скачать книгу бесплатно
ЭХОЛЕТИЕ
Андрей ЕС
События в *Эхолетии* разворачиваются в некоем провинциальном городе Лисецк в 30 –е и 80 –е годы прошлого столетия.Непростой период репрессий фатально изменяет жизнь Бартенева Владимира Андреевича, преподавателя философии в лисецком университете. Ему предъявлены обвинения в организации терактов и участии в антисоветских организациях. В восьмидесятые годы его внук, Поль Дюваль, преподаватель французского языка в Туре , использует свою командировку в СССР и прикладывает все усилия , чтобы найти могилу своего деда в Лисецке. Алексей Самойлов, студент юридического факультета, обладающий незаурядными способностями в области психоанализа и логики , знакомится с Полем Дювалем и они вместе приступают к расследованию обстоятельств гибели Бартенева и практически сразу оказываются втянутыми в опасный водоворот чекистских игр.
ЭХОЛЕТИЕ
Роман-детектив
Издательство «Коммерческие технологии» г. Москва ДК 882 Е 81
Е 81 Андрей ЕС
Эхолетие. Роман. – Москва:
Издательство “Коммерческие технологии”, 2016. – 416 стр. ISBN 978-5-86541-028-7
УДК 882
ISBN 978-5-86541-028-7
©Андрей ЕС се события и герои романа вымышлены.
Возможное сходство с реальными фактами и людьми случайно.
Май 1986, 20 километров западнее Джелалабада
Каменная крошка, перемешавшись с песком, скрипела на зубах. Душа покрылась ноябрьским инеем, сердце стучало невпопад автоматным очередям, мозг твердил – откатись и замри, а затворная рама тем временем ритмично выводила – бе-саме – бесаме му-чо…
Десяток парней в потертых «хэбэшках» и в «стекле»
и еще около двадцати в традиционных изарах, перуханах и пакулях
играли в незамысловатую мужскую игру. Единственной представительницей женского пола среди играющих была смерть. Нет, не старая горбунья с косой – этот образ зависит исключительно от возраста. Очевидно, такую ассоциацию вызывали у старичков, прогулявших сенокос, их уставшие ровесницы – жены, вернувшиеся с полей с сельхозинвентарем в руках. А у тех, кому еще вчера было девятнадцать, – это либо брызгающая от негодования в лицо слюной учительница геометрии, либо несущаяся за тобой во весь опор дородная тётка – контролёр с кумачовой повязкой на рукаве. У каждого персонажа персональные фобии. Сегодня эта дамочка металась от одной команды к другой и, веселясь, ставила печати на лоб, кому «200», а кому «300», чтобы позже не путаться при заполнении типовых форм ведомостей для перевозки грузов.
Точнее говоря, эта игра окончилась, еще не начавшись. Бойцы, изредка перебрасываясь между собой словами на русском языке, колонной по одному продвигались вдоль русла высохшей речушки, которая вместо волн и водоворотов теперь лениво перекатывала песок и мельчайшую пыль от камней, да и то, если везло с ветром. Слева их дорогу ограничивала длинная желтая скала без единого клочка растительности, а справа полого поднимался склон горы с небольшими распадами, сплошь заполненными древесными массивами из индийской пальмы, инжира и миндаля. Еще полчаса назад бойцы внимательно осматривали предгорные ландшафты, но столбик температуры с каждой минутой рос от минусовой отметки к неожиданным двадцати, о чем свидетельствовали растекающиеся серые пятна пота на спинах, и бдительность постепенно уступала место усталости. Когда небольшой отряд поравнялся правым плечом с особенно густыми зарослями «зеленки», парни, ненадолго победившие усталость, прищуренными от яркого солнца глазами тревожно изучали лиственный покров, слегка покачивающийся под сквозящим майским ветром. До конца скалы осталось пройти не более двухсот метров – и про опасный отрезок пути можно будет забыть. Однако справа было удивительно спокойно, лишь стайка бекасов стремительно поднималась в высь голубого неба.
