Flagelação. Los siete latigazos que más dolor causaron

скачать книгу бесплатно

– Я надеваю маску, – сказал бронзовый язык в кулаке Джошуа, и не соврал.

Четыре одновременно надетые маски взамен личностей возвращали Всадникам предначертание Откровения, и потому не раздумывая, даже не имея подобной категории, Безликие Всадники Апокалипсиса заставили Песочного Брата нанести первый удар плетью по крупу Звёздной Сестры, расчленили затем разноцветных коней, каждый свCго, и сделали из их костей огромную, сдвигающую Землю, машину, которой бронзовый язык дал название «роторватор».

– Холод есть мужчина, – говорил бронзовый язык в кулаке Джошуа, – тепло есть женщина, но во Льве всё наоборот, он есть тепло, и он, мужчина, сжалился над нею. Шёл первый день женских красных невзгод, так что сиденье для езды верхом, испорченное Оголивой (а точно ли ею?), мигом стало нечистым, и ей пришлось пересесть в дорогую повозку. Мужчина был ирландцем в английском костюме, полудремал, пока управлял санями, укрытый подснежником, и не ел ничего, кроме лавролистного волчеягодника, а только тяжело вздыхал, вспоминая об испорченном сиденье, и смотрел, не отрываясь, вперёд. Он знал, что Смысл и Жизнь породили Неподвижность и Сорастворение, и не верил Оголиве (а ей ли?), что Человек и Церковь породили Вечный Ум и Синезис. Он считал, что одно не совмещалось с другим. Она и здесь стала спорить. Хоть она и держалась за Человека и Церковь и не верила в Смысл и Жизнь, но в доказательство всё-таки сочетания первых и последних привела в пример мужские артерии творящего начала, ведущие к жизни в иудаизме, которые хоть и не могут быть сравнимы с женскими венами результата творчества, стоящими смертью в христианстве, однако и те, и другие, и артерии, и вены, идут и питаются от единого сердца. Мужчина, к своему удивлению, согласился со всем, кроме слова «от» в её сентенции, и столь мелкого предлога хватило, чтобы он резко достал копьё и замахнулся, однако женщина взяла щит и отразила удар – здесь я получил возможность присмотреться и понять, что женщина всё же была не Оголивой, а англичанкой, имя которой мать-и-мачеха, костюм которой красная луна, отвар которой из соответствующего её имени растения стал действовать только на триста тридцать шестой день нашего гороскопного года, из-за чего моё повреждение мозга сменилось затмением.

Мне снился сон. Где я и мама. Я будто в школе, но ощущение себя – нынешнее. Я будто хотел прогулять уроки, не сказав маме, чтобы в ноутбуке посмотреть какой-нибудь ерунды. Мысль была сладостная так сделать, сравнима с эротической, очень приятно было так сделать. Затем я ощутил какой-то то ли удар, то ли разворот меня на спину, будто мама узнала и недовольна моими намерениями. Это впечатление было одномоментным, дальше – нечто вроде потока, направляемC, быть может, неким Высшим Женским Существом, может, и близким к маме, но к ситуации с прогулом школы отношения не имеющим. Я будто глотнул воды и начал тонуть. Я чувствовал ток. Меня трясло, я не мог ничего сделать, ноги бились об пол, мне было страшно, я думал, что мой рот открыт, и я кричу, и все всё слышат, ток не прекращался, словно связь, кою я не в силах был тогда осознать, только потом вспомнить; иногда я глупо думал, что стал железным роботом вместо человека, затем я почувствовал резкий спад энергии, как отключение подачи тока, ноги начали стучать сильнее, но с большим интервалом, я положил их на кровать и повернулся на живот, хотя знаю, что я засыпал на животе. Я решил записать все это сразу же и в записи этого решил не добавлять новых деталей из-за страха перед Богом, который выполнил моё желание получить религиозный опыт. Чуть позже связь прошла, и я понял, что мы не управляем своими мыслями, они либо заложены в нас, либо, как от тока, мы получ?м что-то ИЗВНЕ, отчего прежние мысли, которые ВСЕГДА одни и те же, обретают новC значение или оттенок. Под мыслями я разумею и характер, ибо он и в мыслях, надсознательных и подсознательных, и крCтся. Прошло время, а некий страх благоговейный все ещё ост?тся в мCй груди. Это произошло первого апреля (такая вот шутка от Бога!) 2020го года, время записи этого – ранее утро, 5:5*– 6:17.

Я сказал об этом Насте Давыдове, когда мы оказались на крыше храма, где я водил её сквозь одни только стекла вдоль солнечного света и показывал то пенопластовые прямоугольники, вспоминая их названия, то говорил о названии стеклянного материала, повторяя, что стекла в последнее время нет, только пластик. Помимо стекла и пенопласта, что слева, справа находятся темные комнаты, в которых не видно, что располаг?тся, и мы с Настей отправляемся туда.

– …или из-за того, что времена недвойственные, наше отношение ко времени может быть двойственным? – спросила Настя. – Не из-за Него ли? – Она имела в виду, разумеется, Бога.

А Он меня навещал первого апреля 2020 года…

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

Позже я обмолвлюсь о полёте с сестрой на самолёте. Настя подум?т, что я полечу не с сестрой, а просто с другой девушкой, и приревнует меня…

– Бог расширяет Вселенную, дабы расширить границы нашего неведения, – говорил я Насте. – Чем мощнее будет телескопы, тем больше будет галактик. Звёзд намеренно будет бесконечно больше, дабы отодвинуть край нашей вселенной и убедить нас в невозможности познания.

