Я нарисую симфонию неба

– В коридоре, на полу лежала, – заметил пожарный.

Запах гари смешался с духотой. Андрей кинулся открывать окно. Пожарный опустил Альбину на скомканные простыни. Ольга Львовна подложила подушку под голову. Господи, что с ней? Бледное осунувшееся лицо. Губы сухие. Синяки под глазами.

Вслед за лейтенантом в комнату вошла Зинаида с оранжевым саквояжем с красным крестом.

– Вы врач? – спросил полицейский.

– Первая городская. Документы там. – Зинаида протянула пластиковый конверт.

Лейтенант начал заполнять протокол. Зинаида лаконичными движениями раскрыла саквояж достала тонометр и нашатырь. Поднесла вату к носу Альбины. Та застонала и открыла глаза.

– Аля, Алечка! – Ольга Львовна кинулась к дочери, – что с тобой?

– В квартире чисто, – заглянул пожарный, – в ванной дым коромыслом: бумагу жгли.

– Распишитесь тут.

Зинаида перехватила плотной манжетой руку Альбины над локтем и ритмично заработала грушей тонометра:

– Ну, красавица? Что с тобой приключилось?

Альбина зашевелила губами, пытаясь выговорить:

– Тио…Тиа… Зи… На… Я… Не…

Звуки, похожие на хрипы напугали Ольгу Львовну. Сотни неприятных иголок впились в кончики пальцев. Ноги стали ватными.

«А что, если дочь умрет? Вот прям сейчас, у нас на глазах? Единственная любимая доченька?»

Она подскочила к кровати, упала на колени и вцепилась Альбине в руку:

– Аля! Что с тобой?

Зинаида метнула суровый взгляд на Ольгу:

– А ну-ка, прекрати истерику!

– Оля, успокойся, – Андрей поднял жену, прижал к себе. Она уткнулась в его плечо и зарыдала.

– Андрей, воды принеси. – Зинаида поглядывала на Ольгу.

Андрей выбежал и вернулся с полными стаканами. Один осушил залпом. Зинаида достала из саквояжа пузырек и накапала валерьянки во второй:

– Вам, на двоих. И марш отсюда, мешаете только!

Ольга Львовна, подперев подбородок ладонями, застывшим взглядом смотрела на вазочку с лимонными карамельками на кухонном столе. Она в который раз пыталась их сосчитать, но постоянно сбивалась на цифре девять. Андрей открыл форточку, поправил свесившийся из кашпо побег традесканции и грузно опустился на табуретку:

– Оля, возьми себя в руки, – его голос фоном гудел мимо ее ушей, – чего доброго, опять с сердцем в больницу загремишь. – Он машинально двигал по столу деревянную резную подставку под горячее, сделанную собственноручно из можжевелового спила.

Ольга Львовна вскинула заплаканные глаза на мужа, несколько секунд смотрела на него, хмуря брови. Вытерла нос бумажной салфеткой и ответила, подбадривая сама себя:

– Да, все верно…

На кухню вошел лейтенант:

– Распишитесь в протоколе, граждане.

Следом появилась Зинаида:

– Так, родители, у Али шок. Может, стала свидетелем какой-то аварии: про умершего ребенка мне твердила. С расспросами не приставать. Я дала успокоительное, так что до утра проспит.

Ольга Львовна всхлипнула:

– Что же это…

– Спокойно! Следов насилия нет, не наркотики, – Зинаида бросила выразительный взгляд на полицейского, – ситуацию, скорее всего, спровоцировали внешние обстоятельства.

Андрей спросил:

– Надеюсь, психиатр не потребуется? – на лице читался испуг.

Зинаида рассекла воздух широким жестом:

– Главное, чтобы психиатр не понадобился вам! Оля сейчас накрутит и себя, и тебя, – она бросила испытующий взгляд на Ольгу Львовну. – Коллеге позвоню, к вам направлю, но насколько я Альку знаю – девочка ранимая, реагирует на все.

