Град огненный

– Никакого милосердия.

Тогда я вынимаю маузер и стреляю старухе в голову. Она дергается и беззвучно заваливается на спину. Беззвучно – потому что за окном полыхает взрыв. Стекла дребезжат, стены ходят ходуном, и пол под ногами выгибается, как спина перепуганной кошки. Я опираюсь о стол, пытаясь сохранить равновесие, и дышу тяжело, хрипло. Красно-оранжевый свет опаляет ресницы и веки. И сердце, бившееся так быстро, замирает и превращается в камень – эта тяжесть наполняет меня, тянет на дно. Наверное, в бездну, куда попадают все проклятые души.

Потом, правда, становится легче, почти не страшно. Воспоминания изглаживаются, а дни затягиваются кровавой пеленой и становятся похожи один на другой. Не остается ничего – лишь пустота. Поэтому делаешь все более страшные вещи, только бы наполнить эту пустоту смыслом, а, может, дойти до грани, за которой вернутся хоть какие-то чувства. Это похоже на вечный бег по кругу, на жизнь во сне, когда хочешь проснуться, но не можешь. Жизнь в Даре напоминала затяжную кому.

Теперь я очнулся от многолетнего сна, а мой преторианский китель – как анамнез, доказательство моей болезни. И если Морташ и его приятели с телевидения хотели ударить больнее – что ж, они знали, куда бить.

Я выхожу к Торию смущенный и взволнованный, на ходу поправляю портупею. Удивительно, но форма сидит так, будто пошили ее только вчера.

– Как я выгляжу? – спрашиваю у Тория.

Он оценивает меня прищуренным взглядом и отвечает:

– Как господин Дарский офицер. Хочется падать в ноги и молить о пощаде.

– Ха-ха! – произношу саркастично, и хотя чувствую некоторую неловкость, на сердце становится куда спокойнее. Вопреки опасениям, у меня не появляется желание резать людей налево и направо. Монстр не просыпается.

Во дворе мы сталкиваемся с бабкой, которая живет этажом ниже. Она размашисто крестится и бормочет под нос: «Свят-свят…» Я быстро юркаю на заднее сиденье автомобиля: не люблю быть в центре внимания. Но преторианский мундир – как шляпка мухомора, сигнализирующая: «Осторожно! Опасность!». И если в Даре внимали предупреждению и обходили меня стороной, то здесь, в городе, куда больше желающих подойти поближе и ткнуть палкой.

Всю дорогу до студии Торий наставляет меня: как держаться, что говорить, о чем лучше умалчивать. Слушаю вполуха, ветер, сквозняком проникающий в приоткрытое окно, выдувает из головы мысли. Я только и могу, что, прислонившись лбом к холодному стеклу, следить, как мимо проносятся дома и фонарные столбы, а над городом клубятся и густеют тяжелые тучи.

На студии меня встречают куда более сдержанно, хотя я чую их любопытство – оно вьется вокруг, будто таежный гнус. Меня ведут по хорошо освещенному коридору, оттуда – в комнату для гостей. Торий теряется позади, а я остаюсь один и только теперь понимаю, во что вляпался.

Я. Васпа. Один. На телестудии. И через несколько минут мне предстоит выступить на все Южноуделье.

Прошибает пот. Одно дело – спорить с доктором с глазу на глаз. И совсем другое – говорить для нескольких миллионов людей! Я не привык к этому. Даже после Перехода практически все переговоры вел за меня Торий. А я смотрел. Слушал. Учился.

Мне подсказывают, куда надо идти. Но я и сам вижу – площадка поделена на три сектора. Посередине располагается ведущий. По сторонам от него – стойки с микрофонами для участников. Каждая половина выкрашена в свой цвет. Я захожу с левой стороны и отмечаю, что пол красный. Едва не спотыкаюсь, потому что на долю секунды чудится, будто я иду по щиколотку в свежей крови. Но такое впечатление создает освещение – яркие софиты, направленные на сцену, бьют в лицо. Здесь ярче, чем в инкубаторе Улья. А зал – темный. Я не вижу ничего, кроме силуэтов. По привычке опускаю голову и смотрю под ноги. Поэтому не сразу замечаю, как навстречу мне, по синему сектору, вальяжно и уверенно идет Морташ.

К стойкам мы подходим почти одновременно.

