скачать книгу бесплатно
Пока «подай-принеси» кажется вершиной карьеры.
Должность мне предложил Виктор, кто же еще?
Несмотря на вражду в прошлом, сейчас мы придерживаемся нейтралитета. Справедливости ради стоит признать: без профессора у васпов ничего бы не вышло.
Он врывается в лабораторию взъерошенный и нервный. Я отступаю, придерживаю ногой дверь, а рукой коробку с реактивами.
Торию тридцать пять. Он шире меня в плечах и выше на полголовы. Молодой, видный, пер-спе-ктив-ный. По сравнению с ним я произвожу впечатление угрюмого хмыря. Мало кто знает, с какой легкостью я ломал его кости. А кто знает предпочитает молчать. Теперь другое время. И мы с Виктором другие.
Он швыряет куртку на стул и тут же набрасывается с возмущением:
– Ян! Почему ты не сказал мне?
Я привык к его выпадам. Аккуратно ставлю коробку на стол и отвечаю:
– Реактивы пришли утром. Сейчас составлю опись.
Он расстроено смотрит на меня и сбавляет тон.
– Да какие там реактивы… плевать! Почему ты не рассказал про Пола?
Вот оно что.
– Но ты все равно узнал, – достаю из коробки формуляр описи. Бумажную работу я не любил никогда, но кто-то ведь должен выполнять и ее.
– Почему я узнаю из десятых рук и только сегодня? – настаивает Торий. – У тебя есть мой телефон. Я ведь повторял и не раз, что ты можешь звонить в любое время. В любое!
– Не было нужды, – между делом отвечаю я, заполняя бумагу.
Он вырывает ее из моих рук.
– Оставь реактивы в покое, Бога ради! Речь идет о жизни человека! Понимаешь?
– Васпы, – поправляю его. – Понимаю.
Наши взгляды пересекаются. Он тоже терзается из-за наших неудач. Из-за того, что одобрил эксперименты, проводимые в Даре. Из-за того, что ему стоило усилий и времени перебороть себя и признать в васпах не подопытных жуков, а разумных существ. Более того, существ, достойных лучшей жизни.
– Мне жаль, – снова говорит Торий.
Он вздыхает, хмурится, бросает на меня косые взгляды. Хочет сказать что-то важное, поэтому я жду. Слушаю, как за дверью по делам спешат сотрудники Института. Их шаги легки, голоса беззаботны. Иногда мне кажется, что новая жизнь – сон. Что я вот-вот проснусь от воя сирены в холодной и тесной келье Улья. И больше не будет лаборатории Тория. Фонтана в уютном сквере. Не будет дневника. Потому что иметь личные вещи запрещено Уставом. А комендант Расс не остановится дружески перекинуться со мной парой фраз, ведь дружбы в Даре не существует.
Неосознанно хватаюсь за спинку стула, словно ищу опору.
– Если у тебя появятся проблемы, ты ведь не скроешь от меня, правда? – произносит Торий.
И мир снова обретает целостность.
Профессор смотрит на меня озабоченным взглядом. Он реален. И эта комната реальна. И город за окном.
– Ты ведь скажешь мне… ну, если тебе понадобится помощь? Если просто захочешь поговорить?
– Бред! – отвечаю, должно быть, слишком резко и холодно. – Я не собираюсь убивать себя.
– Хорошо, – говорит Торий и отворачивается.
Наверное, мне следовало извиниться за тон, да? Я вспоминаю об этом только теперь, когда в перерыве обновляю записи. Но в тот момент просто молчу и стою, как столб. Смотрю в пол, не зная, что сказать. Куда деть руки и себя всего. Торий некоторое время ждет. Потом поворачивается, чтобы уйти.
Выручает случай.
В лабораторию врывается Марта. Это немолодая и пробивная женщина, в чьи обязанности, кроме обычной секретарской рутины, входит общественная работа. Она с порога потрясает разлинованными листами:
– Жаль надолго вас прерывать, поэтому быстро сдали по десять крон в фонд помощи северным регионам!
