Обратный отсчет

Ева Уайт

Обратный отсчет

Глава 1. Больничный клоун и Циник

Воздух больничного холла был тяжёлым коктейлем: запах антисептика, перебивающий едва уловимые ноты дешёвого дезодоранта и тления, пыли из старых книг в углу и всепоглощающей безнадёжности.

Джейк Картер ненавидел больницы. Ненавидел их белые, слишком яркие стены, гулкую тишину, прерываемую мерзким пиканьем аппаратов, и этот вездесущий запах. Запах страха и формалина. Он предпочёл бы провести ночь в переулке за сомнительным баром, чем здесь, но долг есть долг. Коллега, молодой и амбициозный фотограф Марк, сломал ногу, преследуя героя своей (и отчасти Джейка) расследования о теневых схемах в городском управлении ЖКХ. Марк прыгнул с забора, спасая камеру, которая стоила две их зарплаты вместе взятые. «Вот идиот! Героический идиот!»—причитал он.

Джейк мрачно шёл по коридору, сжимая в руке пакет с журналами, шоколадкой и бутылкой дорогого виски (для Марка, конечно, когда выпишут). Его взгляд, привыкший выискивать грязь и подвох, скользил по лицам в зале ожидания: усталые родственники с потухшими глазами, старушка, нервно перебирающая чётки, мужчина средних лет, сгорбившийся над телефоном, его плечи неестественно напряжены. Обычная больничная симфония отчаяния.

Джейк внутренне поморщился. Он слишком хорошо знал, как быстро жизнь может свернуть в такую вот грязную канаву. Его последнее расследование о фармацевтической компании, тестирующей препараты на бездомных, оставило послевкусие гари и горечи. Мир был гнилым, и больницы были его концентрированной выжимкой.

И тут он увидел её.

Она сидела одна у огромного окна, залитого холодным октябрьским светом. Не в углу, не съёжившись, а прямо по центру скамьи, как будто занимала сцену. Молодая девушка, лет двадцать пять, максимум двадцать семь. Светло-голубые джинсы, ярко-розовая толстовка с каким-то абстрактным рисунком, разноцветные носки, выглядывающие из-под кед. Но не это привлекло его внимание – она рисовала. Не в телефоне или на планшете, а в настоящем, подтрёпанномскетчбуке. Карандаш быстро бегал по бумаге. Она смеялась. Тихим, но абсолютно искренним смехом. Голова её была слегка запрокинута, каштановые волосы, собранные в небрежный пучок, покачивались.

Джейк остановился как вкопанный, наблюдая за ней. Её смех никак не вписывался в этом царстве немых стонов и затаённой паники. Это было настолько диссонирующе, что казалось почти оскорбительным. Он прищурился, пытаясь разглядеть детали. Лицо у неё было приятное, открытое, с лёгкимрумянцем на щеках и большими, очень светлыми глазами, которые сейчас искрились весельем. Она что-то бормотала себе под нос, затем снова хихикала, глядя на свой рисунок. Выглядела она беззаботной. Нарочито беззаботной. Как актриса, играющая роль счастливчика в самом неподходящем месте.

«Клоун», – пронеслось в голове Джейка с привычной долей цинизма, – «Или просто дурочка, не понимающая, куда попала».

Он собирался двинуться дальше, к лифтам, ведущим в травматологию, но ноги словно приросли к линолеуму. Его репортёрское чутье, то самое, что годами вытаскивало его из передряг и находило ниточки в самых запутанных делах, вдруг насторожилось. Что-то здесь было не так. Не вписывалось в картину. Этот смех был слишком громким для тишины зала. Эта поза – слишком расслабленной. А в уголках её глаз… Он присмотрелся. В уголках её глаз, когда она на секунду отрывалась от рисунка и взгляд её рассеянно скользил по коридору, мелькало что-то другое. Микронапряжение. Тень, быстро исчезающая под напором этой демонстративной жизнерадостности.

