Управление

скачать книгу бесплатно

– Мы выбросим его вещи из окна на улицу, а он должен будет голышом спуститься по лестнице, если захочет их вернуть!

Ойген сидел как парализованный, крепко сжав бедра и прикрывая рукой свой пенис, и был уверен, что сейчас умрет от стыда.

Короб решительным движением руки призвал девушек замолчать.

– Я победил, – произнес он. – И потому я решаю, что ему сделать.

Ойген заметил, как его начало трясти. Точнее говоря, это его тело стало дрожать само по себе, и он ничего не мог с этим поделать.

– Я требую, – продолжал Короб с задумчивым видом, – от тебя адрес. Я не верю, что ты больше не знаешь адресов. Я думаю, ты струсил, когда мы попали в газету.

В этом он, конечно, был прав, но Ойген в этом бы не признался. Положив руки на детородный орган, который, как он чувствовал, только что сжался до микроскопических размеров, чтобы вскоре скрыться в нижней части живота, он пристально посмотрел на Короба и задумался.

– У меня есть еще один адрес, – произнес он наконец. – Песталоцциштрассе, 86, четвертый этаж направо. Профессор Альтгассен. Он на пенсии и много времени проводит дома, но каждую среду он уходит к двум часам на встречу с друзьями и никогда не возвращается раньше пяти.

– Превосходно, – сказал Короб и перебросил ему одежду. – Значит, в следующую среду в два часа. Мне срочно нужны деньги.

Ойген ничего не ответил, а оделся так быстро, как только смог. Кто-то предложил сыграть по второму кругу, на этот раз нормальными картами, но Дятел сказал, что ему нужно домой, и две девчонки заметили, что им тоже пора.

После этого клика собралась в среду чуть раньше двух часов недалеко от дома, в котором проживал профессор, – только Ойген не появился.

– Думаю, он заболел, – сказал Феликс, – ему уже сегодня утром было плохо в школе.

– Нам больше достанется, – пренебрежительно бросил Короб.

Через некоторое время открылась входная дверь и вышел профессор, старик с цилиндром, моноклем и тростью, он лишь раз мимолетно оглянулся, а затем стремительно зашагал прочь, не подозревая, что четыре пары юношеских глаз следили за каждым его шагом, пока он не скрылся за углом. Четверо подождали еще некоторое время, затем пересекли улицу и проскользнули в дом.

На самом деле Ойген не болел, он только с утра делал вид, что ему плохо. И он тоже пришел, притом прилично опередив остальных, и наблюдал за всем, спрятавшись за углом дома на некотором расстоянии. Когда клика, поставившая его в дурацкое положение, скрылась в доме, он еще немного подождал, мысленно был с ними, следил, как они крадутся по лестнице, как Короб взламывает замок и как они входят в квартиру. Он видел все это достаточно часто, чтобы оценить, сколько времени это займет.

Затем он быстро подошел к ближайшей телефонной будке, вызвал полицию и как можно более низким голосом сообщил, что на четвертом этаже по адресу Песталоцциштрассе, 86, район Шарлоттенбург, судя по всему, только что была совершена кража со взломом.

Полиция приехала удивительно быстро: очевидно, серия краж со взломом еще не была забыта. Ойген едва успел вернуться на свой наблюдательный пост, как перед домом остановился воронок и из него выскочили полицейские с поднятыми дубинками. Вскоре оттуда вывели четверых мальчишек со связанными за спиной руками.

Ойген хладнокровно наблюдал, пока полиция не уехала и все не закончилось.

Он был сыном героя войны. Он не должен был мириться со всем.

* * *

На следующее утро в класс пришел ректор и, чрезвычайно уязвленный, сообщил, что, к огромному сожалению, ученик Феликс Далльман угодил в плохую компанию, даже в очень плохую компанию, из-за чего теперь находится под арестом, и, судя по тому, как обстоят дела, он, вероятно, проведет там долгие годы вместе с той плохой компанией, в которую он попал. В любом случае на его гимназической карьере можно поставить крест, заключил ректор и добавил: «Пусть для вас это станет предупреждением».

