Шекспир в квадрате

А Стефан наоборот, разом обмяк, постарел лицом и сказал мне дребезжащим голосом:

– Чтобы к утру духу твоего в квартире не было. А лучше, в городе. Здесь тебя нигде не примут. Даже тарелки мыть не возьмут. Уж я прослежу.

Я рухнула на пол, продолжая хохотать. У меня была форменная истерика: Митрович верил в мою непричастность к исчезновению денег. То есть, он знал, что деньги я взяла, те, что лежали в сейфе на видном месте. 5 тыщ баксов – не велика сумма – на мелкие расходы. Где ключ от сейфа я, конечно, знала (хотя меня никто специально не посвящал в эти тонкости) – в пепельнице прямо на письменном столе. Пепельница у Стефана в виде Буратино с Золотым ключиком в руке. Вот этот ключик и есть ключ от сейфа, за три года совместной жизни мало чего друг от друга можно утаить… После нашей ссоры… Впрочем, это была не ссора, а самый настоящий разрыв. Я решила забрать деньги и уехать. Открыла сейф, взяла «капусту»… А дальше все покатило как-то само собой. Меня всегда удивляло внутреннее оформление тайника. Эти скрипичные ключи и ноты по стенам, внизу клавиши… Во вздернутом состоянии после объяснения с мужем я схапала деньги и простучала по нарисованным клавишам марш Мендельсона. Впрочем, музыкального образования у меня нет, и я не смею утверждать, что получился именно он…

Как бы там ни было, после моего музыкального этюда что-то негромко дзенькнуло и дно сейфа разверзлось. В открывшейся щели стоял дипломат. Прежде чем мозг начал соображать, мои пальцы уцепили за ручку чемоданчика и проворно дернули. Весьма кстати, надо сказать, потому что пластины так же неожиданно решили вернуться на место и едва не оттяпали мне руку.

Кейс даже не был закрыт! И все внутри было забито «хрустами». Да не нашими российскими тугриками и даже не американскими баксами. Благородное евро распирало кожаные бока чемоданчика.

Первым порывом было – вернуть кейс на место! Да только дело оказалось не простым. Тайник открываться не желал. Я колотила свой «вальс Мендельсона» – без толку! Мелодия, случайно выбитая моими пальцами, не хотела повторяться. Как известно, бомба в одну воронку два раза не попадает… Этим я и утешилась. Утешилась, правда, не сразу. Сначала поревела, а потом, сквозь сопли и всхлипы, подумала, что жить надо припеваючи, весело и богато… После этого все завертелось само собой и закончилось сегодняшней аховой ситуацией. Правда, тогда-то я не знала, чем все завершится, и строила грандиозные планы. Глупая женщина!!

Остаток вечера ушел на конспиративные мероприятия: я таскалась по всем наиболее злачным местам нашего города и изображала из себя убитую горем брошенную жену. В парочке мест, где нас с Митровичем знали достаточно хорошо, я получила даже некоторое сочувствие и совет «напиться до чертиков». Старательно делала вид, что последовала немудрящему совету, вот только алкоголь в тот вечер воспринимался моим организмом как родниковая вода. Адреналин кипел в моей крови вперемешку с изрядной долей паники. Я страшилась последствий своего смелого решения, сознавая, что за такие бабки Митрович меня из-под земли достанет, а потом вновь туда закопает.

Поэтому, когда в автобусе увидела двух мужиков с лицами профессиональных преступников, не сомневалась, что пришли они по мою душу. Митрович меня выследил и решил кончить на месте – решило мое воспаленное воображение. Мне и в голову не могло придти, что денег супруг хватился только утром. И тут уж случился вселенский БУМ! Все силы были приведены в рабочее состояние и брошены на мои поиски. Результатом похвастать не могли: узнали немного. «Объект» надрался до поросячьего визга и свалил в компании двух пьяных в усмерть кавалеров. Такой примерно отчет получил взбешенный Стефан. Этих любвеобильных перцев усиленно взяли в оборот; пытались расколоть на предмет восстановления вчерашних вечерних событий. Напрасно трудились – мужики не помнили ничего. Таращили свои красные с перепою зенки и бубнили хором:

– Была телка. Куда делась? Хрен знает…

В общем, не погрешили против истины. Я бодренько отвалила от их компании, едва они отвлеклись взаимными уверениями в вечной дружбе.