Я пропускаю момент, когда нас представляют зрителям. Очухиваюсь, когда зал взрывается аплодисментами – звуковая волна не менее мощная, чем взрывная. Кошусь по сторонам, оценивая обстановку. Мне чудится какое-то движение сверху, но лампы слепят, будто мириады солнц, и я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть опасение. Студия невелика, хорошо освещена и наверняка хорошо простреливается насквозь. А Морташу хватит ума прикрыться своими снайперами.

Завожу руку назад, тянусь пальцами к рукояти стека – я еще не растерял реакции и могу перерезать горло быстрее, чем враг нажмет на спусковой крючок. Но… пальцы встречают пустоту. Лишь небольшая кожаная петля, свисающая с портупеи, напоминает об утраченном оружии.

Гадюку избавляют от ее смертоносных клыков. Разница в том, что свой ядовитый зуб я выдернул сам.

Ведущего зовут пан Крушецкий, но я собираюсь называть его просто «господин ведущий», чтобы не запутаться в именах. Морташ стоит, как ни в чем не бывало, прямой в осанке, самодовольный и вылощенный. Ему не впервой улыбаться на камеру.

Ведущий уже минуту, как тараторит, произнося стандартные слова приветствия телезрителям.

– В прошлом выпуске нашей программы, – говорит он, – мы поднимали вопрос, волнующий многих граждан Южноуделья: возможно ли мирное сосуществование в обществе людей и так называемых васпов? Уроженцы самых северных областей, выходцы из Дара, васпы всегда были овеяны ореолом легенд. Около трех лет назад профессор Института Нового мира Виктор Торий доказал, что васпы действительно существуют. Но кто они? Убийцы без права на прощение или жертвы эксперимента? Сегодня мы пригласили в нашу студию самого известного из представителей васпов. Господин Ян Вереск!

Когда аплодисменты стихают, ведущий обращается непосредственно ко мне:

– Господин Вереск, вы обратились в нашу студию с претензией, что столь актуальные вопросы решаются без вашего непосредственного участия. И я приношу вам извинения от нашей программы и от себя лично. Сегодня вы можете донести свою точку зрения и опровергнуть мнение господина Морташа, высказанное в прошлой нашей передаче. Пожалуйста, вам слово.

Он делает паузу и выжидающе смотрит на меня. Зал замирает. И черный бесстрастный глаз камеры – словно ружейное дуло – нацеливается на мое лицо. Температура в студии подскакивает на несколько градусов. Я чувствую, как за ворот мундира медленно сползает первая капля пота. Но отступать некуда. Словно за спиной опять стоит сержант Харт и ждет моего первого выстрела. Я не имею права промахнуться.

– Да, – мой голос предательски срывается, и я умолкаю, облизываю кончиком языка пересохшие губы. Ведущий смотрит внимательно. Морташ улыбается, его лицо безмятежно и высокомерно.

– Господин Морташ, – пытаюсь снова, и на этот раз голос твердеет, звучит отчетливо в установившейся тишине. – Вы позволили оскорбительную оценку целой расы. Назвали нас механизмом для войны. Но никто из нас не выбирал эту жизнь. Никто не мечтал стать убийцей. Никто не был добровольцем. Все решили за нас. Те, кто запустил Дарский эксперимент. Никто не спрашивал, хотим ли мы такую жизнь. Потому что мы не хотим! Но вы, господин Морташ, и сторонники движения «Contra-wasp» делаете все, чтобы вернуть нас в лаборатории. Приравнять к подопытным крысам. И мало того – узаконить это. Почему вы считаете, что можете распоряжаться чужими жизнями? Унижать чужую личность?

– Потому что вы – не личность, – отвечает Морташ. – Ни вы, господин Вереск, ни кто-либо из васпов.

В зале поднимается едва слышимый гул – одобрения или порицания? Но Морташ поднимает ладонь, успокаивая и меня, и зрителей.

– Позвольте пояснить, – вежливо продолжает он, лишь слегка повысив голос. – Господин Вереск, вы называете себя личностью. Но личность предполагает, прежде всего, индивидуальное начало. Где ваша индивидуальность? Вы произнесли хороший спич, но заметьте – в нем нет личности. А есть обобщение васпов в некий единый организм. Вы говорите обо всех, но не о себе. Может, оттого, что васпы являются коллективным разумом, нежели отдельно взятыми индивидами?

– Я говорю так, выступая от лица всей расы. Потому что я – их лидер.

