Ангел Аспида

Подобно дикому ветру он ворвался в дом, готовясь начать предполагаемое представление.

Страхи Аспида, его добродетели и согрешения, его безумие и мудрость, создавались простой девушкой. Он внезапно осознал, что его смысл жизни зовут Хлоя. Она его богиня, которой он поклоняется, которую он укоряет, если та не оказывает ему должное внимание. Его жизнь это она. Творит для нее, думает лишь о ней, и боготворит вдохновенно лишь ее одну. Он жаждет ее милости, принимает возмездие, о как он плачевно кается, положив главу на ее плечико, о как он радуется ее миловидной улыбке. Хлоя идеальное совершенство, которое Аспид не в силах покарать. Но вот он безразличен ей, смысл его жизни утерян, его богиня оставила его. Молитвы уносятся в небытие. Вот корень его отчаяния, с которым он не может совладать. Желает покорить весь мир, дабы преподнести те сокровища к ее ногам. Подчиняет людей, дабы они приклонились перед его возлюбленной, творит, дабы они также восхитились ее первозданной красотой. Бедная наивная Хлоя, она сама не заметила, как из человека сотворила чудовище, словно колдунья заколдовала его, лишив нормального облика. Хлоя, подобно Еве, соблазнила Аспида, и тот вкусил плод познания добра и зла, познав ее душу. Существование девушки принадлежит Богу, но для чего она обратилась к Аспиду, наградив его сердце безумной любовью. О знала ли ты, Хлоя, кого сотворишь одним лишь взглядом своим. Ты не догадывалась, не предполагала. Или ты всё знала. Тогда кто ты после всего этого?

Актеры были на местах. Первую сцену должна была сыграть Мари Дон-Эскью, баронесса, которая занималась счетами и изредка вышивала крестиком.

Аспид усмирил пыл, дабы некое прозрение постигло его измученную душу, потому подойдя к ее многоуважаемой особе, нисколько не казался мрачным. Убрав руки за спину, уверенно предстал перед хозяйкой усадьбы.

– Ты чем-то обеспокоен? – спросила Мари у Аспида и тот немедля ответил.

– Весьма прозаичное время суток, не правда ли. Солнце медлительно уходит за горизонт, и сколь волнителен этот переход, подобный смерти. Сейчас мы бодрствуем, а на другом полушарии Земли люди спят. Однако смысл жизни у всех нас один, который так немилосердно предается забвению, как впрочем, и сама духовность. Вот, к примеру, вы, Мари Дон-Эскью, смею прочесть, относитесь к тем, чей смысл жизни это ваши дети, иное вас нисколько не затрагивает. Но позвольте сломать ваши банальные представления о жизни. – Аспид пристально вглядывался в нее, проникая в самые глубинны души баронессы. – Вы живете жизнью своих детей, но для чего вы их явили сюда на землю? Они были прекрасными душами, но вы пожелали стать вместилищем их плоти, Творец из вашей крови сотворил их тела, осветил духом, дабы они населяли землю и славили Бога сотворившего их. Вы зачали их для того чтобы они родились в страданиях, затем страдали всю жизнь земную, и в конечном счете умерли. Ваш смысл жизни в их смерти? Разве смерть может быть смыслом жизни. Или вы просто-напросто не хотите быть одинокой. Как эгоистично, баронесса. Но позвольте, предложить вам иную картину. Вашим смыслом жизни должна стать жизнь, поэтому спасайте их души добродетелью.

– Ты, по-видимому, так ненавидишь себя, что считаешь трагедией свое рождение. – теперь уже без фамильярности произнесла Мари, а затем добавила. – Если хочешь знать, мои дети счастливы, и будут счастливы всегда.

– Вы правы, я бы хотел не рождаться, а быть чистой душой в деснице Создателя. Но мы все рано или поздно вернемся к Нему. Поэтому я могу сожалеть лишь о своих поступках, мыслях и словах. – ответил Аспид. – Вы словно восковая фигура, слепок копии прилежной дамы. У вас имеется занятный список, в котором вы отмечаете галочками свои общественные победы и достижения. Вы настолько поглощены славой материнства, что не замечаете дурного в характерах ваших детей. Олаф страдает от собственного цинизма. Джорджиана терзается от ваших нападок, ибо вы называете ее старой девой, вы не хотите понять ее, не желаете сохранить ее сокровенное девство, искушаете ее. А до малышки Сары у вас просто не доходят руки и уста, будучи обделенной вниманием, та создает свой отверженный детский мир, где никто не умирает и не страдает, но сколь велико внутреннее разочарование девушки не передать словами. Вот каков ваш смысл жизни. Они на самом деле все глубоко несчастны.