Про это, конечно, я узнала несколько позже – Герасим просветил. А сейчас, полеживая в ароматной ванне с солями Мертвого моря, я обдумывала мысль, что нападение в автобусе было фактором случайным – иронией Судьбы, если хотите. И, значит, нечего мне было шугаться из автобуса… со всеми вытекающими последствиями… А теперь-то… я захлюпала носом и тихонько завыла… прощай, сытая беспечная жизнь…

«Сказал – сделал» – этому жизненному принципу Митрович следовал неукоснительно. А сказал он – чтобы я проваливала на все четыре стороны…

Я рыдала с упоением, даже повизгивала от полноты чувств. А потом разом успокоилась и взбодрилась. Невозможно жить с мужиком, который сказал, что «жить с тобой все равно, что выращивать виноград в Сахаре». Вытри слезы, дорогуша, и живи дальше! Жизнь твоя «за мужем» пришла к своему логическому завершению. Обо всем этом я бормотала весьма интенсивно, особенно с большим удовольствием произносила слово «жизнь» и все его производные. Мне очень нравилось, что я могу применить это слово к своему существованию, а ведь все могло случиться совсем наоборот… Поэтому факт разрыва с мужем не казался мне теперь таким уж катастрофическим событием. Обидно, конечно, в эти отношения были сделаны значительные вклады терпения и сил; и даже были потрачены некоторые чувства… Хотя-я, участь муженька ожидает не завидная, если он денег не разыщет… А где ж он их возьмет? Если я сама не знаю, где их искать-то…

Калейдоскоп мыслей завертелся, сбился в радужный ком, а потом разом потух, будто набросили сверху черную шаль. Я спала. Прямо в ароматных солях. С риском по-глупому утонуть… Не слышала, как запричитала надо мной Раиса Николаевна, наша домработница. Обнаружив меня в ванной комнате в позе умирающего Марата, она бросилась к Митровичу, голося своим неслабым басом «Стефан Брониславович!». Её «шаляпинские» рулады могли поднять и мертвого, но только не меня.

Митрович, выслушав старушку, коротко сказал, что готов посодействовать моему уходу в мир иной. Уложился в три коротеньких слова, которые работница правильно расшифровала и, вздохнув, проворно ретировалась. Все же христианская мораль пустила в ней свои благодатные корни, и женщина не бросила меня на произвол Судьбы. Она выпустила воду из ванны и накрыла меня пушистым пледом.

Проспала я практически весь день, извлек меня из фаянсового чрева супруг. Обложил матом, уцепил в охапку и отволок на кровать. Суть его излияний было проста: валяется всякое дерьмо по углам, мешает нормальному существованию. Это было совершенно ненужным и лишним. Я уже перешла грань принадлежности к его жизни. К тому же, выспалась (не смотря на неудобное ложе), набралась сил и не видела причин, чтобы сносить покорно подобные высказывания. Одним махом взмыла вверх и отвесила Стефану звонкую оплеуху. Он онемел от неожиданности, всегда почитал меня верхом сдержанности и хладнокровия.

– В чем дело, дорогой? – спросила я вздрагивающим от злости голосом эту соляную статую.

Он задрожал, заражаясь моей злостью, и побелел лицом. Глаза его полыхали углями. И в этот критический момент наших отношений я особенно четко поняла, почему в свое время увлеклась Митровичем. Он был красив. Вот такое вот тривиальное объяснение охватившего некогда безумия…

… похоже безумие возвращалось к нам. Стефан набросился на меня с жаром 17-летнего юноши…

Глава 7

Утром я подскочила ни свет, ни заря: 6.30 – любимый час Митровича. Рванула в гардеробную с намерением облачиться в спортивный костюм и составить мужу компанию в утреннем променаде. Прошедшая ночь внушила мне уверенность, что не все еще потеряно в нашем со Стефаном браке. И я была готова строить отношения на новом уровне.

На двери комнаты было написано красным маркером здоровенными буквами: «Не смей и куска тряпки забрать!!!». Некрасиво – многословно! – что нехарактерно для плакатного жанра искусства.

Я послушалась… с точностью до наоборот!

Стефана в квартире не было, телефон я свой не нашла, дверь в гардеробную заперта на ключ – все факторы говорили о том, что прошедшая ночь для Митровича ничего не значила. И это оскорбило меня больше всего.

Я прошла в кабинет к мужу и сняла со стены меч японского самурая. К слову сказать, все стены в доме были предназначены для экспонирования коллекций супруга. Интересы Стефана были весьма разнообразны. Кабинет был выставочным залом боевого холодного оружия. Чего тут только не было! И все было в отличной боевой готовности – хоть сейчас руби и режь все подряд.