– Хорошо, допустим, – соглашается Морташ. – Тогда вспомним такую значимую вещь, как атрибуты личности. Вы знаете, что это такое, господин Вереск?

Он слегка наклоняет голову, как бы учтиво кланяясь мне. Его глаза похожи на маслины. Я молчу, и Морташ сдержанно улыбается:

– Конечно, не знаете. Откуда? Так я вам скажу. Их три: воля, разум и чувства. Рассмотрим каждый атрибут в отдельности. Что такое воля? Это способность индивида к сознательному управлению своей психикой и поступками. Сознательному – ключевое слово. Как же с этим обстоит дело? Насколько мне известно, васпы – инструмент, не способный к волеизъявлению. Вы выполняете приказы и только. Так была построена ваша жизнь в Улье – вы исполняли волю Королевы. А до этого – в лабораториях – вы исполняли волю экспериментаторов-хозяев. Вы – камень, выпущенный из пращи. Вы не выбираете свою траекторию, кто-то направляет вас.

– Господин Морташ, – вмешивается ведущий. – Но так называемый Переход – тот переломный момент, когда васпы отказались от прежней жизни и стали жить по законам человеческого общества – это разве не полностью самостоятельное решение?

– Переход мы осуществили сами, – подтверждаю я.

– Но это стало возможно лишь после гибели Королевы, – возражает Морташ. – Она была стержнем, удерживающим васпов. Когда стержень уничтожили – механизм рассыпался на кучку деталей. Но это не значит, что каждую деталь нужно считать за личность. Потому что следующий атрибут – это разум.

– Разве васпы не разумны? – перебиваю. – Я стою перед вами. Я говорю. Я мыслю.

– При первом рассмотрении да. Но разум – это еще и способность адаптироваться к новым ситуациям, способность к обучению, понимание и применение абстрактных концепций… Вы понимаете, что такое «абстрактная концепция»?

– Я учусь, – холодно отвечаю ему. – Дайте нам время. Способности к обучению у нас имеются так же, как у людей. Другое дело – люди хотят ограничить нас в возможности получать знания. Именно для того я здесь, чтобы уравнять права людей и васпов.

– Тогда остается последний атрибут, – Морташ со значением переводит взгляд с меня на ведущего и обратно. – Чувства. А вот с этим, господин Вереск, у вас проблемы. Не так ли?

Я смотрю исподлобья, раздумываю, что сказать. Но затягивать паузу нельзя. Это будет означать – дуэль проиграна, едва успев начаться. Поэтому произношу:

– Отчего же. Васпы испытывают боль. Или страх. Только не всегда показывают это.

– Животные тоже испытывают боль и страх. Но это не ставит их на одну ступень с человеком. Я говорю о высоких чувствах. Об отношении к искусству, например.

– Хорошо, что вы затронули эту тему, господин Морташ! – радостно перебивает ведущий. – Потому что мы пригласили на передачу директора благотворительного фонда «Открытые двери», которая подготовила для нас интересный материал и попробует ответить на вопрос – есть ли у васпов эмоции и чувства? Итак, встречайте – гость нашей студии, Хлоя Миллер!

Я рефлекторно сжимаю пальцы на стойке и замираю.

Свет выхватывает из темноты точеную фигурку, облаченную в вечернее платье. Волосы крупными завитками спадают на плечи. Теперь она – точная копия русалки из моего сна. И я стою, не двигаясь, одурманенный ее запахом и чистотой. А она осторожно поднимается по ступенькам, но на последней неловко оступается. К ней тут же учтиво подскакивает Морташ, галантно подает руку. И она смущенно улыбается, и, конечно, принимает его помощь. Это, по-видимому, нравится зрителям – зал разражается аплодисментами. Тогда Морташ наклоняется, целует ее маленькую ладонь и проводит к свободному микрофону, после чего возвращается на свое место, сыто отдуваясь и самодовольно пофыркивая в усы – объевшийся сметаны кот.

А я? Стою столбом, пытаясь справиться со своим наваждением и слабостью в коленях.

– Спасибо, господин Морташ, – благодарит Хлоя. – Всем доброго вечера.

Она поправляет микрофон и обращается к ведущему:

– Благодарю, господин Крушецкий, что пригласили меня на эту передачу. Проблема, действительно, актуальная и болезненная. Она давно интересовала меня, а потому я провела исследование. Пожалуйста, выведите изображение на экран.

