скачать книгу бесплатно
Этта включила воду, чтобы вымыть спутанную шевелюру Сесилии. Девочке уже исполнилось пять, и ее нечасто удавалось заставить причесаться.
– Наклонись назад, – велела Этта и резко дернула дочь за волосы. Она пригнула ее голову сильнее, так что лицо Сесилии оказалось прямо под струей холодной воды. Девочка пыталась глотнуть воздуха, сопротивлялась. Наконец ей удалось вырваться из костлявых пальцев. Она с трудом перевела дыхание, не понимая, что происходит. Этта с непроницаемым лицом смотрела на нее. Сесилия поняла, что мать с ней не закончила.
Этта схватила ее за уши и вновь сунула под кран. Вода залилась в рот и ноздри. Сесилия начала терять сознание.
Этта отпустила ее, выдернула затычку из ванны и ушла.
Во время борьбы Сесилия обкакалась. Она так и сидела в ванне, дрожащая, грязная и мокрая, пока не уснула.
Когда она проснулась, Этта уже легла спать, а Генри смотрел телевизор в гостиной и ужинал разогретым ростбифом.
Сесилия накинула на плечи полотенце и спустилась вниз. Не переставая жевать, Генри поинтересовался, почему она не в постели, ведь уже почти полночь. Сесилия ответила, что описалась.
Генри помрачнел. Он взял девочку на руки и отнес к Этте. От нее дурно пахло, но отчим ни словом об этом не обмолвился.
– Дорогая, – ласково потряс он жену за плечо, – ты не могла бы сменить Сесилии белье? Она описалась.
Сесилия затаила дыхание.
Этта крепко взяла дочь за руку, отвела в детскую, натянула на нее ночную рубашку и усадила на кровать. С замиранием сердца Сесилия слушала, как на лестнице стихают шаги отчима. Она всегда прислушивалась к его шагам – в присутствии Генри настроение матери моментально менялось.
Не вымолвив ни слова, Этта вышла из комнаты.
Сесилия поняла – солгав, она поступила правильно: то, что произошло, должно остаться между ней и матерью.
В течение следующих нескольких лет Сесилия замечала у Этты симптомы «нервного расстройства». Иногда она без объяснений не пускала дочь домой после школы: двери оказывались заперты, шторы задернуты, изнутри доносились звуки радио или шум воды из-под крана. Тогда Сесилия шла на Мейн-стрит и бродила по магазинам, разглядывая вещи, которые ее мать когда-то любила, но уже давно не покупала, например душистое мыло или шоколад с мятным вкусом.
Когда темнело, Сесилия возвращалась домой, надеясь, что Генри уже вернулся с работы. Она говорила ему, что ходила в библиотеку, а он гладил ее по голове и отвечал, что такими темпами она станет лучшей ученицей в классе. Этта не обращала на нее ни малейшего внимания.
Иногда Сесилия спускалась утром на завтрак, а Этта сидела за кухонным столом, бледная как полотно, будто не спала всю ночь. Сесилия понятия не имела, чем Этта занималась по ночам, но в такие дни она казалась особенно отстраненной. Моя мать сидела тише воды ниже травы, пока на лестнице не раздавались шаги Генри.
Глава 10
– Ты нервничаешь, и она это чувствует, – заявил ты.
Наша дочь кричала пять с половиной часов. Четыре из них я кричала вместе с ней. Я заставила тебя найти в книжке о младенцах описание колик.
– Больше чем три часа в день, в течение трех дней в неделю, в течение трех недель.
– Она кричит дольше.
– Ей же всего пять дней от роду.
– В часах дольше, чем три.
– Просто у нее газы.
– Попроси родителей не приезжать. – Я чувствовала, что не выдержу две рождественские недели под одной крышей с твоей безупречной матерью. Она постоянно звонила и каждый разговор начинала с фразы: Знаю, в нынешние времена все по-другому, но, поверь мне… Давайте укропную воду. Туже пеленайте. Добавляйте в бутылочку со смесью немного рисовой каши.
– Они помогут, любимая. Нам всем станет заметно легче. – Тебе хотелось, чтобы рядом была твоя мать.
– У меня еще кровь идет, я пахну как труп, даже футболку не могу надеть, так грудь болит. Сжалься надо мной, Фокс.
– Вечером позвоню им.
– Можешь взять ее?
– Давай. Поспи.
– Ребенок меня ненавидит.
– Ш-ш-ш, тише.
