Зеркало Умбры

Здесь, например, я в прошлый раз оставила якобы тех времен синий скетчбук с кучей всяких загадочных картинок и записок о странных звуках/голосах. Учитывая легенду этого города, паломники за такой скетчбук руки друг другу поотрывают. Поэтому, обнаружив его в том же месте, где и прежде, я выдыхаю спокойно.

Здесь практически наверняка никого не было.

Юджин не столь заморачивается, в частности потому, что к творчеству душа не лежит. Он оставил здесь несколько пачек сухарей и мармелада — якобы часть нерасхищенного товара, что раньше продавался в мини-маркете. Но и они нетронуты.

– Напомни, почему мы выбрали именно эту заправку? – я оборачиваюсь к Юджину, который уже заводит байк.

– Потому что она единственная в округе и потому что здесь есть крыша. На въезде в город таких объектов больше нет.

– Это не единственный въезд в город, – говорю я и открываю карту. – Их как минимум четыре, не считая дороги к отвесному склону.

– Кира, – Юджин щурится от солнца, но не заметить раздражение в его взгляде я не могу. – Успокойся, пожалуйста. Мы как будто кого-то выслеживаем. Тут уже два года никого нет. Да и, походу, не было. Хочешь поиграть в охотника за головами?

Я открываю рот, чтобы что-то ответить, но мозг не успевает сгенерировать колкую фразочку, красочно пояснившую бы моему оппоненту, почему он не прав.

Вместо этого мы с ним одновременно вздрагиваем и поворачиваем головы к дороге.

Сложно сказать, что именно мы услышали. Ни я, ни Юджин уже через секунду не могли объяснить друг другу, что заставило нас обернуться.

– Ладно, поехали, – говорю. – Не забывай, что мы не на экскурсии.

Говорят, природе требуется всего сто лет, чтобы полностью уничтожить всю городскую инфраструктуру: начиная от фундаментов и заканчивая коммуникациями. Здесь прошло два года, но такое чувство, что все пятьдесят.

Мы рассекаем расплавленный воздух меж двух каменных оград, за которыми когда-то бурлил быт, а теперь — непроходимые джунгли. Война с плющом, борщевиком и полынью — еще одно противостояние, которое человеку никогда не выиграть.

Асфальт настолько горячий, что на его поверхности виднеются миражи — узкие полоски зыбкого текучего стекла, исчезающие, когда к ним подходишь. Но самое нереальное зрелище, отсылающее к мыслям о бутафорной природе всех этих декораций, — отсутствие машин. Если с неухоженными заборами и оглушающей тишиной еще можно как-то смириться, то отсутствие машин на гладких асфальтированных дорогах выглядит совершенно немыслимо.

Фанагорея погружена в глубокий наркотический сон. В ее размякшем теле не осталось ни единого рефлекса, и мы ползаем по нему словно любопытные насекомые.

Когда на горизонте показывается верхушка ТРЦ «Посейдон», солнце уже не щадит. На обочине мусор и камни, среди которых только маленькая ящерица не спешит укрыться в тени.

Краем глаза я замечаю домик с выбеленными стенами. Там побиты все стекла, а в большом распахнутом окне на втором этаже виднеется мольберт с холстом.

– Давай постараемся управиться до четырех, – говорит Юджин, проносясь мимо. – Не хочу возвращаться по темноте.

– Слушай, а мы могли бы прицепить к байку тележку или что-нибудь такое? – спрашиваю через несколько секунд.

– Зачем? – моему другу эта затея не слишком по душе. – У нас же есть все необходимое.

Не хочу говорить ему про мольберт. Опять начнет ворчать. В конце концов, самостоятельно добраться до Фанагореи я вряд ли смогу, а Юджина отличает такое перманентное состояние, как лень в терминальной стадии. Он бы не решился на поездку в Фанагорею, будь какой-то иной способ заполучить пару красных носков.

Наконец, последний отрезок дороги остался позади, а мы поставили байк в тень столба у въезда на подземную парковку. Юджин сразу кивнул головой в сторону неработающих круговых дверей, где покоилась очередная наша приманка. Разорванный лиловый рюкзак, который якобы зацепился за торчащую из стены металлоконструкцию. Судя по количеству бесхозных вещей внутри, торговый центр явно был эвакуирован, пусть и не ясно почему. Я положила рюкзак таким образом, чтобы вещи выглядели посыпавшимися из него. В числе первых, конечно же, очередной синий скетчбук.