Джейк невольно сделал шаг ближе, стараясь оставаться незамеченным. Он увидел, что она рисует клоуна. Неуклюжего, грустного клоуна с огромными башмаками и одиноко парящим воздушным шариком. Ирония ситуации не ускользнула от него. Клоун в больнице, рисующий клоуна. – И что же ты там такого смешного нарисовала, а? – раздался хриплый голос рядом.

Старик в застиранном халате, опирающийся на костыль, присел рядом с ней на скамью, явно заинтригованный её смехом. – Клоун жонглёр! – девушка рассмеялась снова, и в этот раз смех звучал чуть более естественно, – Вот он уже летит… бум!.. и арбузный дождь! А шарик один улетел, потому что испугался!

Девушка вздрогнула, но тут же одарила старика ослепительной улыбкой. Джейк заметил, как её пальцы слегка сжали карандаш. – О, это мой друг Грустик! – весело объявила она, поворачивая скетчбук, – Он вечно попадает в истории. Вот сегодня он решил научиться жонглировать арбузами. Представляете? – Арбузами? – старик фыркнул, но в его глазах появился искорчатый интерес, – Да он же разобьёт себе все ноги!

Они засмеялись вместе. Старик кашлянул, но выглядел оживлённым. Джейк наблюдал. Он видел, как легко она вступила в контакт, как светилась, рассказывая эту нелепую историю. Видел, как старик разгладился, забыв на минуту о своей боли. И видел другое. Видел, как её взгляд на мгновение задержался на табличке с надписью «Онкологическое отделение. 3 этаж». Как тень промелькнула по её лицу, быстрая, как вспышка боли, и тут же была задавлена новой волной показного энтузиазма, когда она начала рисовать для старика арбузные брызги. Видел лёгкую дрожь в руке, держащей карандаш. Совсем не от холода.

«Она не клоун», – понял Джейк с внезапной и неприятной ясностью, – «Она в панике. И эта клоунада – её щит. Её способ не сойти с ума прямо здесь и сейчас».

Мысль обожгла его. Он привык к грязи, к подлости, к открытому страху и злобе. Но этот спектакль мужества, разыгрываемый перед незнакомцами в больничном холле – это было что-то новое. Что-то жуткое. И отчаянное. Его цинизм дал трещину, и сквозь неё пробилось нечто похожее на щемящее любопытство и непонятную досаду.

«Кто она? Что за диагноз заставил её так отчаянно цепляться за образ жизнерадостной чудачки? Неужели рак? Но ведь она так молода? И почему она здесь одна?»

Он почувствовал странный импульс – подойти. Спросить. Не как репортёр, вынюхивающий сенсацию (хотя этот рефлекс сработал мгновенно – «Девушка, смеющаяся в лицо смерти» – неплохой заголовок), а просто как человек. Услышать настоящий голос за этим нарисованным клоуном и нарочитым смехом. Узнать, что скрывается за этой розовой толстовкой.

Но Джейк Картер не подходил к незнакомцам просто так. Особенно к незнакомцам, излучающим такую взрывоопасную смесь отчаяния и фальшивого оптимизма. Он строил стены годами. Высокие, толстые, из бетона собственных разочарований и профессионального цинизма. Подойти – значило пробить брешь, рискнуть. А рисковать эмоциями Джейк разучился. Это всегда заканчивалось больно. Последний раз – когда его сестра, та самая, в которую он верил, опустилась на самое дно наркозависимости, несмотря на все его попытки помочь. Он вытащил её, но цена была слишком высока – его собственное опустошение и клятва больше не пускать никого близко.

