Homunculus

Прошло еще четверть часа, прежде чем мягкая оболочка яйца с глухим треском лопнула. Из трещины потянуло плесенью и гнилью. Смрадное зловоние повисло в воздухе. Колдун поморщился. Но у него не было сил оторвать взгляд от зияющей черной дыры в яйце. Внутри что-то копошилось, хлюпало и булькало, издавая при этом стоны. Они были то тихими, то ужасно громкими, переходя в какое-то дремотное бормотание.

Когда шок от увиденного прошел, старик приказал призраку закрыть ставни. И когда приказ был выполнен, в наступившей темноте, старик увидел свое порождение. Комнату освещало лишь пламя очага, когда, силясь изо всех сил, маленькое существо пыталось выбраться из яичной скорлупы. Это получилось не сразу, но когда оно вылезло, старый колдун ужаснулся и отпрянул назад.

Маленькое, не больше среднего пальца, существо приводило в ужас. Во истину – это было чудовище!

Еще хрупкое, тельце гомункула покрывала слизь, блестевшая от пламени огня, блики которого плясали на стенах дома. Он беспрестанно двигался и эти движения сопровождал хлюпающий звук и смрадное дыхание жителя ада. Гомункул был черен, как необъятная ночь, окутавшая сонный город. Точки глаз горели алым огнем, спрятанные в морщины хищной морды. Они приковывали к себе, наводя ужас. На бесформенной голове выше острых ушей были еле различимы два прорезающихся рога. Гомункул заверещал, и в этом звуке было что-то злое и отвратительное. В первое мгновение колдун хотел растоптать эту тварь, барахтующуюся в луже слизи, но шепот призрака остановил его:

– Огонь… Ему нужен огонь!

И повинуясь голосу отца, старик впихнул гомункула в колбу и поднес к пламени. Слизь высохла на глазах, пока исчадие ада копошилось на дне сосуда, объятого пламенем. Его, казалось, забавляла эта игра. От нее он набирался силы.

Его конечности стали жестче, а когти загнулись как у хищного зверя. При свете пламени колдун различил два острых клыка, свисающих из отвратительной пасти на нижнюю губу. Тело гомункула оделось в броню. Он карабкался по стенкам стеклянного сосуда, сверкая алыми глазами, точно жук. Когда тварь затихла на дне колбы, колдун заметил, что взгляд ее злых глаз стал другим. Теперь это был взгляд голодного животного, съедающего глазами свою добычу. Он неотрывно следил за стариком, и когда тот попытался вытащить гомункула из сосуда, зверь укусил его. Два клыка, острых, как иглы, вонзились в палец человека. Старик вскрикнул, выронив колбу. Он не знал, послышалось ему или нет, но он отчетливо уловил ехидный смех, переходивший в урчание.

Гомункул хотел есть. Взяв острый нож, колдун перерезал запястье на левой руке. Сквозь туман, застилавший глаза, он видел, как алая кровь тонкой струйкой стекает в сосуд. Отвратительная тварь слизывала ее со стеклянных стенок. Гомункул упивался кровью. Его острый язычок, раздвоенный, как у ядовитой змеи, не пропускал ни одной капли живительной влаги. Его урчание переходило в неистовый вой, выражавший восторг.

– Ешь, – говорил колдун, разглядывая злобную тварь, – Ешь! Запомни кровь своего хозяина, которая взрастила тебя. И служи только мне…

Этой ночью жители города не могли уснуть, вслушиваясь в тишину ночи, которую разрывал протяжный, жуткий вой. С каждым разом он становился громче и сильнее, заползая в души горожан. С каждой каплей крови, гомункул становился сильнее и вместе с ним рос ужас, скрывшийся на безлюдных, ночных улочках города.