За нашими спинами вспыхивает фотография, и я сразу узнаю корпуса реаби-лита-ционного центра, в котором провел свои первые полгода после Перехода.

– В этом месте, – звенящим голосом говорит Хлоя, – собрались люди, объединенные одним – неравнодушием к судьбе человека. Да! Я говорю «человека». Чем люди отличаются от животных или механизмов? Я говорю о душевных и интеллектуальных проявлениях – традициях, культурных ценностях, мировоззрении и так далее. Часто слышу возражения, что, мол, нет у васпов никакой культуры. Однако, это не так. Те, кто подробно изучал вопрос – а это и я, и профессор Торий, и даже вы, уважаемый господин Морташ – мы знаем, что васпы сложились, как общество. Пусть живущее по законам, отличным от наших, пусть на наш взгляд жестоких и диких – но все-таки это общество. Взять хотя бы традиционную модель воспитания неофитов – тренировка физического тела, повышение болевого порога, концентрация внимания и выработка контроля над течением своих мыслей и эмоций. Вам ничего это не напоминает? Обучение неофитов, о котором так много и яростно рассуждают ваши последователи, господин Морташ, это на самом деле медитативные практики, которые использовали последователи многих религиозных культов. А теперь, пожалуйста, пускайте слайды.

Изображение на экране меняется. Под тихую, тревожную музыку, сменяют друг друга фотографии, на которых запечатлены резные скамейки и разделочные доски. Затем – изображения подносов и блюдец, расписанных в стиле народного творчества. Аккуратно сколоченные столы и стулья. Картины, в одной из которых я узнаю своего «Висельника»…

– Вы видите, – комментирует Хлоя, – эти картины, мебель, эта посуда – все это создано теми, кого мы называем «васпы». Музыка, которую вы слышите фоном, тоже написана васпой, Иржи Штернберком. Он мог бы стать гениальным композитором, а вместо этого прозябает в одной из северных деревень Южноуделья. Васпа Расс Вейлин – ныне дворник – пишет стихи… – Морташ издает смешок, и щеки Хлои розовеют. – Да-да! Не смейтесь! Даже наш сегодняшний собеседник, Ян Вереск, он…

– Давайте оставим эту тему, – раздраженно перебиваю я. Хлоя хмурится, поджимает губы.

– Как хотите, – холодно произносит она. – Тем не менее, что, как не позывы к творчеству, определяют личность? Процитировав одного из ярких представителей экзистенциализма, скажу так: личность есть не субстанция, а творческий акт. Вы знаете, – она повышает голос, обращаясь к залу, – существуют общества, менее развитые, чем наше. В Загорье, например. Или на Черном материке. Но мы же не отказываем им в человечности, в личности. Пусть не столь цивилизованные, как мы, но они тоже – люди.

– Они да, – с улыбкой парирует Морташ. – А васпы – нет. То, что вы нам сейчас продемонстрировали, моя дорогая, это всего лишь результат обучения. Это не сложнее, чем обучить собаку приносить газету или крысу нажимать на кнопку. Давайте спустимся с эмпирических высей и обратимся к холодной и прозаической биологии. Васпы не крысы и не собаки – те хотя бы живые существа. Васпы – это все-таки механизмы. Ну, хорошо! – он вскидывает ладони, как бы предупреждая волну возмущения. – Биомеханизмы. Так лучше? – он насмешливо косится в мою сторону. – Можно вложить определенную программу в компьютер, и он будет выдавать чудесные картины или прекрасную музыку. Но от этого не станет живым. Ах, боюсь я не смогу объяснить это лучше специалиста. Давайте обратимся к нашим ученым мужам?

– Как раз сейчас я попросил помощника наладить телемост, – радостно подхватывает ведущий и провожает Хлою к низкому диванчику. – Прошу вас, присядьте. Профессор Южноудельской академии Южган Полич не смог посетить нашу студию, но с удовольствием ответит на вопросы. Пожалуйста, на экран.

Тихая музыка смолкает. Фотографии исчезают. Вместо них появляется изображение пожилого человека в очках и с аккуратной седеющей бородкой. Его лицо незнакомо, но такому крупному ученому, как Полич, необязательно заходить в клетку к лабораторной крысе, чтобы отследить успешность эксперимента.

– Господин Полич, – обращается к экрану ведущий. – Вы хорошо меня слышите?

Сигнал проходит с задержкой, а потому и профессор отвечает не сразу.