Когда упал Дзюба, прапор лет за тридцать, старый матерщинник, до сего дня воспринимающий новое пополнение как расходный материал в виде наждачной или туалетной бумаги – никто не вздрогнул… Это судьба для тех, кто не верит в любовь. Вроде обычный калибр 7.62, а снёс полголовы. Левая бровь так и осталась удивлённо-приподнятой: «Ну что вы тут мне в очередной раз на… вертели?» А правую бровь стёрли вместе с остатками черепа. Из «зелёнки» палили в режиме нон– стоп. Есть такой режим, когда занюханный, в копоти муджахид пытается отвоевать себе место в раю, сопряженное с кучей стройных наложниц размера S -не больше, ибо они сами размера S – тоже, кстати, не больше.
Потом чихнул Валька Сапфир. До призыва начинающий геммолог. Это из тех, кто пытается оценить ценные камни. Трудно сказать, чем нагрешили его предки, но смещенный калибр 5.45, судя по его лицу, отмолил все их преступления. За семь поколений назад и за семь поколений вперед. Тёмка к тому времени уже отошёл. Пули проделали пару лишних отверстий в ее, и часть из них ещё вдобавок угодила в спину. Веселый был парень, ни дня без шутки… до этого дня.
Тищенко – чудный хохол с клочками колючих усов под носом, всегда был уверен, что стакан сметаны и кружка пива – нет, пыва, превратит его в Шварценеггера, так и не дожил – уровнялся с Петровым, которому в силу его крестьянской силушки были пофиг и Шварц и Сталлоне. Он на спор пальцами ломал чугунные черпаки
в столовой.
Ниязов. Наверное, не плохой человек был. Так никто и не узнал. Покупал всегда и везде какие-то полотенца, на какую-то свадьбу. Дурацкий крупнокалиберный патрон оборвал и эти начинания, видно Аллаху так было угодно.
Один из немногих уцелевших – Лёшка Каркас, русский, не женатый, не судимый, комсомолец, еще пока живой и всегда, конечно, готовый на подвиг, успел нырнуть за высокие камни, сгруппироваться, перекатиться и приготовиться к бою. Парни прозвали его Каркасом за нечеловеческое упрямство и нежелание гнуться под различные обстоятельства. Однако сегодня он больше был похож на ящерицу, воткнувшую голову между двух довольно крупных кусков камней, отломившихся от горной породы. Ящерица распласталась, подставляя изогнутую спину ласковому солнышку, а в качестве развлечения лупила по «зелёнке» как в копеечку, не думая о запасах боекомплекта. Прицел пулемета стал единым целым со зрачком правого глаза и мгновенно наводился на любое движение с противоположной стороны высохшей реки.
Главное в бою – это страх. В любом бою. У кого его меньше, тот и побеждает. Каркас не знал, у кого его меньше сегодня – у него или у его весёлых друзей, засевших напротив. Свой страх он загнал между большими и средними пальцами обеих ног. Они потели до подошв кроссовок, которые были гораздо удобнее и практичнее, чем сапоги – комбат Иващенко матерился по этому поводу немилосердно, но кому интересно было его мнение в тот 86-й год…
В год, когда весенним утром их разведвзвод был поднят по тревоге и после короткого и четкого инструктажа, в котором первому отделению отводилась задача прикрытия ущелья для передислокации основных сил батальона, отправлен на встречу с великим Лениным и с прочими угодниками веры и славы…
Венька лежал за камнем, поджав под себя ноги и вжимаясь лбом в землю, при этом надсадно орал в микрофон радиостанции P-159, работавшей в УКВ-диапазоне, причем так мощно, что наверняка его голос могли услышать и без технических средств в расположении батальона, а Каркас, подпирая задом скалу остро чувствовал, что очень скоро всё разъяснится и упростится. Редкие красные цветки верблюжьей колючки, неподалеку от которых разлегся Лешка, раньше были подспорьем – из яндака парни варили отвары и от ангины, и от дизентерии, даже от банального кашля, но сегодня их яркий, сочный цвет вызывал явно пессимистическое настроение.
Не добавлял настроения и ветер, гнавший специфические запахи крови и фекалий убитых товарищей.
Дшк … дшк – скупыми очередями бил его пулемёт РПК -74. Сошки пришлось сложить, не влезали, сволочи, между камней, и темп стрельбы поменять – два перемотанных изолентой магазина уже валялись опустошенные рядом.