Согласитесь, догадаться о рукотворной природе этих обманок несложно, однако человек, столкнувшийся с ними впервые, будет как минимум заинтригован.

Все лежало на своих местах — там, где и в прошлый раз. Мы уже здесь бывали, даже сделали несколько фотографий, дабы впоследствии сравнивать. Правда, тогда мы добрались до «Посейдона» уже к темноте, а сейчас стоял жаркий полдень.

Я завороженно наблюдала, как беспечные пылинки нежатся в невесомом солнечном столбе. Стеклянная крыша ТРЦ прекрасным образом уцелела и теперь обеспечивала сохранность всему, что осталось внутри. Знаете, такие крыши еще бывают в оранжереях. Это место действительно скоро будет напоминать оранжерею: лозы плюща уже пробрались к неподвижным эскалаторам. Как и изумрудный мох на затененных стенах. По его расположению можно определить, куда здесь днем не попадает свет.

– Кира! – Юджин как раз сделал круг по первому этажу и вернулся с пустыми руками. – Походу, мы зря решили здесь искать. Все же вывезли подчистую, даже зеркала в туалетах поснимали.

– Надо пройтись по жилым домам, – говорю. – Я как раз видела один без окон. Там внутри наверняка полно вещей.

– Пойдем на втором этаже еще глянем, раз уж приехали.

Пока мы поднимаемся по эскалатору, я продолжаю недоумевать — неужели страха, сплетен и предрассудков достаточно, чтобы все вот так взять и в одночасье бросить? Дома, в которых, возможно, выросло несколько поколений, работу, земельные участки, карьерные достижения… Чем больше мы исследовали Фанагорею, тем иррациональнее выглядел тот факт, что абсолютно здоровый город с таким приятным климатом и развитой инфраструктурой абсолютно пуст.

Словно человек, убитый заклинанием Авада Кедавра.

Солнце трогает застекленную крышу жадными щупальцами, пытаясь добраться до нас, и мне кажется, на моей коже танцуют крошечные приведения. Над нами величественно вздымается ничем не заполненный воздушный столб из света и элементарных частиц. Монументальный безжизненный аквариум.

Такие вещи как бы должны сыграть на контрасте, делая маленького человека еще меньше, а огромный торговый центр еще огромнее.

Несмотря на жаркие инфракрасные потоки, здесь холодно как в кессоне.

– Если мы явимся сюда через полгода, я уверена, увидим цветы и виноградные лозы. Птицы будут вить гнезда на бывших электрокоммуникациях и в вентиляционных трубах.

Я и не рассчитываю, что Юджин услышит. Он пытается поднять двери-жалюзи на тех закрытых торговых отделах, где это не успели сделать до него.

Основную массу брошенного города растащили еще в те времена, когда жители не успели окончательно уехать. Кое-кто до последнего не собирался покидать Фанагорею, но в конечном итоге не стало даже их.

Чуть позже город обрел популярность на тематических сайтах и сюда хлынули паломники со всех уголков страны. Правда, буквально в течение месяца-двух эти рейды прекратились так же внезапно, как и начались. Я об этом читала, да и Ткач много рассказывал. Он все-таки родился в Краснодарском крае. Это совсем близко.

Почему так случилось — никто не может толком рассказать. Сколько я не искала информацию, ничего вразумительного не нашла, списав в конечном итоге все на суеверность нашего народа.

Теперь Фанагорея негласно принадлежала Юджину и мне. По крайней мере до тех пор, пока наши «артефакты» не сдвинутся с места.

Второй этаж торгово-развлекательного центра «Посейдон» мало чем отличался от первого. Разве что мусора здесь гораздо больше — все-таки рядом ресторанный дворик.

Его мы в прошлый раз обыскивали первым делом. Но самой ценной находкой стала пачка бумажных стаканчиков Pepsi, которыми мы пользуемся и по сей день, чтобы меньше мыть посуду.

За две недели мало что изменилось, и Юджин уже направился к выходу.

Однако я — нет: там, в глубине, ближе к кинотеатру, на полу лежит синий скетчбук. Один в один как те, что я сама везде нараскладывала, но… не здесь.