Он наблюдал, как она закончила рисунок для старика, торжественно оторвала листок и вручила ему. Старик улыбался, благодарил, его морщинистое лицо светлело. Она помахала ему вслед, когда его вызвали к врачу, и её улыбка медленно угасла, как лампочка при отключении электричества. Она откинулась на спинку скамьи, закрыла глаза и глубоко, с заметным усилием вдохнула. Вся её поза изменилась: плечи слегка ссутулились, пальцы бесцельно перебирали край скетчбука. Маска жизнерадостности сползла, обнажив усталость и страх. Настоящий, глубокий, леденящий страх. Она открыла глаза, и Джейк увидел в них ту самую безнадёжность, от которой бежал сюда, в этот холл. Только умноженную на её молодость. Это было невыносимо.

В этот момент раздался резкий звук – её телефон запел весёлую, навязчивую мелодию. Она вздрогнула, как от удара током, и судорожно вытащила смартфон из кармана джинсов. Взглянула на экран, и снова произошло превращение. Она вдохнула полной грудью, распрямила плечи, и на лицо вернулась та самая широкая, лучезарная улыбка, но Джейк уже знал. Он видел, как дрогнули её губы перед тем, как растянуться в улыбке, как напряглись мышцы вокруг глаз. – Алло? Мам! – её голос звенел неестественной бодростью, – Да, я в больнице! Ну, знаешь, плановое… Да всё отлично! Просто подтвердили, что я абсолютно здорова и невероятно красива! Нет-нет, серьёзно! Все анализы супер! Доктор сказал, что я – образец здоровья! … Да брось, не плачь! Чего реветь-то? Все же хорошо! Лучше скажи, как там папа? … Ага… Ага… Конечно, заеду! Обниму его покрепче! … Ладно, мам, меня тут вызывают! Целую! Всё будет супер!

Она положила трубку. Улыбка исчезла мгновенно. Она сжала телефон так, что костяшки пальцев побелели. Закрыла глаза, и по её щеке скатилась единственная, быстрая, почти незаметная слеза. Она резко вытерла её тыльной стороной ладони, снова открыла скетчбук и уткнулась в чистый лист, но карандаш уже не бегал по бумаге. Она просто сидела, глядя белоснежную страницу, теребя рваный край – всё что осталось от клоуна жонглёра арбузами. Её взгляд был пустым и далёким. Розовая толстовка вдруг показалась Джейку костюмом арлекина на похоронах.

Джейк почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

«Просто подтвердили. Значит, диагноз был. И он был нехорошим. Нехорошим настолько, что этой девушке приходилось лгать своей матери по телефону, разыгрывая фарс абсолютного здоровья. И плакать втихаря. И рисовать грустных клоунов как крик души».

Его охватила волна совершенно иррационального гнева. Гнева на болезнь. На эту проклятую больницу. На несправедливость, которая обрушивается на молодых и, казалось бы, полных жизни. И на себя. За своё бессилие. За свои стены. За то, что он стоит здесь, как истукан, и ничего не может сделать. Ни спросить. Ни помочь. Ни даже просто не знать этого. Вычеркнуть это воспоминание из памяти.

Лифт прибыл с мягким звонком. Джейк шагнул внутрь, прислонился к холодной стенке кабины и закрыл глаза.Он резко развернулся, почти побежал к лифтам, нажимая кнопку с такой силой, словно хотел вдавить её в стену. Сердце бешено колотилось. Он не оглядывался. Просто не мог. Образ её лица – сначала смеющегося, потом пустого, потом искажённого усилием для лживой бодрости по телефону – преследовал его. И этот проклятый грустный клоун.

«Абсолютно здорова и невероятно красива». Ложь, произнесённая таким жизнерадостным тоном, резанула по нервам острее любой правды. Он достал телефон, чтобы отвлечься, проверить почту, посмотреть новости, погрузиться в привычный мрак мировых проблем, но пальцы замерли. Вместо этого он машинально открыл заметки. Пустая страница. Курсор мигал, ожидая ввода.

Он не знал её имени, не знал её диагноза, но его пальцы сами начали выводить на экране: «Больница. Холл. Розовая толстовка. Клоун. Слишком громкий смех. Слеза по телефону. Ложь маме: «Всё супер». Щит из веселья. Страх в глазах. Грустик и шарик. Почему?»