– Да, хорошо. Здравствуйте, – у Полича спокойный и приятный голос. Он не похож на нервного, вечно спешащего куда-то Тория. Но этим раздражает еще больше.

– Боюсь, без вашего участия нам не обойтись, – говорит ведущий. – Споры по поводу так называемых «васпов» не утихают по сей день. Хотелось бы знать, что считают ученые. Если можно, обрисуйте вкратце, какие цели вы преследовали изначально?

– Цель – создание идеального солдата, – с готовностью отвечает Полич. – В то время, в котором жили и работали мои предшественники, этот вопрос стоял остро. Катастрофа, что положила начало отсчета Сумеречной эпохи, сделала многие земли непригодными для жизни. Война стояла на пороге. Стране нужны были сильные солдаты и сильное оружие. Нужно было не просто победить, а выжить. Именно поэтому так много внимания уделялось экспериментам по повышению физической выносливости и возможности жить и работать в любых, даже самых стрессовых условиях.

– Эксперименты проводились на людях? – спрашивает ведущий раньше, чем я успеваю открыть рот и спросить то же самое, но менее вежливым тоном. – Разве это не противоречит принципам гуманизма?

– Я уже пояснил, в каких реалиях работали мои коллеги. К тому же, первые солдаты были добровольцами. Никто не принуждал их, а по истечению эксперимента им выплачивалась хорошая пенсия, назначались льготы.

– Что же случилось потом? О Дарском эксперименте ходит множество зловещих слухов.

– На то они и слухи, – морщится Полич. – Я не могу отвечать за события более чем вековой давности. Но могу предположить, что не обошлось без подлога и шпионажа. Эксперимент хотели свернуть, как только появились первые сигналы о возможном выходе из-под контроля. Но кто-то, по-видимому, решил продолжить в полевых условиях. И монстров выпустили на свободу.

Монстры – это он про меня. Вижу, как хмурится и закусывает губу Хлоя. Она почему-то не смотрит на экран и нервно теребит серебряную цепочку на шее.

– Здесь высказалось мнение, – продолжает ведущий, – что васпы не только не люди, но и не живые существа вообще. Вы можете это прокомментировать?

Полич кивает.

– Постараюсь так, чтобы было понятно. Как вы знаете, слово «васпы» – это калька с латинского wasp. Оса. Не знаю, почему за модель взяли именно ос. Наверное, потому, что это социально организованные насекомые с четко выраженным кастовым полиэтизмом, то есть разделением функций между особями внутри одной группы, что полностью удовлетворяло запросам военных того времени – солдаты должны четко соблюдать субординацию, быть обучаемы и послушны. Личность каждого из них не важна, важны физические качества, сила, выносливость, высокий болевой порог, отсутствие страха. Вы сказали о принципе гуманизма и оказались правы. Мои коллеги в конце концов отказались проводить эсперименты в этом направлении на живых людях. Тогда их продолжили на неживых.

Я вздрагиваю. Пол под моими ногами становится вязким, как болотная топь, которая засасывает медленно, но неотвратимо.

– Не на разложившихся трупах, конечно, – поправляет себя Полич, а его голос доносится издалека, словно я опять нахожусь в запертой лаборатории, под завязку накачанный наркотиками, и вокруг – безликие силуэты в белых халатах.

– Полагаю, это были те, кто находился в вегетативном состоянии, – продолжает Полич. – На войне многие получали травмы и повреждения, не совместимые с жизнью. И вот тут мы подходим к самому интересному.

Я медленно поднимаю голову и вижу почему-то не ведущего, и не Морташа, а белое лицо Хлои. Она смотрит в пол, руки лежат на коленях и слегка подрагивают. Возможно, рассказ Полича является открытием и для нее?

– Вспомню один древний языческий ритуал, – говорит профессор. – Мой коллега господин Торий должен о нем знать. Это касается так называемых живых мертвецов, или «зомби», как их называют в культуре. По легенде, древние шаманы умели воскрешать мертвых людей и обращать их в рабство. Таким образом, получали в свое владение существо, потерявшее волю и разум, но которое все еще могло двигаться и работать. Полагаю, мои предшественники вдохновились этими легендами. Ученые довоенного Дара нашли способ не оживлять мертвецов в полном понимании этого слова, а в результате определенного процесса возвращать двигательную активность тем, кто находится в вегетативном состоянии, – Полич смотрит поверх очков прямо на меня, и на висках выступает пот. Я ощущаю, как под сердцем ворочается тьма. Или яд Королевы. Или то самое вещество, о котором говорит Полич и которое однажды убило меня для того, чтобы вернуть к подобию жизни.