Вы их одеваете, кормите, однако самое важное, духовное воспитание, моральное доброе восприятие мира напрочь забывается вами. Отныне говорите им о созидании невинности, о благе целомудрия, о вышних отношениях между молодыми людьми. Но вы полагаете, что всему они должны обучаться сами, ошибаться и учиться на ошибках, будто их разум должен пройти проверку на прочность. Но как, скажите как, им избрать добродетель, когда они знают лишь одну падшую сторону выбора, которая так бессовестно прославлена. Вы лукавите, желая им счастья, ибо, то есть зло под личиной комедийной, вульгарной. Вы лишаете их духовности. Тем самым заведомо проклинаете их.

Мари глядела в его гипнотизирующие зеницы очей, чем больше Аспид говорил, тем более баронесса тревожилась, начиная вникать в его речь.

– И не говорите мне, что вы заботитесь об их телах. Потерянная девственность будет и вашей трагедией, на вас также ляжет непомерная вина, ибо вы не сумели донести до них благочестивое житие кроткой девы и робкого юноши. И вы совсем не думаете о душах своих детей. – в конце Аспид вопросительно воскликнул. – Таков ваш смысл жизни!?

Подавленная опустошенная Мари не смогла ответить. Нечто новое зарождалось в ней, крохотный лучик надежды пробился сквозь плотную многолетнюю темноту. Однако, невзирая на изменения в ее душе, баронесса, не подавая раздражительного вида, оставила Аспида одного. Тот ведал, куда именно направилась пиковая дама, определенно за червовым королем.

Барон тем временем находился в своем кабинете, усердно разбирая заправские бумаги. Мари мимолетно изложила неуместное поведение подкидыша, не вдаваясь в подробности, ибо они смущали ее, она постепенно переваривала ту незабвенную тираду.

Барон вспыхнул словно порох, ведь причина его недовольств была весьма приличной. Обида, нанесенная супруге, сталась последней каплей терпения, которая иссохла, и непримиримую ярость уже ничто не остужало, поэтому Лютер Дон-Эскью немедля ринулся к обидчику. А тот уже без зазрения совести дожидался начала всеобщего переполоха.

Когда баронеты показались в дверях, Аспид не сдвинулся с места.

– Как ты смеешь нападать на мою жену. – воскликнул барон хищным зверем вышагивая перед юношей. – Я долго терпел твое присутствие в моем доме, очень долго. Пора и честь знать.

Аспида вновь пронзил странный голос, оледенело коснувшийся до самих его костей.

“Тебе будут поклоняться, ты статуей будешь прибывать в храме подобно греческому богу, но ты будешь одинок, ибо люди, склоненные по слабости своей, есть неверные, со страхом в очах, оные отпрянут от одного упоминания имени твоего, ибо узрят они твой лик лукавый в улыбке алчной искривленный".

Невзирая на сверхъестественные внутренние протесты, юноша говорил.

– Человек как творец может использовать свой талант, во зло или в добро, иных путей нет.

– Не заговаривай мне зубы. – нервно воскликнул барон, не отпуская, сильно сжимая трепещущую руку супруги, продолжая источать угрозы. – Всякое наше терпение иссякло, ты поплатишься за свой змеиный язык.

Аспид сразу же своевременно ответил на выпад.

– Вам неведомо смирение. Вы все словно малые неразумные дети. Играете в солдатики, устраивая войны, играете в дочки матери, когда появляется желание возиться с куклами. Вы суетитесь, хлопочите по хозяйству, исполняете общественные требования, ради чего скажите на милость? Вы играючи лишаете человека жизни, играючи теряете невинность, дарованную лишь раз, словно в любое время можно прекратить игру и всё свести на шутку. Но убиенные не встанут, девственную чистоту плоти и души не вернуть. Покаяние очистит от грехов, но не очистит память, лишь усыпит страсти, сон и пробуждение которой зависит только от вас самих. Вы словно дети впитывающие всё злое и повторяющие то зло. – тут он обратился лично к барону. – Вы жаждите богатства, которое развращает вас. Поэтому я не позволю вам владеть теми землями, не подпишу те судейские документы, которые вы так усердно готовите. Те земли я дарую крестьянам, которые более нуждаются в собственности, чем вы. И еще. Мне кажется, стало ясно, для чего вы скрепили друг друга узами брака. Ради обогащения. Расторопно рассмотрели достаток, и вопреки сердцу, без любви соединились. Но без любви венец ложен, иным словом, это прелюбодейство.