Лифт остановился. Двери открылись с шипением. Джейк вышел на этаж травматологии, сунул телефон в карман, сжав челюсти. Он пришёл навестить Марка. Сосредоточиться на сломанной ноге коллеги. На их расследовании. На реальных, осязаемых проблемах, которые можно было описать, разоблачить, победить словами. А не на призраках страха и безнадёжности в глазах незнакомой девушки, которая, казалось, светилась изнутри, даже пытаясь погаснуть.

Внутри же эхом отзывались слова, которых он не произнёс, не решился произнести, стоя в том холле: «Кто ты, девушка в розовом? И что за ад тебе только что подтвердили?»

Он нашёл нужную палату, постучал и вошёл, натягивая на лицо подобие деловой озабоченности. – Марк! Жив ещё? – бодро, через силу, бросил он, поднимая пакет с гостинцами. – Принёс тебе лекарство от больничной тоски!

Его присутствие в палате Марка было лишь физическое, мыслями он остался на третьем этаже. Внутренние терзания не отпускали, что он не подошёл и не познакомился. Образ той девушки – нарочито беззаботной, жизнерадостной и смертельно напуганной девушки – уже проник сквозь трещину в его броне. И остался там. Как заноза. Как недописанная строчка в блокноте. Как вопрос, требующий ответа.

Глава 2. Кофе, Карандаши и Неудобные Вопросы

Запах больницы въелся в кожу. Джейк Картер чувствовал его даже спустя два дня, сидя в своей привычной каморке редакции, которую гордо называли открытым офисным пространством. Гул компьютеров, стук клавиатур, перепалки журналистов у кофемашины – обычный хаос, который раньше действовал на него как белый шум, помогая сосредоточиться. Сегодня он был лишь фоном для навязчивого кадра: девушка в розовой толстовке, стирающая слезу тыльной стороной ладони после лживого телефонного разговора. И этот проклятый грустный клоун в её альбоме.

Он ткнул пальцем в клавишу Delete, стерев неудачное начало статьи о коррупции в тендерах на городское освещение. Мысли упрямо возвращались к больничному холлу. К её неестественно громкому смеху. К дрожи в руке. К той абсолютной, оглушающей тишине в её глазах после звонка. «Абсолютно здорова и невероятно красива». Фраза крутилась в голове, как заезженная пластинка, вызывая странное чувство – смесь раздражения и щемящей жалости, которую он отчаянно гнал прочь.

«Зачем она это сделала?» – мысль билась, как муха о стекло, – «Зачем врать матери? Чтобы не пугать? Чтобы оттянуть неизбежное? Или потому что сама ещё не поверила?»

Он видел достаточно горя и обмана в своей работе, чтобы распознать фальшь. Но эта ложь была особенной. Не для выгоды, а для защиты. Щит, сплетённый из слов "всё супер", чтобы прикрыть бездну страха. И этот щит казался ему хрупким, как паутина.

С раздражением Джейк открыл заметки в телефоне. Пугающе точная строчка всё ещё была там: "Больница. Холл. Розовая толстовка. Клоун. Слишком громкий смех. Слеза по телефону. Ложь маме: "Всё супер". Щит из веселья. Страх в глазах. Грустик и шарик. Почему?»

«Почему?» – вот что грызло его.

Не как журналиста, ищущего материал (хотя чёрт побери, история была душераздирающая), а как человека, случайно подсмотревшего слишком личную драму. Он ненавидел незавершённость. Ненавидел вопросы без ответов. Его профессия строилась на том, чтобы докопаться до сути, докрутить гайки допроса до тех пор, пока правда не вылезет наружу, как гной из нарыва. Но тут не было нарыва. Только незнакомая девушка с разбитым сердцем, прикрытым розовой тканью.