Зинаида резко поднялась и направилась в прихожую:

– Да… Вся квартира провоняла. Придется вам ремонт делать.

Ольга вскочила и пошла за ней:

– Зиночка, спасибо тебе, дорогая!

– Ну, хватит, хватит. Да, в академии пусть больничный на недельку возьмет. До завтра.

Полицейский тоже откланялся.

Бра из матового стекла с мягким голубым отливом освещала комнату. Альбина спала. Ольга Львовна аккуратно поправила одеяло, убрала прядь волос с лица дочери и села рядом. Она вглядывалась в лицо Альбины. Тонкие веки с чуть заметными прожилками слегка подрагивали. Одна рука вытянулась вдоль тела, а другая прижимала большого плюшевого зайца. Ольга вытерла выступившие слезы и почувствовала руку Андрея на плече.

– Пойдем, пускай спит, – произнес он шепотом.

Она встала, выключила ночник и вместе с мужем вышла из комнаты.

Альбина с трудом открыла тяжелые веки. Темнота. Ни звука. Не сразу сообразила, где находится. Попробовала встать, но внутри словно перекатывался тяжелый чугунный шар, заставляя голову опуститься на подушку. Дыхание участилось, резкая волна слабости прошла по телу, покрыв его испариной. Скулы свело, а рот наполнился слюной. Судорожно сглотнула и отчетливо услышала гулкие удары собственного сердца, словно оно переместилось в голову и стучало в висках. Разлепила пересохшие губы и позвала маму. Ответа нет. Сжала кулаки, решив, что так голос станет громче, но изо рта вырывался приглушенно-хриплый звук. Подняла дрожащую руку и протянула в сторону, нащупав стену. Глубоко вздохнула, стараясь успокоить чечетку в груди, и несколько раз ударила кулаком. Еще и еще. Ей показалось, или в комнате родителей послышались едва различимые голоса? Альбина продолжала стучать по стене, теряя остатки сил.

Скрипнул паркет. Вспышка полоснула по глазам. Руки сами натянули одеяло на лицо.

– Алечка, мы здесь!

Мамин голос приблизился, и Альбина ощутила ее руку на своей голове.

– Андрей, выключи верхний, я ночник оставлю.

Когда резь прошла, Альбина убрала одеяло и открыла глаза. Мама в ночной рубашке, с распущенными волосами опустилась на колени возле нее. Папа в пижаме стоял рядом. Родители переглядывались. Отец заговорил первым:

– Аля, может хочешь чего? Поесть?

Мама подхватила его слова:

– Да, я бульончик твой любимый сварила. Погреть?

Альбина почувствовала, как скрутило живот, тошнота подступила к горлу:

– Нет! – закричала она невесть откуда прорезавшимся голосом, отчего родители вздрогнули и снова переглянулись.

Мама присела рядом, погладила по руке приговаривая:

– Все хорошо, мы с тобой.

Ласковые слова отозвались царапающей болью под ложечкой. От них становилось только хуже. Мерзко. До тошноты… Альбина оттолкнула мамину руку, резко села, от чего комната и родители закачались, а в глазах зарябило, и сдавленно прошептала:

– Не буду! – хлынули слезы. – Есть не буду! – она почувствовала дрожь во всем теле. – Я… Хочу умереть!

Мама охнула, отпрянула назад, а отец начал старательно подбирать слова:

– Дочка, ты… Наверно… Лучше не… Мы же волнуемся с мамой.

– Оставьте меня! – Альбина отодвинулась к стенке, поджав колени.

Она – преступница, и принять заботу родителей, их утешения, не могла. Не имела больше права. Перед глазами отчетливо встала картина произошедшего на озере. Альбина застонала, обхватила голову и начала раскачиваться из стороны в сторону. Она явственно видела то самое лицо. И глаза…

– Я не успела, – она закрыла лицо ладонями и вновь повторила: – Оставьте меня!