Я вернулась к платяной двери и, хорошенько прицелившись, рубанула в районе замка – со всей дури, то есть изо всех сил.

Эффект превзошел все мои ожидания – дверь раскололась как скорлупа грецкого ореха. А меч воткнулся в пол, причем очень надежно. Выдернуть его не предоставлялось возможным; я уважительно расшаркалась перед благородным оружием и бочком протиснулась в изуродованную дверь.

Одевалась неторопливо и основательно. Впрочем, до маразма не опустилась. В том смысле, что не навздела на себя десяток штанов и кофт разом. Собственно, я и сама не стала бы набивать чемоданы шмотками, гордость не позволила бы. И с дверью-то сражалась лишь потому, что вчерашняя одежда, постиранная заботливой Раисой Николаевной, была еще волглой. А в халате и тапочках не особенно замаршируешь по улицам осеннего города. В свой рюкзачок бросила лишь пару трусиков, носки и туалетные принадлежности. А остальные шмотки сгребла в большущий ком и шурухнула в гостиной на все видимые предметы интерьера – на, дорогой, считай!

Все! Корделия Пантази – птица вольная и свободная!.. Вот только куда махать крыльями?

Стать бродячей Каштанкой мне не грозило. Место, куда приклонить головушку существовало. Требовалось только формальное разрешение хозяйки жилплощади.

Оказавшись на улице, я, отыскав таксофон, позвонила Наталье. Вместо приветствия бухнула сразу, чтобы не передумать:

– Натуля, я – вновь барышня на выданье.

Кузина помолчала, а потом спокойно ответила:

– Я не удивлена. Думала, тебя пробьёт гораздо раньше.

– Это меня бросили, Ната, – глухо уточнила я; спазм перехватил горло.

– И ты в трауре?

– Да!!

Наташка неопределенно хмыкнула, а потом поинтересовалась:

– Ты Тургенева читала?

Мне было не до классической русской литературы.

– Чего? – протянула я довольно злобно.

– Цитата: «У меня не было первой любви, я сразу начал со второй», – невозмутимо откликнулась кузина. – Это про тебя.

На самом деле это означало, что в данный период Натка читает вслух своей подопечной именно Тургенева. Никаких параллелей с тургеневскими персонажами я не прослеживала, а кузина, наоборот.

– Ты начала сразу с последней любви, – назидала Наталья. – За таких, как Митрович выходят ближе к пенсии, когда есть о чем вспомнить.

– Ближе к пенсии, такие как Митрович, в мою сторону чихнуть забудут, – резонно возразила я.

– Вздор!

Отстаивала своё мнение кузина вопреки здравому смыслу, и я неожиданно для себя заревела.

– Корделия, не вой! – приказала сестра сердито. – Три года назад ты прекрасно знала, на что шла. Ты у него – четвертая жена. Продержалась дольше других, целых три года. Можешь гордиться хотя бы этим.

Отчасти Наталья Петровна была права… В том, что своих жен Митрович выбирал исключительно среди студенток политехнического института нашего города. С чем это было связано? – не знаю. Что-нибудь фрейдовское…

Наташа в ту пору работала в общежитии института комендантом, кастеляншей и вахтером одновременно. Поэтому все тайны политеха были у неё как на ладони. Насчет Стефана она меня предупреждала. Правда, не отговаривала. Даже поощряла в некотором роде. Говорила, что всех своих бывших жен Митрович пристроил весьма удачно: кого выдал замуж, кого на хорошую работу определил, а одну так и вовсе в столицу сосватал. Поет теперь в каком-то женском коллективе – не то «белки», не то «стрелки»…

Все эти разговоры я пропускала мимо ушей. Казалось, что уж со мной так никогда не будет! Я особенная – великолепная, другой такой в мире нет! И у нас ЛЮБОВЬ! Внеземная и всепоглощающая.

Милые девочки, поверьте, так не бывает. Человек не может измениться разом, только во славу вашего обаяния. Бабник всегда останется бабником, а пьяница – пьяницей. (Как в старом анекдоте про воздушные замки и верблюда, когда все исчезает и остается один верблюд). Поняла я это не сразу, не в первые мгновения своего замужества, но, все же, поняла. Поэтому нравственные консистенции Наташеньки не были для меня откровением. Мне было просто обидно: других-то обеспечил, а меня выгнал! Значит: Я? – ОСОБЕННАЯ, ВЕЛИКОЛЕПНАЯ!

