Лотта Ленья. В окружении гениев

Но как только она предстает прямо перед ним, в его хитрой улыбке весельчак побеждает ученого. Вблизи он кажется моложе ее, отметившей двадцатишестилетие.

– Вы, случайно, не господин Вайль?

– Да, это я.

Его голос ей нравится. Он мягкий, как дуновение ветра, то есть самый желанный подарок в такой жаркий день.

– Прекрасно. Я приехала за вами и должна отвезти вас к Кайзерам. Меня зовут Лотта Ленья, – говорит она и протягивает руку, которую он пожимает с неожиданным рвением.

– Здравствуйте, госпожа Ленья.

Чем чаще она слышит это имя, тем меньше оно режет ей слух. Но пока она еще не может сказать, что произносит его совершенно естественно. Слишком долго она была Каролиной Бламауэр. Ее спутник, видно, немного напряжен, потому что сильно прижимает к себе локоть, под которым у него зажата папка.

– Охраняете исключительную ценность? – спрашивает Лотта, улыбаясь.

– Мою самую главную ценность, – отвечает он. – Папку с нотами.

– А это что? – Она дотронулась до скомканной бумажки, торчащей вместе с другими из кармана его пиджака.

– Если эта кипа сойдет вашему шоферу за чаевые, их сначала придется разгладить, чтобы тот хотя бы взглянул на них.

Он ловит ее взгляд со смущенной улыбкой.

– Это наброски. Я не умею по-другому. Как только в голову приходит мелодия, я должен ее записать.

Позже она поймет, что ей следовало бы отнестись к этим словам как к предупреждению. Но пока она даже не подозревает, что каждая клеточка этого человека пропитана музыкой и что особенности характера этого незнакомца будут иметь для нее значение.

– Ну что же, следуйте за мной, – говорит она.

Подойдя к пристани, он недоверчиво смотрит на озеро.

– Полная идиллия. Но никакого дома не видно.

Смеясь, она забирается в лодку.

– Вас не затруднит сесть в эту колымагу? Это, вообще-то, наш транспорт.

Увидев его испуганный взгляд, она начинает раскачивать лодку, чтобы подразнить.

– Вы серьезно? – спрашивает он.

Продолжая подтрунивать, Лотта замечает нервное подергивание его верхней губы. Кроме голоса, самое привлекательное в нем – губы. Выдающийся вперед подбородок уравновешивает пропорции, и полные губы не кажутся такими женственными.

Она кивает.

– Сдается мне, вы хотели бы попробовать добраться через лес?

– Да я даже не знаю, – бормочет он.

Он осторожно ставит в лодку одну ногу. От нерешительного движения шлюпка начинает качаться.

– Боитесь? – спрашивает она, моргая густо накрашенными ресницами.

Не удостоив ответом, он протягивает ей нотную папку, чтобы найти равновесие. Наконец ему удается занять место напротив. По его выжидательному взгляду становится понятно, что этот завидный кавалер даже и не собирается взяться за весла. Он правда думает, что она его служанка? До сих пор ни волевой подбородок, ни короткие волосы не мешали мужчинам разглядеть в ней женщину. Она никогда не тешила себя иллюзией, что красива. Но даже мать видела в ней особенный свет, который мог превратить мужчин в мотыльков.

– Они всегда будут любить тебя, – прошептала она однажды.

Лотте нравилась эта мысль. Из того немногого, что имеешь, надо выжать все, что можно.

Руки наливаются свинцом, когда она берется за весла, но в голове и мысли нет показать это. Только тот, кто знает ее хорошо, заметил бы, что она говорит меньше обычного, чтобы не перехватывало дыхание. Но если уж она изо всех сил гребет, он мог бы и поговорить. Лотту раздражает спокойствие, с каким он переносит молчание, ее это все больше нервирует. Звуки издают только весла и утки, которые с громким кряканьем и хлопаньем крыльев жалуются, что им приходится оплывать лодку. Скоро Лотте надоедает молчание и она, слегка задыхаясь, принимается тараторить. Лотта рассказывает гостю, какие добрые эти Кайзеры, какие чудесные их трое детей и как прекрасно в их доме.

Вайль вежливо кивает и закуривает трубку. Ценная папка лежит у него на коленях. Может, чтобы вовлечь его в разговор, ей стоит спеть – он ведь все-таки музыкант? Но не успевает она открыть рот, как тот вытягивает губы и начинает насвистывать. Лотта сразу узнает вальс «На голубом Дунае». Он шутит над ее венским акцентом? К счастью, она не мимоза и шутку в свой адрес оценить может. Она громко смеется.