Мама заплакала, а отец шумно задышал и поспешно проговорил:

– Да, да. Мы сейчас уйдем.

Альбина оторвала руки от лица и с тоской взглянула на родителей. Ей вдруг стало их очень жалко.

– Пойдем, Оля, – отец помог маме подняться, – свет оставим.

Альбина всхлипнула и сползла на подушку. Родители вышли. Она уловила обрывки шепота.

– Лекарство… Я попробую…

Отвернулась к стене, укрывшись с головой, подтянула колени к животу и затихла.

Альбина пребывала в странном состоянии между сном и бодрствованием. Беспорядочные кадры ускоряли свой бег, отматывая события в утро того злополучного дня. Вопросы без ответа роились в голове, как назойливые приставучие осы. А что, если бы не поехала? А что, если бы встала в другом месте? А что, если бы ушла раньше с озера? А что, если бы, если бы, если бы… Она куталась в одеяло, но холод шел изнутри, заставляя неметь пальцы. Сжала голову и замычала. Всего каких-то три дня назад… Резко навалилась спасительная усталость, и накрыло полузабытье.

Она шла босиком по белой ледяной равнине. Сильный ветер развевал спутанные волосы. Пот струился по лицу, намокшая сорочка прилипла к спине. Альбина знала, что должна идти вперед. Туда, где вдалеке маячил желтый огонек, похожий на пламя свечи. Жалкие сухие былинки клонились к земле, снежная пыль под ногами закручивалась в вихри. Опережая ее на шаг, из толщи льда вырастали столбы, и тихий голос, возникающий из ниоткуда, отсчитывал с тусклым однообразием:

«Один, два, три…»

Монотонный звук пугал и завораживал. Холод не ощущался, но двигаться становилось все труднее; Альбина боролась с желанием распластаться на промерзшей глади и навсегда слиться с ней. Вдруг кто-то затряс за плечо.

– Аля… Ты спишь?

Сон схлопнулся, и Альбина увидела склонившуюся над ней маму. Обрывки видения таяли, оставляя ощущение, что она только что упустила важную деталь, и теперь весь путь придется пройти заново. Внутри всколыхнулось и сжалось в комочек непонятное волнение.

Мама села на стул возле нее и одной рукой подкатила к себе столик на колесиках:

– Поешь немножко, – не давая возразить, приподняла за плечи и подложила под спину подушку, – давай, бульончик. Горяченький.

Сил сопротивляться не было, и Альбина машинально взяла протянутую кружку с дымящейся жидкостью. Сделала глоток, еще один:

«Вкусно. И тепло».

Мама подошла к окну, отдернула штору и открыла настежь обе створки. Солнечный свет ударил Альбине в глаза, заставляя зажмуриться. В комнату ворвался поток свежего воздуха с запахом морозца. Бесшабашный щебет воробьев, перекликаясь с беспорядочными сигналами машин, напоминал о том, что жизнь на улице продолжалась.

– Погода замечательная! – мама засмеялась и хлопнула в ладоши. – Скоро папа придет, будем чай пить.

Альбина осторожно поставила кружку на столик и уставилась на маму. Напряженное лицо. Натянутая улыбка, наигранная веселость. Альбина чувствовала нарастающее недовольство. Открыла было рот, но мама затараторила:

– Твой любимый торт обещал купить, Киевский. И отпразднуем вместе восьмое марта, да?

«Что она со мной, как с маленькой сюсюкает?»

Альбина набрала побольше воздуха и крикнула:

– Хватит! – в глазах защипало.

Мама сразу поблекла, уголки губ опустились, подбородок задрожал. Она села на кровать и сложила руки в умоляющем жесте:

– Мы ж хотим тебе помочь, – глаза наполнились слезами. – Маме ведь можно рассказать, что случилось, – всхлипнула, окончательно сникнув.

– Я хочу побыть одна.