* * *

Раннее утро с кроваво-красным рассветом, разлившимся по небу, не могло принести ничего хорошего. Холод заползал под закрытые ставни, под двери домов, забираясь под одеяла людей, в комнатах которых давно погасли очаги. Разбуженные петухами, люди продирали сонные глаза, и ежась от утреннего холода, одевались. Они совершали каждодневную рутину. В это хмурое утро все молчали. Все думали одно и тоже. Они знали, что должно случиться (а может быть уже случилось) что-то страшное.

Понурые люди покидали свои старые дома. Они тащились на работу, и проходя мимо старой башни, опускали глаза, не в силах посмотреть на ее мрачные стены. Она возвышалась не преступной громадиной над городом. Ее силуэт вырисовывался на фоне скучного и туманного неба. Старинные стены обветшали, а кирпичи, изъеденные дождями и ветрами, почернели. Башня превратилась в груду развалин, на которой не нашли пристанище ни дикая повитель, ни трава. Лишь зеленый мох кое-где виднелся неровными островками. Они напоминали о сырости и гнили. Башня смотрела на город пустыми, черными глазницами бойниц, навевая грусть.

Именно здесь за каменной стеной томился молодой человек, обвиняющийся в колдовстве. Бессонные ночи легли глубокими темными кругами, над таящими страх, карими глазами. Его одежду составляли убогие лохмотья, висевшие клочьями на исхудавшем теле. Раны на теле юноши кровоточили, а в черных волосах проступали серебряные нити седины. Не смотря на молодость, за последние дни он испытал столько страданий, которые опустошили душу, заполняя ее ненавистью. Тело юноши болело, а высохшие губы могли выдавить только стон.

Холодное утро еле-еле осветило темницу, через высокое и маленькое слуховое оконце. Тусклый свет разгонял крыс, ищущих тепло на теле человека. Где-то в глубине равнодушно капала вода. Промокшая солома начавшая гнить, не спасала юношу от холода каменного пола. Но он не замечал этого. Его чувства перестали существовать, превращаясь в одну

тупую боль. Она давила на разгоряченные мозги. Пытаясь перевернуться, молодой человек застонал от нестерпимой боли, прорезавшей его тело.

Низкая железная дверь жалобно заскрипела, и на пороге показался здоровенный детина. Подойдя к юноше, он с силой рванул его на себя и взвалил к себе на спину. Заключенный застонал, но пришедший был глух к мольбам несчастного. В голове юноши билась одна мысль: его снова будут истязать, добиваясь признания. Продвигаясь к двери, палач пинал полчища крыс, сновавших из угла в угол. Он улыбался, слыша их пронзительный визг. Его сапоги прогромыхали по лестнице, и он бросил юношу на пол перед столом, застеленным черным сукном.

За ним сидели судьи. Сделав усилие над собой, юноша поднял голову и окинул туманным взглядом инквизиторов. Он ненавидел их.

О, если бы он мог раздавить эти надменные морды, обращенные к нему! Махая руками, инквизиторы что-то говорили, но мозг, оглушенный болью не слышал слов. Блуждающим взглядом сумасшедшего, заключенный смотрел на своих истязателей. Лишь когда заплечных дел мастер приготовил ужасные инструменты пыток, к молодому человеку вернулся рассудок.

Раскаленный прут вонзился в его настрадавшееся тело, отрезвляя разум. Заключенный рванулся, но ремни, стягивающие руки и ноги, не пустили его.

Он должен был терпеть, терпеть и ждать. Отец поможет ему. Боль вновь пронзила его тело.

– Ты признаешь свою вину? – слова, звучавшие в каменном подземелье, разрывали тишину.

Юноша молчал. Холодный пот заливал лицо, ослепляя глаза. Он должен был перенести и это испытание. Но когда палач сменил орудия пытки, его забила мелкая дрожь. Сжав зубы, заключенный ждал. Тяжелый молот с шумом опустился на вздрагивающую руку. Адская боль, не сравнимая с предыдущими, обожгла пальцы. Молодой человек больше не ощущал их. Он открыл, подернутые дымкой глаза, и взглянул на ладонь. Ее не было. Лишь клочки кожи, обломки белых костей, да пульсирующая кровь, слились в единую, отвратительную картину месива. Бледное лицо заключенного посерело, словно пергамент старой бумаги. Из горла вырвался хриплый крик, который принадлежал скорее животному, чем человеку. Палач взял его вторую руку. Откинувшись назад, юноша забился в бешенном припадке отчаяния. Он должен был молчать, но больше не мог сопротивляться смертоносной агонии.