Меня предупреждали: в первые дни будет тяжело. Мне говорили о грудях как булыжники, о непрерывном кормлении, о молокоотсосе. Я прочитала все книги, провела настоящее исследование. Никто не упомянул о том, каково это – просыпаться через сорок минут хрупкого сна на запачканных кровью простынях, страшась грядущего. Я боялась, что не переживу. Не оправлюсь от того, что промежность зашита от ануса до вагины. Не вынесу натиска детских беззубых десен, терзающих соски хуже бритвы. Наверное, я единственная мать, которая не в состоянии функционировать от недосыпа, которая смотрит на свою дочь и думает: Прошу тебя, сгинь, исчезни.
Вайолет плакала только у меня на руках. Я воспринимала это как предательство.
По идее мы должны были любить друг друга.
Глава 11
Уночной сиделки оказались нежнейшие руки. Спокойная и большая, она пахла апельсинами и лаком для волос и едва помещалась в кресле-качалке.
Я устала.
Каждая молодая мама через это проходит, Блайт. Понимаю, тебе сейчас нелегко. Уж я-то помню.
Видимо, твоя мама все-таки беспокоилась, потому что, не посоветовавшись с нами, наняла ночную сиделку и оплатила ее услуги. Прошло уже три недели, но малышка спала не дольше полутора часов подряд. Единственное, чего ей хотелось, – есть и плакать. Мои соски были объедены чуть ли не до мяса.
Ты вряд ли видел сиделку, потому что засыпал еще до ее прихода. Она приносила мне ребенка каждые три часа, минута в минуту. Я слышала ее тяжелые шаги, выныривала из благословенных глубин сна и, не открывая глаз, доставала грудь. Закончив кормление, я возвращала девочку, сиделка уносила ее в детскую, дожидалась, пока та срыгнет, меняла подгузник и укладывала в плетеную колыбельку. Хотя мы едва обменялись парой фраз, эта женщина мне нравилась. Я нуждалась в ней. Она приходила несколько недель, пока твоя мама не сказала по телефону, деликатно, но твердо: «Милая, прошел месяц. Ты должна научиться справляться самостоятельно».
В свою последнюю смену сиделка принесла ребенка для утреннего кормления, однако не ушла, как обычно. Ты храпел рядом.
– Она просто чудо, правда? – Я повернулась, чтобы облегчить боль от геморроя, и поднесла сосок к ротику дочери. Я не была уверена в правдивости своих слов, но разве может молодая мать сказать иначе про теплое розовое тельце, приведенное ею в мир?
Сиделка молча смотрела на Вайолет и мой большой коричневый сосок. Нам никак не удавалось с ним справиться. Молоко брызнуло малышке в лицо.
– Вы думаете, она хорошая? – Я вздрогнула: моя дочь все-таки совладала с соском. Сиделка сделала шаг назад и окинула нас задумчивым взглядом, подбирая слова.
– Порой она открывает глаза и смотрит прямо на меня, будто… – Она покачала головой и вздохнула.
– Вайолет любопытная и наблюдательная, – повторила я эпитеты, подслушанные у других матерей.
Сиделка молча посмотрела на нас, потом, выдержав чересчур долгую паузу, кивнула, словно хотела что-то сказать, но так и не решилась. Когда Вайолет наелась, она похлопала меня по плечу и отнесла ее в кроватку. Больше я эту женщину не видела.
Запах лака для волос еще пару недель не выветривался из детской. Тебя это раздражало, а я иногда приходила туда лишь ради него.
Глава 12
Месяц с ночной сиделкой пошел нам на пользу. Мы с Вайолет выбрались из тумана и наладили режим. На нем я и сосредоточилась. Наш день начинался с твоим уходом на работу и заканчивался с твоим возвращением. Все, что от меня требовалось, – поддерживать ее жизнь. Один день – одно дело, такая у меня была цель. Поход за продуктами. Визит к врачу. Купить новые ползунки (предыдущие она не носила и в результате из них выросла). Кофе и маффин. Я сидела на холоде в парке, грызла печенье с отрубями и смотрела на Вайолет, закутанную в зимний комбинезончик, ожидая, когда она уснет.
У меня было несколько знакомых с дородовых курсов, которые родили примерно одновременно со мной. Я не очень хорошо их знала, но мой адрес электронной почты оказался в их списке рассылки. Они часто приглашали меня погулять или пообедать где-нибудь, где уместятся все наши коляски. Тебе нравилось, когда я с ними встречалась, – ты радовался, что я веду себя, как другие мамы. Я ходила на эти встречи в основном ради тебя, чтобы доказать свою нормальность.
День за днем мы обсуждали одно и то же. Как, когда и где дети спят, когда, что и сколько едят, планы по переходу на прикорм, ясли или няня, хитроумные приспособления, без которых жизнь не в радость… Потом для чьего-нибудь ребенка наступало время сна, а спал он только дома в колыбельке. Поэтому, чтобы не нарушать с трудом установленный режим, мы расходились по домам. Иногда, когда счет уже был оплачен, я набиралась смелости и говорила то, что думаю.
– Временами с ребенком ужасно тяжело, – закидывала я удочку.
– Пожалуй, зато какая радость видеть поутру это маленькое личико! Сразу забываешь о трудностях.
Я пристально смотрела женщинам в глаза, пытаясь вычислить ложь. Ни одна не раскололась, не дала слабину.
– Это точно, – соглашалась я. И все же, глядя на Вайолет по дороге домой, удивлялась, почему мне не кажется, будто она – лучшее, что есть в моей жизни.
Как-то раз, уже перестав встречаться с теми мамочками, я проходила мимо кафе. За стойкой у окна сидела женщина и смотрела на своего младенца. Ему было месяца три или четыре, чуть меньше, чем Вайолет. Тонкие бледные губы женщины не двигались, не произносили обычных заверений: Ты мамин мальчик, ты мой малыш, ты такой сладкий. Она слегка поворачивала ребенка из стороны в сторону, словно разглядывала глиняную куклу в поисках изъянов.
Я остановилась, надеясь заметить на лице матери любовь или сожаление. Мне представилось, какой была ее жизнь, прежде чем ребенок вынудил ее выбирать между захламленной неубранной квартирой, пропахшей кислым молоком, и стойкой у окна в пустом кафе.
Я вошла внутрь, взяла латте, лишь бы что-нибудь заказать, и устроилась на табурете рядом с ней. Вайолет спала; я легонько потряхивала коляску, чтобы не разбудить. Сумка для подгузников соскользнула с ручки, бутылочка упала и покатилась по полу. Я подняла ее и решила, что не стану вытирать соску. Меня охватило ощущение собственной силы – как и всегда, когда я принимала тайные решения, которые другие матери никогда бы не приняли, например не сразу снимать мокрый подгузник или пропустить ежедневное купание, потому что у меня есть другие дела. Женщина обернулась, мы обменялись взглядами. Мы не улыбнулись друг другу, просто молчаливо сошлись во мнении, что наша жизнь вовсе не такая радужная, как расхваливали. Ее малыш срыгнул, она вытерла ему рот грубой бумажной салфеткой.
– Трудные времена, да? – Я кивнула в сторону ребенка, смотревшего на нее без всякого выражения.
– Говорят, дни тянутся медленно, зато годы летят быстро. – Я перевела взгляд на свою дочь. Она начала пробуждаться и задергала подбородком. – Посмотрим, – спокойно произнесла женщина, словно не верила, что ее чувство времени изменится.
– Некоторые считают материнство своим главным достижением. Не знаю, мне вот не кажется, что я чего-то достигла.
Эта женщина разительно отличалась от моих прежних подруг.
– У вас девочка?
Я назвала имя дочери.
– А это Гарри. Ему пятнадцать недель.
Некоторое время мы молчали. Наконец она сказала:
– Такое ощущение, будто он появился из ниоткуда. Ворвался в мою жизнь, разнося все на своем пути.
– Да уж, – ответила я, глядя на ее младенца, словно тот взрывоопасен. – Мы хотим их, растим в животе, выталкиваем наружу, а они все равно появляются из ниоткуда.
Моя собеседница положила Гарри в коляску, небрежно подоткнула одеяльце. Она по-прежнему не сюсюкала с ребенком; возможно, ей даже в голову не приходило разговаривать с ним таким тоном.
– Увидимся, – сказала она. У меня упало сердце – мне стало ясно, что мы больше не встретимся. Я замялась, пытаясь придумать тему для разговора, чтобы задержать ее подольше.
– Вы живете по соседству?
– Нет, мы живем на севере города, просто мне назначили здесь встречу.
– Хотите, я дам вам мой номер телефона? – предложила я, краснея. Мне всегда было непросто заводить друзей, но внезапно я представила, как мы обмениваемся сообщениями перед сном, откровенничаем друг с другом, жалуемся на жизнь, – и решилась.
– Э-э, ну ладно. Я запишу, – неохотно ответила она. Я тут же пожалела о своем опрометчивом предложении, но номер все-таки дала.
Она так и не позвонила. Больше я ее не встречала.
Иногда я думаю о той женщине. Может быть, она в конце концов почувствовала, что чего-то достигла. Возможно, теперь она смотрит на Гарри и понимает: она состоялась как мать и вырастила хорошего человека. Мне не дано узнать, каково это.
Глава 13
Ее первая улыбка предназначалась тебе. Это случилось после купания. Ты предположил, что она просто увидела в стеклах твоих очков свое отражение, но мы оба знали: с самого начала ей нужен был только ты. У меня никогда не получалось так ее успокаивать – она крепко-накрепко прижималась к твоей груди и не отпускала, словно хотела в тебе раствориться. Мое тепло, мой запах ничего для нее не значили: они напоминали о материнском сердцебиении и звуках утробы, но в целом я оставалась чужой.