Пиу… пиу – чирикали в ответ и рассыпались где-то за спиной стайки металлических птичек, выпущенных в ответ из почти аналогичных АК в липких от страха и азарта афганских руках…
Раньше Лешка часто озадачивался вопросом, почему птица удачи всегда должна быть непременно синего цвета? Сегодня он получил неожиданный ответ. Потому что именно такого серо-синего цвета было брюхо фюзеляжа у «вертушки» Ми -24, высунувшейся из – за скалы и недовольной, как медведица, которую разбудили посреди зимы.
Каркас, из-за спины которого вылезло родное чудовище, знал, что сейчас последует, поэтому глубже вжался между камней и плотно зажал уши руками. Ми-24 общался со всем миром на универсальном языке – посредством четырехствольного пулемета ЯкБ-12,7. Общался всегда скороговоркой – пять тысяч вертолетных слов в минуту, а говорить помогал вращающийся блок стволов. Каркас раньше много раз видел, как рой светлячков разрезал пополам машины, разносил полуметровой толщины дувал, а если случайно касался человека, то от того оставались только руки – ноги, да и то благодаря тому, что далеко отлетали. Вот и сегодня все по плану. Клубы пыли, дыма, фонтаны песка упали вновь на землю, вместо «зеленки» – груда щепок и неровно срезанных пеньков. Наверняка духанщик из соседнего кишлака скажет спасибо за заготовку дров на всю зиму. Муджахидины скорее всего утомились и легли поспать. Больше с той стороны никто общаться не хотел. Ми -24 высказав всё, что наболело на душе винтокрылой машины, поклонился зрителям и исчез за скалой. Наступила мертвая тишина.
– Спасибо, ба, – шепнул Каркас потрескавшимися губами бездонному синему небу, перевернувшись на мокрую от пота спину. Маленькая, сухонькая бабушка, когда была жива, любила его преданно и ежедневно, без перерыва на праздники и болезни, и даже после своей смерти оберегала внука от всех бед и несчастий. Каркас в этом не просто был уверен, он это точно знал. В Бога он слабо верил, точнее – вообще не верил. Жить двадцать лет в стране атеистов и не быть при этом диалектическим материалистом?.. Но кто может запретить верить в родных, которых уже нет на свете. С небольшой поправкой – Каркас не верил, он знал, что бабушка рядом. Можно было, конечно, списать везение на радиста, достучавшегося до базы или на «вертушку», заходившую в этот момент на посадку в двух километрах от места боестолкновения. Но Лёшка точно знал, кто помог и связал оба события.
Каркас ради любопытства отсоединил магазин, выщелкнул оставшиеся три патрона, усмехнулся и резко встал на ноги…
Январь 1937, г. Лисецк
По лестнице, ведущей на четвертый этаж управления НКВД, где располагалось руководство, не спеша и не глядя по сторонам, поднимался помощник коменданта, а с недавних пор еще и сотрудник для особых поручений. Китель со «Знаком Почета» и звездой младшего лейтенанта госбезопасности на обшлаге был идеально подогнан под его маленькую фигуру, но мало кто осмелился бы намекнуть на его рост – справа из потертой боевой кобуры выглядывала рукоятка наградного нагана, весомый аргумент против шутников. Было еще сломанное в детстве левое ухо, дефект которого с возрастом становился все заметнее, но в целом он мало чем отличался от других чекистов – высокий лоб, русые, коротко стриженые волосы с челкой, закрывающей половину лба, славянское скуластое лицо. Светлые, почти прозрачные глаза резко контрастировали с короткими, но густыми черными бровями. Между этажами на стене висел крупный портрет Железного Феликса, который требовательно и придирчиво осматривал каждого, кто проходил мимо. Младший лейтенант посмотрел в глаза Феликсу, и ему показалось, что в последнее время родоначальник службы старается избегать его взгляда.
Не глядя на помощника начальника управления, сидевшего перед дверью у телефона, и не спрашивая разрешения, чекист толкнул дверь и вошел в кабинет. Помощник уделил ему столько же внимания, сколько, наверное, уделил бы сквозняку, хлопнувшему дверью. Если входит сотрудник для особых поручений, значит, его ждут, и любой лишний вопрос может закончиться в лучшем случае увольнением.