– Насколько я понял, после первых успехов стало возможно возвращать к псевдо-жизни и окончательно умерших людей, – доносится с экрана ровный голос профессора. – Этот препарат прозванный в народе «мертвой водой» – на деле, конечно, он называется по-другому, но я не стану нагружать вас утомительными терминами, тем более, теперь этот препарат запрещен, – так вот, он активирует гены отключения лобных долей мозга и запускает основные метаболические и двигательные процессы. Можно заново завести сердце, и такой «оживший мертвец» будет дышать и ходить. Правда, его реакции будут замедлены и автоматизированы, ведь работает только часть мозга. Это пластилин, который легко подвержен влиянию. Пустой сосуд, который можно наполнить, чем угодно. Например, вложить программу определенных действий: разрушать, убивать, слушаться хозяина. Такая программа получила название «код смерти». Она встраивается в тело и мозг подопытного и изменению не подлежит.

– Почему… не подлежит?

До меня не сразу доходит, что этот хриплый и жуткий голос принадлежит мне. Все, кто находится в студии, смотрят на меня. Ведущий. Морташ. Хлоя. И профессор Южган Полич. Его взгляд – внимателен, серьезен, с долей спокойного любопытства. Так смотрят на жука, насаженного на булавку.

– Потому что, друг мой, – вежливо отвечает Полич, – вы не живы. Вы умерли ребенком во время инициации. Ваше нынешнее состояние – лишь перезапуск организма по определенной программе, нарушив которую вы погибнете окончательно. Королева была вашим транслятором, кнопкой включения, если хотите. И мы – я и мои коллеги – пока не понимаем, что вами движет. Но мы поймем. Пока вы успешно мимикрируете под человека, но ваша способность к мимикрии берет начало не от способности человека к социальной адаптации, а скорее от биологических факторов. В частности – от «ткани насекомого», которая сращивается с вашим телом и дублирует нервную и кровеносную систему. А теперь, – он снова обращается к ведущему и зрителям, – если позволите, и вопросов более нет – мне нужно вернуться к моей работе.

– Конечно, конечно! – быстро говорит ведущий. – Спасибо вам, профессор! Это так интересно и необычно! Наука, действительно, не стоит на месте. Поэтому у нас в гостях еще один ученый, профессор Института Нового мира Виктор Торий. Прошу вас, пройдите к микрофону!

Я вижу, как по ступенькам быстрым шагом поднимается Торий. Его волосы всклокочены и блестят на висках от пота.

– Знаете, я очень уважаю мнение профессора Полича, – сразу начинает он. – Но не могу не прокомментировать его последние слова. Так просто сказать «вы умерли в детстве». Но вдумайтесь в эту фразу! Этот ребенок был живым! Чувствующим! У этого ребенка были родители, которые, вероятнее всего, погибли во время налета. Этого ребенка убили – просто чтобы посмотреть, что получится. Знаете, – его глаза загораются гневным огнем, – я много изучал Дарский эксперимент. Особенно после своего открытия. Я изучал васпов. Да, изучал, как мне не стыдно теперь признаться! Я знаю, почему стали использовать детей, – он взмахивает от волнения руками. – У детей гибкая психика. Из них легче слепить нужную модель. Их легче обучить. И вот результаты этого обучения! У него на лице! – Торий указывает на меня, и сотни взглядов впиваются, как осиные жала. В черном глазу камеры, как и внутри меня, клубится тьма.

– Как правильно сказал Ян, – продолжает Торий, – никто из них не выбирал эту жизнь. И как бы я ни уважал мнение господина Полича, я не согласен с его доводами. Почему не дать васпам новый шанс? Работы в этом направлении уже ведутся. Васпы – жертвы. Какой бы образ жизни они ни вели раньше, сейчас они совершенно безобидны!

– Я бы не сказал, что мой уважаемый оппонент, пришедший на передачу в форме Дарского командования – безобиден, – усмехается Морташ. – И, боюсь, не все повреждения он получил в результате так называемого «обучения». Некоторые – прямое доказательство его блистательной карьеры в Дарских землях. Карьеры убийцы и насильника, разумеется.