РЫБЫ

Закрытые воды Босфора уныло меня раздражают. Так назыв?мые эмоции притуплены, лишь подражая твCй интуиции (той, когда ты была жива, эх..). Я могу, одной лишь ей подражая, переступить Босфор от влажного (Рак) к холодному (Скорпион), чтобы на севере (Рыбы) какой-либо бог тебя обратил в Песочную Сестру, а Звёздный Брат тебе нанёс первый и

третий удары плетьми…

Но…

Я предпочитаю сам воскрешать людей, мне дорогих, ибо я сам по себе бог. Мне неуютно ждать милости что от равных мне, что от тех, кто выше меня по рангу. Но как же всё-таки воскресить теперь тебя? Как же перестать, как безвольный козёл, жрать французский cornouiller, чтобы выжить, пока ползу в этой константинопольской канаве, в этом незаконном государстве латинян? Почему всё повторяется? Что за Второзаконие, Господь! Почему я в этом времени, а не в том, где я сквозь красные дни календаря мCй возлюбленной пытаюсь нам двоим из горизонта бренного мира создать панораму действительно законно обретённого счастья? Где твои лёгкие ножки, моя любимая? Мои же, частью железные, частью глиняные, как у всё того же истукана Даниила, мне мешают бежать, ходить, доводится только ползать. Глубокая ночь, почти утро, между трёх и пяти, в небе сияют оплёванный земными богами Нептун и лишённый золота оловянный Юпитер. Шестой раз, в шестой раз я ползу по воде, на мCй левой ступне Зевс выжег букву «гимель», а на мCй правой хищные рыбы выгрызли столь же еврейскую «куф». Жидкости мCго мозга начинают густеть, гормоны мCго тела требуют любить тебя, любимая, но ты мертва в далёком будущем, не твоим музыкальным ликом суждено мне наслаждаться, а поганым образом Троицы под голос тишины, и только маленькая арфа надежды способна наиграть мне нечто, приближающее к твCй жизни, любимая.

Мои мысли прервал апостол. Его я давно знал, Иаков постоянно тут побирался. Но в этот раз Иако

в Алфеев захотел поиздеваться над мCй неспособностью ходить. Он бросил палку, стал на колени и принялся корчить из себя персидскую собаку, и подымать на меня свою лапу. Я не вытерпел, подобрал палку и забил собаку до смерти. Затем я съел без остатка этого «одного из двенадцати», ибо мне осточертело жевать кизил, и почувствовал в себе неведомую треть Бога и целый Святой Дух. И в третий раз за все 337 дней мCго обитания в Стамбуле во мне умер фаталист. Про первые два промолчу. Мне стыдно. Но я перенёсся во времени. Впервые! Ура! Я увидел тебя, любимая, у храма, и постарался припомнить, так как подзабыл, все красивые слова нашего и других красивых языков мира.

В честь Дианы, или Артемиды, моряки занялись спасением Афродиты в бурном Евфрате. Увы, но крайне плодородные Рыбы сделали их флот неудачным, и им не по силам было найти любовь, зато они нашли чёрные икринки в миске беременной овцы, главное доказательство движения всего по кругу. Конечно, это всё. Точка. Приятно-неприятная. Истина в последней инстанции. Пора бы уже начать выражать подведение итогов в изящных искусствах, однако Небесный Дух Христов и его тринадцать деяний «прощающего грех» решили этого не делать и нашли земное воплощение в шестьдесят седьмом из семидесяти апостолов Христовых, который был племянником Варнавы и носил имена двух евангелистов. Гостевой дом племянника был окружён квадратными кустами бирючины, и юноша его не покидал, а по велению дяди Варнавы проповедовал в первое беззвучное волшебное окно, ибо ядовитые языки простолюдинов за стенами не только играли музыку о хитростях в столпотворённом воплощении Содома и Гоморры, но молчание наиболее любопытных из них наблюдало сквозь второе беззвучнC волшебнC окно гостевого дома, как Звёздный Брат наносил Песочной Сестре второй и

четвёртый удары плетьми! Хдыщ!

Пусть стрела отвернётся от Джошуа и вернётся к тому, кто её запустил, ибо это лучше, чем если Джошуа останется неотомщённым, хотя, впрочем, лучшим из вариантов будет тот, где все пять стрел останутся невынутыми из колчана, чему урок упомянутый выше Марк-Иоанн и его пять деяний «прощающего невольные прегрешения», навсегда невынутые из дома для гостей в Вавилоне. Когда всё-таки вынули, то на дворе уже были адар, двенадцатая пхальгуна и девятый элафеболион. Юпитер в Рыбах был Зевсом в Стрельце. Рыбы смотрели на месяц праздника Охоты и лежали на боку, склонные слушать только Тельца. 20 февраля – 20 марта.

При перевозке креста из Абакана в Брянск на него накинули полотенце, чьи следы женской крови ничего не портили и все равно отсылали к Распятию и подстилке, на которую положили Христа, когда сняли с гвоздями с креста. Что же это был за крест? Никто не ответил, даже Аристарх молчал, ибо его регалии были о другом.