В просторном кабинете, под большим портретом Ленина в позолоченной раме, в конце длинного стола расположился его хозяин – майор госбезопасности Якименко. Человек в немалом возрасте, с угрюмым лицом и тяжелым взглядом, поблескивал лысиной в лучах январского солнца. Окинув взглядом вошедшего без стука, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе и, нервно дёрнув лицом, достал из папки пару отпечатанных на машинке листков:
– У тебя сегодня две свадьбы. Ознакомься, – пухлой ладонью он повернул листы в сторону младшего лейтенанта.
Тот спокойно приблизился к столу начальника, взял документы в руку и, не глядя на них, уперся взглядом прямо в глаза Якименко:
– Время?
– В девять и девять тридцать. Интервал полчаса, – прозвучало в ответ. – Готов?
Оба понимали, что стоит за термином «свадьба». Иногда посвященные именовали то же событие «убытием по первой категории», но словом «расстрел» – никогда.
Сотрудник для особых поручений оставил без ответа вопрос начальника, молча повернулся и двинулся к выходу. Уязвленное самолюбие Якименко, перед которым дрожали колени у всего лисецкого аппарата НКВД, кинуло вслед младшему лейтенанту:
– Ты бы хоть знакомился с документами, – за это ведь под суд можно попасть.
Сотрудник, дойдя до двери и уже прикоснувшись к ручке, на миг застыл и, не меняя положения корпуса, повернул голову почти на сто восемьдесят градусов:
– А что, вы их сами напечатали? – и неожиданно он улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Резиновая улыбка и холодные глаза больно хлопнули начальника по затылку, и липкий ручеек пота скользнул тому за воротник и, холодком пробежав через всю спину, растаял где-то в области мощного зада.
Когда закрылась дверь, Якименко расстегнул еще одну пуговицу на кителе, достал из нижнего ящика стола пятидесятиградусную «Особую», наполнил стакан до самого верху, шумно выдохнул застрявший в легких воздух и выпил: « …ёшь твою мать… сам вырастил монстра»…
Взгляд упал на два одиноких листка бумаги, лежавших друг на друге и предлагавших любому, кто способен, прочитать последние резолютивные фразы, выполненные как под копирку: «Осужден 16 января 1937 года ВКВС СССР в Лисецке по ст.ст.19-58-2, 58-8, 58-11. Приговорить к ВМН». Сегодня как раз было шестнадцатое января, и сверху требовали немедленного исполнения приговора, день в день. И не только для этих двоих. Страна находилась в тяжелых экономических условиях, еды не хватало даже честным труженикам. А паразитов пусть кормят паразиты.
Якименко вспомнил неожиданно улыбку сотрудника для особых поручений и понял, что сердце так и осталось сжато чье– то железной рукою. Ещё сто грамм заставили его биться ровнее и спокойнее.
Он также вспомнил, как полгода назад Антонов, штатный исполнитель приговоров, вошёл к нему в кабинет и сказал: «Всё, товарищ майор, я на покой, устал». Антонов, у которого белогвардейцы запытали жену, перед смертью отрезав у неё обе груди. Антонов, который ненавидел пролетарской ненавистью тех, кого казнил. Тот, кто исполнял всю процедуру четко, от начала и до конца. Тот, в ком был уверен как в себе, – тогда вошел, протянул трясущиеся руки вперед и пояснил: «Всё… спёкся, начальник, … не могу больше».
Классный специалист в этой области был необходим каждому областному НКВД как воздух. О результативности региональных и областных управлений судили не только по количеству раскрытых преступлений, но и по неотвратимости наказания и чёткости исполнения приговоров. Якименко это прекрасно понимал. Антонов это делал идеально, поэтому последние годы Москва неоднократно ставила лисецкий НКВД в пример остальным именно в этой части. В тот вечер они долго говорили, вспоминали, выпили по сто грамулек водки – и Антонов неожиданно уснул прямо за столом… Всё стало ясно. Круглая голова палача, лежащая на столе, давно не мытые седые волосы, прядь которых попала в стакан, зажатый в руке, и полузакрытые глаза не могли принадлежать высококлассному специалисту.