Сильно подействовало последнее утверждение Аспида на разгоряченного барона, тот более не мог сдерживать свой гнев. Посему Лютер Дон-Эскью засучил рукава так рьяно, что пуговицы слетели с петель и покатились по полу. Словно котенка он взял юношу за шкибот, и будто пушинку поволок на улицу, отчего по дороге сминались ковры, падали вазы, шумно катясь по полу. Таким диким образом они уходили прочь из дома. Аспид не сопротивлялся физическому воздействию на свое щуплое тельце, ибо в душе торжествовал над поверженным противником. Барон оказался сломлен, потому незамедлительно явил свое грубое истинное далеко не аристократическое распухшее эго.

Смеркалось, отчего темень начинала править мистическим антуражем сада. Снег растаял, и земля приобрела вид закоптелой грязи. Лужи были повсюду.

Задиристо, подобно оборванцу мальчишке, барон приволок Аспида в самое хлюпкое грязное место в центре сада, и кинул его с размаху в самую топкую жижу.

– Я вытащил тебя из грязи и возвращаю тебя обратно в грязь. – произнес барон тяжело дыша и откашливаясь от переутомления.

Аспид плюхнулся навзничь, ощутив телом влагу. Серая масса просачивалась сквозь его одежду и волосы, лилась в рот. Однако он утер лицо, вставая на колени, повернулся к барону, чтобы показать свое первородное величие, невзирая на критическую ситуацию. И произнес.

– Я глас, вопиющий в сумраке. Разумом вы не слышите меня, но сердце ваше, да вострепещет. Я слышу, как оно барабанит, вот-вот выскочит из вашей груди прямо мне в руки. – Аспид зашипел не своим голосом. – И это всё на что вы способны? А где же смертная казнь, ведь именно так вы расправляетесь с душевными невиновными мучениками, глаголющими правду.

– Замолчи змей поганый. – прокричал барон готовясь ударить Аспида, но тут вовремя поспевает Эстебан, решившийся встрять в нарастающий конфликт. Слуга услышал крики, находясь на конюшне, и увиденная им сцена, сильно поразила его. Его раздирал извечный вопрос, воспротивится злу или остаться в стороне. Вставши третьей стороной, Эстебан, взирал на них обоих, моля и усмиряя спесивых бунтарей.

– Пророк Иисус Христос велит не обижать людей. – просто проговорил Эстебан.

Но в бароне проснулись неутомимость и беспощадность. Он шлепнул тыльной стороной ладони слугу по щеке.

– Отпрянь дурень. Разве не видишь я воздаю этому бездомному щенку по его заслугам. – прокричал барон.

Эстебан испугался, но не шелохнулся, ибо дух его был крепок. Позади его широкой спины, Аспид уже не улыбался, не скалил ядовитые клыки, а застыл в предвкушении развязки. Ужасающая картина навеки запечатлелась в душах тех, кто был там, и лишь один вечный Художник рисовал им судьбы.

История одиннадцатая. О воздаянии и о том, как умирают кукловоды

Аспид ощутил непоправимое свершение, созданное его ядовитыми устами. Поверженный и изгнанный, он приметил Хлою, стоящую вдали, как всегда одинокую и томную, та видимо всё это время готовила его к подлинной эпитафии на надгробиях сломанных кукол. Сделав движение рукой, Аспид словно дернул за подвешенную ниточку, и барон сделал второй удар по щеке Эстебана, его единственного верного слуги. Однако Эстебан должно исполнил закон Христов, обе его щеки были пронзены болью, отчего по его загорелому лицу покатились слезы, но не дрогнул мавр, а по-прежнему стойко защищал своим телом подкидыша, ибо всегда чувствовал вину перед тем младенцем. Когда-то возле кареты он положил бедное дитя обратно в грязь для услаждения барона. Однако ныне он защищает то дитя, не делая при этом никакого греха. Отчего барон лишь пуще злился, и тот сумасбродно набросился на слугу с кулаками, начав избивать и калечить живую преграду, ставшую на пути всегда неправедного правосудия.

Насилие недостойно описания. Поэтому вскоре душа араба не выдержав столько чужой злобы, впала в сон, а израненная плоть рухнула в грязь.