– Ты признаешь свою вину? – вновь заорал в экстазе возмездия инквизитор. Ненавистный голос, точно набат отразился в мозгу заключенного.

– Да, – ответил юноша, скрепя зубами от бешенства, ненависти и мучительной боли.

Его признание было сделано. И под кривые улыбки инквизиторов, приговоренный взревел, точно раненый зверь, ужасая криком отчаяния.

На площади громоздился на скоро возведенный эшафот. Инквизиторы спешили. Им нужно было избавить город от колдунов, но они волновались. Это волнение перенеслось на толпу, наблюдавшую за приготовлением. Все знали, что колдун где-то рядом, и он будет мстить. Но никто не предполагал, что может придумать старик.

Гоняясь по городу, мальчишки разносили весть о казне. Услышав новость, колдун долго стоял в нерешительности. Он не предполагал, что это свершится так скоро.

– Что бы вороны выклевали ваши глаза. Что бы степной ветер вырвал ваши поганые языки, – крикнул он вдогонку, мальчишкам, грозя им в след посохом.

Вернувшись домой, он сел за стол и уставился перед собой не видящими глазами. Он проиграл этот бой. Его единственный сын всходил на эшафот, а он ни чем не мог помочь ему. Гомункул был слишком мал и бессилен. Закрыв глаза сухими руками, старик беззвучно зарыдал. Голова тряслась, рассыпая седые пряди по плечам. Казалось, что он стареет на глазах. Худое тело горбилось; бесцветный взгляд холодных глаз тускнел.

Раскрыв Колдовскую Книгу, он листал крючковатым пальцем страницы,

пока не остановился на старом заклинании. Колдун решил во что бы то ни стало выиграть время.

Смешав воду и порошки сухих трав, он шептал заклятие:

– Да будет с нами небо и земля;

Да будет в помощь пламя ада!

Разверзнитесь пустые небеса

На землю опуститесь ураганом.

Со мной пусть будет навсегда

Отец, Великий – Сатана!

Хромая, он вышел на крыльцо и разбрызгал приготовленное зелье. Легкий порыв ветра взлохматил его седые пряди. Набирая силу, он полетел вокруг дома, завивая воронки пыли. Небо потемнело на глазах, затянутое серыми тучами. Блеснули молнии. И когда прозвучали раскаты грома, рокочущий ураган полетел на город. Он крушил все на своем пути.

– О, небеса, взываю к вам! Пролейтесь смертоносным ливнем, – он воздел руки к небу, и в тот же момент хлесткие капли ударили его по морщинистому лицу. Колдун улыбнулся и скрылся за дверью убогой лачуги.

Он наблюдал, как обычный день превращается в стихию. Ураган несся вдоль улиц, круша строения. Ветер выл в печных трубах, и хохотал над искаженными от страха лицами людей. Деревья клонились к земле. Их стволы трещали под напором дождя. Град хлестал растерянных людей, которые не успели спрятаться. Ветер сбивал с ног. Упав, жители не могли подняться. Потоки воды бурлили на мощеных улочках, унося с собой добычу. Визг, плач, крики людей и вой ветра – все утонуло в шуме урагана. Площадь опустела, и ужасный эшафот был сметен, разлетевшись на куски. Казнь откладывалась, и инквизиторы негодовали. Точно злые шакалы, смотрели они друг на друга. Их зубы стучали от страха, таившегося в их греховных душах.

Ураган затих, но еще долго жители города не могли забыть его. Почти в каждой семье кого-то оплакивали.