Пожалуй, о храме можно заканчивать. Ответов же никаких не будет, ведь правильно? Человек с регалиями Аристарха может дать нашим оргиям некую революционную идею, которую не стыдно будет продать простому люду под видом простого козла, столь же простого, как того квадратноглазого, которого привела в наш храм последняя посетительница, швея. Она, миловидная полячка с тонкими щиколотками, сказала воину убить козла булавой, тот убил, а швея вместо отпущения получила от козла невиданную шерсть, из которой начала ткать подстилку, в которую вначале положут снятого с креста Иисуса, затем накинут её на крест, дабы она символизировала Распятие, а вот уже после, во времена бесчинства крестоносцев и мCго бродяжничества, эта подстилка будет выкрана мной из сундука одного венецианца, чтобы затем её использовать в качестве скатерти в нашем храме и хранить на ней лошадиную кровь, коровье молоко, четыре гвоздя и ещё кC-что. Но как швея может создавать скатерть для храма, если скатерть здесь уже была и до её прихода сюда, вместе с вышеперечисленными предметами? Дело в том, любимая, что нам с тобою нужно, подобно этой маленькой и кропотливо трудящейся швейке, обострить своё внимание к видимому и к невидимому, обратить его на поиски сути, и в конце концов единственная цель покажется нам вдалеке, как Огненные горы, где мистика и иллюзии лишь витиеватые узоры на двери нашего дома, в который что ты, что я, стремимся попасть вопреки линейному времени мира. Невидимые волны вездесущности Воды ощущаются даже где-нибудь на проведённой под линейку границе между Ливией и Египтом, откуда чесать и чесать сквозь неумолимый ад пустыни до Тошкиных озёр, дабы там утопить свою напарницу, которая до боли надоела со своими жалобами, но, естественно, я не имею в виду тебя, моя любимая, да и как же я могу иметь, когда раз пятый на дню ласкаю твою левую ступню, погружённую в голубого цвета поток, солёный на вкус как морская Вода? Ты жалуешься, любимая, и даёшь мне копытень, лечащий, согласно повериям, от алкоголизма, но последний даже очень как-то легковато подхватить в сидячих или, не дай Баже, в плацкартных вагонах бесконечной России, так что пройди мой путь для начала и даже потом не смей пускать жалобы, ибо у нас не так много останется времени для любви в одном озере, правда, не знаю, в каком, всё зависит от одного источника, разливается ли он по февралям или нет, но точно не в том, где утоп Кролик, но если разливается, то значит в том самом озере, у берегов которого раз в шестой за день я целую нежные пальчики твоих ног, моя любимая, так вот, в нашем озере, но если разливается, то значит в бесцветном озере мироздания, в самом его низу, где суша с водой неотличимы и одинаково недостижимы, там, любимая, сидят львы-лягушки на вечнозелёных крушинах и открывают могилы, дабы под медный гул архангельской трубы восстали усопшие, пока вверху в пучине хаоса меленько-меленько, пока без намёков на репликаторы и прочую биологию, зарождается архетип истока в виде точек, жёлтых или красных, а вот уже за одну из таких точек, за пятую, приятно-жёлтую, и отвечали Рыбы, которые передавали заложенную в хаосе протонаследственную информацию на двадцатый суд, на очередную прелюдию Страшного суда. В озере, в этом зале ожидания без секретарей и приставов, в этом своего рода предбаннике, все Рыбы вели себя как иудеи и язычники, крещённые водой Водолея, воспитывающие в Водолее же новорождённых и с легкостью пучеглазых глупышек приносящие себя в жертву другому, кем бы этот другой ни был, даже если этот другой кричит: «Люби Зенит больше побед», то всё равно приносят, перед этим, правда, убедившись в преемственности накопленных знаний, дабы первое познание родительского дома не погружалось в зыбучие пески времени. Но оно, увы, погрузилось, извлечь познание не помогли ни мистерия по случаю жертвы Триты, ни ритуальное поедание прабогом Свиньи, Кролика и Козы, ни новообразованная гармония в круге Вселенной, ни пляски андрогина на фоне неба, коим, Андрогином, был, возможно, Симон Маг после известных пертурбаций, с двумя жезлами в руке, на одном была буква «рэш» и крест из Рыб, Девы, Близнецов и Стрельца, а на другом буква «тав» и символы евангелистов, голову самого живучего из них, Иоанна, один день в году, двадцать пятого февраля, украшал довольно женственный венок, в центре которого была расположена Земля, состоящая из двух сфер, горы и леса которой вместе с городами отчётливо нам дают понять, что это мир XXть Iго века. B сам венок вплетены мужские знаки Зодиака, а в расположенные по углам гирлянды цветов из сада Семирамиды вплетены знаки женские. Круг вокруг двух сфер быть может образован не только венком, но и колесом с глазами, обручем из детского кружка, кольцами деревьев, Боже, существует сорок один вариант для канонического обрамления Земли, так что смысла не имеет перечислять их все.

(2) Allegro

Giunta е la primavera[11 - пришла весна] и полумера Меска после адюльтера с Таней не принесла ему ничего. Да, лишь сегодня, первого марта, Меску рассказал об этом его палец, то есть Нарайя, кем бы тот ни был, и осознание Меска того факта, что я не утонул в ноябрьском пруду, было столь непосильным для звёздных сфер, что по итогу его гнева на небе началась оккупация тридцати частей Рыб, в которой принимали участие Овен, Телец и сами Рыбы-мазохисты. Прослушка пока не пришла, поэтому я был вынужден продолжать свою легенду школьного уборщика. Я читал молитвословия Ангелу Исраэлю, охраняющему тень Геракла в Аидовом королевстве, и издалека наблюдал за милыми ножками Кати, которая напрочь забыла о моём существовании и своём предыдущем со мной опыте. Тёплая вода пруда омывала её ступни, надвигался рассвет, из кувшинок вырастал нарцисс, а в небе погасали последние звёзды созвездия Андромеды. В моих мыслях, мыслях человека, на весах находился весь мир, и жители этого пустого мира, две рыбы, рожали барана, быка, рака, льва и скорпиона. Точнее, рожала одна рыба, а вторая полностью лишалась помёта. Но и она равнодушно пойдёт на нерест в следующем году. Я всё сидел и молитвословил на нарцисс и вертел в пальцах двенадцатый аркан Таро («Жертвенность»), чтобы нагло им ткнуть в твоё личико, любимая моя…

– Так что произошло с прослушкой?! – не выдержала ты. – Ты или он, или кто бы там ни был – её установили? Вы подслушали за Учительницей? У неё действительно был сговор с Таней Т., который как-то связан с, как ты говоришь, с твоим архиврагом Меском?

– Шшшш… – прошептал я. – Послушай дальше. Послушай, как плавно перетек?т речь с одного на другого, через запад на восток, сменяя календарь на вечность, на мгновенье, на девичью косу, на медленный разбег, на Олимп, на вяз, на Грецию, на Геркулеса, которому надCло стоять неделями под вязом в ожидании аудиенции, поэтому он махнул рукою на Олимп, где Гера устлала всевозможными туманами Зевесову постель, и вернулся обратно в Микены для последнего подвига. И он не знал, да и не мог, что в его отсутствие во дворце Эврисфея произошли страшные дела. Но началось всё на скотном дворе. Дотуда дошёл запах обновлённого зелёного зелья, в следствие чего и без того довольно бешеные коровы Гериона напали на спящих коней Диомеда, и началась между ними бойня, по итогу которой стены скотного двора развалились, а все коровы и скакуны передохли от ран, за исключением одного скакуна, который едва-едва держался, но…

…но из его живота показался то ли нож, то ли перо, которC изнутри стало прорезать окружность, заливая копыта и трупы буйной и нездешней кровью. Когда окружность была доведена до конца, две пары рук изнутри подняли сей аккуратный шмат кожи, как люк, а скотина предупредительно завалилась на спину и последней из всех издохла. Кружком затем накрыли ей морду в качестве признания за обеспечение жизнью в течение многих дней, а вот жизнью она обеспечивала двух съеденных людей – Нестора, то есть Лжеиолая, всё ещё горящего отомстить Геркулесу, и того, кто выбрал себе имя Джошуа – после очередной смерти Джошуа появился на свет обновлённым и, в отличие от Нестора, не горящим злобой к Геркулесу. Джошуа понимал, что многие из его козней могут и без его участия погубить Геркулеса, и потому поднялся на Олимп, где нагло и бесцеремонно Звёздный Брат нанёс Песочной Сестре пятый и десятый удары плетьми…

– …но нет, моя любимая, где нагло и совершенно бесцеремонно я сверг с олимпийского трона милую деву Гестию и занял её трон под именем Дионис…

Я наконец смог обнять твои ноги. Я посмотрел вверх, на твоё прекраснC лицо, полнC слёз затаённой тоски. Уж теперь, моя любимая, те же слёзы в виде слёз радости преобразят тебя в то совершенство, которым я тебя воображал и которC ты якобы сама себе придумала, хотя на деле я, любимая, свой личный идеал вручил тебе как твой собственный!