Единственный скетчбук в этом ТЦ — на входе, якобы выпал из рюкзака.

Какая-то необъяснимая сила заставляет меня медлить. Вряд ли это предчувствие или интуиция.

Просто его здесь быть не должно.

Я хочу позвать Юджина, но прекрасно понимаю, что сейчас ни звука из себя не выдавлю.

Синий цвет — моя большая страсть. Не просто синий, а такой бирюзовый, цвет морской волны, яркий-яркий. Этот цвет я выбрала специально, чтобы все мои скетчбуки в Фанагорее выглядели единым концептом. Некоторые лежат на виду, другие же надо постараться, чтобы отыскать. Часть из них — приманка для новичков, приехавших сюда впервые, часть — для тех, кто вдруг решит провести здесь больше времени и увлечется поисками. Тогда понять, что синие скетчбуки — это чей-то хитроумный квест, будет несложно, однако для случайного гостя находка не покажется сфабрикованной.

Ладно, Кира. Взяла себя в руки и подошла.

С каждым шагом я все более убеждаюсь, что это моей руки почерк. Здесь, в проходном коридоре между рядов опущенных жалюзи, отсутствует прямой солнечный свет, отчего глазам приходится напрягаться.

Я останавливаюсь над синей книжечкой в мягкой обложке, напоминающей искусственную кожу, и решительно поднимаю ее с пола.

В этот же момент в глаза почему-то бросается стеклянная стена в конце коридора. Буквально метрах в двадцати от меня. Часть стекла закрыта обвалившейся лампой с потолка, но в том, что видно, отражается моя худая фигура. Угловатый силуэт: резко вырезанное темное пятно на фоне солнечно-воздушного пузыря позади.

В скетчбуке несколько хаотичных записей, вне всяких сомнений, написанных моей рукой. Начертание буквы В отличается от обычного, ведь я сначала рисую нижний кружок, а уже потом верхний. Петелька У и Д имеет два острых угла, наклон почти всегда разный, как и расстояние между буквами. Я свой почерк из тысячи узнаю — он хаотичный, но при этом до тошноты разборчивый.

Вот только ЭТО я не писала.

«Древние шумеры, жившие в Междуречье в III тысячелетии до нашей эры, использовали систему счисления, алфавит которой состоял из шестидесяти знаков. С помощью нее можно было пронумеровать секунды в минутах, а минуты – в часах».

Я чувствую, как перед глазами темнеет. Жар медленно подступает к вороту футболки, завоевывая территорию под волосами.

Эта заметка есть у меня в телефоне, но я никогда, НИКОГДА не выносила ее в письменный вид. Если это сделал Юджин, чтобы подшутить надо мной, я его убью!

Но это не может быть Юджин. Он стакан рисует с плоским дном, а здесь глаза, нос, тени и рефлексы — мой портрет, нарисованный рукой человека с художественным образованием. Так, как рисую только я.

– Что это за херня, – слов не слышу, но тело (в частности — пальцы) уже сбросило оковы сознания и действует по-своему. Несколько страниц переворачиваются, чтобы я могла увидеть следующий рисунок. В событиях которого сама принимала сегодня участие в свои вечно пятнадцать.

Мои растрепанные волосы, белеющие на фоне темной шевелюры Юджина, позади. Он держал меня за волосы в тот момент, а я кричала и била его ногами, пока он в ответ не ударил меня лбом о металлический поручень кухонного шкафчика. Надо признать, мне тогда повезло: я почти ничего не помню. Когда очнулась, все уже было сделано.

Об этом никто не знает, кроме нас двоих. И никогда не узнает. Мы дали друг другу слово молчать.

Мне становится дурно, причем на этот раз совершенно обоснованно. Юджин не умеет рисовать так. Но, кроме него, никто не мог это сделать.

Я переворачиваю еще несколько страниц.

Тонким черным лайнером изображен байк на фоне маленькой автозаправки, из окна которой Юджин кричит мне, что всё на месте.

Мелкие символы, как в загадочном письме, занимают почти всю страницу, но я понятия не имею, что они означают. Это не код и не адрес. Скорее чья-то идиотская шутка…

Тут везде я. Сейчас — худощавая, с волосами по пояс, в детстве — вечно расцарапанная и чумазая. Это я: с дурацким бантом, который мама неизменно заплетала мне в косу. Узнаю его, хоть ночью разбуди. Это мои разорванные учебники и мокрый портфель, найденный за школой. Это мои драки и мои обиды, слишком точно переданные в грифельном черно-белом калейдоскопе. Это мои пальцы подбирают звуки так, чтобы картина получилось гармоничной. Это мои бессонные ночи, кончающиеся появлением очередной порции ужаса и любви в звуковом эквиваленте.

