скачать книгу бесплатно
Ей стало невыносимо противно.
Где-то на Вашингтонских Холмах они остановились. Она вылезла, нашла наконец такси и поехала в отель. Там Эндри велела показать её комнату, заказала ужин, выкупалась, надела кимоно и распаковала свои вещи. Немного поев, отослала ужин обратно. Открыв окно, она смотрела сквозь умирающий парк в ясную октябрьскую ночь. Когда стало немного холодно, она закрыла окно и упала в кресло.
Снова встала, нашла папиросы, закурила. Но папироса ей не нравилась, и она бросила её.
Нет, сегодня ей это никак не удаётся – ни одной мысли не может она продумать. Если бы был хоть кто-нибудь, с кем можно было бы обо всем этом поговорить! Кто-нибудь, кто её хорошо знает, кто мог бы подать ей реплику.
Но кто бы это мог быть? Она перебрала всех, кого знала в этом городе. Кого бы позвать?
Никого, никого не было!
Конечно, со своим кузеном Яном Олислягерсом она могла бы говорить. Но где он?
Она вынула его письма, которые сунула в сумку, прочла оба и затем порвала их резким жестом. Вскочила и возбуждённо заходила взад и вперёд по комнате.
Так что же? Она ведь уже целый год знала, что написано в последнем письме. Он получил известие из Германии, от бабушки, от его и её бабушки.
Известие, что её – её, Эндри Войланд, – дочь помолвлена и вышла замуж. За одного бывшего морского офицера, за капитана фрегата, состоятельного и толкового сельского хозяина в Альгу, который возьмёт теперь и замок, и имение Войланд и придаст им новый блеск.
Кузен посвятил этому три строки, целых три строки.
Прошёл уже год. Итак, её девочка, её дочь, – как же она звалась? – не Габриэль? Нет, не так! Даже имени своего ребёнка она не знала.
Уже год, как её дитя замужем. И, возможно, наверное, несомненно, наверное, теперь уже сама имеет ребёнка.
И, следовательно, она, Эндри Войланд, – уже бабушка.
Она стала считать. Ей было шестнадцать, когда она дала жизнь этой девочке – теперь молодой женщине и матери. С того времени прошло уже двадцать лет, долгих двадцать лет…
Значит, ей самой через несколько недель будет тридцать шесть.
Виски болели. Она вынула из сумки таблетки веронала. Проглотила одну, запила водой.
Подошла к зеркалу и засмеялась.
Что сказал Паркер Брискоу? Что она красивая женщина, быть может, умная и несомненно высокоценная…
Высокоценная – да в чем же её ценность? Как расценила её жизнь? Крушения и всегда только крушения. Умна? Разве терпела бы она на самом деле неудачи, если бы была умна?
И прежде всего – красива. То, что стояло перед ней, что скалило на неё зубы из зеркала, – это была настоящая Эндри Войланд! Именно это, а вовсе не то, что видели Брискоу и маленькая Гвинни.
Нигде ни единой краски, лицо бледно. Кожа уже вовсе не так гладка и упруга. Пара чёрточек под глазами, лёгонькие морщинки у ушей и такие же у углов рта. Ни одного седого волоса – но не вырывала ли она их тщательно сегодня, перед приходом Брискоу? Но их будет больше, с каждым днём больше. И груди станут вялыми, и шея…
Она отошла от зеркала. Села на кровать, спрятала лицо в ладони. Затем перевела дыхание. И почувствовала ясно: она правильно поступила, сказав Брискоу «да» и дав ему слово, что готова на то, чего он хочет.
С Эндри Войланд было уже покончено. Эндри Войланд уже отжила.
Она может уже уйти с этой обезьяньей сцены.
Как бы это ни случилось, но Эндри Войланд исчезнет, перестанет существовать.
И это было хорошо, очень хорошо. Она снова встала. Взяла ножницы, обрезала почти у самой головы свои длинные косы.
«Надо бы с чего-нибудь начать!» – подумала она. Она подошла к письменному столу. Взяла своё вечное перо и написала мелкими робкими буквами на листе:
ЭНДРИ ВОЙЛАНД
Задумалась. Сказала себе: «Здесь я напишу всё, что знаю о ней».