На город опустились сумерки. Ясные звезды светили мерцающим светом. До полнолунья остался один день. Один единственный день – и гомункул станет не победим.

* * *

Всю ночь на площади стучали молотки, восстанавливая эшафот. И только красные лучи солнца взошли над землей, возвещая о новом дне, площадь запрудила толпа любопытных. Кто-то плевал в сторону эшафота, и проходил мимо, кто-то крестился, и боясь возмездия колдуна, спешил прочь, иные вовсе не выходили из дома, но площадь не была пуста – так хотели инквизиторы. С горящими ненавистью глазами, обвиняя во всем колдунов. В справедливом гневе они жаждали полюбоваться на костер.

Глубоко вздохнув, колдун оперся на посох и, хромая пошел прочь из своего дома. Он направился на площадь, которая хранила следы вчерашнего урагана. Остановившись в тени домов, ни кем не замеченный, старик смотрел на сына.

Палач грубо сбросил беспомощного, искалеченного юношу на землю и привязал к столбу. Толпа ликовала. Бесцветные старческие глаза отца подернулись слезами. Он сильно любил мальчика. Старик молил, что бы «их» бог дал ему смелости.

Факел был зажжен, и, глядя на испепеляющие языки пламени, юноша рывком поднял голову к серому небу. Он подставил открытое лицо ветру, трепавшему его темные волосы. На востоке во все небо разливалась заря. Его сердце тревожно и глухо билось. Он хотел насладиться последней минутой жизни. Вновь не уверенно накрапывал дождик, но этого было мало, что бы потушить огонь. Юноша посмотрел на зеленый лес, за тусклой завесой дождевых брызг. Все, что было – было позади! Дождь с силой бросил ему в лицо пригоршню холодной воды. Ему осталось жить всего несколько минут. Сила воли уступила место страху, и он вскричал в мертвые небеса:

– Отец! Почему ты оставил меня? Я жду тебя, приди и утешь!

Его крик был не выносим, и по спинам людей пробежала дрожь. Юноша всмотрелся в толпу, и вдруг его мокрое лицо просветлело. В минутном порыве он рассмеялся высоким небесам. Он видел отца, и взгляд старца успокаивал сердце приговоренного.

Подмоченный хворост затрещал, под пламенем разгорающегося огня, а юноша и отец все смотрели в глаза друг другу. Невидимая нить их взглядов была сильнее слов. Огонь пожирал лохмотья, поднимаясь от ног все выше. И поглотив одежду, перекинулся на черные с седыми висками волосы. Они вспыхнули яркой вспышкой. Еще немного, и языки пламени плотной завесой скрыли лицо приговоренного. Они обожгли его, уродуя обугленную кожу, но юноша не проронил ни звука. Бесчувственное тело обвисло на ремнях, съедаемое огнем. Над площадью поплыл запах горелой плоти.

Кто-то оглянулся и вскрикнул, увидев колдуна. Он стоял не шевелясь в тени старого дома. Его глаза блестели от слез, которыми плакала его истерзанная душа. По толпе прошел шепот, и люди в страхе стали расходиться. Когда же последние остатки тела исчезли в объятиях костра, глаза старика наполнились ненавистью. Та беззаветная любовь, которая читалась в его глазах, исчезла, оставляя место слепой мести.

Выйдя из тени на середину площади, он поднял руки к небу, и его громовой голос разорвал тишину:

– Придите мне на помощь силы зла! Будь моим помощником – Сатана, великий мой отец! Я проклинаю вас – жители этого города! Проклинаю ваших детей и детей ваших детей! Пусть зло и великая скорбь упадет на ваши головы! Да будете вы прокляты во веки веков!!!

Его глаза сверкали и прожигали на сквозь всех, кто собрался на площади. Одни без чувств падали на землю, другие слепли, глядя в его глаза. Но никто не мог сделать и шага, пригвожденные к месту.