– Далее буду рассказывать я, а ты, бренный Ангел, моя креатура, что мнит себя Первым, молчи, ибо не время двум голосам одинаково врать, то есть, рассказывать правду!

Но я изменился! Да, любимая, я тот ещё певун, но мои нервы совершенно иные теперь! Итак, под именем Диониса я восседал на незаслуженно присвCнным себе троне и вслушивался в далёкие песни вакханок, иногда незримо появляясь среди них:

Быком обернись, ты наш Вакх, ты наш бог,
явись многоглавым драконом,
иль львом золотистым ты в очи метнись!

Я прошёл мимо своих вакханок к небольшой речке, водами которой юный Парис омывал ноги Елене Прекрасной. Речной бог Ксанф был на стороне троян, поэтому вода была нежнее танцев Терпсихоры, милой балерины-музы, и убаюкивала не только погружённых в истому любовников, но и даже меня, полубога, который просто проходил неподалёку! Ох, и таинственны для меня Рыбы, какая ещё авария может нас настигнуть, моя любимая? Не меч, не злость отвергнутой от трона Весты, а лёгкая вода усыпила меня, Дионисову ипостась! И я уснул. Я прослушал жесточайшую битву за стену, громко бренчавшую мечами где-то в ТрC, зато я сладко видел будущее, железную птицу, которую мы оседл?м, и видел старого Зигмунда Фройда, который путался во всех твоих именах на букву «К», пока ты нагло и в то же время стеснительно покачивала изящной ножкой перед его лицом, сидя в его лондонском кабинете, наблюдая за окном мягкие снежинки, шестой фрейдисткий и не столь фрейдисткий девятый удары плетьми от Звёздного Брата по заднице Песочной Сестры…

??

Но что кончится, когда символы разобьются? Исчезнет ли мир, когда закроются вопрошающие очи, когда Адам, дающий всему имена, залезет обратно в свою скорлупу? Если спрашивать меня, то я вот серьёзно думаю, что даже после краха нашего с тобою мифа, любимая, миф в конце концов переварит любого рода пришельцев и неприятелей – в конце концов Рим перемолол захвативших его Германарихов и Атилл. В конце концов острова брата Геркулеса всегда будут нашими островами, даже если вплоть до наших дней их будут населять додеканесские турки – ибо пространство мифа сильнее пространства людей, и чем древнее, тем и сильнее! Да, наш Додеканес был под властью итальянцев где-то до Первой Мировой войны, и что? И Византия с её православием здесь царедворила, так и пусть! Не в языках, не в народах и не в религиях дело! Вон, ромеи говорили на греческом, разве это сделало их ближе к пространству нашего великого мифа? Нет. Они, как и турки, как и латиняне, только питались нашим жизненным соком, сохраняя свой ветер в свCй голове. Но мы и наш миф, мы вне голов и вне мирового порядка! А почему? А потому! Развёрнутый ответ был бы признаком слабости. Мы есть, и мы будем, как мы были! Как зажглась искра, так и не погаснет! Но чтобы тебе, моя любимая, было понятно, как я для нас с тобою захватил иконы и власть, я, любимая, дорасскажу тебе историю с подвигами Геркулеса, ибо в ней наш главный генезис, и, не теряя времени, я начну продолжение рассказа, пока мой язык опять не отняли?. Не хочу, чтобы тебе рассказывал Ангел, зовущий себя Первым, или новые варвары, у которых вместо речи пять дубин и тра-та-та-та-та пиу-пиу вместо слов!

Пока я спал, я видел королевства двенадцати озёр на каждом из островов Додеканеса. Как они прекрасны! Об этом будут мои молитвословия, а пока я всё-таки начну рассказывать про то, чем занимался во время мCго сна обритый налысо, но сквозь ад вернувший себе мужество Геркулес. По договору с ныне присным Эврисфеем оставался один подвиг. Золотые яблоки печальных гесперид. Царство же Гесперид, точнее, сад находился далеко за Испанией. От пострCнных ранее самим Геркулесом столпов надо было идти строго прямо вперёд, минуя неизбежную окружность земли. Эти юные геспериды по сути свCй были нимфами и пели для Атланта, что держал над землёю небесный свод. Их пение слышал и сам Геркулес, когда опускался в Аид, но этого он помнить не мог, ибо пока не умирал. Нимфы пели и срывали с дерева жизни золотые яблоки, которые смертному нельзя было брать, ибо даровали они познание и вечную молодость. Неподалёку от сада стояла пустая гора с пещерой Адама и Евы, тоже, можно сказать, пустой – кроме прямоходящего змия в пещеру никто не заглядывал, да и то было неизвестно когда. Змия уже давно лишили всех его конечностей и заставили ползать по обычной земле в мире «невовремя обожжённой глины». Только трC из гесперид в один из чистых четвергов решились хотя бы издалека взглянуть на пещеру – и они тут же сделались более земными, чем были ранее, и обратились в Грации – в Невинность, Красоту и Любовь. Их яблоки стали несъедобными шарами, совершенными, как кристаллы – они вынуждены были по ночам расжимать ладони, дабы свет шаров попадал на дырявC от изношенности небо, и свет, застревая в проколах, образовывал ложные звёзды, по которым искали дорогу талантливые поэты и несчастные моряки, обречённые сгинуть в пучине.

Поскольку сад Гесперид был, что современники скажут, «параллельным миром», то попасть туда было даже сложнее, чем в ад. Всё-таки Геркулес не был монахом, расчёсывающим собственные струпья. СамC дальнее, докуда он дошёл – это место, где объём начинал переходить в плоскость. Глаза Геркулеса отказывались воспринимать начинающуюся двухмерность, только его слух мог слышать напряжение мышц Атланта, держащего небосвод.