Кладет список прямо на коробки с реактивами и начинает лихорадочно его листать, выискивая фамилию Тория. Профессор лезет в карман, вытаскивает купюры.
– Конечно, конечно. Что вообще слышно? Я, как всегда, пропускаю все свежие новости.
– Второй поселок достраивают, – Марта ловко выхватывает у Тория деньги. – Как снега сойдут, будут земли распахивать, сельское хозяйство поднимать. А то после этих нехристей не земля – одна пустыня. Ага, распишитесь тут и тут…
Марта подсовывает ему листы и только теперь замечает меня.
– Ой! – ее щеки покрывает румянец. – Прости, Янушка. Это не про тебя, а про других нехристей. Которые… хмм…
Умолкает и пялится круглыми глазами. Тогда я тоже лезу в карман и достаю мятую десятку. Кладу на стол, рядом с рассыпанными листами.
– Возьмите.
Она вздыхает, всплескивает руками.
– Да зачем же? У тебя и так из жалованья по статье вычитается.
– Знаю. И все же возьмите.
Марта не возражает, купюра исчезает в ее бездонных карманах. Я стараюсь не поднимать головы, чтобы не встретиться с взглядом Тория. Понимающим? Осуждающим? Неважно. Лишь бы не начал расспрашивать. Да и что я ему отвечу?
* * *
После обеда Торий отлучается по делам. Я задерживаюсь до восьми: в одной из лабораторий потек фармацевтический холодильник, и мне надо отгрузить его на гарантийный ремонт. Для этого заполняю кипу бумаг. Даже мои адъютанты не писали столько рапортов. Воистину, человечество любит усложнять себе жизнь.
По злой иронии судьбы мастером оказывается один из беженцев с севера.
Их сразу можно отличить по тому, как они пялятся на тебя со смешанным чувством ненависти, страха и какого-то заискивающего почтения. Это странно, ведь я больше не ношу преторианскую форму и в руках у меня гарантийный талон, а не маузер. Все равно, этот щуплый человечек смотрит так, будто я собираюсь вырвать ему почки.
– Конечно, пан. Все сделаем в лучшем виде, пан, – суетливо бормочет он. Выхватывает бумаги дрожащими руками, открывает передо мной дверь и закрывает ее за мной.
Ухожу так быстро, как только могу. Меня трясет от отвращения. Пальцы сжимаются в кулаки. Хочется ударить в это бледное лицо, стереть с него заискивающее выражение.
Наверняка, сейчас он матерно кроет меня на все лады. Вынужденный жить бок о бок со своим кошмаром, не понимает, почему власти не уничтожили нас вместе с Ульями? Почему выделили деньги на программы по реа-би-литации насильников и убийц? Почему позволили жить и работать наряду с добро-поря-дочными гражданами Южноуделья? И он, этот добропорядочный селянин, возмущается, что насильники и убийцы разгуливают на свободе. И тайно поддерживает Си-Вай. И будет рад, узнав о смерти офицера Пола. Никакие извинения, никакая гуманитарная помощь не изменят его отношения. Просто потому, что эти, городские, видят во мне искалеченное существо. А он видел, как я стоял на пороге его жилья, наслаждаясь его отчаянием.
Этого нельзя ни забыть, ни простить.
Может, не простил себя и Пол? Его смерть не дает мне покоя.
Раньше мы были единым роем. Погибал один – его место тут же занимал другой. Теперь все иначе. Мы решили, что в новой жизни не будет насилия и убийств. Гибель Пола зловещий знак. Он отбирает надежду.