– Человеческое измерение оставь таблоидам. Нам нужны факты, цифры и имена. К понедельнику на столе. И выспись, Картер, выглядишь как загнанная лошадь. Картер! – крикнул шеф, проходя мимо с пачкой распечаток, – Мне нужен тот ЖКХ-материал! Где финальный вариант? Инвесторы там уже лапы потирают!

– Копаю глубже, босс, – буркнул Джейк, не отрываясь от экрана телефона, – Нарыл кое-что интереснее сломанной ноги Марка.

– Интереснее коррупции? – шеф приподнял бровь.

– Интереснее человеческого измерения, – неожиданно для себя выдал Джейк и тут же пожалел. Шеф лишь фыркнул.

Когда он ушёл, Джейк мрачно уставился в монитор.

«Загнанная лошадь».

Спал он действительно плохо. Образ девушки всплывал в темноте, смешиваясь с воспоминаниями о сестре в худшие времена. Та же отчаянная бравада. Та же ложь «у меня всё хорошо», сквозь которую пробивался запах страха. Он резко встал. Ему срочно нужен был кофе. Крепкий, чёрный, обжигающий. Что-то, что прожжёт туман в голове.

Кофейня «Боб» была его негласным убежищем рядом с редакцией. Тесная, шумная, с плохим кофе, но зато без пафоса и с угловым столиком у окна, где его обычно не трогали. Он заказал двойной эспрессо и уткнулся в телефон, бесцельно листая ленту новостей, пытаясь заглушить внутренний монолог.

И тут он снова увидел её.

Сначала он не поверил. Подумал, что больничный галлюцинации преследуют его и наяву, но нет. Это была Она. Та самая. Сидела за столиком у стены, сгорбившись над тем же потрепанным скетчбуком. В той же ярко-розовой толстовке, будто бронежилете жизнерадостности. На столе перед ней стоял огромный стакан с чем-то ярко-зелёным и пенным (смузи? яд какой-нибудь полезный?), а рядом – раскиданные карандаши и ластик. Она что-то яростно вырисовывала, время от времени закусывая нижнюю губу. На этот раз смеха не было. Была сосредоточенность, граничащая с напряжением. И снова эта лёгкая дрожь в руке, держащей карандаш.

Джейк замер с бумажным стаканчиком в руке. Сердце глухо стукнуло где-то в районе горла.

«Она здесь! Я что научился материализировать мысли? Или что это? Судьба? Ирония? Или просто проклятое совпадение?»

Он сделал шаг. Потом ещё один. Не к выходу, а к её столику. Броня цинизма дала ещё одну трещину, сквозь которую пробилось упрямое «Почему?».Он должен был развернуться и уйти. Срочно. Пока она его не заметила. Пока этот странный, неприятный интерес не затянул его глубже. Но ноги опять не слушались. Репортёр в нём ликовал: Вот он шанс! Узнать! Докопаться! Человек в нём цепенел: Не лезь. Это не твоё. Это слишком больно.

– Место свободно? – его голос прозвучал хриплее, чем он хотел. Даже грубее.

Она вздрогнула, словно её ударили током, и резко подняла голову. Большие, светлые глаза, которые он запомнил, широко распахнулись. В них мелькнуло что-то. Возможно, испуг или удивление. И тут же погасло, уступив место настороженности.

Её взгляд скользнул по его лицу. Его лицо – это не идеальная симметрия из глянцевого журнала, но всё же очень привлекательное. Выразительные, тёмные брови подчёркивают взгляд янтарно-карих глаз. Нос с едва заметной горбинкой, решительный подбородок – эти детали придают лицу характер, делают его запоминающимся. Но не для неё. В нём не было узнавания. Он был для неё просто ещё одним мрачным типом в переполненной кофейне.– Эм… Да, пожалуйста, – пробормотала она, торопливо сгребая карандаши в кучу, освобождая место.