На следующее утро Якименко попросил боевого товарища только об одном – в кратчайшие сроки подготовить нового спеца. Вечером того же дня перед начальником стояли Антонов и молодой сотрудник одного из отделов, курировавший тракторный завод города, точнее сказать, его филиал. Якименко, окинув взглядом плюгавенького опера, терпеливо ждал разъяснений палача. Тот не заставил себя долго ждать:
– Я с ним всё обсудил. Он лучшая кандидатура. Гарантирую, – Антонов задержался на секунду у двери и добавил, – если вас устроит, завтра начнем инструктаж.
Дверь закрылась, и Якименко еще раз придирчиво глянул на мелкого чекиста. Опер стоял, потупив взгляд, полный нерешительности. «Совсем спился старик», – подумал начальник об ушедшем. Вслух, однако, он спросил:
– Справишься? Дело-то непростое.
– Я член партии, значит, справлюсь, – неожиданно твердо прозвучало в ответ.
– Ладно, догоняй Антонова, и чтобы инструктаж начали сегодня, а не завтра.
Опер козырнул и четко выполнил строевой поворот «кругом».
– Да, и пусть Антонов ко мне сейчас зайдет, – начальник достал из кармана пачку «Беломорканала», в народе именуемую «БК».
Новоиспеченный исполнитель, повернул голову назад, как сова, и ответил: «Есть!»
Якименко оторопел – «Просто филин какой-то», не подозревая, что повторил про себя обидную кличку, прилипшую к чекисту еще в детстве за умение вращать головой и производную от его полного имени…
– Ты что, совсем на хрен мозги пропил!! – минут десять спустя начальник гневно давил на Антонова. – Или решил уйти на покой по-быстрому и подсунуть мне какое-то говно!! Да я тебя сам исполню, вот этой рукой!!
– Иваныч, постой, не горячись, – иногда старый коллега переходил на «ты». – Я за последние годы таким психологом стал – не хуже профессора. Я его давно приметил. И давно прокачал. Как чувствовал, что надо смену готовить, – улыбнулся Антонов, – Били его в детстве. Вон ухо-то раком и стоит с тех пор. Поэтому мести и злобы в нем хоть отбавляй. А это мотив ого-го. Вспомни меня.
– Да оно… стрелять-то хоть умеет?
– Стрелять научить каждого дурака можно, – Антонов хитро прищурился. – Этот взглядом убьёт…
Да, прав оказался старик. За полгода с Филином произошла разительная метаморфоза. Из нерешительного оперка он превратился в человека, который постоянно пугал Якименко. Хоть наган Филина всегда находился в кобуре, но начальнику казалось, что тот не выпускает его из руки, даже заходя к нему в кабинет. К тому же у сотрудника для особых поручений появилась скверная привычка – разговаривая, смотреть собеседнику в центр лба. И замечания не сделаешь, и выносить всё это невозможно. Что ни говори, для паники были причины: уже полгода шли чистки в рядах НКВД, и попасть в эту мясорубку можно было запросто. Попасть так, что никто и помочь не сможет. Вот тогда и придет такой спецпорученец и «исполнит» тебя прямо на рабочем месте. Якименко нервно передернул плечами, вспомнив улыбочку и взгляд. Нет, он не угрожал этот взгляд, да и начальника никто не снимал с должности, но руки сами потянулись к «Особой»…
Март 1984, г. Лисецк
Алёнка проснулась легко как никогда, еще до противной трели будильника. Так можно проснуться только когда тебе еще девятнадцать с половиной лет. Возраст, когда глаза быстро открываются, правда, тело предательски сопротивляется экзекуции раннего подъема. Нырнула в ванную комнату, скинула пижаму, включила едва теплый душ на полную мощность – отец всегда требовал от дочери физической зарядки и водных бодрящих процедур, и критическим взглядом осмотрела своё отражение в зеркале. Карие, чуть раскосые глаза зеркального двойника смотрели немного снисходительно. Черные как смоль волосы даже после сна, чуть тронь рукой, красиво ниспадали на остренькие плечи. Талия была там, где и должна была быть. В верхней части живота по капризу природы тонкой полоской навсегда расположился млечный путь мелких родинок. Проблем было две. От матери достался нос картошкой – причина нередких девичьих слез, да и грудь упорно не желала расти, ну никак. Успокоение пришло чуть позже, когда Алёна изучила от корки до корки журналы «Советский экран» за последние пять лет и поняла одну простую истину. Главное в системе покорения и обольщения – это нежная женская улыбка плюс небольшие хитрости, усиливающие силу и мощь той самой улыбки, и умение безропотно покоряться судьбе, злому року и сильной воле победителя.