Я хлюпнула носом весьма интенсивно:

– Мне жить негде.

– Езжай в мою комнату, – вздохнула сеструха, – Ключи у Назаровой возьми. Помнишь Алену Федоровну-то?

– Угу.

– Послезавтра приеду. Возьму выходной. Тогда и поговорим.

Последние полтора года Наталья жила за городом, в роскошном коттедже. Патронажествовала над мамой ректора, получала хорошую зарплату, наслаждалась природой и перечитывала вслух старушке русскую классику.

В общежитии политеха за Натулей осталась 9-ти метровая комната со скрипучей кроватью, трехстворчатым шкафом и письменным столом, который одновременно исполнял роль целой кухни: на нем стояла однокамфорная плитка и электрический чайник. Остальные удобства были в конце длинного коридора. Вот там мне и предстояло обосноваться. После хором Стефана – жильё не очень завидное. Но я была рада и этому. Иначе пришлось бы возвращаться в Заполье. Вот радость-то!!! А если вспомнить к каким ухищрениям мне пришлось прибегнуть, чтобы вырваться из «родного болота»…

Мне хотелось в город. Я ныла и нудила целый месяц после окончания школы – мамочка стояла насмерть. Она твердо решила, что я продолжу трудовую династию, то есть пойду работать на швейную фабрику строчить ночные рубашки из сатина и тяжелые льняные пододеяльники. У меня же при виде допотопной швейной машинки начинался паралич конечностей. Что уж говорить об мощных производственных агрегатах!

– Так и денег нет таких, чтоб тебя выучивать, – сокрушалась мама сердито. – От отца-то проку мало.

От папаши в самом деле было толку – чуть! Он только пьянствовал, да шатался с гармошкой по свадьбам, дням рождениям и прочим торжественным оказиям. Пел и пил, пил и пел…

Тогда я решилась на шантаж.

– Пойду замуж за Калача, зовет, – сказала я маме после очередной ссоры.

– За бандюгана этого?! – ужаснулась мать.

– Так у него деньги есть, – беспечно чирикнула я.

Мама побледнела, покраснела, а потом каким-то непривычным для меня тоном, решительным и вместе с тем жалким, сказала:

– Ну, Корделия! Всё, Корделия! Собирай вещи, идем.

И привела меня к Наташе. Что Натка – моего папаши дочка, было известно всем. Мама всегда игнорировала Наталью, задирала перед ней нос и никогда не говорила ей «здрасте». А тут, прямиком – в квартиру, с улыбочкой, без стеснения:

– Вот Наташенька, – сказала сладко. – Забирай с собой в город, – и ткнула меня в бок, чтобы я убрала с физиономии маску Буратино – тупую и дубовую.

– С какой радости? – поинтересовалась Наталья Петровна хмуро.

Её наш визит огорошил.

– Так, сестренка твоя, – нагличала напропалую мама. – Родная кровь – не водица.

У меня от такого оборота событий пропал дар речи. Моя мама всю жизнь была тихая, неприметная, пришибленная домашними заботами и алкоголиком-супругом. А тут такой демарш! Улыбалась мама ядовито и торжествующе, эта улыбочка была предназначена мне. Мама не сомневалась, что сейчас нас выпрут, и она сможет с чистой совестью утверждать, что сделала все возможное, чтобы осуществить мою мечту.

Я решила быстро не сдаваться, тоже улыбалась, лупатила зенки, изображая из себя олененка Бэмби – чистого и невинного. Даже ноги чуть косолапила, для создания образа невинного ребенка. Не зря старалась! Натка окинула меня долгим взглядом и спросила:

– Тебя что ль Калач сватает?

Я мотнула головой, а мама очень удачно засокрушалась с подвывом:

– Проходу не дает девочке нашей… Пропадет здесь с бандюганом энтим…

Никакого Калача я не боялась, поэтому, выпадая из образа невинной овечки, буркнула:

– Хрен ему, козлу двурогому. Что он со мной сделает? Прибьёт если…

Наташенька вздохнула и махнула рукой:

– Поедем.

Так я оказалась в С. Поступила в политех на вечернее отделение, а по утрам помогала Натахе считать грязные простыни и мыть полы в длинном гулком коридоре общежития. Потом я встретилась с Митровичем. Вышла замуж, бросила институт… и сижу сейчас, как пушкинская старуха у разбитого корыта…

Глава 8

Определившись с жильем, я махнула к Сарычеву, изображать из себя дурочку. В рекламном агентстве Герки не было. Сказали, что поехал на студию.

