скачать книгу бесплатно
Тут подошла сзади Эндри с гусаком.
– Видишь, Филипп, – зашипела она, подражая ему, – этому она давно выучилась. – Видишь, эта хочет украсть гусей. Всех твоих гусей с утятами. Она хочет украсть. Слышишь, Филипп?
Она шипела и натравливала – и гусак понял. Через весь двор он понёсся, как одержимый, на Петронеллу. А она сделала самое глупое, что могла, – ударила его рукой. В одну секунду Филипп укусил её руку так, что она громко вскрикнула и убежала. Но гусак бежал быстрее и скоро ударил её клювом в икру. Забежав вперёд, погнал её кругом по двору. Петронелла кричала, гуси гоготали, а лакеи и горничные заливались смехом. Кончилось бы это плохо, если бы Питтье не втолкнул её быстро в конюшню и не запер за ней дверь.
Эндри велела подать большой кусок сала, порезала его на ломти и накормила Филиппа. Он отправлялся один на луг со всем своим гусиным стадом.
Прихрамывая, Петронелла плелась по двору.
Графиня стояла наверху у окна:
– Что с тобой случилось, Нелля? – крикнула она.
Петронелла со стонами рассказала о своей беде и пожаловалась на бешеного гусака.
Бабушка видела, как сзади стояла внучка, лаская и кормя гусака. Она позвала её:
– Скажи, пожалуйста, кто натравил Филиппа на Нелли?
Эндри состроила самую невиннейшую и нежнейшую мину.
– Должно быть, это был Котс, – сказала она с убеждением.
Бабушка засмеялась.
– Котс не должен производить слишком много беспорядка, – предостерегла она.
Затем она вынесла решение их спора: катехизисом и рукодельем Эндри может не заниматься, но тем прилежнее она должна учиться счёту и письму, и сегодня же, немедленно ей предстоит начать.
Тут снова выступил Котс. Он саботировал учение и делал это так основательно, что дня не проходило без помехи. Он не только отбивал острия у всех карандашей и перьев, бросал волосы и мух и лил воду в чернильницу, забрасывал тетради и учебники так, что их целыми днями надо было искать. Он даже самым безответственным образом выступил против Петронеллы. Наверху, на лестнице, он протянул проволоку так, что она зацепилась, упала и до крови разбила себе голень. В её волосах однажды утром оказалось так много репейника, что она должна была выдернуть большой клок. В своих ящиках она находила дохлых крыс и лягушек, в постели в ногах – старого ежа, колючки которого накололи ей пальцы, когда она вытянулась во сне.
Ни разу ей не удавалось поймать Эндри, которая с возмущением отвергала подозрения, что может что-либо подобное делать. «Это был Котс», – заявляла она хладнокровнейшим образом.
Этот неисправимый дух набрасывался даже и на саму Эндри. Он засыпал ей глаза песком: тогда она получила воспаление глаз и в течение двух недель не могла делать уроков.
* * *
Наступило время, когда длинные огурцы созревают на унавоженных грядах. Огурцы Эндри страстно любила. В это летнее утро она часами рыскала верхом по полям и вернулась к обеду в знойную солнечную жару. У неё даже высунулся язык изо рта – так сильна была жара. Она отвела своего пони в конюшню. Там Юпп и Питтье пили старое скверное пиво и предложили его ей. Девочке оно показалось роскошным. Она выпила три, полных стакана. Затем пошла в коровник и прибавила к этому большой стакан молока. Взяла нож, побежала в огород, отрезала огурцов, очистила их и съела. Ела ещё и ещё до тех пор, когда уже больше не лезло в рот. Столь вкусным ей ещё никогда не казался ни один обед.
К несчастью, даром это для неё не прошло. Выпитое и съеденное подействовало молниеносно. Зелёная и бледная она пробралась в свою комнату – но слишком поздно! Ей стало очень плохо. Петронелла раздела её, обтёрла, уложила в постель.
Эндри чувствовала себя очень скверно и молчаливо позволила все это проделать над собой. Лёжа в постели, она прошептала:
– Пожалуйста, ничего не говорите бабушке.
Петронелла кивнула головой. Унесла штанишки и юбочки, убрала всю грязь. В дверях она торжествующе крикнула:
– Что же мне сказать бабушке? Котс это наделал?
И она помахала коричневой тряпкой…
Бабушка ничего не узнала об этой истории, но узнали все лакеи и горничные. Где бы Эндри ни появлялась, над нею все издевались. Когда она снова зашла в конюшню, Юпп, старый кучер, смеялся про себя, но достаточно громко, чтобы она могла слышать:
– Котс наклал в ботинки.
Эндри покраснела, как рак, и, не говоря ни слова, выскочила из конюшни.
Тогда и пришёл конец Котсу. Такого скверного послесловия не мог перенести ни один сколько-нибудь уважающий себя дух. Поэтому он исчез из Войланда. Когда вскоре после того Ян приехал на каникулы и спросил свою двоюродную сестрицу, как поживает Котс, она ответила:
– Котс? Он стал для меня слишком глупым. Я его прогнала.
* * *
Но в то время Эндри было уже десять лет. Она уже давно умела играть в шахматы и довольно хорошо бренчала на рояле и фисгармонии. Этому её научила бабушка. Она научила внучку кататься на коньках ещё тогда, когда при ней была Катюша. Во время последней, очень суровой зимы она всегда каталась с ней вместе целые дни напролёт.
Эндри училась этому искусству на замковом рву. Нередко старый Юпп должен был играть на своей гармонике, а бабушка и внучка катались под музыку.
Раз проезжали мимо цыгане, три переполненных воза. Графиня отвела им пустой сарай за парком. Они поселились там и прожили всю зиму, залатали все сковороды и кастрюли, плели корзины из рогож и ивовых прутьев. Среди них были двое мужчин, пиликавших на скрипке, и молодая женщина, игравшая на альте. Бабушка разрешила им в послеобеденное время приходить на замковый мост, где они играли. А внизу по замёрзшему рву она со своей внучкой танцевала на коньках вальсы.
Вечером на мосту ставились сковороды с горящей смолой. На рву устраивали бал для прислуги и окрестных крестьян и крестьянок, с танцами, горячим пуншем из пива, с тёплыми сосисками, варениками и ушками. Эндри могла там оставаться до 10 часов, а Катюша, укладывая ребёнка спать, была совсем пьяная. Когда они катались за пределами замка, Эндри должна была надевать другие коньки: голландские, большие, деревянные, загнутые, как полозья у саней. Они катались тогда по каналам, ручьям и рвам, затем снова бежали по огромным снеговым равнинам залитых лугов и старых рукавов Рейна. Дальше и ещё дальше – точно объезжаемый мир не имел конца. Ивовый кустарник и ольха, далеко вдали – густые леса. Иногда – хутор, ветряная мельница. В воздухе – тонкие хлопья снега. Рука об руку они бежали тихим зимним днём.
В полдень они делали привал. Заходили в село, усаживались в жаркой комнате для гостей, затем отправлялись назад, чтобы до сумерек поспеть домой.
Власов день того года – он бывает после Сретенья – Эндри никогда не забудет. Они катались на лыжах и зашли очень далеко, до Краненбурга. Выехали они в это утро очень рано. К обеду остановились в одной деревне. Там на этот раз застряли. Графиня пригласила нескольких крестьян и беседовала с ними о лошадях, которых собиралась купить. Привели тяжеловозов, и бабушка внимательно их осматривала. Это длилось долго, и уже стемнело, когда они тронулись обратно.
Дорогой графиня споткнулась об обледенелый обрубок. Она упала, легко вскрикнула, села, схватилась за ногу. Эндри подбежала.
– Что такое, бабушка? – спросила она.
Графиня покачала головой.