Но перо выпало из её рук. Внезапно она почувствовала себя страшно усталой. Ей захотелось спать. Веронал действовал.
Она поднялась. Побрела к кровати. Упала на неё. Натянула одеяло.
И заснула очень крепким сном.
Глава 2. О гусях, духах и пиявках
В эти недели Эндри Войланд жила совсем одиноко. Когда наступали сумерки, она гуляла по парку, посещала концерты в расположенном поблизости «Карнеги-холл». Позднее, когда стало холодно, она купила себе коньки, ходила на каток, как двадцать лет тому назад. Она думала, что разучилась кататься. Колеблясь, почти боязливо, сделала первые шаги. Но уже через несколько минут все наладилось. Ноги перепрыгнули через эти годы и служили ей так же, как и в былое время. Один за другим она припомнила свои маленькие фокусы: бег по кругу, голландца, восьмёрку, тройку и прочее. Все как-то само собой. Точно её наполняла новая жизнь: её и ещё другая.
Это тоже было воспоминанием. Как ноги припомнили давно забытые движения, так мозг обрёл давно потерянные чувства. Это чувство было как бы предчувствием будущего. Скоро должен подуть ранний мартовский ветер, должны зашуметь апрельские дожди, нежный муссон начнёт целовать зелёные нивы. Так ведь было тогда, когда она бегала по льду на нижнем Рейне, у замка Войланд. Старые рукава Рейна, затоплявшего всю страну, лёд, гладкий лёд на необозримых равнинах и редко, редко – человек! Так было и теперь… Хотя вокруг неё толпились люди, а это болото в Централ-Парке было лишь жалким суррогатом Рейна. Но она не замечала людей. Она была одна, жила для себя, согретая и наполненная этим предчувствием новой весны.
Знакомых она встречала редко. Если нельзя было уклониться, здоровалась, говорила несколько безразличных слов, быстро обрывала разговор и уходила. Несколько раз её вызывал Брискоу, чаще ей писала Гвинни. Она отвечала ей, говорила с её отцом, но все коротко, уделяя этому лишь минуты. И немедленно стирала все из своей памяти.
Она была одинока. Часами одна сидела в своей комнате. С катка приходила домой с нервами, мускулами и жилами, насыщенными растущим сладострастием. Полусознательными желаниями гусеницы, чувствующей, что ей скоро предстоит окукливаться. А затем, когда она будет спокойно лежать и дремать, будут расти её крылья, спадёт узкая оболочка, и она полетит в эфир, ко всем солнцам.
Она больше не наводила на себя красоту. Губная помада и пуховка лежали без употребления. Но ей было жаль отрезанных волос. Даже дома она носила на голове шёлковый платок в виде тюрбана.
Она лежала на диване, сидела в кресле – перед ней лежал белый лист со словами: «Эндри Войланд». Все, что о ней знала, она хотела записать, на десятках, на сотнях страниц. Ещё раз перечесть. Затем – кому она это передаст? Кто поймёт это так, как понимала она? И снова она не нашла другого имени, кроме имени своего кузена Яна Олислягерса.
Он, всегда он! А он едва о ней думал, редко ей писал. Уже многие годы она не видала его. Нет, и его хотела бы она забыть.
Никому она не желает отдавать эти страницы, а бросить их в огонь, потопить в пламени, в котором скоро утонет сама…
Но она не написала ни одной строки, ни единого слова.
Она лежала на диване и думала.
* * *
Замок Войланд! Некогда это была мрачная речная крепость. Кругом – рвы и тёмный дикий лес. Подъёмные мосты к гигантским воротам. На них – много гербов. Здесь жили древние роды. Когда вымирал один, усаживался другой: родственные семьи, потерянные ветви. Шоненвельдты и Эйленбурги, Цульнгардты и Викеде, Бронкгардты, Круа и Спаены.
В XVII веке над башнями пролетел красный бранденбургский орёл. Тогда здесь жил правнук великого курфюрста. Юный Фридрих II, только что сделавшийся королём, в первый раз пригласил сюда Вольтера. В его честь реял над замком чёрный прусский орёл.
Едва ли они тут чувствовали себя приятно. Когда они хотели забыть ежедневный труд, им нужна была лёгкая игра мерцающих солнечных лучей: Сан-Суси.