Алёнка подняла правую руку вверх и прихватила ею волосы – интересно, а если бы она была блондинкой? Это движение родило два негатива. Первый – и без того маленькая грудь неожиданно исчезла, и второй – опять пробились недавно сбритые волосы подмышкой. С последней проблемой нет вопросов. Лезвие «Нева» заправляем в отцовский станок, пять-шесть движений – и вуаля, снова гладкая, нежная кожа, правда, с небольшими пупырышками. Первая проблема огорчила глубже и больнее. Ведущие актрисы и кинодивы как-то выглядели по-солиднее, что ли, грудь явно у них присутствовала и причем во всех позах, даже с поднятыми вверх руками. Ну, ничего, может действительно надо родить, как объясняла мама, успокаивая дочь. После родов, именно после них и никак иначе, женщина превращается в женщину, и всё становится на свои места: уверенный взгляд и, конечно же, округлившаяся грудь. Но и это даже не самое главное. Главное – благополучная семья, непьющий, не гуляющий муж-трудоголик, двое детей, как минимум, ну и конечно положение в обществе, опять же благодаря исключительной и ведущей роли женщины, которая мотивирует непьющего мужа-трудоголика работать не только на благо отчизны, но и во благо детей и хранительницы очага.
Девушка устала от этих наставнических бесед, хотя глубоко в душе понимала, что с семьей ей конечно же повезло. Всё было на уровне. Мать, Зинаида Степановна, работала до недавнего времени преподавателем в педагогическом институте, старший брат Валера в этом году окончил журфак, а отец… Отцом гордилась дружно вся семья. Потомственный чекист Нелюбин Кирилл Филимонович прослужил от лейтенанта до подполковника без проблем, легко, как книгу прочитал. Пользовался уважением коллег по работе и заслуженным авторитетом у соседей и вечно-живущих и вечно-сидящих бабушек на скамейке у подъезда. В нечастые праздники к ним в гости приходили его сослуживцы, говорили веселые и остроумные тосты, хвалили хозяйку за чудесный стол, отмечали Ленкину красоту и всегда поднимали рюмку за отцовскую честность, принципиальность, верность идеалам партии и народа.
Отец, невысокий спокойный брюнет, выглядевший значительно моложе своих сорока восьми лет, благодаря ежедневным пробежкам в любую погоду, когда произносили слова в его честь, стоял, едва улыбаясь и чуть наклонив голову в сторону выступающего, демонстрируя всем идеальный пробор аккуратной прически без единого намека на седые волосы. Загляденье, да и только. В такие моменты Алёнка особенно гордилась своим отцом – умным, всегда понимающим, заботливым, идеальным с большой буквы. И, безусловно, красивым. Повзрослев, она стала замечать изучающие взгляды подруг, их бесконечную стрельбу глазами. Когда отец был рядом, слышала их шепоток и ревниво в такие минуты смотрела на него. Но понимала, что все её опасения по-детски глупы и напрасны. Отец, как истинный джентльмен, лишь только любезно здоровался, вежливо улыбался и безразлично отворачивался в сторону при первой возможности. Именно в такие минуты дочь понимала, что помимо верности службе отец навсегда верен ей. Это её заставляло гордо поднять голову, распрямить плечи, взяв отца под руку и повернувшись спиной к завистливым взглядам, «завидуйте, подружки», не спеша удаляться прочь…
– Ленк, ну ты уснула? – ручка на двери требовательно задергалась. – Я опаздываю. – Брат вечно опаздывал, но, однако, никогда еще ни разу не опоздал.