– Ничего! – сказала она, взяла носовой платок и туго перевязала им лодыжку. Но Эндри отлично заметила, что ей было больно. Она помогла ей встать. Они медленно побежали дальше. Бабушка снова вынуждена была остановиться. Становилось темно. Они с трудом находили дорогу. Появился месяц в последней четверти – и они снова стали кое-что видеть. Проходили часы за часами.
Эндри бежала впереди. Они были уже близ Войланда и могли ориентироваться. Они бежали по ручью Дюстербаху, около камышей у садков. Девочка обернулась к бабушке и сказала ей, что они скоро будут дома, что она пойдёт вперёд, чтобы позвать слуг с санями. Графиня согласилась. Она видела, как девочка покатила и в десяти шагах впереди вдруг исчезла безо всякого звука.
Она провела рукой по глазам, думая, что это ей померещилось.
– Эндри! – крикнула она. – Эндри!
Никакого ответа.
Графиня подбежала к месту, где исчезла девочка, – полынья в четыре метра, только что вырезанная во льду! Она сама велела для ловли рыбы сделать её утром до их отъезда. Она видела следы лыж: здесь вот сорвалась её внучка и попала под лёд.
– Боже милостивый! – простонала графиня.
Ни минуты не колеблясь, она сняла меховой жакет, бросила его на лёд, быстро развязала ремни лыж, скинула их, прыгнула в ледяную воду и поплыла. У края льда она остановилась, глубоко вдохнула и нырнула под лёд.
Когда она позднее рассказывала об этом, она уже не помнила точно, как все происходило. Знала только, что она вдруг схватила лыжу и привязанную к ней ногу, что она ударилась головой об лёд, потащила, появилась на поверхности и только здесь перевела дыхание.
Она подняла Эндри на лёд. Затем попыталась выбраться сама, но поскользнулась. Снова полезла. Подтащила безжизненное тело ребёнка по льду совсем близко к воде, точно это был кусок дерева, приподнялась, занесла вверх колено и бросилась вперёд.
Ни секунды ни помедлив, она догола раздела ребёнка, свернула мокрое платье и подложила его под спину. Наклонившись над девочкой, схватила её руки: надавила на грудную клетку, отвела руки назад и вверх. Повторила это несколько раз. Пот катился у неё со лба, и платье замерзало у тела. Она не прекращала этих движений ни на минуту, пока ребёнок не вздохнул, пока она не почувствовала, что девочка жива!
Она растёрла её с головы до ног и закутала в сухой меховой жакет. Взяла на руки и пошла с ней в ночи. Нога у неё так болела, что она каждую минуту боялась упасть. Она кусала губы, но шла дальше. Сначала через садок, затем вверх по скату ручья, далее – по полю.
Месяц зашёл, и она блуждала в темноте. Все гуще падали снежные хлопья.
Время от времени бабушка кричала, но никто её не слыхал. Время от времени она присаживалась на ивовый ствол, стонала от боли, хватаясь за страшно вспухшую ногу. И шла дальше, снова дальше.
Она всё-таки добралась до Войланда. Пришла в парк и криком созвала людей. Они прибежали с факелами и фонарями. Первой была Фанни, её камеристка. Ей она отдала ребёнка. Клаас и Питтье сложили руки стулом, посадили барыню и отнесли её в замок.
Дня два Эндри должна была провести в постели. Она отделалась насморком и кашлем. С этим Святой Влас скоро справился. Никто лучше его не умел лечить простуду, а на этот раз он должен был особенно постараться, так как все несчастье пришлось на его день. Старая Гриетт молилась ему и все ему толком объяснила.
Но бабушке Святой Влас помочь не смог – тут уже должен был приехать из Клёве сам санитарный врач доктор Перенбом. Она схватила тяжёлое двустороннее воспаление лёгких. Прошло много недель, пока она оказалась вне опасности.