Джейк грузно опустился на стул напротив. Кофе в его стаканчике расплескался. Он поставил его на стол с таким стуком, что она снова вздрогнула.

«Отличное начало, Картер. Напугал больную девчонку.»

Он попытался смягчить выражение лица, но, судя по её настороженному взгляду, получилось не очень.

– Я вас видел, – выпалил он, сразу ненавидя себя за эту неуклюжесть.

Так не разговаривают с источниками. И уж точно не с незнакомыми девушками.

– В больнице. Пару дней назад. Вы рисовали клоуна.

Её лицо изменилось мгновенно. Настороженность сменилась паникой, которая тут же была задавлена волной той самой нарочитой, яркой весёлости. Она заулыбалась, широко, слишком широко. Глаза неестественно блестели.

– Ах, да! – воскликнула она с фальшивой лёгкостью, – Грустик! Мой невезучий друг! Вы тоже его заметили? Он, знаете ли, имеет привычку появляться в самых неожиданных местах! Прямо как настоящий клоун! – она засмеялась.

Тот самый слишком громкий, слишком резкий смех, который резанул его по нервам в больнице. Но теперь он знал, что скрывается за ним. Знание делало этот смех почти невыносимым.

– Вы художница? – спросил Джейк, кивнув на скетчбук, стараясь говорить ровнее. Он взял свой кофе, пытаясь скрыть дрожь в собственных руках.

«Не клоун. Не дурочка. Испуганный человек в розовом щите.»

– О, Боже, нет! – она махнула рукой, словно отмахиваясь от комплимента, – Просто балуюсь. Чтобы руки не чесались и мозги не закипали от скуки. Особенно в таких вот… – она жестом обозначила пространство кофейни, – ожидательных пунктах.

«Ожидательных пунктах». Джейк уловил паузу.

«Больница была таким же «ожидательным пунктом»? Ожиданием подтверждения? Ожиданием приговора?» – заскребло в голове Джейка.

– В больнице тоже от скуки рисовали? – спросил он прямо, наблюдая за её реакцией.

«Докручивай гайки, Картер. Журналистский приём номер один: неудобный вопрос.»

Её улыбка дрогнула. Глаза на мгновение побежали в сторону, потом снова упёрлись в него. В них зажёгся вызов.

– А что, разве нельзя? – парировала она, сохраняя лёгкий тон, но в голосе появились стальные нотки,

– Больничные холлы – отличное место для этюдов. Столько типажей! Трагических, комических, задумчивых, – Она посмотрела на него чуть оценивающе, – Вот вы, например "Циник в стадии обострения". Сильный типаж. Много линий напряжения вокруг глаз, сжатые губы. Хорошо ложится на бумагу.

Джейк почувствовал, как его щёки слегка зажгло. Она давала сдачи. Интеллектуально и с долей язвительности. Это было неожиданно. И чертовски интересно.

– Майя, – ответила она, наконец назвав своё имя.

Звучало оно просто и тепло, как будто не сочеталось с той драмой, которую он подсмотрел. Она протянула руку через стол. Быстрое, лёгкое пожатие. Её пальцы были холодными и снова дрожали. Легко, почти незаметно. Но он почувствовал.

– Джейк, – представился он коротко, отхлёбывая кофе. Горечь обожгла язык, но была кстати.

– Так что рисуете сейчас? – спросил он, пытаясь перевести разговор в более нейтральное русло, но не сводя глаз с её рук. Она снова взяла карандаш, пытаясь занять пальцы делом.

– Не Грустика же?

Она приоткрыла скетчбук, показывая ему. Это был набросок кофейни. Хаотичный, полный движения: фигурки людей за столиками, бармен, льющаяся струя кофе из машины. Но в центре композиции был… он. Его силуэт, только что подошедший к столику, ссутулившийся, с бумажным стаканчиком в руке. Узнаваемо угрюмый. Она успела его схватить за эти несколько секунд.