Поскольку было известно, что Ойген дружил с Феликсом, его допрашивала полиция, но он отрицал, что ему хоть что-то было известно или доводилось участвовать в каких-то нечистых делах; вместе с Феликсом они всего лишь готовились к контрольным работам. Это было занесено в протокол, после чего для Ойгена все было улажено; больше он ничего не слышал о деле и даже не был вызван в суд. О том, что «четверо берлинских домушников» были приговорены к длительному тюремному заключению для малолетних правонарушителей, он узнал позднее из газеты.

Затем он отправился на поиски девчонок. Это было не так просто, потому что он не знал ни одного имени. Он часто подолгу бродил по участку в надежде встретить кого-нибудь из них, но безрезультатно. Наконец ему пришла в голову идея вести наблюдения рядом со школами, которые посещают девчонки их возраста: в конце концов, должны же они ходить в какую-то школу.

Это оказалось нелегко, потому что ему требовалось веское оправдание, почему он по утрам так часто опаздывает в свою собственную школу, но уже в пятой школе – Луизенштадтской гимназии в районе Пренцлауэр-Берг – он нашел, что искал: туда ходила пышнотелая, которая сидела прямо напротив него и требовала, чтобы он станцевал голышом.

Он подкарауливал ее в обеденное время, незаметно следовал за ней и мало-помалу узнавал о ней всякое разное, например то, что ее звали Дерте. И что одним из ее излюбленных развлечений было ездить на трамвае в город и бродить по тамошним универмагам, особенно по КаДеВе[3 - «Kaufhaus des Westens» (нем. Kaufhaus des Westens – «Торговый дом Запада»), в сокращении Ка-Де-Ве (KaDeWe) – универсальный магазин в берлинском районе Шёнеберг на улице Тауэнцинштрассе у площади Виттенбергплац. Некогда считался крупнейшим в континентальной Европе и входил в пятерку самых крупных универмагов мира.].

Когда он разузнал достаточно всего и разработал свой план, то однажды днем застиг ее врасплох, когда она вышла из дома и как раз направлялась к трамвайной остановке. Он преградил ей путь и сказал:

– Привет, Дерте.

Это ее шокировало, потому что она его, конечно, узнала.

– О, – пробормотала она. – Привет, эм… Ойген, так ведь?

Он кивнул и пронзил ее сверлящим взглядом глаза в глаза, отчего ей явно стало не по себе.

– Вот мы и встретились снова, – произнес он, и, вероятно, это прозвучало довольно угрожающе. Вот и хорошо.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – нервно спросила она.

– О, – промолвил Ойген, – я многое знаю о тебе. Не только, как тебя зовут. Еще я знаю, в какую школу ты ходишь. И чем обычно занимаешься днем.

– И чем же? – дерзко возразила она. – Чем же я занимаюсь?

– Ты едешь в район Шенеберг шляться по КаДеВе, – сказал Ойген. – Позавчера ты стащила оттуда губную помаду, а вчера – платье. Ты надела его в раздевалке под то, которое было на тебе.

– Ну и что? – возразила она и надула губы.

– Твой отец состоит в церковном совете, – продолжал Ойген. – Он бы явно не пришел в восторг, если бы узнал о таком. А это было дорогое платье. Действительно дорогое.

От него не скрылось, как она вздрогнула, когда он это произнес, как и то, что ее голос сразу зазвучал очень жалобно, когда она возразила:

– Ты не сможешь это доказать.

– Смогу, – сказал Ойген и вытащил миниатюрную камеру «Минокс», которую украл, вскрыв чью-то квартиру. – Я сделал фотографии. Мне нужно всего лишь проявить пленку.

Это была ложь. Он понятия не имел, что было на пленке. Но она этого не знала. А благодаря рекламе каждому было известно, что такое «Минокс»: самая маленькая в мире камера и излюбленный шпионский аксессуар.

– Чего ты хочешь? – прошептала она.