Как бывает, при этом, у бабушки вспухла левая сторона лица, прежде всего шея. Затем возник гнойный флюс, поднявшийся наверх и достигший глаза. Старая Гриетт дала обет сходить в монастырь, если барыня поправится, и пять раз на день молилась Святому Власу о горле своей госпожи, Святой Аполлонии, прося излечить её зубы, Святой Одилии – о глазах. Но точно кто-то наколдовал: графиня не поправлялась и много месяцев боролась со смертью. А что касается ноги, то прошёл почти год, пока она пришла в порядок. И это несмотря на то, что Гриетт пообещала Святому Иуде-Фаддею – а кто же лучше его помогает при болезнях ног! – шесть толстых свечек. Она говорила об этом с Юппом, а тот задумчиво качал головой.
– У них, у святых, – изрёк он, – тоже бывают свои замашки. Мне иногда кажется, что они слишком много спят. Святой Дух мог бы тут как-нибудь взять палку и навести порядок!
* * *
По мнению Эндри, ничего не было лучше плавания в Рейне. От замка они ехали тучными лугами. Эндри на своём пони, Ян на крепком ирландце, лучшем скакуне в Войланде. Их сопровождал Питтье. У берега Рейна они слезали и раздевались. Красные штанишки на жёлтой подкладке давно были сданы в архив. Они не жили и недели после того, как стали впору, – это и Катюша могла бы знать, что из старых блуз никак нельзя сшить хорошие купальные штаны.
Теперь у Эндри был настоящий купальный костюм: синий с белым поясом, точно такой, как у её кузена. Только у него на поясе был маленький кармашек, куда он клал деньги. Деньги им нужны были для их поездок на купанье.
Сначала они некоторое время играли на песчаном берегу между каменной перемычкой и плетнём, купали лошадей в реке. Затем, оставив коней Питтье, плавали посредине реки. Они должны были смотреть в оба, когда шёл пароход с длинным караваном барж. Волны высоко перекидывались тогда через их головы, но Эндри уже давно не испытывала никакого страха, чувствуя себя с кузеном в полной безопасности. Когда она уставала, она подплывала к нему, клала левую руку на его плечо и плыла с его помощью. Под июльским солнцем они переплывали Рейн, плыли вниз по течению, ждали буксира с баржами. Взбирались на лодочку, привязанную к последней барже, на ней они доезжали до того места, где они оставили Питтье, спрыгивали в воду и плыли до берега.
Самым приятным было сидеть рядышком на палубе баржи на солнышке. Ян вынимал нз своего поясного кармашка деньги, беседовал с корабельщиком. Они платили за проезд, а корабельщик приносил им большие ломти белого хлеба, толсто намазанного маслом с ещё более толстыми кусками превосходного голландского сыру. На свете не было ничего более аппетитного, чем такая закуска посреди Рейна.
И солнце смеялось им, и все было так молодо, так юно!
Взявшись за руки, они сидели в глубоком молчании и смотрели на жёлто-зелёные волны с серебряно-белыми гребешками, на голубое небо, на летние барашки, плывшие в небе. Все было так тихо, что они слышали биение своих сердец.
– Ян! – говорила Эндри.
– Что? – спрашивал он.
Она говорила:
– Когда я буду большой, я выйду за тебя замуж.
Мальчик смеялся.
– Тогда тебе ещё долго ждать, Приблудная Птичка! Я не хочу жениться, девочки для меня слишком глупы.
– И я тоже? – спрашивала она.
– Ты? – обдумывал он. – Ты ещё слишком мала.
Она настаивала:
– Но я ведь вырасту. Когда я буду большой, я унаследую весь Войланд, это сказала бабушка. И тогда я выйду за тебя замуж и подарю тебе все, слышишь, Ян?
Мальчик мечтательно глядел на плывущие облака.
– Нет, – сказал он тихо. – Я не желаю Войланда. Он хорош только для каникул. Я хочу туда, в широкий мир…
Маленькая девочка вздохнула, но его руку держала крепко.