– Вы попали в самую точку. Я, вообще-то, из Вены, как и король вальса. Но никогда его не встречала, если вам интересно. По крайней мере, насколько помню. Мне как раз исполнился год, когда он умер. Думаю, он нечасто шатался по улочкам пригорода. Я выросла именно там.

Он наклоняет голову немного в сторону и смотрит на нее темными, как у плюшевого медвежонка, глазами.

– Правда? Я не очень хорошо знаю Вену. Мелодия вспомнилась по другой причине. Вы не думаете, что мы уже встречались?

Лотта качает головой. Ничего такого она не припоминает. Но на трепача, который начинает флирт с избитого вопроса, не встречались ли они раньше, он тоже не похож. Она поднимает правую бровь идеально выщипанной формы.

– Встречались? Тогда ваша память намного лучше моей.

Чем больше ее трогает румянец, заливающий лицо Курта, тем меньше она может противиться внутреннему дьяволенку и, подхлестываемая его неуверенностью, старается еще больше его раззадорить.

– Дайте угадаю – я точно встречала вас в ваших снах. – И она поднесла руку ко рту, чтобы прикрыть его, демонстративно зевая.

Лотта с удовольствием следит за лицом Курта, которое приобретает цвет вареного омара. И то же самое происходит с его шеей. Хотела бы она знать, как далеко за воротничок рубашки может распространиться его смущение. Она мягко касается его колена кончиками пальцев правой руки.

– Ну что вы, не берите в голову. Вы не первый, с кем такое случается, господин Вайль.

Это, наверное, ее проклятый голос. Ах, просто много времени прошло с ее последнего выступления.

Но он снова удивляет ее, не отстраняясь, но и не выказывая удовольствия от ее навязчивости.

– Нет, госпожа Ленья, я должен вас разочаровать. Мы действительно встречались раньше, – говорит он спокойно, больше не опуская взгляда. – И не где-нибудь в райских садах, а на бренной земле, на которой мы и находимся.

Значит, поэт. Она его явно недооценила. На фоне его завидной выдержки ей даже немного стыдно свой дерзости. Какой удивительный человек! Хотя она и убирает руку, но прекратить игру пока не готова.

– Сегодня совсем тепло, не так ли? – говорит она как ни в чем не бывало и таким голосом, который мог бы принадлежать скорее девушке с косичками, а не брюнетке со стрижкой под мальчика.

– Думаю, не намного теплее, чем вчера, – отвечает он.

Она сдается. Против такой объективности ничего не поделать.

– Ну что ж. Где это было? – спрашивает она. – Я имею в виду, где мы встретились?

Он смеется.

– Если подумать, то, наверное, не совсем в этом мире. Вы стояли на сцене, а я сидел в оркестровой яме, под вами, в «Волшебной ночи». Вы наверняка меня даже не заметили.

Разрозненные обрывки воспоминаний собираются в одну картинку. «Волшебная ночь». Пантомима для детей.

– Это было ваше произведение, так? – вырывается у нее. – Вы композитор, сидели за роялем, когда я пришла в театр на отбор танцовщиц.

Он кивает.

– Я удивился, что вы потом ни разу не появились. Боялся, что что-то случилось. Или вы не захотели исполнять эту роль?

То, что он уже тогда думал о ней, сразу к нему расположило. Приятно, когда о тебе кто-то заботится. По правде говоря, она с удовольствием сыграла бы ту роль. Было глупо от нее отказываться. И если бы она как следует покопалась в себе, то обнаружила бы гораздо больше, чем только отсвет раскаяния. Но какой смысл вспоминать о нем, если время неумолимо бежит вперед? Его нельзя повернуть вспять, чтобы откалибровать одно колесико.

– Это была серьезная потеря? – спрашивает она, не раздумывая.

– Для нас – да. Не думаю, что мне часто встречались женщины, которые не боятся чудить. А вы просто забросили в угол свои туфли и даже не беспокоились, что нам это покажется странным. Ваши конкурентки, наоборот, слишком старались понравиться. Ни сучка ни задоринки. Все было таким мягким и податливым.

– Так легче из них вылепить что хочешь, – говорит Лотта, смеясь.

Ах, если бы он только знал! Услышав комплимент, она почувствовала себя мошенницей, потому что в душе хочет нравиться ничуть не меньше других, а может быть, и больше. Зато Лотта опережает этих сладеньких домашних девочек, делая интересное открытие: чем бесстыднее она, тем успешнее в своем стремлении. Но только до тех пор, пока проявляет неслыханную дерзость, которую все в ней и ценят. И это ведь не ложь, а тщательно отобранная правда. Она уже знает, откуда может выползти тревога, и глядит в оба, чтобы ее не пропустить.

– Мне кажется, ваша манера выдающаяся, – говорит Вайль.