Стыдно признаться, но мысли о самоубийстве посещали и меня. Когда я вышел из кокона, меня отдали на воспитание наставнику Харту. Следующие четыре года мне перекраивали сознание и тело. Будучи солдатом, я участвовал во многих сражениях и набегах. Меня бросали на передовую как кусок мяса. Я знаю, что такое разрывные пули и помню, как ножи входили в мое тело. Но выживал и возвращался в строй. Став преторианцем, я находился от Королевы так близко, что она одним укусом могла раскроить череп. Ее жало, толщиной почти в руку, трижды входило в мой живот. Ей были нужны новые солдаты и новая пища.
Выдержав все это, глупо вешаться на дверной ручке.
И тут я подхожу к аргу-менту в пользу самоубийства и вспоминаю мокрое заискивающее лицо северянина. Оно до сих пор маячит перед глазами. Напоминает обо всех темных вещах, которые я творил на зараженных землях Дара. Можно принять это, можно пытаться искупить. Но если Пола действительно сломило что-то?
Вина?
Я вздрагиваю и смотрю на часы. Они показывают полночь. В окно царапаются ветви тополя. Качается фонарь, отбрасывая на стену оранжевые блики.
Листаю тетрадь и удивляюсь своему красноречию. Пожалуй, хватит на сегодня. Мой ужин перед сном – стакан воды и две таблетки. И не забыть задернуть шторы. Этот чертов оранжевый свет напоминает отблеск пожара. А мне хочется хотя бы одну ночь не видеть снов. Никаких. Вообще.
4 апреля, пятница. Новый куратор
«Как бы не так!» – ехидничает сидящий во мне зверь.
Сон начинается как продолжение предыдущего. Но передо мной уже не зрелая женщина, а девушка. Почти ребенок.
Ее глаза набухли слезами, и от этого кажутся еще синее и глубже – две океанские впадины. Волнами плещутся светлые косы. Я сгребаю их в горсть и заставляю ее смотреть в свое изуродованное лицо. Девушка испуганно всхлипывает.
– По-жа-луйста…
Ее шепот – как шелест прибоя. Она трепещет в моих руках, будто выловленная из речки плотва. Беззащитная. Хрупкая. Сладкая.
Я бросаю девушку на пол и рывком распахиваю ворот ее сорочки. Из-под белой материи вздымаются конусы грудей – уже сформировавшиеся, но еще нетронутые мужской рукой. Я накрываю их ладонью, сминаю, как глину.
– Пощадите, – выдыхает она.
И на меня веет сладостью топленого молока. Это так пьянит, что мое омертвелое сердце начинает болезненно сжиматься. Развожу ее ноги – два белых, налитых соком стебля. Колени ободраны, и свежие царапины контрастно выделяются на белизне кожи. Путаюсь в подоле сорочки, раздраженно рычу и достаю нож. При виде отточенного лезвия девушка начинает выть в голос. Я зажимаю ее рот ладонью, а она пытается укусить. За пару взмахов взрезав подол, провожу кончиком лезвия по ее коже – от пупка до горла.
– Тихо, – велю я и вжимаю лезвие в основании шеи. Нож прорывает тонкую кожу, к запаху молока примешивается терпкий запах меди. Девушка закатывает глаза – ее белки кажутся галькой, отшлифованной прибоем. Волны проходят по телу.
Тогда я сам становлюсь волной.
Сокрушительной, вобравшей в себя всю мощь океана, всю злобу тайфуна, все смерти рыбаков. И девушка вскрикивает, выгибается в моих руках, а волны начинают качать – все выше, все неистовее. Вокруг ревет и воет буря, или это просто кровь пульсирует в висках.
Я больше не могу себя контролировать, и животная жажда разрушения вырывается на волю. Лезвие ножа погружается в горло девушки, а брызги становятся горячими и липкими. Слизывая их языком, ощущаю знакомый привкус железа. Тогда глаза девушки распахиваются, и зрачки заволакивает белесый туман. Тело выгибается в последний раз и ломается. Я вижу, как белизна ее сорочки напитывается алой влагой. В ушах стоит рев бушующей стихии, но сквозь него прорывается резкий, предупреждающий визг сирены.
Наступает отлив.