Глава 3. Соколиное царство
Эндри Войланд занялась такой игрой в своей комнате в «Plaza»: выдвинет ящик, посмотрит, что там лежит, возьмёт рубашку, чулок, платок и отложит в сторону. Погладит, не зная, что делать. И думает о том, что было, и чувствует, что нечто должно придти. Иногда она внезапно испытывала отвращение к себе и ко всему, что ей предстояло сделать с собой. Так, вероятно, гусеница сама себе становится противной, когда чувствует у себя появление крыльев.
Увидев свой костюм для верховой езды, она рассмеялась. Чего ради притащила она его с собой из Гринвич-Виллиджа? До весны она уже не сможет ездить в Парке, а тогда – давно уже будет в Европе. Там она, конечно, его не наденет. Если ей и суждено когда-либо сидеть на коне, то не в таком костюме. Она бросила на стул костюм, шляпу, сапожки. Позвала горничную.
– Возьмите это, – сказала она, – мне это уже не нужно!
Девушка посмотрела на неё с удивлением:
– Возьмите, – повторила она. – Я дарю вам.
Вы можете это продать.
Девушка сложила все аккуратно и унесла, забыв только хлыст. Эндри взяла его в руку, свистнула по воздуху, описав круг снизу вверх, как это делала когда-то бабушка, графиня Роберта, владелица замка и земли Войланд, вотчинница Цюльпиха и Краненбурга на Рейне! Вполголоса произнесла эти слова: как они звучат! Она, она – всего лишь Эндри Войланд, и больше ничего!
Теперь, когда снова Войланд взял в свои руки мужчина – её зять, этот капитан фрегата из Баварии, имени которого она не знала, – он получит эти красивые титулы.
Конечно, Германия – уже республика, и ничего этого больше нет, но в Войланде все это будет. Бабушка это постепенно устроит. Она попросит нассауских властелинов или пустит в ход дружеское расположение её люксембургского высочества либо голландской королёвы.
А если бы было иначе! Если бы она дождалась кузена Яна, вышла за него замуж даже против его воли? Тогда, понятно, все эти титулы стояли бы на её визитной карточке… Прибавлено было бы и его имя: Олислягерс. Но на него никто бы не обратил внимания. Боже! Дважды она была замужем. Носила две другие фамилии – и выбросила их вместе с мужьями. Осталась чем была и чем навсегда останется: Эндри Войланд.
Нет, нет, не навсегда. Уже скоро она не будет… Войланд – да, но…
И она подумала: теперь Ахиллес, наряжённый девушкой, прощается с дочерями Ликомеда.
В замке Войланд была большая зала с брабантскими гобеленами, вытканными по рисункам Рубенса. Везде царили его тела. Богини и полубоги, герои и центавры – все было насыщено нидерландской силой. А краски!
Сюда её водила бабушка и рассказывала ей все эти истории про богов и героев. Там был и Ахиллес, переряженный девочкой, укрытый матерью среди семи дочерей Лнкомеда, чтобы его не взяли на войну, где ему предстояло погибнуть. Все восемь были совсем как девочки, и нельзя было среди них отличить мальчика. Когда Эндри подвела к гобелену свою Петронеллу, та не смогла разобрать, какая из девочек – Ахиллес.
Но хитрый Одиссей знал, что без Ахиллеса не победить Гектора. Вместе со своим другом Диомедом он переплыл море, навестил дочерей Ликомеда и среди подарков положил меч. Одна из восьми схватилась за меч. Эта и была Ахиллесом…
* * *
Об этом вспомнила Эндри Войланд в своей комнате в «Plaza». Ахиллес прощается с подругами своих игр, сбрасывает женское платье и идёт за мудрым Одиссеем. Ахиллес становится мужчиной и героем.
Тогда она очень походила на девочку-Ахиллеса. Но никто не дал ей меча, который бы сделал её мужчиной.
Прошло двадцать лет. И теперь приходит к ней некто, мудрый, как Одиссей: Брискоу. Он предлагает ей нечто – меч ли это? Меч, превращающий её из женщины в мужчину?