Я слушала, как ты что-то умиротворяюще шепчешь, укачивая ее. Я училась у тебя, пыталась тебе подражать. Ты говорил, у меня просто бзик – я делаю из мухи слона. Она еще младенец, а младенцы не понимают, что такое «не любить».
Мы проводили вместе круглые сутки, и да, она неизбежно сдавалась и засыпала у меня на руках или у груди. Ты все время ставил мне это в пример, словно подтверждая мою неправоту. Видишь, милая? Просто расслабься, и все будет в порядке. Я верила тебе. У меня не было выбора. Я водила носом по тонким волоскам, вдыхала ее запах, напоминающий о том, что она появилась из моего чрева и мы когда-то были соединены живой пульсирующей пуповиной. Закрыв глаза, я вспоминала ночь ее рождения, пытаясь воссоздать связь, возникшую между нами в те первые часы. Я помню, эта связь была еще до потрескавшихся, кровоточащих сосков, полного изнеможения, гложущих сомнений и невыразимого оцепенения.
«Ты отлично справляешься, я тобой горжусь, – иногда шептал ты мне в темноте, пока я кормила. – Вы мои девочки, моя вселенная». – И гладил нас по волосам. Когда ты выходил из комнаты, я плакала. Я не хотела становиться осью, вокруг которой вращаетесь вы оба. Наша совместная жизнь только началась, но мне больше нечего было вам дать. Что я наделала? Зачем хотела ребенка? С чего я взяла, что не стану такой, как моя мать?
Я обдумывала способы вырваться из ловушки. В темноте текло мое молоко, покачивалось кресло, а я мечтала о том, чтобы уложить Вайолет в кроватку и уйти в ночь. Вспоминала, куда положила паспорт. Грезила о сотнях авиарейсов, перечисленных в расписании аэропорта. Прикидывала, сколько наличных можно снять в банкомате за раз. Представляла, как оставлю телефон на тумбочке у кровати. Гадала, как быстро пропадет молоко и грудь перестанет напоминать, что у меня есть ребенок.
От одного предположения, что такое возможно, дрожали руки.
Эти мысли никогда не срывались с моих губ. Обычно матери о таком не думают.
Глава 14
Мне было восемь лет. Поздним вечером я подслушивала из коридора, как мама с папой ссорятся в гостиной.
Раздался звон бьющегося фарфора: не иначе фигурка нарядной дамы с солнечным зонтиком. Понятия не имею, откуда она взялась, – наверное, чей-то свадебный подарок. Сперва родители ругались из-за того, что папа нашел в кармане маминого пальто, потом из-за ее поездок в город, потом из-за какого-то Ленни и наконец из-за меня. Папа заметил, что я стала какая-то тихая и подавленная, и считал, что маме следует уделять мне больше внимания.
– Я ей не нужна, Себ.
– Ты ее мать, Сесилия.
– Без меня ей будет гораздо лучше.
Мама начала всхлипывать, чуть ли не плакать, чего за ней раньше не водилось, несмотря на тонны яда, который они выливали друг на друга во время ежевечерних ссор. Я собралась к себе в комнату – лицо горело, а от маминого голоса сводило живот. Вдруг папа помянул бабушку:
– Ты закончишь, как Этта, – произнес он.
Папа прошел на кухню. Раздался характерный стук – на стойку тяжело опустились два стакана, забулькало виски. Выпивка помогла маме успокоиться. Они оба выдохлись. Мне были хорошо знакомы их привычки – мама доводила себя до изнеможения, папа напивался, чтобы заснуть.
Но сегодня ей хотелось поговорить.
Я села на пол, привалилась спиной к стене и постаралась разобрать ее слова. Фрагменты прошлого навсегда запечатлелись в моей памяти.
Тем вечером папа лег спать с мамой, а такое случалось редко. Утром дверь их комнаты оказалась закрыта. Я сама приготовила завтрак и ушла в школу. Вечером родители не ссорились. Оба вели себя спокойно и предупредительно. Ставя на стол тарелку с пережаренным цыпленком, мама положила ладонь папе на спину. Он поблагодарил ее и назвал «дорогая». Она старалась. Он прощал.
С тех пор я начала регулярно подслушивать разговоры родителей. При упоминании имени Этты мое сердце каждый раз вздрагивало. Затаив дыхание я слушала каждое мамино слово. Я ждала таких вечеров как подарка, хотя мама ничего об этом не знала. Мне отчаянно хотелось узнать, какой она была до того, как у нее появилась я.
Постепенно я начала понимать: каждый из нас несет в себе семена прошлого, а я – часть маминого сада.