– Мне нужны яблоки Гесперид! – прокричал или прошептал Геркулес.

– Как тебя зовут? – спросил Атлант.

Геркулес сказал, как, и сказал, что ему нужно только три яблока.

– Я принесу их, – как-то сразу ответил Атлант. – Но тебе придётся держать это небо.

– Я согласен, – сказал Геркулес. – Только я тебя не вижу.

– Подними руки верх.

Геркулес поднял, и в руках его оказалась чудовищная тяжесть. Он покрылся потом, и по всей земле вдруг пошли туманы, так как он держал небосвод слишком низко. Атлант же пошёл в сад, где встретился с драконом, его охраняющим. Дракон был создан из конечностей, которых лишили того самого змия, и он охранял золотые яблоки, так что Атланту пришлось обойти этот сад и столкнуться с Грациями, которые, не дожидаясь его просьбы, вручили ему золотые шары, в строгом смысле яблоками не являющимися. Но Атлант взял шары, решив, что с полубога будет довольно и этого. Он вернулся обратно, к Геркулесу, который чувствовал, что небо вот-вот рухнет – и так оно и вышло. Но Атлант, по счастью, вовремя подхватил небосвод, но выронил при этом шары в Океан. Геркулес нырнул туда с головой, но здесь Океан был плоским, так что Геркулес на время лишился прежней формы, и его закоротило, если так можно выразиться, и перебросило мимо самых поздних времён, когда уже наступил Византийский эллинизм при византийских таксиархиях, к самым ранним, когда ещё не определились с первоматерией, потом опять к самым поздним, когда безносый Юстиниан через канализацию вернул себе престол, потом опять к самым ранним, когда ахеяне и трояне устроили битву при кораблях и когда, моя любимая, ещё не пробудилось в полной мере милосердие в тебе.

ЗЛАЯ И ИЗБЫТОЧНАЯ ЦИФРА 12

Третьего марта завершилась последняя триада римских Сатурналий. С особым рвением Симон Маг отмечал возвращение мёртвых в зимнее солнцестояние и в упор не желал замечать христианскую символику европейских язычников, которую сходу же заметила Елена…

– Давай не будем об этом, а? – устало попросил Симон Маг.

Елена Прекрасная не послушала его и бросила перед ним первую Рыбу из созвездия Рыб, и была она с молоками. В храмовые лепёшки с рисунками месяцев Елена добавила дымянку и стала есть и хрустеть, словно жвачное животное. Наступил мужской космический порядок Ареса-Овна, Аполлона-Льва, Зевса-Стрельца, Гермеса-Близнеца, Гефеста-Весов и Посейдона-Водолея. В утро и полдень Огонь из Воздуха рождал шесть «плодов духа»: мартовский мандарин, июльский нектарин, ноябрьский банан, майскую грушу, сентябрьское незнакомое авокадо и январский лимон. Двенадцать дней перед Рождеством освящались греческими именами на стене: ??????? ??? ???????, ?????, ??????? ??? ?????????, ????????????, ???????, ?????? ? ????????, но вовсе не поэтому двенадцать китайцев из обновлённого совета Далай-Ламы запретили апостолам проходить сквозь еврейские врата Небесного Града, сквозь которые уже прошли Рувим, Симеон, Левий, Дан, Неффалим, Гад, Асир, Иссахар, Завулон и Иосиф. А почему же? Симон не знал. В общем, там десять сыновей Иаковых встретили паладинов Карла Великого и рыцарей Круглого Стола, что одновременно спали с француженкой Рете, изношенной развратом, и управляли двенадцатью часами дня в ожидании врат и камней Святаго Града и в ожидании руки ангела, которая бы им протянула также на всех копьё Лонгина…

– Давай всё-таки не будем об этом, а? – устало попросила ты, моя Geliebte.

Елена не послушала и тебя и бросила перед Симоном вторую Рыбу из созвездия Рыб, и была она с икрой. Елена добавила к ней дымянку, стала есть, хрустеть и напоминать ведьм, что лечили поеданием дымянки свою несуществующую простату. Наступил возврат женщин к хаосу Венеры-Тельца, Юноны-Девы, Цереры-Козерога, Дианы-Рака, Минервы-Скорпиона и Весты-Рыб. В вечер и полночь Земля из Воды доставала для космического древа жизни посреди рая ещё шесть плодов: апрельское яблоко, августовский ананас, декабрьский грейпфрут, июньский персик или абрикос, октябрьское киви и февральский апельсин. Двенадцать ночей Рождества освящались приходом Иоанна, Петра, Матфея, Иуды Искариота, Филиппа и