– Теперь я начинаю припоминать вас. – Она смеется над беспокойством, которое чувствуется в его наивной серьезности. – То есть я помню приятный голос из оркестровой ямы. Вы меня очень подбодрили. Как давно это было? Три года назад?

– Два года прошло, – поправляет он.

– Это же почти вчера. Как я могла забыть? – Она подмигивает ему.

– Так и почему же вы не вернулись? – настаивает он.

– Боюсь, что не смогу объяснить. Наверное, каприз.

Она не хочет объяснять, что ей пришлось отказаться из-за Ришара Реви. Он был ее верным наставником в Цюрихе и очень хотел стать режиссером «Волшебной ночи». После того как его кандидатуру отклонили, было бы предательством со стороны Лотты принять это предложение. Вряд ли кто-то заботился о ней так нежно, как Реви. Именно он связал ее с Кайзерами, когда ей было практически нечем платить за квартиру. И он же первым обнаружил объявление о наборе молодых танцовщиц в «Волшебную ночь». Любовнику не стоило особенно рассчитывать на верность Лотты, но товарищ мог положиться на нее всегда, даже если это означало выбросить на ветер три миллиарда марок гонорара. Нет, с такими деньгами не разбогатеешь. Два года назад как раз наступил пик инфляции. Слава богу, он позади. А тогда ничего приличного купить было невозможно, даже еды. Как только она увидела, что появились кактусы, и к тому же дешевые – кто думал о них, ведь и масла нельзя было раздобыть, – она купила сразу три. Сначала они пробуждали мечты о бесконечных пустынных ландшафтах, расположившись на подоконнике ее крошечной комнатки в Берлине; теперь, в ее комнате у Кайзеров, они напоминают Лотте, что от всего можно урвать что-то хорошее.

– Может, это было не лучшее время поближе узнать друг друга, – говорит она, дерзко улыбаясь.

Вайль кивает.

– Тогда я подумал, не случилось ли с вами что-нибудь. На репетиции у меня было впечатление, что вы в совершенном восторге. Поэтому я и удивился, что вы больше не пришли. – Он улыбается. – Потом я подумал, что вы все-таки не очень заинтересовались представлением. Мы никого не звали на сцену несколько раз. И когда вы появились, поначалу казалось, что вы как-то растеряны. Другие девушки старались намного больше.

– Скорее их матери, – мрачно поправила его Лотта. – Малышек даже жалко.

С ужасом думает она о заносчивых бабах, которым больше нечего делать, как только носиться вокруг своих дочерей в поисках изъяна. Они поправляют каждую мелочь и каждый выбившийся волосок воспринимают как смертельного врага, который может разрушить всю жизнь.

– Вы, наверное, правы насчет матерей, – говорит Вайль. – Они – как опасные драконы.

– К счастью, моя не такая.

Мать отпустила Лотту, за что она всегда будет благодарна. Йоханна Бламауэр с самого начала увидела, что из Лотты добропорядочного представителя рабочего класса сделать не получится. Временно ей удалось устроить девочку на шляпную фабрику. И дело как будто пошло на лад. Лотта не была ленивой. Подмастерьем вкалывала за гроши каждый день без перерыва. К счастью, уже с детства она понимала, как преподнести себя правильным людям. Так, еще несколько крон она зарабатывала в богатых домах, поливая цветы или подкармливая попугаев во время отъезда жильцов. Конечно, владельцы даже не подозревали, что Лотта красовалась перед зеркалом в их одеждах и разваливалась на изысканных подушках, как на своих собственных. Но очарование трудом быстро улетучилось, и тело стало выдавать неудовлетворенность работой на мрачной фабрике. У нее вдруг проявилась аллергия, происхождение которой врачи не могли определить. Губы, глаза и горло были воспалены. Так с самого детства ее организм защищался от любой несправедливости. Мать этому не удивилась. Она собрала девочке узелок с пожитками и посадила ее в поезд. Они не обратили внимание на отца Лотты, который язвительно предрекал ей будущее проститутки. Йоханна крепко поцеловала Лотту в лоб.

– Линнерль, будь умницей и, если получится, никогда не возвращайся.

Прошло целых десять лет с тех пор, как пятнадцатилетняя девушка отправилась в Цюрих на пробы балетных танцовщиц и актрис. Потом началась война, и через три года после ее окончания она решила поехать в Берлин, о кипучей театральной жизни которого была наслышана.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В этом знаменитом зале на каждом столике стоял телефон. Примеч. пер.

2

Первая строка из песни Курта Вайля «Сурабайя Джонни» на слова Бертольта Брехта. Здесь и далее примеч. ред.

3

Подразумевается концепция «эпического театра», разработанная Бертольтом Брехтом.

4

Первая строка из «Песни о фрикадельке» для голоса и фортепиано (1925) Курта Вайля.