– Да, да, – поспешно согласилась мама, – ты только допей бульон. – И чуть слышно добавила: – Я потом лекарство принесу.

Альбина исподлобья смотрела, как мама, ссутулив плечи и опустив голову, шла к дверям. Наблюдать за неловкими движениями родного человека было мучительно. Альбина сжала зубы и задержала дыхание. Сердце снова заухало. Одна часть ее сейчас очень хотела прижаться к маме и выплакаться, ведь родители всегда поддерживали. И сейчас помогут пережить эту ситуацию. Но безжалостная вторая часть вынуждала отгораживаться. И Альбина не понимала, как выбраться из каменного мешка, в который заточила сама себя.

Мама вышла. Альбина схватила кружку с бульоном, поднесла к губам, но тут же поставила обратно.

«Есть запрещаю. Не заслужила», – с трудом поднялась с кровати и поплелась к окну. Перегнулась через подоконник и представила, как летит вниз, отсчитывая ударами сердца последние секунды своей никчемной жизни. Один прыжок – и конец всему. Выпрямилась, обхватила голову ладонями, пытаясь защититься от назойливых мыслей. Внезапно накатил приступ смеха.

«Ничтожество! Трусливое ничтожество!» – смех перешел в рыдания. Альбина всхлипывала, зубы стучали мелкой дробью. Чем больше расковыривала нутро, тем отчетливее понимала, что не сможет себя простить.

На смену истерике пришло отупение. Альбина подняла голову и долго смотрела на двор. Стайка голубей суматошно боролась за кусок булки. Очередной сизый счастливец хватал переходящий «трофей» и нещадно трепал его. Сородичи ловили отлетающие корки и жадно склевывали крошки. На скамейке обнималась влюбленная парочка.

«Сидят, целуются…» – Альбина отвернулась. Чужое счастье подчеркивало ее одиночество, и совсем не хотелось радоваться за других. Нахлынуло отвращение ко всему.

Взгляд упал на письменный стол. Деревянная подставка с кисточками всех размеров. Охапка эскизов. Краски. Баночка с маслом. Стопка хлопковых отрезов – заготовки для холстов. Корзина с бумажными салфетками. Любимые разноцветные клячки.7 Все привычное, родное, спасительное.

Альбина схватила раскрытый на чистой странице скетчбук и карандаш. Села на пол у окна, скрестив ноги, и короткими резкими штрихами начала прорисовывать силуэт березы. Устремленные вверх от ствола изломанные зигзаги просили о пощаде, но ветер трепал их из стороны в сторону, и красно-бурым поникшим веточкам ничего другого не оставалось, как смириться.

Закоченела от холода, но вставать не хотелось. Внутри нарастало злорадство. Шальной бесенок в голове подначивал: «От воспаления легких во цвете лет скоропостижно скончалась Альбина Никитина – преступная и подлая личность».

Оторвала карандаш от бумаги и представила свои похороны. Торжествовала вместе с бесенком ровно до тех пор, пока не споткнулась о картину с рыдающей мамой и скорбно вздыхающим отцом. Надавила на карандаш, грифель сломался. Протянула руку к столу и не глядя взяла первое, что нащупала. Хотела провести несколько линий, чтобы придать стволу шероховатость, и вскрикнула. С рисунка на нее смотрело мертвое лицо Симеона. В нос шибанул запах гари. Ладони вспотели, вернулась внутренняя тряска. Отшвырнула блокнот, попыталась встать, но подвели затекшие ноги. Охнув, осела, и заколотила кулаками по полу:

– Дрянь! Какая же я дрянь!

Двери с шумом распахнулись, и в комнату вбежали родители. Отец кинулся ее поднимать, мама опять запричитала:

– Ну что же ты делаешь?

Альбина посмотрела на них сквозь слезы:

– Что вам… Всем… – голос срывался, – надо от меня? – на негнущихся ногах дошла до кровати и упала ничком.