Вот пришел черед Аспида, и юноша был готов ко всему. Но утолив жажду крови, Лютер Дон-Эскью пал духом, подумав, что он видимо, убил слугу. Страх заточенный в глазах выдал его мысли. И барон пожелал скрыть ту мысль, посему поспешил в дом, даже не смотря на Аспида. Мари Дон-Эскью последовала за мужем, пытаясь успокоить его падение, однако тот впал в категорическое неподвластное нежности отчаяние. Две сестры подбежали к Эстебану, и, взявши его, с трудом поволокли в дом, но им не удавалось нести взрослого мужчину, ведь слишком тяжел он был. На их счастье, зажглись окна служебных домиков, вскоре подоспели рабочие. Они и занесли поверженного героя в господскую обитель. Сестры занялись лечением, начав тщательно ухаживать за самочувствием больного. А Аспид остался один, в совершенном одиночестве грустно взирая на блеклый силуэт Хлои.

Сегодня, оказывается, великий день, сегодня змей ужалил последних обитателей усадьбы Терновый куст. Эстебан увидел истинное лицо хозяина, которому столько лет тот служил верой и правдой. А барон явил публике свою сущность во всей падшей красе. Аспид умышленно свел их на одной арене, и те вполне удачно сыграли свои амплуа. Теперь все сломлены, отныне все подчиняться ему, все бояться его судьбоносного рокового воздействия. Все склонятся пред ним. Но гордыню Аспид не ощущал в душе своей, ее будто никогда и не было. Не ради себя он совершил сей деяния. Не для себя, но для них…

Яд в Аспиде истощился.

Крупными каплями полил дождь, смешиваясь в атмосфере с хлопьями снега, и те ведра с белыми перьями обрушивались на юношу безжалостно. Дождь был настолько сильный, что ему становилось трудно дышать, словно еще немного, и он утонет. Но словно хладнокровное пресмыкающееся создание, не ощущал холод, лишь судороги клонили в спячку, ведь пора уснуть, сном вечным, безмятежным, дабы проснуться там, где он навсегда утратит свое змеиное имя, клеймо этого безвкусного мира.

Дождь прекратился. Кто-то взял Аспида за руку, помог ему встать. Кто-то ведет его в дом, затем в комнату. Отовсюду слышны крики. Словно стрекозы кружат сестры над больным, громко осуждая недостойное поведение отца. Вокруг суета и в то же время тихо, словно буря миновала. Или тишина сопровождает конец.

Выглянуло солнце из-за туч, то было для юноши светлое личико Хлои. Ему становилось жарко, его молодая плоть пылала, не ведая по какой причине. Девушка уложила его на диван, села рядышком, расстегнула ворот его испачканной рубашки.

Внезапно в Аспиде промелькнула конечная мысль – ведь осталось только сломить ее, и я стану повелителем душ!

Однако божественное предназначение изменило ему, ибо его горло омылось хладной водой, осквернилось склизкой грязью, мелкие камни изранили его гортань, отчего отныне горло юноши сильно саднит. Он больше не способен говорить. Сила Самсона была в волосах, а сила Аспида заключалась в речах. И они одинаково утратили свою власть. Ослепленные и поверженные они могли лишь слушать голос мысли своей усталой преданной души. Но Аспид услышал Хлою.

– Ты совершил безумные деяния гласом своим властным. И не миновать тебе воздаяния заслуженного. Ибо отныне ты беспомощен. – сказала Хлоя явственно печалясь и сострадая.

Аспид из последних сил невнятно прохрипел.

– Я исправил их…ведь я творец.

Девушка траурно склонила главу. Неожиданно громоподобно прозвучали выстрелы из револьвера.

Аспид ужаснулся.

– Нужны ли тебе мертвые куклы? Зачем пастуху трупы овец? Ты проиграл, Аспид, ведь ты не сломал их, а убил. Я полагала, что ты Амнос Адикос, которому проложат путь чудесами. Но я ошиблась. Ты некто другой. Как впрочем, и Венедикт падет. Видимо настоящий Дракон будет вмешать в себя ненависть диктатора и твою прозорливую расчетливость. – говорила Хлоя по-матерински утешая его. – Ты скоро умрешь, Аспид, ты умрешь также как и твои жертвы. Выстрелы слышимые тобою, они правдивее моих слов?

– Боже, что я совершил. О насколько я мучим собственной душой. – тихо-тихо простонал Аспид.