– У меня есть вполне справедливое предложение, – сказал Ойген. – Мы сыграем в покер на раздевание. Только ты и я. Если победишь, сможешь загадать желание. Например, чтобы я вытащил из камеры непроявленную пленку и тем самым уничтожил снимки.

– А если победишь ты?

– Тогда я смогу загадать желание, – ответил Ойген. – Ты же знаешь правила.

Она беспомощно огляделась по сторонам, разумеется напрасно, потому что не было никого, кто мог бы поспешить ей на помощь или выручить, если она обратится в бегство.

– Послушай, – наконец сказала она, нервно покусывая нижнюю губу между фразами. – Тогда с покером на раздевание все затеял Короб. Он пообещал денег мне и остальным, если мы присоединимся. Потому что, ну, я обычно не вожусь с такими парнями, понимаешь?

– М-м-м, – протянул Ойген, но и только.

Когда кто-то нервничает и говорит, то лучше всего молчать, ведь для большинства в таком случае не останется другого выхода, кроме как продолжить говорить. Дерте так и поступила.

– Он пообещал, что никому из нас не придется по-настоящему раздеваться, может быть, только снять одну вещь, чтобы все выглядело более реалистично. Он объяснил нам, как раздаст карты и как нам следует играть, чтобы ты проиграл. Честно говоря, я не хотела, чтобы все зашло так далеко.

Ойген поднял брови.

– Ах, так ты не хотела!..

– Сначала нет. – Она отвернулась от смущения. – Но когда все так далеко зашло, я позволила себе увлечься и присоединиться…

– Точно, – сказал Ойген и взмахнул камерой «Минокс». – А теперь ты просто присоединишься еще раз.

Она сдалась.

– Ну хорошо, – со вздохом сказала она. – Где и когда?

– Можем прямо сейчас, – предложил Ойген. – У нас еще полдня впереди. И я знаю местечко, где нам никто не помешает.

Она пошла с ним, что же ей еще оставалось делать? Он привел ее на чердак, напоминавший тот, где они обвели его вокруг пальца и смеялись над ним, а она – громче всех. Крыша была немного ниже, комната меньше, но он точно так же раздобыл и расстелил старые ковры, а ключ от навесного замка, который он приделал, постоянно носил с собой.

Они молча сели, и он начал раздавать карты.

Конечно же, он использовал крапленые карты, только крапление отличалось от того, о котором она знала. Он сделал так, чтобы все выглядело как настоящая игра, позволял ей побеждать снова и снова, притворялся рассерженным, когда казалось, что у него наступила полоса неудач, но, конечно, в конце концов именно она проиграла и сидела голая, пока на нем еще оставались трусы. Что не имело никакого значения – скорее, даже наоборот.

– Ну хорошо, – произнесла она, полная дурных предчувствий, – что я должна делать?

Он объяснил ей.

Она посмотрела на него с нескрываемым ужасом.

– Этого… этого я не сделаю! Я не из таких!

Ойген поднял «Минокс».

– Есть только два варианта. Один из них – ты это сделаешь, а затем получишь пленку. Другой – ты этого не сделаешь, я проявлю пленку, и твой отец получит снимки. И в КаДеВе тоже. Вместе с твоим адресом.

Ее нижняя челюсть задрожала.

– Ты жульничал. Карты были каким-то образом помечены.

– Проигрыш есть проигрыш, – невозмутимо произнес Ойген.

Все закончилось тем, что он откинулся спиной к перекладине, а она встала перед ним на колени и делала с его членом именно то, что он от нее требовал, и все это было настолько волнующе и ощущалось неизмеримо лучше, чем он представлял в самых смелых мечтах, и даже не имело значения то, что она при этом ревела. Наоборот, это делало все только еще более волнующим.

Остальных трех девушек, поклялся он себе, он тоже получит.

6

Хелена долго ждала весточки от Рут. Не могла же подруга исчезнуть, даже не написав ей прощального письма? Не оставив хотя бы адреса, по которому с ней можно было бы связаться? Но ничего подобного не происходило. Рут исчезла из ее жизни и осталась в прошлом.