Симона Кананита, но вовсе не поэтому потомки Али, большие имамы, запретили апостолам проходить сквозь египетские врата ада, сквозь которые уже прошли Иуда и Вениамин. А почему же? Я не знаю. В общем, там двое сыновей Иаковых заместо египетского Ра встретили двенадцать греческих титанов, что проводили ночные часы под звёздами Рыб с драгоценными камнями Аарона, упавшими из его нагрудника благодаря золотому копью, но мистический смысл ангельского копья оказался для Иуды и Вениамина непознаваемым, хотя они, как и прочие Колена Израилевы, тоже стояли за сод (???????), за мистический смысл, тайну знамён Востока, за этюд и надежду, за голос Марины, в богатстве кричащей: «Мир и безопасность! Не потерпи кораблекрушения в вере!!!», но в нищете она запела, кстати, греческим распевом, «Взбранной воеводе», немного-немало, и за новую вечную жизнь запела она, за слияние запада и востока в двух совокупляющихся черепахах, ибо так сказал Господь Бог: «Согласно вашему же эллинскому буддизму, вы понесёте семеричную эволюцию существования человека за китайский талисман на ваших шеях, и тогда узнаете, что Я – Господь Бог, Дух Истины, Дух Страха Господнего, Дух Мира и Премудрости!» Сии суть слова, которые Анна и Елена, дочь и мать, услышали от архангела Сахиэля, но ввиду испанских перипетий они почти сразу забыли эти слова, и слова покоились, как древние монеты, дожидаясь археолога, и превращались в единственно важный вопрос, ибо архангела Сахиэля никто не знал, ну, хорошо-хорошо, ты не знала, Марина не знала, но его знал рыцарь монет, что питается, как царь, тучными яствами, рыцарь по имени Ашер, или Асир. Это был восьмой сын Иакова, второй от Зелфы, но Асир был известен не по ответу на этот единственно важный вопрос, не по озлоблению на глупого, когда он досыта ест хлеб, не по отождествлению с идолами чужими, что дают Новый завет на армянских языках, не по внушению Мухаммада ибн аль-Хасана аль-Махди, живущего и по сей день где-то в Кызыле и долго говорящего Воде «отыр»[12 - сидеть], «отыр», не по грабежу домов безнаказанных в своих деяниях римлян, коринфян и получивших особое послание Павла евреев на страже у Гроба Господня, не по битью камнями женщин греховных, не по изрубанию мечами срамных сыновей их, не по сжиганию огнём распутных дочерей их, не по концу земли вражеской Оссиановой и островов блаженных, побывав на которых Оссиан умирает, не по словам Агура и его урокам «жёнам юности своей» из первой главы, не по делам Иова в его борьбе с Баалбаритом из второй, не по силе трансцендентного у Даниила в его борьбе с распутством в третьей и не по осуждению актуального интеллекта и формального служения Богу в четвёртой и последней главе из книги пророка Мал’ахи, но по своему завету о двух видах зла и добродетели, который его колено, Колено Асирово, чтило только в четверг, в день животного мира в воде, и который до наших дней дошёл сохранённым в неизменном виде, пожалуй, не без помощи Малахии, Даниила и Матфея, только в рецессиивном виде у двух старцев нашей эры, сидящих на двух престолах. Справа сидящий держал букву ламэд, слева сидящий – букву вав. Справа сидящий был шестьдесят восьмым из семидесяти апостолов Христовых по имени Ахила, слева сидящий – шестьдесят девятым из семидесяти апостолов Христовых по имени Ахаик. Оба были из Ефеса, были полны скрытого смысла, воображения, запредельной привязанности, сокровенной неопределённости, силы архетипов, разногласия в неподконтрольных и необъяснимых высших идеалах, но милосердие было свойственно им, но и похвалу от женщины на картине Бугро получали они, звучащую как предложение любви, как вновь обретённый рай, ни свободного места для зла, ни трансформации влажных и скользких обитателей Воды, ни разрушения несотворенного и нетворящего будущего в этом раю не будет, ибо пусть два старца-апостола будут перепиливаемы и подвергаемы пытке, но жёны получат умерших своих воскресшими, с такими же бородами, как у апостолов на престолах, только у Акилы или Ахилы она была покороче и разделена на пять прядей, каждая из прядей соответствовала чему-то, а у Ахаика была неприлично длинной и кончиком-кальмаром упиралась в ХРИЗОЛИТ, в который была всечена буква:

четверг

В первую из пяти прядей Акилы или Ахилы были вплетены лекарственные, высокие, прямые и неприхотливые гулявники из сада служанки Лии по имени Зилпа, которые изначально росли для второго из двух её сыновей, для Асира, во второй из пяти его прядей сияли несотворенным и нетворящим будущим Согдиана и Заречье за Ефратом, где мамлюк Хаджжи II, Миларепа услышавший в 1382м году, под вопль охотников подло разбил славное войско шапсугов из города Навои. В третьей из пяти его прядей наш добрый друг и пророк Симон Маг вкушал всю прозрачность правил этой Воды, то есть уже Огня, вернувшегося вновь в Огонь, то есть уже в Воду, и Водой оставшегося, ибо было две Воды, два Огня, но Вода была позже, поэтому Вода и осталась, тем более известно, что последнее место Воды – уподобление, ибо «стихия Вода есть самая бесформенная материя», если поправлять Фалеса, ну а Огонь, ну тут уж я добавлю от себя, без исправлений, Огонь – это единое воплощение пяти разных существ – дельфина, вепря, совы, сокола и синего коня Посейдона, причём каждое из этих существ обрамляло портрет голой Елены Прекрасной на тёмно-синем фоне глубины её странных глаз, в которых отражался профиль старого коринфянина Фортуната с круглой бородой среди свежих и зелёных акул, с её губами Беатриче, на которых вместо помады подтаивал, как действие весны, поцелуй влюблённых, умерших на сожжение, с серёжками её ушей, выражающими чьё-то романтическое представление времён эллинизма, со сплетением морских раковинок её грудей, похожих в своём колыхании на белых голубков Марины, и со жемчужным ожерельем, украшающим мечтательность её тела вымершими в незапамятные времена и разными на вкус и цвет товарищами-рыбёхами. В четвёртой из пяти его прядей был вплетён… эх, не хватает больших букв для камней… был вплетён аметист, в который была всечена последняя буква греческого алфавита… стоп, аметист, аметист, а аметист, получается, это тридцать шестой камень!!! Таким образом, я могу теперь уничтожить Льва и воскресенье!!! Я отнесу аметист тебе, любимая моя, Geliebte, и затем мы займёмся любовью в чужом саду, где свежие, зелёные и водянистые душистые соединения из сада служанки Лии по имени Зилпа будут сквозь мистический смысл и тайну знамён Востока осуждающе поглядывать на этюд наших голых тел. Из серии соединений особенно будет выделяться белая убивающая роза. (Звук падающей скамьи).

??

Семидесятый и однозначно последний из семидесяти апостолов Христовых по имени Фортунат превращает Иакова Алфеева в Симона Кананита и за этот косяк в порядке перечисления апостолов из двенадцати отрубает апостолу из семидесяти Акиле или Ахиле пятую из пяти прядей его бороды, в которую были вплетены не свежие, не зелёные, не водянистые, но вполне себе бумажные титры с именами актёров леса (0), играющих в этой книге. Актёры были жертвами, и очень много жертв оказалось в этой словно Восьмой Мировой Войне, поэтому никакC торжество побед не восполнит подобных утрат, равно как и не восполнит их серийнC производство новых людей. Голая невеста вампира снова оказалась под замерзшим Ниагарским водопадом, но вторая часть её ледяного плена обещала быть куда более обнадёживающей, ибо сделка с демоном прошла как положено, бородач её опять убил, сердце её каменеет в одном из сосудов, пока во втором находится мгновенно окаменевшее сердце её любовника, жениха-вампира, который вот-вот, уже сейчас, появится здесь, озарённый созвездием Рыб, уничтожит ненавистный лёд и замрёт напротив неё идеалом, как Христос среди битого стекла, протянет ей руку и скажет:

– Hier kommt die Sonne[13 - появляется солнце]. Оно согреет нас, а из облаков опустится заново лестница, и по ней мы дойдём до нашего рая. Желтые гиперболы параллельных миров пронесутся мимо нас, подобно маленьким спичкам, а Господь Бог отберёт у нас клыки вампиров и подарит взамен тёплые губы жениха и невесты…

Но он не появлялся. Лёд не разбивался. По-прежнему было холодно.