Это мои ссоры с отцом. Это я и моя сестра, на которую я смотрю за секунду до того, как закрывается крышка гроба. Это мои друзья и моя проездная карточка, которой я стучу по стеклянному столу, чтобы осыпались белоснежные кристаллы. Это мой первый вход в трип. Первый вход в Чешир. Моя первая синесцена.

Я и Юджин.

Я и Ткач.

Я и Зеркало.

Палец цепляется за следующую страницу, и в какой-то момент я чувствую непреодолимое желание сразу пролистнуть в конец.

Сердце стучит как бешеное где-то в ушах сквозь пелену звона, но, прежде чем я успеваю принять решение, мое собственное отражение в дальнем зеркале коридора срывается с места и бежит прочь.

Я вскрикиваю. Скетчбук падает из рук, а потом я уже ничего толком не осознаю.

Ноги сами несут меня по ступеням к выходу, да так, словно позади пожары, обвалы, бомбардировки.

Позже я этот момент много раз воспроизводила в памяти, но никаких зацепок найти не смогла. Меня переполняла иррациональность. Паника. Я выскочила на улицу как ошпаренная, добралась до байка и буквально заставила Юджина срочно рвать когти.

– Да что случилось-то?! – Юджин ненавидит меня за такие вещи, впрочем, я и сама ненавижу. Но после пережитого сложно вести себя иначе. – Ты привидение увидела?

– Дома расскажу, – мне даже представить сложно, как об этом рассказать, и я вновь выбираю молчание. Юджин задает вопросы, но по обыкновению ни на один из них ответов у меня нет.

__________3. ВШИВАЯ

Когда беспощадные солнечные мечи прожигают раны в земле, а черный асфальт разогревается так сильно, что начинает прилипать к подошвам, в детском лагере «Парус» наступает тихий час.

Вороне девять лет. Она получила свое прозвище в первый день, когда «накаркала дождь».

Ворона старше большинства девочек в группе и в глубине души ненавидит это обстоятельство. Будь она младше, можно было бы оправдать что угодно, но у нее нет никаких, даже самых дерьмовых объяснений своей незавидной репутации.

Поэтому Ворона дружит с кошачьим семейством, которое живет недалеко за территорией лагеря. Детям запрещено выходить за забор, и Ворона не выходит. Она приносит к воротам сосиски и котлеты с обедов. Потом садится на камень и ждет.

Друг почти всегда появляется в одно и то же время. Ворона подходит все ближе и ближе каждый раз, чтобы мохнатый гость к ней привык и в один из дней позволил себя погладить.

– Не подходите к ней, она вшивая! Трогала вшивых кошек! – кричат девочки из комнаты, когда Ворона возвращается. Они бросают в нее из окна камешки, фломастеры, шишки и засохший хлеб. Что-то острое попадает в голову — Вороне больно, но она стискивает зубы и молчит. «Не обращай внимания, и они отстанут, – учила мама. – К твоей сестре же никто не пристает».

Сестра старше. Она не поехала в этот лагерь из-за факультативных занятий. Мама всем рассказала это и еще то, как Лера победила на областной олимпиаде по английскому языку. Ворона так и не научилась читать больше двенадцати слов в минуту.

– Вшивая! Вшивая!

– Опять облизывала драных кошек!

В своей кровати Ворона обнаруживает песок и отпечатки ботинок. Платье, которое мама подарила за первую самостоятельно прочитанную книгу, изрезано вдоль и поперек. Его Ворона находит последним, когда собирает по всему этажу то, что осталось от ее одежды.

– Нам нужна была тряпка для мытья пола, – смеется одна из них.

– Кстати, сегодня твоя очередь, вшивая!

– Давайте она будет дежурной каждый день!

Ворона пытается что-то возразить, но они только смеются, а когда пытается убежать — не пускают. Она моет полы в комнате и выносит мусор, среди которого собственные вещи. Она знает, что так проще: сделать, как они хотят, подчиниться. И они отстанут. Мама говорит: однажды они обязательно отстанут, главное, ничего не принимать близко к сердцу.

