Долгая поступь к счастью

Я думал, что ефрейтор растеряется и сознается в том, что это вымысел, но он не мешкая серьёзно ответил:

– Вот это самое мировоззрение отняла у меня война. Я понял, где ложь, а где правда, где ложный патриотизм, а где действительный, и другие убеждения у меня изменились.

Он задумчиво посмотрел в окно, потом как-то оживился и сказал:

– Уже темно. Давай спать.

Я долго не мог заснуть, старался разобраться в необычных событиях. Наконец, сморился мрачными сновидениями и впал в забытье. Утром встал с хорошим настроением. Вспомнил вчерашние заблуждения, усмехнулся, и жизнь снова стала прежней – радостной и счастливой.

Расправа

Григорий налил себе рюмочку вожделенной запретной наливочки и, выпив, продолжил рассказ о своих злоключениях:

– Не буду вдаваться в подробности моих передвижений до отправления на фронт, скажу только, что в июле на базе сорок пятой дивизии начала формироваться восьмидесятая, полностью состоящая из пензяков. Я попал в триста двадцатый Чембарский пехотный полк. В августе нас направили на Юго-Западный фронт под город Люблин, близ реки Висла, где начались мои драматические, но удачливые события.

В нашем полку находился негласный склад продуктов, обмундирования и других вещей первой необходимости. Меня, как здорового мужика, назначили охранять склад и заведовать им. Иногда я на повозке ездил в город пополнять запасы всякими нужными вещами.

В это злополучное утро запряг я свою кобылу и в хорошем настроении направился в Люблин. Моя Гордия лениво двигалась неспешным шагом по ровной укатанной дороге. Начиналась жара. Я развалился на повозке, уставился в голубое бездонное небо и стал вспоминать мою малую родину, моих родителей, мою желанную Зиночку, друзей и любимую деревню. Эти приятные картины сморили меня и вызвали сладкую дремоту.

Вдруг лёгкая тряска прекратилась и повозка остановилась. Подняв голову, я увидел крупного человека, держащего мою Гордию под уздцы. Почуяв что-то неладное, хотел схватить винтовку, но её не оказалось на месте. Тут же ощутил прикосновение холодного дула к моему виску. Сильные парни заломили мне руки за спину, связали, запрыгнули на телегу и погнали мою лошадёнку в галоп. Свернув на лесную дорогу, мы помчались в сторону Вислы. И тут я услышал немецкую речь моих захватчиков. Мне стало всё ясно: германцы взяли «языка» и везут в своё расположение. На берегу реки вытащили из камышей небольшого залива лодку и собрались меня затолкать в неё. Мелькнула мысль: «Смертный час пришёл». И такая досада овладела мной, что я всех растолкал и хотел броситься в воду, но моментально получил прикладом по затылку и упал без сознания.

Очнулся уже на другом берегу от холодной воды, окатившей мою голову. Повели меня на место своей дислокации четыре фрица. Один шёл впереди, двое по бокам держа в руках наганы. Сзади шёл четвёртый с моей винтовкой и штыком постоянно тыкал меня в спину. Было больно, и я чувствовал, как кровь струйками стекает вниз.

Когда мы шли по окопам, меня поразила там антисанитария: на брустверах лежали смердящие трупы, вокруг которых кружились мухи, местами попадались грязные лужи и крысы вокруг них, которые не боялись людей, окопы были узкие, тесные, солдаты имели измученный вид. Я думал ужасное состояние только в наших траншеях, оказалось здесь ещё хуже.

Наконец, мы зашли в блиндаж. За столом сидели германские офицеры. Один из сопровождающих меня разведчиков вытянулся в струнку и стал, видимо, докладывать о проведённой операции. Толстый усатый немец стал меня о чём-то спрашивать. Я ничего не понимал и только пожимал плечами. Позвали переводчика, который спросил меня, сколько человек находится на русском фронте. Я стал объяснять, что я заведую складом, но тут же получил удар в ухо и свалился со стула. Немец стал что-то орать и саданул меня сапогом в бок. Переводчик сказал: «Нет у вас никаких складов. Говори правду». Меня вновь усадили на табуретку. Посыпались вопросы о расположении, о планах нападения и прочие. Я только качал головой и получал крепкие удары по морде. Вконец усталый фриц, глядя на моё окровавленное лицо и поняв, что от меня ничего не добьёшься, велел меня расстрелять.

Поручили это солдату, который повёл меня к реке. Винтовку он держал на изготовке позади меня метрах в пяти. Когда мы шли вдоль берега, раздался выстрел, я вздрогнул и съёжился. Пробежал холодок по спине, мелькнула мысль: «Конец», но ожидаемой боли не почувствовал. Оглянулся. Рядом с ним стояла с клюшкой госпожа Война. Изо рта, в котором торчала цигарка, шёл белый дымок, как из дула орудия после выстрела. Солдат, держа меня на «мушке», вдруг кивнул в сторону реки.

Сломя голову я бросился в воду. Руки были связаны, и пришлось плыть на спине. Издали я услышал второй выстрел имитирующий расстрел. Меня всё время тянуло вглубь, но вскоре верёвки намокли, и мне удалось выдернуть одну руку вместе с исцарапанной кожей.

Навстречу гибели

…Когда я докладывал в блиндаже о случившемся подпоручику Ниловичу Михаилу Трофимовичу, он обнял меня, прижал к груди и прошептал: «Я представляю, сколько ты пережил. Это страшно». Эти слова тронули меня до глубины души. После всего пережитого я обмяк и не смог сдержать слёз. Трофимыч по-отечески ещё сильнее прижал меня, похлопал слегка по спине и снова прошептал: «Ну, всё успокойся, успокойся…».

На следующий день он дал мне в подмогу молодого солдата и перед строем объявил о моём мужественном (как он выразился) поступке и повесил на мою грудь Георгиевскую медаль первой степени. «Служу Царю и Отечеству», – отчеканил я, испытывая неописуемую радость.

Строить планы на будущее на войне, говорят, плохая примета, поэтому, чтобы успокоить родных, писал письма домой я только о хорошей жизни здесь. О нашей встрече после войны не писал ни слова. Упоминал вскользь о некоторых прошлых боях. На самом деле каждый бой намного уменьшал боевой начальный дух. Особенно при потере фронтовых друзей.

Поначалу я сильно переживал, до слёз, о погибшем товарище. Потом стал успокаивать себя, рассуждая о том, в каком состоянии находится умерший: у него ничего не болит, нет никаких проблем, переживаний, чувств боязни, совести, стыда. Душа живёт другой жизнью. Ему хорошо, а мы плачем, зачем? Потом понял: мы жалеем, что теряем общение с ним и больше не увидим его, не услышим.

С того времени, когда я был в плену, прошло немало столкновений с австро-венгерской и с германо-австрийской армиями. За храбрость в этих сражениях получил ещё три Георгиевские медали: второй, третей и четвёртой степеней.

В одном из весенних боёв подпоручик Нилович повёл нас в наступление на врага. Вдохновлённые нашим офицером, с криком «Ура!», мы бросились в атаку. Не пройдя и двадцати метров, он получил тяжёлое ранение, потерял сознание и рухнул на землю. Многие солдаты в растерянности остановились. Враг воспользовался этим и перешёл в контрнаступление. Наши бойцы снова бросились в свои окопы и стали усиленно отстреливаться. Австрийцы с большими потерями отошли и спрятались в своих норах.

Наши солдаты уважали подпоручика Ниловича за добрые отношения к нашему брату и звали его меж собой Батей. Теперь надо было доставить его в нашу траншею. Все переглядывались, но никто не хотел поймать неприятельскую пулю. Вспомнив его сердечную встречу со мной после плена и обдумав свои действия, я решил доставить подпоручика.

Моросил холодный дождь, землю покрывала весенняя слякоть, которая играла на руку моей задумке. Своим товарищам я велел прикрывать меня. Взял длинную верёвку и пополз навстречу своей гибели. Было страшно, но надежда вселяла шанс на удачу. Прикрывающие меня товарищи стреляли по австрийцам, которые вылезали на бруствер с винтовкой, чтобы подстрелить меня.

Итак, я подполз к подпоручику, проверил пульс (сердце работало), привязал к ногам верёвку и быстро вернулся назад. Я и ещё двое стрелков взялись за неё и стали тянуть на себя. Вдруг, как нам показалось, она оборвалась, и мы отлетели к другой стене окопа. Я с досадой стал выбирать верёвку и на конце её появились … сапоги подпоручика. Было смешно и обидно. Нилович, хоть и был без сапог, но уже гораздо ближе. Я взял шинель, привязал к воротнику верёвку и снова пополз выручать беднягу. С той стороны уже не стреляли. По-моему, они разрешили мне довести дело до конца. Перевалив подпоручика на шинель, я вернулся назад, и опять мы стали тянуть верёвку и снова она ослабла, потому что шинель выскользнула из-под Бати, который был уже совсем близко.

Австрийцы уже без винтовок высунулись из окопов и наблюдали за происходящим. Тогда я решил действовать открыто: встал, подошёл к Ниловичу, поднял его на руки и понёс к своим. Со стороны противника послышались какие-то крики и аплодисменты, которые означали восхищение твёрдостью и смекалкой русского солдата.

Подпоручика срочно отправили в лазарет. За спасение офицера меня наградили Георгиевским крестом первой степени. После излечения Нилович снова вернулся к нам. Мы с ним подружились, как кровные братья. Он не раз благодарил меня за избавление от гибели.

Ампутация

Рассказчик свернул цигарку и прикурил. В полной тишине кто-то спросил:

– А как же нога?

Григорий ухмыльнулся и поведал удивительное избавление от смерти:

– Я сам не могу поверить счастливому случаю и благодарю Бога за чудесное спасение. А вышло вот что: вражеская пуля влетела прямо в моё левое калено и разнесла все мои тамошние косточки. Тут же появилась такая адская боль, что я рухнул на землю без сознания. Сколько я провалялся – не знаю, очнулся от того, что почувствовал удары в грудь. Мгновение спустя понял, что это комья земли летят сверху и бьют по моему телу. Сразу возникла страшная догадка: меня хоронят. Что было силы, я заорал. Получилось, как мне рассказывали могильщики, еле слышно. Но один из них с трудом расслышал стон, остановил работу и полез в яму.

Так я оказался в лазарете. Доктор сказал, что в месте ранения появилась гангрена и, если её не остановить, будет смертельный исход. «Единственный выход, – сказал он, – ампутация, но решать тебе». Я попробовал уговорить его вылечить гангрену, но он только качал головой и повторял: «Невозможно. Мне очень жаль, но другого способа нет». Пришлось мне согласиться на ампутацию.

Первое время я не мог свыкнуться с несчастным своим положением. Переживал, что все от меня, от калеки, отвернутся, Зинуля бросит такого мужа. По ночам не мог заснуть, в голове крутились панические мысли. Не буду рассказывать о слёзных тяжёлых часах, которые не покидали меня по ночам. И что удивительно, в это самое время начинала болеть несуществующая пятка. Когда моя рана зажила, я стал на костылях прогуливаться по больничному скверу.

Однажды, когда была тёплая погода, и на душе было радостно от того, что остался жив, я присел на лавку и немного задремал. Сквозь сон услышал женский голос:

– Спишь, солдат?

Вздрогнул, открыл глаза и увидел, рядом сидящую госпожу Войну. Не зная, что сказать, ляпнул:

– А ты откуда здесь?

– Да вот, хочу, чтобы боль моей пятки перешла к тебе. У тебя ведь пятки нет, значит, и тебе будет хорошо, и мне.

– К сожалению, иногда болит она у меня, особенно по ночам.

Попыхивая цигаркой, она вполне серьёзно ответила:

– Это мнимая боль, и она скоро пройдёт. Ты обязан мне помочь, помнишь, когда тебя вели на расстрел, я стояла рядом с австрийцем?

– Помню, конечно, разве такое забудешь.

– Ну так вот, это я его уговорила отпустить тебя.

Госпожа, не прощаясь, встала и, прихрамывая, опираясь на клюшку, тихо пошла по аллее. Я в недоумении долго смотрел ей вслед, но вскоре потерял из вида. Вглядываясь вдаль, чтобы найти её фигуру, вдруг на мгновение высоко в небе увидел её зловещую улыбку с жёлтыми прокуренными зубами. Дремоту мою, как рукой сняло. И чтобы убедиться, что я не сплю, ущипнул себя и почувствовал боль. Я встал и быстро поковылял в свою палату. Через два дня меня выписали. И вот я здесь.

Наступила тишина. Односельчане молча смотрели на Григория. И вдруг все разом заговорили и стали поздравлять с чудесным избавлением. Плотник пообещал сделать хороший протез. Самогон уже не прятали. Радостная беседа продлилась до вечера, и, когда на небе засияли синие звёздочки, стали мало-помалу расходиться.

Жизнь Григория в родной деревне с прежней семьёй после фронтовых невзгод стала, как ему казалось, безоблачной. Работать по-прежнему с одной нагой он не мог, благо сын повзрослел и стал надёжным помощником.

Как-то в воскресенье направились Дымовы на рынок в Болкошино. После всех покупок на выходе они увидели пожилого мужчину, который продавал маленького кутёнка. Павел подошёл и погладил малыша, а тот радостно взвизгнул и лизнул его руку.

Уж очень понравился он Павлу. Григорий, видя довольную улыбку сына, решил сделать ему подарок, да и Зинаида была рада за нового питомца. Паша представил, как он будет гулять с взрослой собакой на зависть Маришке.

Дома он, почему-то без раздумий, дал кличку щенку «Бон». Через год собака выросла и оказалась девочкой. Пришлось называть её Бони. Ещё через год у Бони появились щенки.

Грустный плач

В это военное лихолетье в Рыково часто приходили сообщения о гибели односельчан. В одно время после погребения погибшего воина Мариша зашла на могилку родного дяди и стала приводить в порядок надгробие, стол, лавку, землю. Закончила уборку, когда уже все разошлись. Она закрыла калитку и направилась к выходу.

У ворот на лавочке сидел мальчик в белой рубахе и черных шортиках на подтяжках. Голова его была опущена, и он тихо всхлипывал, при этом плечи чуть вздрагивали. Мариша села рядом и спросила:

– О чем ты плачешь, мальчик?

Но он молчал, вздыхал и отворачивался. Мариша сочувственно, с болью в голосе, спросила:

– Может быть тебе чем-нибудь помочь?

Мальчик поднял голову и повернулся к ней. На неё смотрел глубокий старик. Морщинки покрывали всё его серое лицо.

– Ты мне ничем не поможешь, – рыдая, сказал он, – я умер.

Встал и медленно пошёл вглубь кладбища. Долго ещё слышался его грустный плач. В конце аллеи появился туман, в котором страдалец исчез.

Мариша какое-то время не могла сдвинуться с места. Страх сковал всё её тело. Но как только силы вернулись, её как ветром сдуло с места. Как она оказалась в комнате, – не помнила. В доме никого не было. Она буквально грохнулась перед иконой и долго молилась о чём-то непонятном, только часто повторяла: «Господи… Господи…» и целовала свой крестик.

Весь день она не могла успокоиться. Решила никому не говорить о произошедшем. Боялась, что её сочтут, как тронутую умом.

Но желание услышать объяснение случившемуся подвигло её рассказать всё соседу Павлу Дымову. «Он, по-моему, умеет хранить тайну», – подумала она. Но смущение останавливало её, поэтому долго не могла решиться.

В тот день, когда друзья шли из магазина с покупками, небо было затянуто жидкими тучами в виде густого тумана. Солнце стояло где-то в вышине, и его тусклый свет, без лучей, не грел землю своим благодатным теплом.

Мариша, наконец, отбросив все сомнения, остановила Павла и взяла с него обещание сохранить услышанную сейчас тайну. Он почувствовал в её голосе тревожное волнение, достал из котомки библию, опустил на неё руку и сказал (он видел фотографию в газете, на которой свидетели в суде клялись говорить правду, положив руку на библию):

– Клянусь, что никому не скажу.

Видя такое усердие, Мариша чуть заметно улыбнулась, и, немного помолчав, начала свой жуткий рассказ. Выслушав, Павел задумался, а потом уточнил:

– А не привиделось ли это тебе?

– Не веришь, но я с ним рядом сидела.

– Верю, верю, – снова размышляя, пробормотал он. Потом тронул Маришу за плечо и поинтересовался: – А ты тень от него видела?

– Нет, вроде не видела.

– Так, вроде или точно?

– А почему ты это спрашиваешь?

– Я читал рассказы о приведениях, в одном из них сказано, что приведение не имеет тень.

Мариша испуганно посмотрела на соседа.

– По правде сказать, я на это и внимания не обратила.

Павел, немного поразмыслив, предложил:

– А лучше всего сходи на исповедь и расскажи всё батюшке – он всё объяснит.

– Правильно, правильно, Паша, и как я до этого не додумалась. Спасибо за хороший совет. Завтра же схожу в церковь. Надеюсь, своё обещание сдержишь?

– Не сомневайся, буду нем, как рыба.

Ночью Марише не спалось. Она всё думала, как расскажет свой мистический случай, а вдруг это будет богохульством, и священник прогонит её. Неоднократно повторяя про себя историю, которую она будет рассказывать батюшке, поймала себя на мысли, что это не исповедь. Ведь на исповеди происходит отпущение грехов! А здесь нужна простая беседа. Проворочалась с боку на бок до утра и проснулась только в полдень. Встала, сделала все обычные утренние процедуры и направилась в церковь с надеждой на удачу. Выйдя на улицу, почувствовала медовый запах от цветущих тёмно-зелёных лип.

Народу в церкви почти не было. Мариша подошла к лавочнице.

– Скажите, пожалуйста, как можно задать вопрос батюшке?

– Сейчас он свободный, подойди к нему, сложи руки на груди, поклонись и попроси благословления, а получив его, поцелуй его руку. Потом спроси: «Батюшка, могу я задать вам вопрос?» Конечно, он разрешит, дальше разговаривай кратко и внятно.

– Спасибо, матушка, – при этих словах лавочница улыбнулась, а Мариша поклонилась и направилась к священнику.

Выполнив церковный обычай, она рассказала свою странную историю. Он ненадолго задумался и спросил:

– А ты на могиле у дяди помолилась?

– Нет.

– Перед кладбищем надо обязательно перекреститься трижды и помолиться: «Господи, упокой души усопших здесь лежащих, прости им все прегрешения, Аминь». Молитва за усопших – это милосердие. Перед могильным крестом снова надо перекреститься и сказать: «Господи, упокой душу усопшего. Аминь». Потом надо прибрать место упокоения и сказать на прощание: «Покойся с миром».

После этого батюшка снова задумался и недоумённо добавил:

–Да, впервые мне пришлось на такой вопрос отвечать.

Положил руку на голову Мариши.

– Что такое реинкарнация знаешь?

– Нет.

– Это переселение душ.

Посмотрел на Маришу и медленно произнёс:

– Ты не обижала при жизни своего дядю?

– Нет, что вы, я его очень любила.

–Значит это его дух или твоё воображение. В следующий раз, когда будешь на кладбище, зайди к нему и попроси прощения, ведь то, что ты не помолилась, и есть обида.

– Спасибо, батюшка, я так и сделаю.

Успокоенная Мариша ещё долго стояла и крестилась перед храмом, а потом радостная побежала домой.

После этого случая она поубавила свой задор, стала более кроткой и чаще ходить в церковь. Особенно ей нравилось подолгу слушать церковное пение. Ангельские голоса пробуждали в ней безмятежность и блаженство. Библия стала у неё постоянной настольной книгой.

С тех пор прошло немало времени, и вот однажды, проходя мимо дома Дымовых, Мариша увидела в окне того мальчика с лицом старика. Он смотрел на неё и приветливо махал рукой. Это видение вызвало у неё страшный испуг, она отвернулась и быстро прошла мимо. Но тут же в её сознании мелькнуло подозрение на обман. Она вернулась и тихо открыла не запертую дверь в дом.

У окна на полу сидел Павел и двигал руку чучела мальчика, искусно одетого в белую рубаху. Мариша схватила веник, который стоял у печки и, забыв свои церковные принципы, стала хлестать издевателя, приговаривая всякие нехорошие слова. Пашка старался увернуться, постоянно оправдываясь:

– Я хотел пошутить, это шутка…

Но Мариша колотила его до тех пор, пока от веника ничего не осталось.

– Ты же меня чуть глупой не сделал, шутник бестолковый.

– Извини, не подумал, – почёсывая голову, пролепетал Павел, – я думал, что ты посмеёшься над моей шуткой.

– Ты же обещал молчать!

– Честное слово, я никому не говорил.

– Когда делал чучело, родители, поди, видели?

– Нет, они уехали в Болкашино за отцовскими льготами.

– Сейчас же уничтожь чучело, чтобы не было и следов.

– Не волнуйся, всё сделаю!

На следующий день, когда приехали родители Павла, Зинаида затеяла уборку, но веника не оказалось на месте. После недолгого поиска спросила сына:

– Не найду веник, ты не видел?

– Я его выкинул, потому что его изодрали кутята нашей овчарки Бони. В сенях справа я положил веник из можжевельника, который сделал вместо старого.

– Кстати, – Зинаида многозначительно взглянула на сына, – подари кутёнка Марише. Она, думается, будет рада.

Для Павла такая идея была удачным вариантом для сближения с нравившейся ему соседкой. Павел уже не был толстым мальчишкой, а приобрёл коренастую поджарую высокого роста фигуру. Он выбрал самого красивого щенка, чёрного с белой меткой на груди, и отправился к Марише. Она в это время работала в огороде.

– Я принёс тебе Цыгана, – сказал Павел, вынимая из пазухи чёрного щенка.

Мариша нежно взяла на руки кутёнка, поцеловала и сказала:

– Прелесть. Спасибо, Павлик. Теперь у меня будет надёжный друг и защитник.

– Теперь у тебя два друга и два защитника!

– Значит спасибо вдвойне!

Кража питомца

После этого случая между ними установились хорошие приятельские отношения. Цыгану был отведён уголок в Маришиной комнате, в котором она постелила старую отцовскую куртку и поставила блюдечко с молоком. В родительской библиотеке нашла книжку «Дрессировка служебных собак» и стала изучать её. В ней она прочла, что питомцу надо давать команды из одного слова и поощрять при их выполнении. Рассуждения собака не понимает. Из разговора уясняет только тон: ласковый или сердитый. Цыган оказался очень сообразительным щенком и, когда подрос, стал понимать команды «Лапу», «Рядом», «Апорт» и другие. Но и без проблем было не обойтись. Он начал грызть обувь, рвать оконные шторы и всё, что попадалось на пути. Алексей сделал ему будку, поставил её во дворе и велел дочери поселить собаку в ней.

Мариша одела своему питомцу мягкий ошейник и привязала верёвкой к будке (цепь для него была тяжеловата). Цыган забастовал. В будку не заходил, лежал рядом и ничего не ел. Мариша пыталась гулять с ним по улице, но он упрямился и не хотел идти. Так продолжалось с неделю, но постепенно Цыган начал привыкать к новым условиям. В будку хозяйка положила немного сена для запаха, на него постелила ту же куртку и разбросала там мясные мослы.

Лидия (мама Мариши) тоже выгуливала Цыгана, особенно по утрам, когда отправляла корову Мусю в проходящее стадо. Однажды, придя из школы, Мариша обнаружила, что её любимец исчез, только на будке висел кусок отрезанной верёвки. Мариша тут же стала опрашивать родителей, сестру и даже Павла, но никто ничего не видел. «Если верёвка обрезана, – рассуждала она, – значит, Цыгана увели, ведь он такой доверчивый». Погоревала Мариша, погоревала и решила обдумать план его поиска. Но утром следующего дня она вдруг услышала знакомый, негромкий лай – это Цыган звал её. Выбежав во двор, увидела его с перекусанной верёвкой у шеи. «Убежал, страдалец мой», – приговаривала Мариша, поглаживая свою радость.

Примерно через неделю случилось то, чего никто не ожидал: Цыгана снова увели. На другой день к Марише, когда она шла из школы, подъехал верхом на коне незнакомый мужчина и спросил:

– Как зовут вашу собаку?

– Зачем вам? – ответила она вопросом на вопрос.

– Она ни на какие клички не отзывается и ничего не ест. Мы вам заплатим.

– Если вы не вернёте нам её, мы вызовем милицию и тюрьмы вам не избежать – пригрозила Мариша.

Наездник сразу пришпорил коня и ускакал. Придя домой, она рассказала матери о странной встрече.

– А как он выглядел? – спросила та.

– Кепка надвинута на глаза, серая рубаха, чёрные штаны и сапоги. Рост наездника не определишь.

– Хорошо, что не сказала кличку собаки. Я полагаю, что он пробрался к нам во двор через огород, когда дома никого не было. Надо обратиться за помощью к участковому начальнику.

Но этого делать не пришлось. Пришёл Павел, и поинтересоваться, нашёлся ли Цыган.

– Нет, – печально сообщила Мариша, – кто-то ночью залез к нам во двор, похоже, через огород, обрезал верёвку, которой привязывали Цыгана, и увёл его.

– Наверное, подкормил, – задумчиво пробубнил Павел.

Потом прошёлся по комнате, что-то обдумывания. Встал и спросил:

– Ну и что же вы собираетесь делать?

Маришина мама уверенно сообщила:

– В милицию надо заявить.

– Сначала надо попробовать найти Цыгана, – посоветовал Павел.

– Но как?

– Надо идти по деревне и постоянно звать его. Твой голос Цыган знает, – обратился он к Марише. – Так мы узнаем, из какого дома доносится лай.