Отец суетился:

– Давай.

Мама протянула стакан:

– Аля, мы не уйдем, пока ты не примешь лекарство.

Альбина села, выхватила стакан, чуть не пролив содержимое. Короткими поспешными глотками выпила горьковатую жидкость и рухнула лицом в подушку.

В дверь позвонили. Мама пошла открывать. Отец поднял с пола блокнот и внимательно посмотрел на рисунок:

– Очень даже симпатичная березка. И закат.

Альбина вздрогнула:

«Издевается? Какой закат, какая березка? Неужели он не видит то ужасное лицо?» – попыталась возразить, но слова застряли в горле.

Забрала скетчбук и начала яростно черкать набросок:

– Закат! – выдергивала листы, рвала и швыряла на пол. – Березка!

Отец беспомощно разводил руками. Из прихожей раздался знакомый голос:

– Алька, ты чего там буянишь?

Голос из той жизни. Жизни до озера. Альбина замерла на секунду, а отец поспешил доложить:

– К нам Ксения заглянула на чаек, – он потер ладони. – Пойдем на кухню?

Альбина криво усмехнулась:

– Сами пейте свой чаек, – отвернулась к стене, – а от меня отстаньте.

Альбина очнулась. Все тело ломило. Перевернулась на спину и болезненно поморщилась.

«Я что, спала? – обвела комнату взглядом. – Где мама с папой?»

Привычные вещи стояли на своих местах. Письменный стол у окна, у противоположной стены – мольберт с грунтованным холстом на подрамнике. На приоткрытой дверце платяного шкафа висело сметанное по швам платье. Ксюха вызвалась сшить его для студенческой вечеринки.

Альбина встала, подошла к шкафу и коснулась ткани. Рука ощутила приятную гладкость. Шелк темно василькового цвета заказывали через интернет. Переживали, чтобы не подсунули подделку. Спустила на него отложенные к лету деньги.

«Какие уж тут платья? Не до вечеринок».

С кухни доносился громкий Ксюхин смех вперемешку с папиным баском. Альбина всегда по-хорошему завидовала раскованности подруги; той ничего не стоило подойти к незнакомому парню и спросить в лоб: «А что вы думаете о моей внешности, сударь?» И с чертовщинкой в глазах наблюдать, как молодой человек, ошарашенный неожиданным вопросом, пытается выкрутиться из неловкой ситуации. Альбина еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, а Ксения томно вздыхала, добивая бедолагу призывным взглядом выпученных карих глаз с наращенными ресницами. Рыжий цвет волос и красная помада придавали ей в этой сцене черты женщины-вамп, вышедшей на охоту.

Их дружба началась на торжественной линейке. Альбина была самой мелкой среди девочек-первоклашек, и ей доверили нести колокольчик. И вот уже директриса с гордостью объявляет, что сейчас прозвенит первый в этом учебном году звонок. Аплодисменты шелестящей волной прокатываются по рядам родителей. Альбина слышит свое имя. Видит, как к ней идет рослый кучерявый старшеклассник, чтобы водрузить на плечо и пронести по школьной площадке. Учительница сует в руку серебристый колокольчик, перевязанный красной лентой, а из динамика льется звонкое: «По тропинкам, по дорогам в первый раз осенним днем».8

И вдруг жуткий страх напал на нее. Внутри все затрепыхалось, колени подкосились. Даже банты на косичках затряслись. Она чуть слышно твердила: «Нет, я не буду, не буду!» Старшеклассник, выпучив глаза, схватил за руку и потянул к себе. Учительница испуганно зашептала: «Никитина, ты что?»

Ладони вспотели, перед глазами все завертелось в одну большую кутерьму. Альбина попятилась и наткнулась спиной на кого-то. И этот кто-то, подпихивая ее вперед, отчетливо прошептал: «Девочка, ну, иди же ты, иди!»