Но когда Ворона возвращается, на полу снова песок и грязь.

– Как ты плохо убираешься, вшивая!

– У нее руки-крюки…

– Она ничего не умеет!

«Не смей реветь! Не показывай свою слабость! Просто молчи!»

– Помоешь еще раз, вшивая! Или у тебя тряпки закончились? Посмотри на своей полке!

– Взяла тряпку и начала мыть! Чо встала?!

– Она не только вшивая, но еще и тупая!

Двое преграждают путь к двери, еще одна пинает ведро, и грязная вода заливает весь пол. Вороне некуда бежать, но она все равно бежит. Ее хватают за волосы, царапают и шипят. Тогда она пинает одну из обидчиц в живот и бежит что есть сил в сопровождении угроз и криков.

– Ты за это заплатишь, мразь!!!

Она прячется в кладовке и не выходит, даже когда за поиски берутся воспитатели. Потом ее находят мальчишки, которых послали взять игровой инвентарь. И сразу сдают, несмотря на то что она умоляет этого не делать.

Никто не хочет портить репутацию общением с вшивой вороной, которая не умеет читать, заикается и не имеет чистой одежды.

Воспитательница уже знает, как все было. Неадекватная, разбросала одежду по комнате, разлила воду после того, как девочки весь день убирались, и затеяла драку.

– Это не п-п-п-правда! – пытается объяснить Ворона, но воспитательница и слушать ничего не желает.

– Она завидует, потому что у нее ничего нет, и ворует наши вещи!

– Не правда! Не верьте им!!!

Они не знают, кто родители Вороны, ведь хвастаться нехорошо. Мама говорит, если хвастаться, никогда не заведешь друзей.

Ворона хочет рассказать, что это ее вещи испорчены, но ябедничать — дело последнее, да и потом, ей все равно никто не поверит.

Ее наказывают. Заставляют заново вымыть комнату, а заодно и весь коридор. Не берут с собой на море. Но для Вороны это наказание становится единственным лучиком света. Впервые она просыпается с чувством спокойствия на душе: сегодня никто не будет ее преследовать! Весь день можно делать все что угодно.

И она гуляет по территории. Рассматривает стадо черных овец, что пасется вдалеке на пригорке. Лежит под деревом и слушает тишину, которая кажется растянувшейся бесконечностью. Что-то отдаленно-беспечное проникает внутрь вместе с горячим воздухом, и Ворона позволяет этому чувству заполнить себя изнутри.

Она лежит, раскинув руки в стороны, и думает о том, каким прекрасным было это место в отсутствие проклятого лагеря. Представляет себе развалины трех поросших мхом корпусов. Представляет, как в детских комнатах ветер гоняет туда-сюда журнальные страницы и высохшие листья. В коридоре с потолка свисают веточки вьюна, в столовой каждая кастрюля наполнена своей личной зеленой цивилизацией.

Ворона мечтательно открывает глаза и входит в придуманную вселенную, полностью и бесповоротно в нее поверив.

Территория «Паруса» выглядит так пустынно, что это получается с очевидной легкостью. Бетон плаца, открытая сцена, где по вечерам проходят дискотеки, сорняки возле входа в магазин — все послушно следует идеальному сценарию Вороны, который она переносит на бумагу.

Это ее маленький секрет — альбом для рисования, который она спрятала в беседке за отошедшей половицей. На страницах этой бумажной вселенной Ворона не объект насмешек, а отважная путешественница, искатель приключений и всеми любимая суперзвезда.

Закончив рисунок, Ворона прячет альбом подальше от глаз и возвращается к своему корпусу.

А потом она слышит тихий писк.

Он доносится со стороны магазина — там в подвале склад, но решетчатые проемы соединяют помещение с улицей. Ворона заглядывает туда и сразу понимает, в чем дело.

Тощий полосатый котенок каким-то образом свалился вниз и теперь не может выбраться. Точно такой же, как и тот кот, которого Ворона подкармливала все это время.

Решетки прочные, но зазоры между ними достаточно большие, чтобы пролез девятилетний ребенок. Ворона забирается в подвал, берет дрожащего от ужаса зверя в руки и поднимает наверх.