Поэтому-то прусский король и продал старую речную крепость.
Теперь в ней поселились Войланды и перестроили её. Создали нечто вроде английского поместья, наподобие Виндзора. Насадили большой английский парк. Но ров остался. По подъёмному мосту кареты подъезжали к заросшему плющом замку. По обе стороны дороги стояли бронзовые олени. На юго-запад шла холмистая, покрытая лесом земля. Там был Лесной Дом, где жили соколы.
Тут царила бабушка – Роберта фон Войланд, графиня фон Краненбург на Рейне.
Эндри не знала точно, когда её привезли к бабушке. Отец её умер до её рождения. Она оставалась с матерью четыре-пять лет, пока не умерла и та. Но об этом времени жизни с матерью у неё не сохранилось никаких воспоминаний.
В Войланде жили: старая барыня – она не была тогда ещё старой (сорока пяти или сорока шести лет) и прислуга. И маленькая девочка Эндри, всегда где-то шнырявшая.
Никто не заботился о ней, меньше всего – бабушка. Она росла как сорная трава. Люди звали её Приблудной Птичкой. Это прозвище пустила в ход старая Гриетт, ключница. Приблудная Птичка – потому, что однажды её сюда занесло точно снегом с неба. А также и потому, что она всегда пропадала. Всегда её надо было искать. Её находили у ручья, или на верхушке ольхи, или спящей в хлеву, в яслях у коров. Но скоро её уже никто не искал. Осталось только имя: Приблудная Птичка.
Однажды она пришла к бабушке и спросила: «Что мне делать?»
У барыни не было времени для ребёнка. Она уже стояла в амазонке, в высокой шляпе с длинным страусовым пером. Питтье, конюх, хлопнул в ладоши. Она вышла, вскочила на лошадь – ей надо было ехать на соколиную травлю цапель.
И она, смеясь, крикнула с седла:
– Что тебе делать? Иди – паси гусей!
Тогда ребёнок побежал к конюшням.
– Чего ты хочешь, Приблудная Птичка? – спросил её сторож конюшни.
– Я хочу гусей, – пожелала она, – и ты должен мне их дать.
Он не хотел, но девочка так настаивала, что он посоветовался с другими. Ничего нельзя было поделать! Ей должны были дать гусей. Так сказала графиня. Поэтому сторож вырезал ей длинный ивовый прут с несколькими ветвями и листьями у верхушки.
И она погнала гусей, тридцать семь крупных птиц и несколько утят, через двор замка, через ворота, через мост и через парк на луга.
Отныне она ежедневно пасла гусей. В кошеле, перекинутом через плечо, она носила свои бутерброды, которые ела, когда солнце стояло высоко на небе. Только к вечеру она возвращалась домой, бежала в хлев, пила своё молочко. Ей было тогда пять лет от роду, и бегала она босиком.
А бабушка смеялась.
Однажды летом, довольно поздно после полудня, она спала под ивами у ручья, где плавали её гуси. Их пас старый гусак, которого она прозвала Филиппом. Он был её добрым другом, с ним она делила свой обеденный хлеб.
Вдруг она испугалась. Горячее дыхание ударило ей в лицо. Она открыла глаза. Над нею – гигантская голова, коричневая, белая внизу, огромный рот, полный жёстких зубов. Тёплая пена капнула ей на лицо.
Она громко крикнула, ухватилась обеими ручками за мягкие ноздри, в страхе громко вцепилась. Лошадь отбросила назад шею, подняв девочку вверх. Тогда она отпустила руки, подпрыгнула и спряталась за ивовый пень.
– Филипп! – заплакала она. – Филипп!
Бешено шипя и свистя, пышущий гусак с распростёртыми крыльями бросился на помощь и стал бить крепким клювом ногу лошади. В одну минуту сюда слетелись гуси из ручья и с откоса. Один молодой взлетел высоко и уцепился за лошадиную спину. Остальные били её крыльями, гоготали, клевали, трещали. Лошадь испугалась, хотела встать на дыбы, прыгнула в сторону. Сидящий на ней потерял стремена и с большим трудом удержался в седле.
Но буря стихла так же внезапно, как и налетела.