В школе теперь в начале каждого урока они кричали «Хайль Гитлер!», а классы становились все меньше и меньше, потому что другие еврейские ученицы тоже постепенно перестали приходить в школу. Всеобщее воодушевление вызвал министерский приказ нового правительства о продлении пасхальных каникул до 30 апреля. А то, что 20 апреля день рождения нового канцлера отмечался факельным шествием, на котором обязательно должны были присутствовать все школьники города, было воспринято как незначительная плата за каникулы, тем более это стало настоящим праздником, в котором также приняли участие пожарные части, спортивные клубы и Союз бывших фронтовиков.

Когда в мае начался новый учебный год, прежние три четвертых класса были объединены в два, и у Хелены появилась новая соседка по парте, по имени Вероника, прямо-таки неземной красоты и с уже впечатляющей грудью, которую она гордо демонстрировала во время переодевания перед уроками физкультуры. Хелене она казалась принцессой, которая выпрыгнула прямо из сказки братьев Гримм, и она не знала, о чем с ней заговорить, как бы ни старалась придумать.

24 июня был еще один крупный праздник, на этот раз отмечали прошедшее в предыдущую среду солнцестояние. Снова нужно было участвовать в длинном торжественном шествии, заканчивавшемся на большой площади, где разожгли громадный костер. Пока пылал огонь до небес, Хелена с остальными пела песню «Пламя вверх». Потом ректор гимназии для мальчиков рассказывал о значении праздника солнцестояния в стародавние времена и в новое время, которое теперь началось, но Хелена слушала вполуха. Так или иначе, он закончил словами «Ура! Ура! Ура нашему рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру! Ура нашему рейхспрезиденту фон Гинденбургу!», затем пели «Песнь немцев» и песню Хорста Весселя, и уже потом им разрешили пойти домой.

Большой переполох в то время вызвала предстоящая отмена наличных денег. Ни о чем не спорили так много, как об этом, и большинству людей казалась довольно жуткой мысль, что скоро у них не будет никаких денежных купюр и монет, а только нечто вроде удостоверения. По телевизору, казалось, уже несколько недель шли одни только передачи на эту тему. «Это чересчур ранние и опрометчивые меры, система еще не проработана и на практике приведет к большим проблемам», – предупреждали критики. Были даже представители правительства, которые признавали: да, следует ожидать первоначальные проблемы, будет сделано все, чтобы их устранить, но это необходимо сделать, потому что только таким образом коррупцию и организованную преступность можно действительно искоренить и, самое главное, это единственный способ для Германии освободиться от опасных хитросплетений международного крупного капитала и еврейского процентного рабства.

– Крупные еврейские банкиры, втайне контролирующие мировую политику, разумеется, стараются сделать все возможное, чтобы помешать нам избавиться от их жадных когтей, – сказал помощник министра финансов во время дискуссии на высшем уровне. – Бо?льшая часть пропаганды, направленной против отмены наличных денег, исходит из этих кругов, и честный немец не должен доверять таким аргументам, нужно не дать сбить себя с толку и активно способствовать тому, чтобы новая система достигла успеха. В долгосрочной перспективе это окажется верным шагом, который к тому же сделает жизнь значительно более удобной. Больше никакой мелочи в кошельке, никаких хлопот со сдачей – впредь все ваши деньги всегда будут при вас и никто не сможет их украсть!

Так и случилось. К первому июля нужно было отдать все наличные деньги в банк, где затем их зачисляли на личный счет, а для тех, у кого еще не было счета, теперь его открывали, даже детям. Когда Хелена разбила свою копилку в виде свиньи, которую она уже много лет кормила монетами, а временами и купюрами, внутри оказалось ни много ни мало 217 рейхсмарок! Ей очень хотелось сохранить хотя бы одну монету на память, но отец предостерег, что это строго запрещено: с июля начнутся проверки, и если у кого-то обнаружат монеты или купюры, то им придется ожидать суровых наказаний, возможно, даже тюрьмы.