– Пару минут, окей? – сестра понимала, что парой минут тут не обойдется, тем более в такой день… Но, чтобы снизить градус напряжения, приходилось нагло врать, а потом минут пятнадцать спустя выпорхнуть из ванной комнаты, чмокнуть брата в щеку и погасить семейный пожар еще в зародыше. Эта схема очень даже работала, причем довольно часто. Трудно делить одно зеркало на двоих, особенно, когда ты уже совсем взрослая, да к тому же еще, если сегодня у тебя свидание…
– Алён, знаю я твои минуты … – ручка не сдавалась. Но тут в коридоре послышался спокойный баритон её отца, и всё сразу стихло. Как он это делал, Ленка не понимала. Слышала и видела много раз, но не понимала, как можно было так точно и, главное, не повышая голоса, найти и расставить слова в такой последовательности, что спорить не хотелось вообще, да и обиды никогда не возникало. Нет, что не говори, такой отец мог быть только у неё.
Когда, спустя минут десять, Ленка в спортивном костюме волшебно-фиолетового цвета с супермодным значком «Puma» чуть выше правого кармана, недавней покупке отца, вбежала на кухню, вся семья была в сборе. Мать поднялась, чтобы принести ленкину порцию любимых ею чуть поджаренных сосисок с аппетитно пахнущей яичницей и маленькую чашечку из старинного сервиза, наполненную душистым кофе. Чай Алёна не жаловала, а кофе, сосиски и ветчина всегда в доме присутствовали в полном объеме. Несмотря на общий дефицит в стране, спецмагазин при управлении, где служил отец, работал исправно. Ленка кивком поблагодарила маму и села за стол. Брат спешно дожёвывал бутерброд, бросая на сестру укоризненные взгляды.
– Что? – Алёна скорчила удивленную гримаску, но искорки в глазах веселились. С братом они практически никогда не ссорились.
– Я тебя точно убью, – Валера улыбнулся, отхлебнул чай и, на ходу снимая футболку, кинулся в ванную.
Зинаида Степановна, покачивая грузным телом из стороны в сторону, суетливо заспешила мимо отца к плите, чтобы вынуть из духовки только что приготовленные пирожки с капустой. Если весь дом куда-то спешит, значит, и ей надо поторапливаться. Ленка проводила мать взглядом и подумала: вот сильная штука любовь. Они с молодым и поджарым отцом так внешне разнятся, но ведь любят же друг друга всю жизнь. Ленка помнила их свадебную фотку, сделанную лет двадцать пять назад, где мама была совсем молоденькая и стройная, а отец был совсем другим – хрупкий и невзрачный. Прошло вроде немного времени, и всё встало с ног на голову – хрупкое стало сильным, а стройное – обрюзгшим. Чудно. Всё-таки матери больше повезло с отцом. Тот, видно, как полюбил ту стройную красивую девчушку со старой фотки, так и остался влюбленным в нее навсегда. Ну, а за что мать любит отца, тут перечислять устанешь. Ленка вздохнула.
– Свидание сегодня сразу после института, дочь? – спросил отец, не отрывая взгляда от сосиски, которую резал в этот момент ножом. Спросил просто и буднично, как обычно просят передать соль или перец.
Ленка поперхнулась:
– Пап, какое свидание?
– Какое свидание, Кирюш? – эхом отозвалась мать
– Ну, я рад, что не вечером, – не отвечая на их вопрос, сказал Кирилл Филимонович, – значит, мать волноваться не будет. Кстати, соль передай, будь добра, – обратился он к дочери. Ленка, перепутав ёмкости для специй, протянула ему перец:
– Пап, ну какое свидание, с чего ты решил? – повторила она настойчиво.
Отец, продолжая бороться туповатым ножом с сосиской, спокойно произнес:
– Если до экзаменов еще далеко, если сегодня никто не собрался в театр, если дочь именно с утра накладывает косметики гораздо больше, чем обычно, – вывод напрашивается единственный – свидание. Причем, свидание днем. Если бы вечером, ты накрасилась бы после занятий. Логично?
– Пап, ну это не свидание, просто договорились встретиться с человеком, поговорить. Ну сам же говоришь – все свидания вечером. Значит, днем – это встречи, логично? – со смехом парировала Ленка. – А косметика… так я же стареть потихоньку начинаю. Вот и приходится ею пользоваться больше и чаще. – Тут Ленка не выдержала и рассмеялась от души, прикрывая рот ладошкой. Легко смеяться над собственной старостью в девятнадцать лет.