– Незнакомец с вопросами и плохим кофе, – усмехнулась она, но в усмешке не было злобы, скорее усталая самоирония, – Хочу уловить момент вторжения в личное пространство. Получается?

– Убийственно точно, я репортёр – хмыкнул Джейк. Его зацепила её наблюдательность и смелость, – А ваш зелёный эликсир? Он тоже против скуки?

– Против всего, – ответила Майя с преувеличенной серьёзностью, поднимая огромный стакан, – Это коктейль бессмертия, бодрости и хорошего настроения. Шпинат, сельдерей, имбирь ну и слезы единорога для пикантности. Хотите глоток? Гарантирую, послевкусие – как пинок осла.

Она протянула стакан. И тут случилось то, чего Джейк подсознательно ждал, но от чего всё равно внутренне сжался. Её рука дёрнулась резче, чем раньше. Стакан выскользнул из пальцев и грохнулся на пол. Зеленоватая жижа брызнула во все стороны, заляпав ее кеды, его ботинки и ножку столика. Карандаши покатились по полу.

– Ой! – воскликнула Майя, вскакивая. – Простите! Я такая неловкая сегодня! Совсем!

Она бросилась собирать раскатившиеся карандаши, её движения были резкими, нервными. Джейк тоже встал, автоматически подбирая несколько карандашей, укатившихся под его стул. Он видел, как она старается делать это быстро, но её руки предательски тряслись. Сильнее, чем раньше. Видимо, попытка шутить и держать удар стоила ей огромного напряжения. Маска треснула под тяжестью неловкости и его неудобных вопросов.

– Не беда, – буркнул он, протягивая ей найденные карандаши, – Никто не пострадал. Кроме единорога, конечно.

Майя подняла на него глаза. Улыбка соскользнула с лица. Осталась только усталость и тот самый страх, который он видел в больнице. Глубже, ближе к поверхности. Она взяла карандаши, её пальцы сжали их так, что дерево могло треснуть.

– Спасибо, – прошептала она, не глядя на него. – Я, наверное, пойду. Надо успеть кое-куда.

Она стала торопливо скидывать вещи в рюкзак – скетчбук, карандаши, ластик. Её движения были лихорадочными, она роняла карандаши снова. Джейк видел, как она пытается застегнуть молнию на рюкзаке, но пальцы не слушаются. Она сжала кулаки, заставив их замолчать насильно, потом снова попыталась. И наконец-то, получилось.

Майя взглянула на него. Взгляд был прямым, но пустым. Без привычной искорки, без вызова. Только глухая стена.

– Извините за беспорядок, – сказала она формально, – И за клоуна.

Она развернулась и быстро пошла к выходу, почти бежала, протискиваясь между столиками. Розовая толстовка мелькнула в дверях и исчезла.

Джейк остался стоять посреди зелёной лужи, с карандашом в руке, который не успел ей отдать. Он смотрел на дверь, через которую она вышла. В голове стучало. Он не получил ответов, а только больше вопросов. И этот жуткий, всепоглощающий страх в её глазах, который она больше не могла скрыть под смехом или шутками про единорогов.

Он медленно опустился на стул. Посмотрел на карандаш, который держал. Это был простой графитовый карандаш, HB. На нём, у самого кончика, где его держали пальцы, была крошечная наклейка – жёлтый смайлик. Ироничный контраст с тем, что только что произошло.

Джейк положил карандаш на стол. Потом достал телефон и открыл заметки. К старой записи добавил новую строку, выводя слова крупными, размашистыми буквами: «Кофейня «Боб». Зелёный коктейль. Дрожь в руках. Нарисовала меня. Уронила стакан. Страх. Настоящий. Сильнее. ПОЧЕМУ?»

Он отпил глоток остывшего, горького кофе. Вкус был отвратительным. Но не таким отвратительным, как ощущение собственного бессилия и навязчивое чувство, что он только что спугнул раненую птицу, которая пыталась казаться сильной.