Зато Елена с демоном Тифоном по левую руку и маленьким бородачом по правую внимательно рассматривала два сосуда между ног у Сфинкса, в одном из которых билось мужскC, а в другом женскC сердце.

– Вот вы и нашли вашего Сфинкса, госпожа… – начал было бородач, но Елена его оборвала и мановением руки обратила его в два листика шпината.

– Он больше не понадобится, – сказала она Тифону. – Как его звали?

– Это был средний бес по имени Камиль, – ответил Тифон. – Его уже побеждал Заратустра, правда, ценой собственного духа.

– Замечательно. – Елена протянула руку, чтобы взять каменнC сердце Сфинкса-вампира, но в последний момент отпустила. – А теперь доставай её.

Тифон выплюнул изо рта египетскую Корону магов, которую Елена так и не отдала свCму мужу, которому эта корона предназначалась по праву. Солнце замигало, Елена надела корону, достала из сосуда сердце невесты вампира и успела раздавить его, пока оно ещё не окаменело.

– А вот от сердца Сфинкса нам избавиться не удастся, поэтому мы используем его в своих целях.

– Куда же мы направимся, госпожа?

– Естественно, в Египет. Нас ожид?т зодиакальная война…

– Уже четвёртая по счёту…

– Да, четвёртая. Ни одно Воскресение из мёртвых не обходится без войн, поэтому вперёд! Держи. – Елена сунула в рот Тифону кровавые листья шпината, которые Тифон тут же нечаянно проглотил. А Елена с мрачной грустью вздохнула, даже несколько прерывисто. – Я развязала Троянскую войну и теперь не могу остановиться развязывать всё новые и новые… Даже муж не поможет мне остановиться…

– Даже мамы скажут, что хорошие мужья финишируют первыми, – сказал Тифон.

Возникло неловкое молчание. Без намёков на светослужение…

– Мать ничего плохого не скажет, – неуверенно замямлил Тифон, который хотел подмазаться к Елене, но прекрасная жена Симона Мага внезапно стала… миражом. Ниже себя Тифон ещё немного видел её туманные очертания, но выше не видел и, если верить Учительнице, периодически отвлекающейся от чтения Джека Лондона, после растворения Елены Тифон попал аж в саму Брянскую область 1874го года, где увидел похожую на Елену девушку с коромыслом в форме голубой подковы в нежных лучах северного сияния. Девушка в венке молчала, но издалека до них доносился матерный шум. Это была вечеринка у губернатора. Тифон потом пойдёт на звуки и придёт к облупившейся двери с надписью «и вот заведение», но пока он стоит, как лысеющий по вражеской ненависти Зейн аль-Абидин, ибо перед ним как будто та самая икона, пришедшая на светослужение в Россию through the moon and the sun. Canto d’uccelli[14 - щебечут птицы (вообще-то дословно это «песня птиц», ну да ладно)] постельные трели, но как и мы не созрели, так и Тифон не созрел до ответа девушки-Коралла. Девушка-Плакун-Трава протянула ему приветливые лепестки ядовитого дороникума и вот что сказала:

– Я – Анна. Дочь Симона Мага и Елены Прекрасной.

(ять, ю и юсы, фита)

Был всё ещё березень-март, мамы всё ещё говорили, что хорошие парни финишируют первыми, но мать же ничего плохого не скажет, не так ли? Женщина вообще довольно милая нелепость, если вспоминать мудреца ДостCвского. Вот, например, чёрной вдове присуще сострадание, этим и обусловлено пCдание ею самцов. Шторм смотрела на идиота X и думала-думала, и надумала с ним расправиться, ибо её жизнь всё более и более походила на пародию. Раньше был миф, где сын был и любовником, и отцом, и богом, а сейчас вся мужская ипостась олицетворяется перед Шторм в лице князя X, поскольку Y всё время на работе, в экзальтации кадрит любовниц, к которым Шторм ревнует жутко, и это при полном отсутствии любви к Y. Но Учительница – плохая ведьма. Она не сможет в кастрюле с зельем утопить корабль лубочной жизни. Что же делать? Восьмёрка, валет и туз. Все пики ?. Похоже, ничего. Дева, заточённая в крепости. Только ждать обломка от гиганта, брата по крови, принца Нарайю. Как Водолей в виде воздуха-аскета, он снесёт суд этих Рыб и разрушит мир этих же Рыб, и Рыбы будут мертвы. Но надолго ли? Нет. Мир без жертвы Авраама всегда идёт по кругу. В двести тридцать первый раз всё повторится. Будет восстановление и возвращение, и Рыбы, как и прочие знаки, вновь оживут. Как всегда, одна Рыба завершит зиму, а вторая принесёт весну. Что Рыбам смерть? Тем паче, Рыбы имеют две не сознающие себя половины. Совсем как князь. Что смерть для X? Он же идиот! Безобидный, правда. Но она ж Иштар, чёрт возьми! Что ей за дело? Учительница вздохнула. Она отложила книжку Джека Лондона. «Martin Eden». На английском. Ей не хотелось дочитывать. Она и так знала, что Мартин «сойдёт с корабля». Почему бы не сойти с корабля и князю? Прямо в суповой набор для Y?! X и так нарвал в поле лютиков и получил куриную слепоту в виде тишины. Потерял дар речи, но при этом, что странно, стал выглядеть только глупее. Не Иммануил Кант, скажем прямо. Не либеральный валет пик от мира философии, когда пиковым т?зом выступ?т всеобъемлющий Хайдеггер. Но в плане значения что Кант, что Хайдеггер равны друг другу, они как чёрные туры немецкой культуры, чьих немецких дочерей заражал венерой белый визирь Y, который, наконец, вернулся со своих гуляваний в чиновничьем клубе:

– В твCй комнате вместо роз и аметиста какой-то бабий бардак, – сказал Y Учительнице. – Пойди и уберись, что ли.

– Да.

– И не ломай комедию с этими картами! Не гадай при мне, слышишь? Будущего не предугадать.

– Да.