– Да, конечно, логично, только я просил соль, а не перец, – улыбнулся отец. Ленка увидела, что именно она держала в руке, и окончательно расхохоталась.
– Так, а что, больше никто никуда не спешит? – мать, уперев руки в крутые бедра, шутливо показала, кто на кухне хозяин. – Доедайте и убегайте, болтуны.
– Так все-таки, с кем встреча? – ненавязчиво продолжил отец.
– Он француз, пап.
– Кто?! – тут уже поперхнулся Кирилл Филимонович и растерянно оглянулся на мать. – Ты, надеюсь, не забыла, где я работаю?
– Это преподаватель, пап, с нашей языковой кафедры, – отмахнулась Ленка, – сам попросил встретиться. Там, наверное, вопрос либо в факультатив упирается, либо что-то еще. Ой, всё, меня уже нет! – Она подняла взгляд на часы и выбежала из кухни. – Спасибо, мам, – донеслось из коридора.
Май 1937, г. Лисецк
Владимир Бартенев после окрика конвойного поспешно прижался лбом к стене, чтобы лишний раз не получить в спину или в шею унизительный тычок. Это был среднего роста человек с растрепанными кудрями каштановых волос. Умные серые глаза, небольшой нос и высокий лоб выдавали в нем интеллигентного человека и тонкую натуру. Каштановая бородка была пострижена клинышком, как того требовала мода в ученых кругах. В свои почти тридцать два года он ощущал себя пожившим и много чего успевшим. Но, когда солидного человека, заведующего кафедрой социально-экономических наук, доцента философии по-крестьянски матерят, тычут прикладом винтовки, а в лучшем случае устало рявкают: «Мордой в стену, лярва», приходит понимание того, что видно не так много пожил и не так много успел. И вряд ли теперь успеть. Нет, липкого страха он не чувствовал. Интеллигентному, воспитанному человеку, к тому же не последнему специалисту в области мироздания и понимавшему ясно и четко, чем бытие отлично от небытия, смешно ощущать подобные эмоции. Осталось право только на легкое разочарование и усталость. Однако и это тоже было под запретом воспитания.
– Вперед пошёл! – Лязгнул засов, и Бартенев шагнул в открытую дверь небольшой и изрядно вонючей комнаты. Из всего убранства посередине стоял деревянный, облупившийся от времени и бесчисленных слоев краски стол, и еще вдоль стены расположились два металлических ящика, очевидно, для одежды. В углу, сутулясь, стоял невысокий человек средних лет в форме энкаведэшника, в званиях Владимир Андреевич не разбирался, который указал ему рукой на стол и коротко бросил:
– Раздеться.
Было жутко неудобно и стыдно раздеваться догола перед малознакомым человеком, но Бартенев со спокойным лицом начал с пиджака – предмета ежедневной гордости, старенького, но чистого. Оглядев комнату и не найдя в ней привычного стула, Владимир аккуратно сложил пиджак на столе. Сверху на него легли не менее аккуратные брюки. На секунду замялся с рубашкой. Рука никак не могла отыскать маленький галстук – бабочку. И тут же вспомнил, как злорадно ржали над придурковатым профессором три красноармейца, арестовавших его час назад, когда он, одеваясь, хотел застегнуть на шее галстук. Рубашка, подарок пятилетней давности от любимой жены Лизы по случаю регистрации брака, была также сложена в полной тишине. Рядом положил носки и синие сатиновые трусы. Босые ноги мерзли на каменном полу, мурашки как сумасшедшие бегали по всему телу, руки предательски подрагивали.
– Ноги на ширине плеч. Десять раз присесть. Нагнуться. Поднять руки. Опустить, – безликие команды летали по комнате, отражаясь от стен. – Рот открыть! – энкаведэшник схватил левой рукой его за нижнюю челюсть, а правой едва не воткнул ему в рот висевшую над столом электрическую лампочку. Внимательно осмотрел язык, зубы, дёсна и, не проявляя эмоций, приказал:
