нарушение устава допускаете?

В кубрике воцарилось молчанье. Вдруг один из игравших пригляделся и узнал в майоре лейтенанта из соседнего взвода.

– Пенкин, твою мать. Ты что же творишь-то? Такую игру испортил. Да за это башку тебе отвернуть надо.

Вместо веселого смеха толпа в кубрике глухо заворчала. Пенкин понял, что оставаться здесь небезопасно и в два прыжка выскочил из кубрика, вслед за ним вылетел Шурка, хлопнув за собой дверью и на бегу услышал, как в дверь с той стороны с хрустом врезалась казарменная тяжелая табуретка.

Через два дня, получив свидетельства о прохождении курсов повышения квалификации, лейтенанты разъехались по желдорбатам, сожалея, что вряд ли когда-нибудь придется им еще встретиться.

Дорога на объект

Почти сутки воспоминаний, под стук вагонных колес, о месячном пребывании в Чернигове пролетели как-то незаметно. Родной желдорбат встретил Жору Пенкина почти гостеприимно. В роте уже все офицерские должности были заполнены. Командир роты был на месте и, как показалось Жоре, искренне пожал ему руку, пожелав успехов в организации политподготовки личного состава. Но это было вечером, а в понедельник утром, после пятиминутки у комбата, лейтенант Пенкин с изумлением услышал, что он будет заниматься не обустройством ленинской комнаты, как он себе наметил. Он был назначен старшим по машине (есть такая временная должность в армии), которая направлялась на строительный объект для производства работ, каковыми ему затем и предстояло руководить до вечера. Пенкин было попробовал протестовать, ссылаясь на то, что он не знает, что там за работы и где находится объект. Это вызвало веселье в среде офицерского состава, а зампотех батальона ехидно пробурчал:

– Видали умника? Месяц в Чернигове пуп грел, все науки превзошел, а теперь шлангом прикидывается. Детский сад не разводи.

Комбат поднял глаза от схемы объектов и добавил:

– Чтоб в 10:00 машина была на объекте, не позже. Лично проверю.

Пенкин попытался выяснить в автопарке, где этот самый объект, на который нужно ехать. Дежурный по парку ему сказал:

– Не дрейфь, где в пятницу кран работал, там и сегодня будет, водила же помнит куда ездил.

– Ладно, ждать его буду на выезде из городка.

Десяти минут не прошло, как Пенкин переоделся из повседневной формы в полевую и успел добежать от вагончика до шлагбаума. Пофыркивая солярным выхлопом, почти сразу за ним подъехал автомобиль. Это был шестнадцатитонный автокран на базе КрАЗа. «Ничего себе такси», – подумал Пенкин.

– Куда едем товарищ лейтенант?

– А куда ты в пятницу ездил, вот туда. Учти, к 10 утра мы должны быть на месте.

– Значит, будем.

Автокран плавно покатил по грунтовке, раскачиваясь на неровной дороге: все-таки вылет стрелы был 12 метров. Минут через пять Пенкин, убаюканный гудением мотора и укачиванием машины, сладко заснул. Снилось ему глубокое детство и бабушкина деревня. Открыл глаза он, когда кран резко затормозил. Они стояли у насыпи, сквозь которую была сооружена бетонная труба, очевидно для сброса вешних вод. На насыпи лежал новенький железнодорожный путь, рельсы которого уходили куда-то за горизонт.

– Вот те на! – вслух высказался лейтенант. – Похоже, что нас тут никто не ждал, стало быть, приехали мы не туда.

– Послушай воин, как звать тебя?

– Паша.

– Паша, а ты точно в пятницу здесь работал?

– Конечно, я здесь сначала бетон подавал на устройство трубы. Потом подогнали два самосвала, я туда электростанцию и бетономешалку закинул.

– Вот что, разворачивайся и поедем войска искать, которые в нас нуждаются.

Пока КрАЗ, натужно ревя, разворачивался, из пыли, висящей над дорогой, вылетел комбатовоз. Из него вылезли два майора, комбат и главный инженер, и скорым шагом двинулись к автокрану.

– К машине! – скомандовал комбат.

Водитель Паша начал вылезать из кабины, на ходу застёгивая ворот солдатской куртки. Пенкин тоже не заставил себя ждать и вышел из машины, встав рядом с солдатом.

– Вы где, бл*** болтаетесь? Какого хрена вас сюда занесло? На объекте работа из-за вас стоит и план срывается. За своевременное прибытие на объект отвечает старший по машине. Пенкин, это саботаж! – проревел во всю глотку комбат, надвигаясь на них разъяренным быком.

На Пенкина как ушат воды вылили. Так на него орали впервые в жизни, притом, что вины за собой он не чувствовал. Он даже сначала не сообразил, что весь этот мат, в сущности, адресован ему.

– Не понял, товарищ майор, – с трудом выдавил из себя растерявшийся лейтенант.

– Что, бл***, не понял?

– Где объект находится. Меня же месяц в части не было.

– Ты что дурочку мне строишь? Спросить не мог?

– Я спросил, вон у майора Грудовского, – кивнул Жора на главного инженера, который, ухмыляясь, выглядывал из-за плеча комбата.

– И что он тебе сказал? – грозно спросил комбат, поворачиваясь к главному инженеру.

Что водитель знает, куда ехать, что он в пятницу на этом объекте работал.

– Ах ты скотина!

Левой рукой комбат схватил водителя за куртку возле горла и, приподняв его от земли, ударил затылком о дверцу. Правым кулаком он хотел ударить несчастного воина по голове, но его рука наткнулась на согнутую руку Пенкина, который машинально поставил ему локтем блок.

– Ты что, на командира руку поднял? Под трибунал отдам!

Глаза комбата чуть не вылезли из орбит налившихся кровью глаз, а сам он побагровел, как свекла. Он замахнулся кулаком – теперь уже на Пенкина. Тот стоял и не думал уклоняться от удара. Его вдруг обуяло состояние спокойного бешенства, которое посещало его за всю жизнь всего несколько раз. Фактически это была готовность умереть в следующую секунду, вцепившись в горло врагу. Случись у него с комбатом обоюдная драка, Пенкину пришлось бы нелегко. Противник, в которого превратился командир, был на голову его выше и килограммов на двадцать тяжелее, но Жора даже не думал об этом. Комбат наткнулся своим взглядом на глаза лейтенанта и опустил кулак.

– Да его же убить мало.

– Я бить его не дам. Он тоже не знал куда ехать.

– Как это, воин? Где ты работал в пятницу?

– Здесь, – пролепетал бледный как смерть испуганный солдат.

Тут вмешался главный инженер:

– Какого хрена ты здесь, если этот кран должны были поставить на профилактику? Тут же должен быть другой кран.

– У того крана кардан полетел, – пролепетал боец, – его в ремонт, а меня вместо него.

– Так вместо него – это не сюда, а на разъезд Квилишкис, что в пяти километрах отсюда.

– Товарищ лейтенант сказали, что нужно ехать туда, где я был в прошлый раз, я и приехал.

Комбат, сопя и играя желваками на скулах, переводил взгляд с главного инженера то на Пенкина, то на воина. Поняв, что виноватого за одну минут ему не найти, он рявкнул:

– Следуйте за мной! Да пошевеливайтесь!

Пока он с майором Грудовским шел к машине, Пенкин и водитель уже заняли места в кабине крана. УАЗик взревел и понесся по дороге. За ним, едва поспевая по грунтовке, летел кран.

– Не отпускай его, но и близко не прижимайся. Комбат в бешенстве, может отмочить что угодно.

Дорога была извилистая, на кране было написано «скорость не выше 40 км в час», однако стрелка спидометра часто уходила за шестьдесят. Управлять такой махиной было непросто. На поворотах кран заносило и валило на бок. Двенадцатиметровая стрела весом больше тонны – это вам не шутки. Неожиданно, когда комбатовоз скрылся за поворотом, заросшим кустами, Пенкин тихо сказал водителю:

– Притормози.

Тот начал притормаживать, одновременно входя в поворот. В семи метрах за кустами стоял УАЗ. Солдат побледнел и изо всех сил надавил на педаль тормоза, даже привстав с сидения. Несмотря на то, что колеса были заблокированы, кран несло прямо на машину комбата. Боец едва сумел вывернуть руль, чтобы уйти от удара и машину развернуло поперек дороги. Комбат высунулся в приоткрытую дверь и гаркнул:

– Что плетётесь, как сонные мухи?

Комбатовоз вновь полетел вперед, а кран за ним.

– Видишь, что делает? – спросил водителя Пенкин.

Тот только кивнул головой, вытерев пот со лба рукавом.

«Да, – подумал Жора, – а комбат не робкого десятка. Не притормози Паша на повороте, кран бы снёс его машину. Впрочем, может он этого и добивался? А за разбитую машину и, не дай Бог, травмы командиров пришлось бы мне отвечать по полной мерке. Как старшему по машине…»

Показался объект. Там кран был действительно нужен позарез. Грузы были такие, что справиться с ними мог только шестнадцатитонник. Вернулись в часть они уже к темноте.

Пенкин перед сном, вспоминая свою поездку, для себя решил: с этим нужно что-то делать. Так дальше жить нельзя.

Фронда

– Огуренков, что опять у тебя за волокита с ремонтом дизель – компрессора? Забыл, что он с утра нужен будет на работе. Хочешь, чтобы из-за тебя мой батальон план сорвал? – прорычал, вместо «Здравствуйте», вошедший в офицерскую столовую комбат. Видно было, что он сильно не в духе, да еще возможно и с похмелья.

– Поляков, это не твои бойцы возле автопарка балду бьют, вместо того, чтобы грузить инструмент в машину? А вы все думаете – откуда берутся потери времени.

Оба упомянутых лейтенанта, встали, не дождавшись чая и, дожевывая на ходу бутерброд с маслом, который выделила им на завтрак Родина. Они бодро выскочили из вагончика, надевая на ходу фуражки и, вспоминая все крепкие выражения, которые невольно лезли на ум.

После этого майор уселся на свое любимое место в дальнем углу, откуда во время принятия пищи он, как сип белоголовый зорко поглядывал на офицеров, сидящих за другими столиками. Рядом с ним за стол никто не садился, за исключением зампотеха или главного инженера. Замполит части и зам. по тылу, когда приезжали в городок, привозили собой жен, а потому предпочитали обедать дома и в столовой вообще не появлялись.

Картины, подобные приведенной выше, когда кто-либо из офицеров выскакивал из-за стола, оставив недоеденным завтрак или обед, повторялись практически каждое утро. А, бывало, и без обеда кто-либо оставался.

Вообще-то в этом заведении существовал определенный этикет. Когда офицер заходил в столовую, то громко здоровался со всеми присутствующими без рукопожатий, вешал фуражку, садился за стол и желал присутствующим приятного аппетита. Пенкина это сначала смешило: «Ну, какая мне разница есть у них аппетит или нет».

Однако с волками жить – по-волчьи выть. Привык и он. Не мог он только привыкнуть к хамству начальников.

Пока Жора Пенкин топтал сапогами плац на сборах в Чернигове, в их воинскую часть прибыло новое пополнение солдат, и офицеров. Офицерами были в основном лейтенанты, призванные на два года после ВУЗов. Естественно, что вскоре они уже были знакомы с Пенкиным, сначала заочно, поскольку каждому из них в красках рассказали о казусе на строевом смотре, а потом и непосредственно. Как ни крути, а это были другие офицеры, чем те, которые окончили военные училища. Моментов здесь было два: во-первых, двухгодичники были, как правило, более начитанными, эрудированными и человечными по отношению к подчиненным. А во вторых, служба хоть и была почётной обязанностью, но была она не навсегда и даже не на двадцать пять лет. Каждый из них, за редким исключением, мечтал вернуться к себе в свой родной город, к семье и друзьям. Поскольку не было желания получать новые звания и должности, не было и желания подстраиваться под самодурство начальства, терпеть порядки, установленные вопреки привычному образу жизни и здравому смыслу.

Скоро в комнате вагончика у Жоры Пенкина стала собираться офицерская молодёжь «с гражданским уклоном», как они сами себя называли. Молодые люди играли в шахматы, могли расписать «сочинку» или «ленинградку» без фанатизма к деньгам: по гривенничку за вист, а еще вели разговоры, обсуждая порядки в части, действия командиров, а так же как с этим бороться и в каких случаях. Человек несведущий может подумать: «Что у них там офицерских собраний не проводили, где можно всё высказать. Или партийных собраний не существовало?».

Всё было. Только офицерским собранием руководит или командир части или кто-либо из его заместителей, так что попытки критиковать начальников пресекаются в корне. Кроме того, Пенкина замполит части ознакомил под роспись с секретной Директивой вооруженных сил СССР, в которой черным по белому было написано: «Запрещено критиковать на партийных собраниях и конференциях командиров и начальников за отданные ими приказы и распоряжения». В войсках её называли «Иметь можно только тех, кто ниже тебя ростом». В этой ситуации недовольство, всё больше возраставшее в части, требовало своего выхода. Топить своё душевное неустройство в водке – это выход тупиковый. Открытый бунт был невозможен. Бунт во все времена в армии жестоко подавлялся. Угодить под трибунал можно было запросто. Поэтому Пенкин, а как-то само собой он стал как самый старший и занимавший наиболее высокую должность, главарём «фракции офицеров-двухгодичников, предложил действовать в рамках «Фронды». Тем, кто плохо был знаком с историей и не читал «Двадцать лет спустя», пришлось разъяснить, что это не революция и не попытка переворота или саботажа. Это так дворяне говорят «фе» своему королю, когда он слишком неправильно себя ведет по отношению к ним. Всё должно было быть исключительно в рамках воинского Устава и Уголовного кодекса. В общих чертах план был следующий: Обращаться в присутствии начальства друг к другу исключительно по имени – отчеству. В тех случаях, когда кто-либо из кадровых офицеров обращается к двухгодичнику непочтительно, делать вид, что не слышал обращения, когда же кто-либо из старших офицеров употребляет в обращении мат, то издевательски невозмутимо переспрашивать: «Извините любезный, это вы мне?» Вскоре количество офицеров в части, призванных на два года, стало сравнимо с количеством кадровых, а это уже была сила. Такая политика, говорят, впоследствии начала довольно быстро приносить свои плоды, но полной победы принятого на вооружение метода Пенкин уже не увидел. Произошел вскоре случай, который перевернул его дальнейшую судьбу.

Всё началось еще утром. Сначала комбат испортил настроение в офицерской столовой двум лейтенантам так, что продолжать завтракать они уже не смогли и предпочли убраться, лишь бы не слышать придирок по своему адресу. Потом зам. потех перед общим разводом на плацу, когда уже началось построение в ротные коробки, громко обратился к командиру мехвзвода лейтенанту Долгову:

– Вот бл*дь, опять компрессор к работе не готов?

Бранное слово было употреблено для связки слов, а не лично и в другой раз лейтенант бы пропустил этот выпад мимо ушей, но «фронда» уже началась.

Долгов сделал идиотическое лицо и вежливо переспросил,

– Извините, где?

– Что, где? – невольно переспросил майор.

– Бл*ди где? Что-то я давно баб в руках не держал, – так же громко ответил ему лейтенант.

Офицеры, стоявшие в строю неподалеку, захохотали, наблюдая эту сцену. Зампотех позеленел от злости и хотел, было, что-то сказать, но заиграл из репродуктора марш «Прощание славянки» и войска двинулись по плацу, держа строй в шеренгах и колоннах.

Это сошло с рук лейтенанту. Очевидно, зампотех раздумывал, как же ему следует поступить. С подобным случаем он еще не сталкивался. А, самое главное, лейтенант ведь ему не грубил, он только повторил его слова…

После обеда шестеро «фрондеров» отправились в город Дукштас. Он был в двух километрах от их лагеря. Этот городишко литовский был невелик, однако в нём были дома, ходили люди в обычной одежде, а не в военной форме, работали магазины и даже рынок. Когда прогулка по городу была уже почти завершена, у Пенкина внезапно возник план, к исполнению которого все дружно приступили.

На следующее утро, когда наступило время завтрака, четыре лейтенанта стояли у входа в офицерскую столовую, о чем-то тихо беседуя. Увидев, как комбат, выйдя из своего вагончика, направился к столовой, они зашли внутрь и расположились за столиком, который был ближе всех к командирскому. Столик этот сегодня отличался от других. Посередине красовалась подставка с салфетками, а по краям лежали столовые приборы. Как только они уселись за стол, боец из кухонной обслуги в белоснежном фартуке подал на подносе им нарезанный хлеб, положенное традиционное сливочное масло, а еще в миске восемь яиц. К этому были присовокуплены четыре стакана в мельхиоровых подстаканниках, вроде тех, что были в ходу в те времена в пассажирских поездах.

Комбат вошел в столовую решительным шагом и сразу прошёл в свой дальний угол, заняв место за своим столом. В это время четыре лейтенанта вели за своим столом непринужденную светскую беседу. Поскольку в столовой вставать при появлении начальства, согласно Уставу не требуется, а поздороваться комбат не счёл нужным, то лейтенанты никак не отреагировали на его появление. Более того, постукивая чайной ложечкой по тёплому яичку и аккуратно снимая с него разбитую скорлупу, Пенкин обратился к Волжанцеву,

– А что, батенька, нынче в столичных театрах дают? После «„Юноны“ и „Авось“» я как-то упустил последние новинки. Вы всё-таки житель столицы, поведайте нам, будьте любезны.

– На театральном горизонте, достопочтенный мэтр, я вижу некоторое затишье, хотя, пожалуй, стоит отметить «Гнездо глухаря» Виктора Розова, в театре Сатиры. Папанов там блестяще сыграл, а ведь не молод уже.

– А у Вас, сударь, в Питере, что на музыкальных фронтах делается? – обратился Жора к Долгову.

– Видите ли, уважаемый, Георгий Петрович, в Питере тихо. Сейчас по части музыки шум скорее в Москве. Вот, к примеру, – отвечал с улыбкой лейтенант, намазывая масло на хлеб и сдабривая его горчичкой, – вышел в свет диск Высоцкого, а еще недавно он только по магнитофонным записям в народе расходился. Группа «Аквариум», не успев родиться, уже громко брякает копытами и пробивает себе дорогу наверх. Среди студентов она чрезвычайно популярна.

– Не слышал о такой.

– Услышите еще, заверю Вас.

Между тем комбат, слушая всю эту интеллигентскую чепуху и, наполовину не понимая, о чём идёт речь, начал краснеть, на скулах у него заходили желваки.

В это время ему на подносе солдат в белом фартуке принес миску с овсяной кашей, масло и чай в эмалированной кружке.

У майора от гнева глаза чуть не выскочили из орбит. Ему хорошо было видно, что стоит на столе у лейтенантов. Он за это время успел разглядеть, как ловко достает из скорлупы содержимое яичка всмятку, лейтенант Огуренков и как с удовольствием прихлёбывает чай лейтенант Пенкин, промокнув рот ажурной салфеткой.

Он взглянул на кашу в алюминиевой миске и взревел не хуже раненного бегемота, глядя на рядового, который еще не успел отойти от его стола.

– Это что?

– Овсянка, товарыща майор – улыбаясь коричневым лицом, ответил ему рядовой Алтынбаев, – кушайте, пожалста.

– Это ты мне? – схватил миску майор, – А у них что? Издеваешься?

Почуяв недоброе, солдат начал пятиться задом к двери в кухню, одновременно оправдываясь,

– Они это сами на кухню принесли. Товарищ лейтенант Пенкин приказал им это на завтрак подавать.

– Ах ты, мерзавец, заорал комбат и швырнул миской с кашей в Алтынбаева. Однако тот зорко наблюдая за действиями майора, ловко увернулся и скрылся за дверью кухни. Следом в дверь ударилась кружка с чаем.

Отшвырнув от себя стул, комбат резко выскочил из столовой, чуть не сбив с ног направляющегося в столовую зампотеха. С улицы донесся истошный крик:

– Начальника столовой ко мне! Дежурный, – уцепил он за рукав проходящего мимо капитан Петрусева, с красной повязкой на рукаве, – Прапорщика Заболотного разыскать немедленно и ко мне.

– Что это с ним? – изумленно спросил зампотех.

– Не знаю, – пожав плечами, ответил узбек Алтынбаев, – каша не понравилась, а ведь сам меню утверждал, прапорщик утром проба снимал. Ха-а-роший овсянка, я сам ел.

Вот тут весь лейтенантский стол грохнул со смеху.

Проруха

«Фронда», пустившая корни в железнодорожном батальоне, начала приносить свои плоды. Старшие офицеры теперь опасались всенародно материть лейтенантов, а комбат в столовой прекратил решать производственные вопросы во время завтрака.

Кроме того, выходка «фрондеров» с подстаканниками и яйцами всмятку, не прошла незамеченной у командования части. Начальник столовой получил строгий выговор за то, что находящиеся в столовой продукты не значились в суточной раскладке. Лейтенантам было предложено забрать из столовой стаканы с подстаканниками и пользоваться ими дома. У командира части, зато теперь шикарный подстаканник появился, и чай ему подавали только в нём, а офицерам на завтрак кроме каши стали выдавать вареные яйца не только по субботам, а через день. Тайное совещание у командира части с заместителями приняло решение «фронду» обезглавить. Поскольку руководитель этого неформального движения был виден как на ладони, то от него в первую голову и избавились. Лейтенант Пенкин был откомандирован в г. Советск, тот самый, где Наполеон с Александром Первым подписали мирное соглашение, правда, тогда он именовался Тильзит. Жора Пенкин был весьма рад в нём оказаться и продолжить службу во вновь формируемой части. Во-первых, им всегда владела тяга к перемене мест, а во-вторых, он получил еще одни подъемные в размере оклада. Более того, проживал он теперь в большой комнате КЭЧевской квартиры1, которую, правда, должен был делить еще с одним лейтенантом. Однако после вагончика в литовской пустоши, всё это было достойной наградой за все его предыдущие мытарства. Сменили ему и должность. Оказалось, что вакансии замполитов все укомплектованы, зато нет комсомольского секретаря части. С учетом Жориной биографии ему эту должность и предложили. Он не отказался. С Миней, соседом по комнате он подружился весьма быстро. Вообще-то тот был Михаил Синьков – родом из Москвы, командир взвода автороты. Да и что им было делить? Вдвоем жить всё же было веселее, чем в одиночку.

Советск, как ни крути это второй по величине город Восточной Пруссии. Печать былого немецкого господства находила отражение на многих уголках этого города. По тем зданиям, которые не были до основания разрушены в ходе боёв Второй Мировой войны, можно было составить представление о немецкой архитектуре 18—19 веков. Отпечаток лежал на всём. Это и планировка улиц и парковые аллеи, и мостовые из брусчатки и городское хозяйство от чугунных крышек люков с вязью на них готического шрифта, до красных черепичных крыш. Было что посмотреть в городе. Им хотелось взглянуть и на мост королевы Луизы, через который войска вермахта хлынули в Литву и на памятник Глинке и многое другое. Вот только времени для этого, выкроить можно было не всегда.

Бывало порой, что их запоздалый ужин, а то и утренний сон, прерывались ударами кирзовых сапог в дверь и истошным криком посыльного солдата,

– Товарищи лейтенанты! Вставайте! Тревога!

Колотил он до тех пор, пока ему не отпирали массивную дубовую дверь, дабы посыльной мог убедиться, что оба они живы и здоровы, а сигнал доставлен.

Начальник штаба железнодорожного батальона, капитан Плотников порох предпочитал держать сухим и раз в десять дней минимум, устраивал учебные тревоги в части. Все, кто проходил через это, знают, что офицер должен прибывать в часть с так называемым «тревожным чемоданом», в котором располагается определенный набор предметов. Появление друзей в части, где уже все давно стояли в строю, всегда вызывало улыбки коллег, а иногда и довольно злые окрики. А чего было удивляться? Если большинство офицеров проживало в обозримой близости от батальона, да еще имело в распоряжении квартирные телефоны, то Жора и Миня жили в двух с половиной километрах от точки сбора. Поднятые в ранний час, они шествовали по городу, освещенному редкими уличными фонарями. Один при этом нёс на плечах объемный рюкзак, а второй тащил большой фибровый чемодан, в котором пакет, с обозначенными в перечне предметами, сиротливо занимал местечко в углу.

Основная масса офицеров прибывала в часть с «дипломатами», но у друзей такого гаджета не было, поэтому они укладывали вещи в то, что есть. Когда начальник штаба, стоявший перед офицерским строем с секундомером в руках, увидел их экипировку, то рассвирепел чрезвычайно.

– Вы бы еще по контейнеру трёхтонному по тревоге приволокли.

– Так в памятке написано «тревожный чемодан» а не «тревожный портфель». Какой у меня чемодан был, тот я и взял.

– Ты еще бы на этом экспонате первых пятилеток написал «тревожный чемодан», а то поверить в это трудно.