На все про все уходит минуты три, и Ворона даже не подозревает о том, что кто-то мог ее заметить. Она не знает о том, что Вика Сальникова, которая на днях подвернула ногу, тоже не поехала на море.

Вечером о рейде в подвал знает уже весь отряд.

– Там ведь целая гора сладостей!

– И бутылок лимонада штук сто!

– Вшивая, достань нам десять бутылок или мы поставим тебя раком и отпинаем!

Ворона не знает, что значит «раком», но она слышала это слово в кино и подозревает, что речь о чкм-то унизительном.

– Давайте сразу, а то она туго соображает, – говорит одна из соседок по комнате. – Она умственно отсталая. До сих пор не умеет читать!

Когда Ворону хватают, она кусает кого-то за палец. Во рту появляется солоноватый вкус крови — сначала чужой, а потом собственной, когда ее бьют по лицу. Девочка с длинными ногтями впивается ей в щеки и оставляет отметины, которые никогда не заживут.

– Лучше подожгем ее кота!

– В-в-вы его не н-н-н-найдёте, – отвечает Ворона, из-за всех сил стараясь придать уверенности дрожащему голосу. Она не станет воровать. Никогда. Но что если они сделают то, о чем говорят? Они всегда делают. Каждая угроза была воплощена в жизнь, уж кто-кто, а Ворона знает это наверняка.

– У них там целый выводок, – говорит Вика Сальникова. – Один где-то здесь прячется!

– Ну жди, вшивая! Сама напросилась.

Они отправляются на поиски, всем отрядом. И теперь Вороне больше нечем себя оправдать. То, что теперь непременно случится, из-за нее. Исход предрешен. Выхода нет.

Она думает о том, что могла бы убежать. В лес, прямо сейчас. Ей хватит сил, чтобы добраться до города. А если не хватит, значит, она это заслужила.

Проще было бы закончить все самой. Она еще слишком маленькая, чтобы знать о том, как вскрывать вены, но у нее есть мешочек лекарств, которые мама собрала на случай болезни. Это проще, чем кажется.

Чем скорее решишься, тем меньше придется страдать.

Но внутренний голос тихо говорит:

– Не смей!

И Ворона до крови закусывает щеку, чтобы забыться хотя бы на несколько секунд.

Она знает, что не переживет издевательства над животным. Она думает о том, как рассказывает воспитательнице и как та опять ей не верит. В этом нет смысла. Выхода тоже.

Она прячется в беседке, а потом достает свой альбом и вырывает изрисованные страницы. Одну за другой. На мелкие кусочки. Пусть тебе будет больно, пусть мне будет так больно, чтобы все происходящее снаружи показалось ерундой. Даже если для этого нужно разорвать в клочья часть себя. Ты во всем виновата. Умственно отсталая, слабая, бесполезная дрянь.

Это наказание приносит утешение и едва заметно заглушает совесть. Перенаправляет боль в другое русло. Ворона продолжает рвать страницы, ничего не видя за пеленой слез.

И ничего не слыша. Она так забылась, что даже не заметила, как кто-то приблизился к ней на расстояние вытянутой руки.

Мальчик. Толстый, с грязными кудрявыми волосами. От него плохо пахнет, и в руках он держит полосатого котенка.

На мгновение Ворона почувствовала, как в глазах у нее потемнело. А потом она вскочила, забыв обо всем, и бросилась на мальчишку.

– Отдай его мне!!!

– Тихо, успокойся! – вопреки ожиданиям, парень и не думал сопротивляться. – Иначе они услышат…

– Ты что, не с ними?– не веря своим ушам, проговорила Ворона, представляя, что все это — очередная уловка. Котенок тихо пискнул и прижался к спасителю, а мальчик воровато оглянулся, в оцепенении уставившись на порванные рисунки.

– Зачем??? – простонал он с неподдельным ужасом. – Ты что, с ума сошла?!

– Плевать, – со всем тем поддельным безразличием, на которое была способна, Ворона пнула клочки бумаги, мокрой от собственных слез. И для уверенности повторила: – Плевать.

– Нет, не плевать! – резко сказал мальчишка, опустившись на колени. Он попытался разгладить то, что сохранилось, свободной рукой, но его попытки не увенчались успехом. – Зачем ты это сделала?! Если бы я умел так рисовать, то уже стал бы знаменитым художником!