В тюрьму Хелена, разумеется, не собиралась, поэтому послушно понесла свои сокровища в банк. Там всё еще раз пересчитали, затем она получила карточку из лакированного картона, на которой были напечатаны ее паспортная фотография и имя: «ФРОЙЛЯЙН ХЕЛЕНА БОДЕНКАМП». «Родилась 2 февраля 1921 года» было написано ниже, и, наконец, еще ниже – очень длинный номер: ее собственный, абсолютно личный счет! Теперь она внезапно почувствовала себя почти взрослой. А свои карманные деньги она теперь будет получать переводом, точно так же, как выплачивают зарплаты!

Между тем во всех магазинах установили оборудование для оплаты этой картой; там также можно было в любое время проверить баланс своего счета. Первого июля Хелена сразу же отправилась в булочную и купила себе улитку из теста, чтобы увидеть, как это работает. Выпечка стоила пять пфеннигов, и действительно, Хелене нужно было только вставить карту в щель считывающего устройства, ввести секретный пароль и нажать «Подтвердить», и вот она уже заплатила! Это действительно было очень удобно. Другие люди тоже так считали, только у одной старой сгорбленной старушки возникли трудности: снова и снова она вводила неверный пароль, пока после третьей попытки карта не была заблокирована, и жене пекаря пришлось позвонить в банк, чтобы ее разблокировали.

– Глупости все это, – бранилась старуха. – А если захочешь сделать подаяние нищему, то как же его сделать? Разве у него есть с собой такой же аппарат?

– В новой Германии, – наставлял ее мужчина из выстроившейся за ней очереди, – больше нет нищих.

А одна женщина, услышала Хелена, шепнула своей спутнице:

– Словно она когда-нибудь подавала нищему!

Родители Хелены приобрели себе по одному из тех портативных телефонов, которые становились все дешевле и дешевле; поговаривали, что в ближайшее время на рынке появится доступный каждому телефон, так называемый «Фолькстелефон». С помощью такого телефона можно будет и расплачиваться, причем даже проще, чем картой, и отец в какой-то момент согласился:

– Это действительно довольно удобно. Теперь я удивляюсь, как я вообще раньше обходился без этих вещей.

На самом деле у отца теперь было больше дел, чем раньше, потому что, согласно новому закону, врачам-евреям разрешалось лечить только евреев, а поскольку в Веймаре было довольно много врачей-евреев, то остальным врачам приходилось выполнять больше работы. Кроме того, по той же причине отца продвинули по службе в клинике: его начальник, доктор Ландау, был евреем, и потому его уволили из клиники, как и доктора Фройденбергера, главного врача.

Однажды Вероника без всякой видимой причины повернулась к Хелене и сказала:

– Между прочим, ты не выйдешь замуж.

– Что? – сказала Хелена, смущенная не только этим утверждением, но главным образом тем, что соседка по парте вообще с ней заговорила. – Почему нет?

– Потому что ты недостаточно красива.

С этими словами Хелене словно воткнули нож в спину, но она не подала виду и возразила:

– Это не единственное, что имеет значение.

– Наоборот, – коротко возразила Вероника. – Мой отец говорит, что скоро начнется война. Другого пути нет, нам нужно жизненное пространство. Но на войне многие мужчины погибнут, и потом женщин будет больше, чем мужчин. Так что у мужчин будет выбор. А когда у мужчин есть выбор, они выбирают красивых женщин.

* * *

Потом это случилось с дядей Зигмундом.

Был сияющий прекрасный летний день в начале августа. В окрестностях стоял раскаленный воздух, небо сияло безупречной синевой, и Хелена решила отправиться после обеда в открытый бассейн. Она не бывала там с тех пор, как перед кассами повесили вывеску с надписью: «Евреям вход запрещен», от вида которой ее охватывал ужас. Но такие вывески теперь можно было увидеть все чаще: в кино, на скамейках в парке, перед магазинами; видимо, ей придется к этому привыкнуть.

Они как раз обедали – отварной говяжьей грудинкой в подливке с хреном, отварным картофелем и красной свеклой, – когда зазвонил мамин телефон.

Отец, пришедший из клиники исключительно потому, что было слишком жарко для проведения операции, недовольно поднял глаза.