Она обернулась и увидела пухленькую рыжеволосую одноклассницу с большими глазами, а та продолжала шипеть: «Я вот очень хотела звонок нести, но толстым нельзя, – и хлопнула ладошками по бокам, – меня мальчик уронит».

С тех пор все время вместе. Учителя удивлялись их дружбе: «Надо же, такие разные девочки!» А утонченная ранимость Альбины чувствовала себя в безопасности под сенью разбитной бесшабашности Ксюхи.

Родители по-разному относились к их дружбе. Отец не упускал случая подшутить над манерами подруги дочери. Но его любимую фразу «Приличным барышням не пристало», Ксюха, нисколько не тушуясь, парировала: «Не знаю, что там им не пристало, уважаемый Андрей Ильич, но ко мне уж точно все эти рюшки-финтифлюшки не пристают. И уж примите меня такой, какая есть!»

Отец недовольно бухтел себе под нос, но спорить не решался, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Мама, наоборот, приводила подругу Альбине в пример: «Вот, учись! Не пропадет девочка в жизни: и шьет, и готовит, ловкая, практичная». Альбина улавливала досадливые нотки в голосе, а мама наседала еще больше: «А ты у меня… Вечно в облаках витаешь…» – вздыхала и разводила руками.

После девятого класса Ксюха поступила в кулинарный техникум. Проучилась два с половиной года, и, не дотянув совсем немного до диплома, бросила, увлекшись моделированием одежды. Шила хорошо, хотя нигде не училась.

Альбина тряхнула головой, прогоняя воспоминания, и поежилась.

«Надо что-то срочно придумать, а то замучает расспросами, – она озиралась по сторонам. – Жаль, что комната на замок не закрывается. Может…»

Не успела ничего сообразить. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Ксюха. В неизменной мини юбке, с ярким макияжем и тапочках на каблуках.

«Даже в гости таскает свои тапки с помпонами!» – досадливо поморщилась Альбина.

– Та-ак, подруга! – Ксюха смотрела с прищуром. – Помирать собралась?

Альбина держалась за дверцу шкафа и лихорадочно прикидывала, что ей делать. Сил объясняться не было совсем. Она стушевалась, не выдержав взгляда подруги. Осторожно прошла к кровати и демонстративно улеглась лицом к стене, наивно полагая, что Ксюха поймет – беседы по душам не будет.

Ксения угрожающе рявкнула:

– Ну-ну! Игнор включаем! – прогарцевала к окну и с грохотом закрыла его. – Решила в ледышку превратиться?

Альбина молчала, а Ксюха хозяйничала:

– Что это тут у нас? – шорох бумаги. – Ага, рисуночки валяются, понятно. Ну, так себе намалевала, явно не в духе была.

Альбина резко повернулась. Их взгляды снова встретились. Альбина отвернулась, а Ксюха продолжала напирать:

– В комнате дубак. В квартире – как после побоища и пожарища. Мать с отцом в печали, а ты тут истерики закатываешь и голодовку объявляешь?!

Над самым ухом раздалось громкое:

– Нехорошо, Альчик!

Альбина от неожиданности вздрогнула, но только сильнее стиснула зубы:

«Все равно не разговоришь меня, не старайся».

Ей больше всего на свете сейчас хотелось остаться одной, до онемения продрогнуть и провалиться в сон. Уплыть в спасительную темноту. Туда, где можно спрятаться от самой себя.

Ксюха не унималась:

– Алька, ну, хватит уже, – в голосе появились вкрадчивые нотки, – поговори со мной.

Альбина почувствовала, как подруга раскачивает ее за плечо, и вся сжалась. Запиликал телефон.

– Да, котик? – голос Ксюхи зазвучал томно.

«Началось…» – Альбина повернула голову и украдкой разглядывала подругу. Вытянутые губы, наивные глаза, удивленные брови с перманентным макияжем и трепетные ресницы-бабочки. В другой жизни надорвалась бы от смеха: наблюдать, как Ксюха вьет веревки из ухажеров, было очень забавно.