«Она всё ещё помнит?», – спросил про себя Y и помрачнел. – «Она всё ещё ждёт свCго гиганта?»

Триста пятьдесят третий день их сожительства подходил к концу. Одиночество тирана, пять дней лежащего без помощи врача, теперь ему обеспечено. А в новый странный, посторонний, триста пятьдесят четвёртый день завершилась в новый раз оборотная сторона луны. Таким образом, луна стала плоской, что позволило милой Кайле, благословляемой Рыбами, вместо розовых флюидов перейти на лечение ажурным кервелем – и Амура с его черепом в руках вернуть обратно в царство невинности, освящ?мым с неба вернувшимся Шаром Грации! Этот солнечный вечер в субботу в Тюрингии можно было бы разбавить чем-нибудь в духе «контемпорари», но Кайле помешала верхняя губа. Она занемела. Будто нечто плотнC и большC укусило туда. У неё никогда не было бронзового языка брата, так в чём же тогда дело? Она посмотрела по сторонам. Она поняла, что стоит на втором этаже, а этажом выше её ждёт неприятный старик, которого неплохо было бы убить. К ней подошёл Первый Ангел и рассказал две истории про убийство. Первая была какой-то слишком лёгкой, как в комедиях, зато вторая напоминала разведывательную операцию, неизвестно как могущую завершиться. Кайла почувствовала на верхней губе холодный привкус мести. Ей захотелось отправиться в трюм корабля и казнить там спрятавшуюся злокозненную сущность брата, ту самую, которую некогда пожрали кони Диомеда. Но она боялась ответной мести этой сущности. Вдруг её нежную свадьбу с жестоким Иисусом оборвёт пулемётная очередь, которая, что самC страшнC, убьёт не её, богиню в вещах, а его, исправившегося Бога? Этого она не могла допустить. Ей не хотелось тремя листиками клевера покрывать очи и губы убитого жениха. Ей хват?т и того, что его светлый лоб навсегда покрыт насечками тернового венца. «МC тело – клетка», удрученно дум?т Кайла и не ошиб?тся. ЖестокC цветение её растительной души никогда не пройдёт сквозь тюремные окна, и буйность цветения так и останется навсегда где-то глубоко внутри. Но думаю, на сегодня хватит разговоров. Уже десятое марта, я и так, как мне видится, трачу время впустую, и к тому же, моя любимая, я сильно проголодался. Вот эти бутерброды с красной икрой, любимая моя, намазанные маслом и плавленным сыром, приготовила последняя из моих девушек с морским именем и одним жалким голоском за композицию «Treefingers» на песенном конкурсе. В данный момент эта Марина в юбке из плюша и с прочей неопрятностью в стиле одежды вешала мокрые венгерские ковры с изображением созвездия Рыб на длинной бечёвке между Таксопарком и Электроникой, хотя, мне помнится, после променада и вишнёвого сада я порол её этой же самой бечёвкой для обретения целостности в наших ролях, хотя на первых порах нам такие игры были не очень по духу. Марина была бледной королевой, поэтессой с любопытными волосами и бесконечной шутницей, поэтому зачастую все свои жизненные уроки и сентиментальный опыт она жестоко отбрасывала в сторону.

– Жестоко, – усмехнулась ты.

– Да, – сказал серьёзно я. – Двадцать первого февраля, в день рождения моего любимого Уоллеса, нам с Мариной делать было нечего. Новых антипремий пока не появилось, как и не появилось в момент написания этих строк, так что мы с любопытной Мариной слушали двенадцатый и последний трек с альбома «Crimson Joy», моей любимой группы AwerHouse…

– Нашей, – с иронией поправила ты – ты их не любила.

– Нашей, – сказал серьёзно я. – Трек носил название «good day my angel», и был жестоким и сентиментальным, почти как наши, как ты любишь говорить, отношения. В нём описывалась пара больных сноубордистов, Крис и Марис, влюблённых друг в друга, но вместе умерших, так и не добравшись до Нунавута. Нам стало грустно, мне и Марине, альбом закончился, Марина даже всплакнула, мне стало жалко её, и поэтому я расщедрился на небывалые с моей стороны подарки и пообещал ей ко дню рождения корабли, дома и поместья…

Здесь ты округлила глаза, даже не пытаясь скрыть свою зависть и ненависть. А я продолжил, впрочем, понимая, какую это может навлечь беду:

– Я даже не понуждал её гадать, откуда такие подарки. Я ей сразу раскрыл, что эти подарки, как и все предыдущие, будут… римскими…

Вот здесь ты и сорвалась. Ты мигом нашла предпоследний стул и пошла к Марине, занятой коврами, устраивать ей драку в стиле женских разборок в рестлинге. Вот здесь в меня и выстрелили, ты с ужасом на меня обернулась – и «они» выстрелили в тебя!

– Что всё это значит? – спросила ты, недоумевая перед смертью.

– Пока я остаюсь, любимая, но увы, это наша последняя рана, так что выхода нет, всё больше и больше нависает мистическая рябина с чёрными плодами над затопленной землянкой, погребённые в которую мы и умираем с тобой, моя любимая, в кульминационной сцене балета под Двенадцатую мессу Моцарта. Окончательный монтаж, и Дионисий Ареопагит из Галлии, семьдесят первый (!) из семидесяти двух (!) апостолов, с присущим ему Духом Совета и Крепости, смахивает со лба навязчивого жука перед нашим отпеванием и вспоминает богохульные, но не сегодня, слухи, и в его воспоминаниях такие деяния как, к примеру, похищение пилы Симона Кананита из вечности последнего (!) ламедвовника, брата-близнеца Джошуа, растворённого, к сожалению, в созерцательной войне, перемешиваются, однако, с чувством глубокого удовлетворения в его ухмылке под усами, вместе с четырьмя сезонами Иисуса, этого Сына, славного свершениями удивительных дел для двадцать первого аркана «Мир». В каждом из сезонов Дионисий слышал Его радость тому, что именно его, Дионисия, имя, имя смиренного служителя с чёрным шумом в волосатых ушах, было наскрябано ангелами на небесах, которые прославляли Отца и совершали путешествие по твоим проводам, моя любимая, но очень скоро, very soon, это путешествие оборвётся, и blow up shaky dreams, то есть взрывать твои шаткие мечты будут не ангелы, и даже не Ангел Исраэль, а одинокая сваха-Тень, пришедшая из Аида за невестой для Геракла.