Студия под названием «Горизонты», в общем-то, принадлежала Митровичу. Там он ваял молодые таланты, записывал клипы и позволял Герасиму лепить свои рекламные ролики. Студия была маленькая и неказистая, поэтому пользовался ей Стефан довольно редко, имея в активе другие мощности. В «Горизонтах» я практически не бывала, пару раз заезжала и то на несколько минут. Сейчас помещение показалось мне совсем убогим. На данный момент делами в студии заправлял Герард, что само по себе было дурным признаком. Значит, дела у супруга совсем швах, раз передал полномочия другу (уж очень он не любил делиться своей значимостью).

– Ты что тут обосновался? – спросила я у него хмуро.

Он посмотрел на мое серое лицо, усмехнулся:

– Ни чо не помнишь, лапочка?

– Весьма смутно, – нехотя подтвердила я. – Стефан взбеленился, выгнал меня… без вещей.

– Имеет право, – хихикнул Герка. – Так вляпался!

– Я-то причем? – бубнила я. – Даже не знаю из-за чего сыр-бор.

– Попросили Стефана чемоданчик подержать у себя пару дней, – начал просвещать меня Герасим. – Доверили, так сказать, большие деньги.

– И он взял? – удивилась я искренне, зная, что в таких вопросах супруг всегда до предела осторожен.

– Не мог отказать. Шаврин просил.

Да, Шаврину Митрович отказать не мог. На заре бизнеса Климент Павлович помогал Стефану деньгами, не сильно много требуя взамен. Поэтому неудивительно, что осмотрительностью супругу пришлось пренебречь.

– Бац! А денег в сейфе нет! – продолжал вещать Герасим. – А ведь никто про них не знал… И ты тоже, да?

Я затрясла головой очень энергично, а сама покрылась холодным потом от ужаса. Что ж я натворила? Стефан, конечно, сволочь, но и он не заслуживает такого приключения. Климент – мужик суровый, не простит.

– Так уж и никто! – заорала я в голос. – Всегда есть тот, кто знает, кто догадывается и кто подозревает!

– Тихо-тихо, – Сарычев схватил меня за руки и оглянулся по сторонам. – Ищут, всех, о ком ты сказала. Найдут. И дай Бог, чтобы Стефан оказался не причем.

Я затряслась еще больше. Выходит, ищут именно меня.

– Чем все закончится? – заклацала я зубами в страхе.

Герард понял меня по-своему.

– Успокоится Стефан, пристроит тебя куда-нибудь, не бойся.

– А сейчас мне что делать? С голоду пухнуть? (Пришлось сделать вид, что интересуюсь только насущными проблемами своего организма).

Герасим прищурился, окинул мою поникшую фигуру в кожаной курточке пристальным взглядом. Его зрачки по-кошачьи зазеленели… Господи, у него на роже все написано!

– Только не предлагай мне всякие гадости, – торопливо предупредила я.

– Хорошо. – Он хлопнул ладонями по столу и завопил. – Серафи-и-им!

На зов притопал мужик в невероятном прикиде из серебристых ленточек и звезд.

– Не уехал еще? Вот тебе барышня на подпевку. Дай ей Варькины шмотки и парик. – Он повернул ко мне лицо полное ехидства. – Давай, приобщайся к высокому искусству.

Пять минут спустя мы тряслись в обшарпанной «газели»: Серафим, еще пара нечесаных индивидуумов с гитарами в чехлах и я с объемной черной сумкой, в которой покоился мой сценический костюм. Ехали на какое-то предприятие, которому исполнилось 40 лет со дня основания. По этому торжественному случаю давался концерт рабочим и служащим. И мы были одной из составляющих этой «сборной солянки».

Я мандражировала страшно. Наверное, вид имела самый плачевный. Один из гитаристов нагнулся к моему лицу и, обдавая запахом едкого табака, утешил:

– Мы под «фанеру» работаем. Просто верти попой и шевели руками.

За кулисами Дома культуры, куда мы прибыли через полчаса, было не протолкнись. Всюду сновали дети разного калибра в нарядных костюмах – творческие коллективы города готовились демонстрировать свои успехи в деле эстетического воспитания подрастающего поколения. Уединиться было негде. Я забралась между двух колонок, призванных усиливать звуковые эффекты, и начала переодеваться. Один их «моих» музыкантов из вежливости изображал своим туловищем ширму. Впрочем, особого внимания на меня никто не обращал.

Костюм был черным, щедро расшит блестками и невероятно грязен. От него сильно пахло потом и сладким дезодорантом. В моем носу угрожающе защекотало. Но тут прискакал Серафим и начал меня подгонять, как трехлетку на московском дерби.

– Давай, шевели помидорами. Нам еще к пожарникам и к трактористам.

Букву «Р» он выговаривал чересчур мягко, и получалась совершенная ерунда. Я призадумалась, расшифровывая его пламенную речь, и не сразу сообразила, что застряла в сценическом костюме, как Вини Пух после вечеринки у кролика – ни туда, ни сюда!

– Мамочки! – тихо запищала я, громче орать побоялась – вдруг все лопнет?

Серафим свирепо сдвинул брови:

– Чего это она?

Моя «ширма» бросил на меня рассеянный взгляд через плечо и спокойно оповестил:

– Толстая.

– Я не толстая! – вновь пискнула я запечной мышью.

– Тогда одевайся, живо! – заорал Серафим.

На нас начали обращать внимание. Детишки сгрудились веселой стайкой и заулюлюкали. Я плюхнулась на корточки и затихла, из-за колонок была видна лишь моя макушка.

– Гоша, Гоша, – паниковал Серафим. – Вынь её оттуда.

Гитарист просунул свои волосатые ручищи с намерением выволочь меня на свет Божий. Я, не задумываясь, цапнула его зубами. Гоша зашипел и взорвался матом.

Руководители детских ансамблей начали возмущаться базарным идиомам, Гоша начал огрызаться… В общем, началось светопреставление. Обо мне забыли, и я тихонько поползла на четвереньках в сторону – сбегу, к чертовой матери!

– Вы зачем здесь ползаете? – тихо спросила меня девочка в белоснежной балетной пачке.

Я уткнулась едва не носом в её коленки. Сказать мне было нечего, я лишь пыхтела тульским самоваром. Девочка что-то подергала на моей спине, и я с облегчением вздохнула – удавка перестала меня теснить.

– Нужно было молнию расстегнуть, – сказал ребенок просто.

– Солнышко ты моё! – радостно завопила я, перекрывая весь закулисный галдеж.

Впрочем, моего вопля никто не услышал, потому что из динамиков гаркнул военный марш, который прекратил распри разом. В самом деле, ругаться, когда тебя не слышат – глупо!

Я бодренько довершила свой туалет, нахлобучив белокурый парик весь в кудряшках, и подвалила к Серафиму.

– Я готова.

На сцене я растерялась. Софиты слепили глаза, зала я не видела. А тут ещё полилась наша песня. Да таким сильным красивым голосом – без логопедических отклонений! Я начала озираться, в надежде понять, кто поет. Кроме Серафима с микрофоном в руках никого не было… Ещё микрофон маячил у меня перед носом. Только я не пела – это точно! Я похлопала по нему пальцем с видом полнейшей идиотки.

Серафим приблизился ко мне и, лучезарно улыбаясь, спросил:

– Ты что, шалава, совсем сдурела? Танцуй, давай!

Я задергалась телом и поняла, что лиф на моей груди держится исключительно на «честном слове». Одно неверное движение и мое «женское достоинство» будет представлено обществу в первозданном виде. Пришлось быстро изобретать танец с плавными движениями к подмышкам. Там я хватала ткань и тянула вверх. При этом вертела попой, время от времени приседала и делала ножками длинные махи. Не забывала и шлепать губами, предполагалось, что я еще и пою. Правда, шлепала невпопад, будто жвачку жевала … В общем, никогда не думала, что жизнь девочек из подпевки так тяжела…

В завершении выступления Серафим выразил мне свою благодарность:

– Корова! – сказал он довольно громко так, что его услышали в зале. Довольный смешок прокатился среди зрителей.

– Козел, – ответила я, не снижая голоса.

Вот тут мы сорвали самые бурные аплодисменты. За кулисами певец хотел хлопнуть мне по лицу, я вырвала папочку у пробегавшего мимо конферансье, и замахнулась в ответ.

– Только попробуй! – пообещала я свирепо.

Гоша заржал во весь голос. Ему все понравилось, он даже простил мне укушенный палец.

– Долго ты у нас не продержишься, а жаль, – сказал он, отсмеявшись.