Парни липли к ней со старшей школы. Из пухлой дурнушки, которую мальчишки дразнили «Рыжик», неожиданно для всех, Ксюха преобразилась в харизматичную красотку. И однажды, после летних каникул, произвела фурор среди мальчиков и заслужила завистливый шепоток признанных «королев школы». Норовистая, способная сыпать колкости, как булавки, Ксюха буквально гипнотизировала поклонников.

Альбина надеялась, что очередному бойфренду удастся отвлечь подругу, но не тут-то было. Ксюха кокетливо распрощалась с «котиком» и снова принялась за нее:

– Мы сейчас встаем, идем умываться, снимаем эту нелепую тряпочку в горошек. – она стянула с Альбины одеяло и недовольно прогнусавила: – Ну, посмотри, на кого ты похожа, подруга?!

Перед носом оказалось невесть откуда взявшееся зеркало, в котором Альбина успела заметить бледное существо с нечесаными волосами.

– Чего ты ко мне пристала? – она вскочила и покачнулась. – Иди давай, там тебя котики ждут!

Ксюха победоносно воскликнула:

– Ага! Злишься! – на лицо вернулся фирменный прищур. – Котики подождут, у меня есть дела поважнее.

И с видом хозяйки положения, напевая под нос: «Не ловил он мышей, его гнать бы взашей, но красив был, подлец, чрезвычайно»,9 – Ксюха потащила сопротивляющуюся Альбину в ванную.

Когда вернулись в комнату, Альбина чуть не задохнулась от негодования:

«Сговорились!»

Окно закрыто, кровать заправлена, с пола исчезли обрывки бумаги, а на столике, вместо недопитого бульона, стоял букет мимозы в пузатой глиняной вазочке. Рядом – две чашки из праздничного сервиза и блюдца с кусками торта. Нежное безе, окруженное сливочным кремом и жареными орешками. Рот моментально наполнился слюной.

«Не буду! Уморю себя голодом!» – Альбина засунула руки в карманы халата и прислонилась к стене у двери.

Ксюха, мурлыкая под нос, подошла к шкафу. Сняла с плечиков платье, разложила на кровати, расправив рукава и подол.

– Че стоишь, как неродная, стены подпираешь? Щас все слопаем, будем примерять твою обнову, – цокая каблучками, прошествовала к дверям. – Я за чайком. Садись и жди!

Альбина не понимала, как вести себя. Она разделилась на две части; первая хотела смерти – холодной и однозначной гибели, небытия, а нежная и подленькая вторая – сдаться, выпустить себя из затвора в привычный уютный мир, всегда согревавший, как тонкая шерстяная шаль, заботливо и ненавязчиво. Ксюха. Мама с папой…

Папа. Веселый громкоголосый отец с детства казался Альбине добрым великаном из сказки. Умел любую беду превратить в «просто неприятность». Он учил, что все в жизни для «опыта и пользы». И люди, и события. Ничего случайного не происходит. Любил повторять: «Человек сам на себя может напялить очки: один от солнца прячется, другой в розовых до пенсии ходит, а мы с тобой, Алька, – из породы радужных! Вот и смотри на жизнь сквозь семь цветов!»

Альбина невольно улыбнулась, представляя, как вместе с папой они размахивают грозным оружием – кисточками размером с ружье – окунают их в ведерки с красками и размалевывают все, что видят: машины, заборы, деревья, дома… Особенно стараются разрисовать пресные лица прохожих. Добавить счастливые улыбки, очаровательные веснушки и смеющиеся глаза.

Она тяжело вздохнула. Где взять такую кисть, которая сможет закрасить черную как сажа, тяжесть внутри, у самого сердца? Отрешенно прошла к кровати и села. Покосилась на букет. Мимоза – любимые мамины цветы. Отец всегда покупал их на восьмое марта. Терпкий сочный аромат.