Перед его скорбным взором, словно в зеркале ее сияющих глаз, он различил свое лукавое отражение, ненавидя то лицо, те покрасневшие от слез глаза. Ибо он, Аспид, разрушил всю свою жизнь, словом, одним простым словом, осквернил себя, и тех, кого любит. Гений слова покарал сам себя, избороздил свое младое лицо пороком, состарил себя, так и не вкусив юность. Напрасно звался мудрецом, который потерял всё, упился собственным ядом, чтобы умереть, бесславно и трагично.

Аспид ненавидел себя. Не ставший таким, а родившийся, он уже был безумен, в том его исключительность, в том его невозможное бремя. Да минует вас чаша сия – трезвонило нездоровое сердце. Его жизнь не принадлежит ему, посему даже он сам не мог выразить свое чувствование, то разрушительное сокрушение, то раздираемое иномыслие, не свойственное жизни, несовместимое с жизнью. Взирал на образ свой искаженный, дрожа губами, задыхаясь, подобно ребенку всхлипывая, испражняясь ноздрями, источал громады слез, кои не являли исцеление, и не были залогом прощения, но были истинной его болью больной души, залогом искренности, которая не внемлет себе подобной. И смерть близка, ибо здесь уже нет ничего, даже он сам для себя никто, облик противный, да влага палящая солью, это ли чтить, это ли сохранять?

Так забери тростину честный жнец, ибо поспел тростник, которого ветры не сломили, но он сам склонился, познав свою низость, ту внутреннюю пустоту. Путь станет он свирелью, и мертвым будет радовать людей. Подобно скорбящему Иову, Аспид утратил всё что имел, всё, что хотел иметь, всё, что не желал иметь. Отныне он отверст пред Богом. Душа отворена его, ничто тленное не заботит его, ничто суетное не тревожит ум. Душой он отверг душу свою. Потерял себя. И это похоже на финал, когда актер, склоняясь, в умилении слезах, рукоплещет, иль от усталости в сон клонится. Актер, сыграв роль, готов проститься с публикой.

Хлоя нежно провела бархатной ручкой по его щеке.

– Но я могу излечить тебя. Как того жука в детстве, помнишь? Только есть одно маленькое условие. Ты должен будешь стать великим злодеем. Ты всё время твердишь о душе, но ты убьешь свою душу, и позабудешь, что души есть у людей, ты будешь лишать их жизни, будешь потакать их злодействам. Для многих ты станешь богом, новой вавилонской башней. Твой трон высится в храме Соломона, иди же и завладей властью данной тебе злом. – девушка провела острыми ноготками по его горлу. – Но если откажешься, то мучительно умрешь от рака горла. С самого твоего рождения опухоль росла в тебе, та чернота, которую ты постоянно ощущал. Вскоре ты не сможешь пить воду, и ничто не сможет утолить твою жажду, и никто не посмеет приблизиться к тебе, боясь твоего гнойного яда, ибо ты отверг всех. Ты сотворил ад внутри себя. Сотворил опустошение на крохотном клочке земли. Осталось только всю землю предать смерти. – говорила Хлоя, однако очи ее отражали вовсе иное значение тех страшных слов, она будто просила его не слушать ее.

– Я не стану им… – последними звуками процедил Аспид.

Бесстрастная Хлоя встала и направилась к двери комнаты, напоследок сказав.

– Прощай.

О это великое слово, означающее исход и отпущение. И Аспид внял тому эпосу, той всеобъемлющей истине, в то время как его тело угасало, запах смерти витал вокруг, но благовонный аромат зародился цветком, невинной лилией в его душе, что оживала, предаваясь молитвенному ожиданию близкого исхода.

Высшее предназначение исполнено, ибо он, Аспид, не стал олицетворением вселенского зла, он спас свою ничтожную душу от погибели. Он молится, взывает, просит прощения, значит, в его душе есть Бог, значит, он не одинок, в его душе нет ада. Но есть Рай, где так покойно, где нет страданий и отчаяния, это то потаенное место, где он обретет жизнь, которую так и не познал при земной своей жизни.

Однако. Аспид выжил.

История двенадцатая. О том, как начинаются и оканчиваются истории

Разгоряченный барон судорожно достал из шкафчика письменного стола револьвер, зарядил его шестью пулями, прокрутил барабан. Но любимая ладонь жены смерила бездушный пыл, остановила его пагубные намерения.

– Я убил человека, и потому меня осудят. Я буду сидеть в тюрьме, нищий и осмеянный. Меня назовут аристократом, до смерти избившим слугу. То злодейство непростительное клеймо на весь наш род. Позор несмываемый слезами.

– Не говори так. Я не позволю тебе убить себя. – говорила ему Мари. – Потому что я чувствую, что люблю тебя, словно все эти годы я прятала любовь на глубине своей души. И сейчас, когда я познала всю ценность наших отношений, ты не можешь вот так покинуть меня. Ты мне дорог, Лютер, ты мне небезразличен.

Барон внял ее целебным словам, потому опустил револьвер. Но тут он словно просиял, нечто важное сверкнуло в его безнадежных очах. Он вытянул руку, прицелился и выстрелил. Затем совершил второй столь же смертоносный выстрел.

Мари лишь протяжно охнула от удивления пав на мягкое кресло. Будто ее ранили в самое болезненное место.

Умирало ее сребролюбие.

Подобно пеплу при пожарище клочки бумаги летали по кабинету, ибо снаряды, вылетавшие из оружия, устремлялись прямиком в хранилище сейфа, где хранились ценные бумаги, которые рвались, изображая конфитюр из шутих и хлопушек. Вскоре, минуя секунды, барабан револьвера опустел, и барон положил орудие казни обратно в ящик. Уселся рядом с женой. И впервые произнес нечто вразумительное.

– Все эти налоговые документы, закладные, счета в банке, делали меня жадным и ненасытным скупердяем. Но отныне я свободен, я вижу, что для меня самое главное это вы, моя семья, Джорджиана, Сара, Олаф, и ты моя единственная возлюбленная. Я почитал свою холодность к людям черствостью своей натуры, проявлением властной силы, или банальной нехваткой времени. Но взгляни. Старый ты болван, на свою жизнь, и увидишь – говорю я себе – увидишь, что ты верен супружескому единству. – тут он окончательно смягчился. – Я люблю тебя. – говорил барон уставший, просветлевший. – Отныне я свободен от всего этого. Я свободен.

Преодолевая мучительную ноющую боль, Аспид услышал знакомые ему голоса, оказывается всё семейство Дон-Эскью живо. О как радостно он мыслил, и та радость поддерживала его ускользающие силы.

На костылях надежды, Аспид встал с дивана, дабы направиться в гостиную. Там были все, кроме Хлои. Барон ухаживал за поправляющимся Эстебаном, а тот словно позабыв прошлые обиды, видимо простил своего господина. Простил еще тогда, когда тот занес на него опьяненную гневом руку. Сестрички развлекали их своими играми. А баронесса ругалась, попрекая излишнее озорство девушек.

Аспид как всегда встал по центру комнаты, но пропала вся былая статность в юноше, он казался сгорбленным, больным, подавленным. Темные загадочные материи покинули его душу. И он, отныне безымянный, бескровный, но небезгрешный человек, встал перед ними, пал на колени и взмолился. Он лишь просил у всех прощения. О насколько было искренно то прошение.

– Простите меня. – не переставая твердил Аспид. – Я в своем безграничном безумии ломал ваши жизни, вскрывал ваши души, тем самым убивая себя, наносил раны своей душе. Простите меня, если то возможно.

Семейство Дон-Эскью сохранило молчание. Слишком много произошло событий, о которых не было больше сил думать, вспоминать о них незабвенных.

Юноша вскоре вернулся в свою комнату, улегся и заснул.

Минуло несколько дней, и он полностью выздоровел, даже его одежды очистились от запекшейся грязи.

Юноша, размышляя, стоял возле окна, созерцая то, как уезжает Эстебан. Барон частично загладил свою вину, наградив слугу бессрочным отпуском. Араб вернется на Восток, к своей семье, которая уже давно простила его, приняв его убеждения на счет вероисповедания. Посему Эстебан садился в карету, но перед тем тот не позабыл заглянуть под колеса экипажа, нет ли там еще подкидышей, за которых ему предстоит проливать собственную кровь. К счастью, никого там не обнаружилось.

Незаметно подошла Хлоя.

– Прости и ты меня. – сказал он.

Девушка засмущалась и ответила.

– Знаешь, а ты всё-таки справился. Ведь ты сломал меня. – юноша удивленно воззрился на нее. – Ты, будучи на краю гибели, отказался от зла, очистился покаянием, как разбойник на кресте, возле Господа распятого. Теперь пришло время, тебе восстать возле Господа воскресшего.

– Если не я тот Злодей, то кто? Меня зовут не Аспид? – спросил он у Хлои.