Сон отпускает неохотно, пытаясь утянуть на глубину, где в густой синеве и тишине медленно проплывают океанские чудовища. Там, на илистом дне, в густом подлеске водорослей, будет лежать и моя русалка. Ее невинная красота навсегда останется при ней, кожа никогда не узнает морщин.
Я думаю о ней и о крови, вытекающей из разрезанного горла, когда удовлетворяю себя. Позже мне станет стыдно. Наверное.
* * *
С продуктами и вчера было плохо. Последнюю десятку я отдал в фонд помощи, а теперь на полках кроме початой пачки сахара ничего нет.
Раньше я никогда не задавался вопросами, как люди достают то или другое. Я приходил к ним и забирал, что считал нужным. Теперь за все приходится платить, но это не самое трудное. Гораздо труднее выбрать: что купить в первую очередь, а что потом, или не купить вообще, а только посмотреть и сглотнуть слюну. И хотя в реабили-тационном центре нам рассказывали, как планировать бюджет, товарно-денежные отношения доставляют головную боль.
Что, если и у Пола возникли денежные трудности? Лучше всего о его делах осведомлен комендант Расс. Но сегодня не его смена, и сквер с фонтаном убирает хмурый мужик с опухшим лицом. Он провожает меня недовольным взглядом и бормочет под нос, что понаехали нелюди, отбирают хлеб у честных граждан и страшно на улицы выходить – того гляди, прирежут.
– По роже видно – душегуб, – подытоживает мужик и продолжает мести улицу.
А я думаю о Поле. И о том, сколько дней осталось до получки. И не смотрю в витрины кондитерской, где с утра выкладывают свежую выпечку и многослойные, украшенные кремовыми розами торты.
* * *
Ближе к обеду в лабораторию заглядывает Марта и сладким голосом сообщает:
– Янушка, тебя к телефону.
Марта всегда общается в раздражающей сюсюкающей манере. Уверен, если бы ей встретилась ныне мертвая Дарская Королева – двадцать тонн живого веса, когти и гигантское жало, – Марта назвала бы ее лапушкой и похлопала по жвалам. Но Марта заботит меня куда меньше, чем неожиданный звонок. Мне не звонят. Почти никогда. Васпы – молчуны и консерваторы. У меня нет друзей, поэтому от звонка я ничего хорошего не жду.
– Ян Вереск? – произносит в трубку вежливый женский голос. – Вас беспокоит миграционная служба. Отдел по надзору.
Я замираю с трубкой возле уха. За столом Марта медленно перекладывает бумаги, делая вид, что увлечена работой. Но по ее позе заметно, что она вся превратилась в слух. Я поворачиваюсь к ней спиной.
– Чем обязан?
– Простите за беспокойство, – заученно продолжает вежливый голос. – Но ваша диагностическая карта просрочена. Когда вы обследовались последний раз?
– Месяц назад, – бормочу я, и в спину сейчас же ввинчивается любопытный взгляд Марты.
– Четыре месяца, – мягко поправляет меня собеседница. – Возможно, вас не устраивает ваш куратор?
Я быстро хватаюсь за подсказку:
– Возможно…
И не слишком грешу против истины. Прошлый куратор был напыщенным индюком и не интересовался ничем, кроме своей диссертации.
– Мы так и подумали, – голос в трубке теплеет. – Поэтому сменили специалиста. Доктор Поплавский очень хороший врач. Рекомендуем обратиться к нему как можно скорее. В противном случае будем вынуждены поместить вас в стационар на повторную реабилитацию.
Черт!
Кажется, ругаюсь вслух. Почему отдел по надзору объявился сейчас? Связано ли это со смертью Пола? Нельзя допустить изоляции, сейчас я нужен здесь. Поэтому отвечаю в трубку спокойно и учтиво:
– Разумеется. Когда?
– Скажем, сегодня, в половину шестого?
– Хорошо, – я записываю адрес на салфетке, прикрываясь ладонью от любопытной Марты.