Гусак был умница. Он быстро узнал лошадь. Это ведь была старая Лена, с которой она водил дружбу много лет. Лена, к которой он не раз приходил в конюшню, к её стойлу, когда ему уж слишком надоедал его глупый гусиный народ! В одну секунду он сложил крылья, потёр шеей о ногу кобылы, почти ласкаясь. Тотчас же прекратился и шум взволнованных гусей.
Наступил мир, точно ничего и не произошло. Только юный гусь ещё раз взлетел к лошади, но Филипп отогнал его к ручью.
– Ну, выходи из-за дерева! – крикнул громкий голос.
Пастушка осмелела.
На старой Лене сидел белокурый мальчик, шестью годами старше её. Ей он показался чрезвычайно большим.
– Это ты – Приблудная Птичка? – спросил он.
– Да, – прошептала она.
– Я – Ян, – сказал он, – твой двоюродный брат. Я приехал в Войланд на каникулы. Я должен доставить тебя домой, – так сказала бабушка.
– Нет, – ответила девочка, – я должна сторожить гусей. Я приду, когда будет вечер.
– Да уже вечер! – крикнул мальчик. – Взбирайся ко мне, босоножка.
Она осмотрелась и увидела, что солнце стоит уже низко. Так долго она спала…
Она подала мальчику свой прут и принялась за работу. Это было нелегко. Она карабкалась по передней ноге, держалась за гриву. Кобыла, повернув к ней голову, добродушно смотрела на девочку. Раза два она сваливалась вниз, но не сдавалась, делая все новые попытки. Правой рукой Эндри уцепилась за ремень стремени, левой – за гриву. Всадник подхватил и тянул её вверх. В конце концов ей удалось залезть. Она сидела в седле по-мужски, запыхавшись, часто дыша. Но была рада, что счастливо взобралась. Рад был и мальчик. И старая Лена не меньше их. Никакая другая лошадь не позволила бы, конечно, так карабкаться на себя.
Ехали они очень медленно, спокойным шагом, который Лена так любила. Погонщица гусей вздыхала: нелегко ведь гнать гусей, сидя так высоко! Никогда бы они не вернулись домой, если бы не было Филиппа. Но он помогал, желая показать Лене свою власть над гусиным стадом.
Они были в конюшне. Мальчик вынул из кармана сахар. Девочка взяла кусочек – нет, она нисколько не боится большого зверя – и засунула свою ручку в его рот. Лена неодобрительно закачала головой – так ведь нельзя слизнуть сахар! Ведь она не груша, на которую взбираются дети!
Ян показал Приблудной Птичке, как это делается: кладут красиво на ладонь кусок сахара.
Снаружи во дворе кружился Филипп, не ушедший спать вместе со своим гусиным народом. Пришла серая кошка с мышью в зубах. Тотчас же Филипп оказался около неё, задержал её и разыграл роль разгневанного и крайне испуганного. Кошка уронила мышь, которая немедленно оказалась в клюве у гусака. Он не признавал, что только кошки должны есть мышей.
– Покажи твои пальцы, – потребовал Ян. – Какие они у тебя грязные! И шею ты могла бы хоть раз вымыть. Кто смотрит за тобой?
– Катюша, – ответила Приблудная Птичка.
Мальчик громко закричал на весь двор:
– Катюша! Катюша!
Быстрой походкой к ним шла высокая девушка с волосами, как лён. Но мальчику казалось, что она идёт недостаточно быстро.
– Беги же! – кричал он ей, – беги, лентяйка Катюша! Мигом, когда я зову!
Девушка побежала. Мальчик ей нравился.
– Возьми её с собой, Катюша! – приказал он. – Приведи её в порядок, надень чистое платье. Сегодня вечером она должна есть с нами за одним столом – так сказала бабушка. И посмотри на её шею! Она три недели не мыта. Смотри лучше за ребёнком. Руки, ноги – все. Слышишь, Катюша!
– Да, паныч, – отвечала служанка.
Ян пошёл. Не оборачиваясь, он шёл к замку. Обе смотрели на него с открытым ртом и вытаращенными глазами.
– Пойдём, Приблудная Птичка, – сказала Катюша и взяла малютку за руку.
Босоножка вырывалась и отбивалась.
– Нет, я не хочу, – кричала она, – не хочу и не могу, ты не должна вести меня за руку. Я могу сама.