Обведя всех презрительным взглядом, колдун ушел с площади, опираясь на посох. Перед нам расступались, уступая дорогу.

Вернувшись с площади, старик развязал замотанную тряпкой руку. Он

обновил рану, и принялся кормить гомункула. Маленький уродец урчал и визжал, выпивая кровь старика.

– Ты будешь подчиняться только мне, уродливая тварь, – шептал колдун. – Ты будешь служить мне…

Легкий шорох, нарушивший тишину старого дома, обеспокоил старика. Он обернулся и увидел призрак, трепещущий в темном углу.

– Отец. – Сказал старик. – Я потерял сына. Я не смогу возместить утрату…

Легко покачав головой, призрак перебил колдуна: – Что ж, люди празднуют победу. Но нанести удар, не значит победить. Твоего сына еще можно вернуть, – его вкрадчивый голос звучал успокаивающе, – Послушай меня и ты вернешь его. Гомункул поможет тебе…

Проплыв по комнате легкой тенью, призрак начал так:

– Я долго трудился, что бы доказать, что из праха животного можно получить животное подобное сгоревшему. По старым книгам я проводил опыты. Я сжигал в пепел разных животных существ, но все попытки были тщетны. И вот однажды, я решил, что оставлю это занятие, если не получу успеха в последний раз.

Я взял, недавно высиженную птицу, заключил ее в стеклянную колбу и сжег в пепел над огнем. Потом поставил пепел сожженной птицы в лошадиный навоз и держал там, пока в сосуде не появилась слизь. Я ее влил в яичную скорлупу, заклеил и положил под птицу, что бы она высидела мое изобретение. И что же, сын мой, я обнаружил? Сожженная птица опять явилась… Как феникс, возрожденный из пепла…

Призрак говорил тихо, но его слова были четкими и врезались в мозг старика.

– Тебе кажется это невероятным, но поверь мне. Я не стану врать… И скажу тебе больше. В человеческом теле есть малая косточка, называемая по-еврейски «Люц». Величиной она с горошину. Она неподвержена никакому разрушению, не боится и огня, и остается всегда невредимой. Из нее и явится юноша, сожженный сегодня. Прикажи гомункулу принести ее, и я помогу

тебе вернуть сына.

Весь день думал старик над словами призрака. И когда алый бок дневного светила коснулся земли, колдун забылся сном, решив последовать наставлениям отца.

* * *

Звук бьющегося стекла разбудил старика. Привстав на локтях, он прислушался. Все было тихо. Стояла темная ночь. Тучи закрывали луну. Близорукие глаза старика не видели дальше своего носа, но он чувствовал тяжелое, громкое дыхание чужого существа. Колдун лежал неподвижно. Еще мгновение и он услышал непонятный звук. Он был настолько отвратительным, что он закрыл уши руками. Перед ним в нескольких шагах кто-то был, кто-то ужасный, сеющий страх.

Тучи бежали прочь, и когда ясный, полный диск луны вышел на ночной небосвод, колдун замер, пораженный увиденным.

Перед ним на полу, в стекляшках разбитого сосуда, лежал гомункул. Исчадие ада шевелилось и росло… Его черное тело увеличивалось на глазах, растягиваясь, как резина. Ужасный звук, похожий на треск, раздражал слух. Он проникал внутрь тела старика и оседал там чем-то отвратительным.

Сзади колдуна возник призрак. Он тоже в изумлении наблюдал за гомункулом.

Старик не помнил, сколько прошло времени, но вот треск прекратился. Согнувшись, гомункул встал. Втягивая воздух огромными, плоскими ноздрями, он повернулся к колдуну.

– Приказывай, – проговорил он, и это было похоже, скорее на рев, чем на слова. Старик не мог придти в себя, рассматривая его. Угольки глаз монстра налитые кровью; острые клыки, свисающие над нижней губой; черная морщинистая морда; закованное в броню мощное тело; скрюченные пальцы с когтями животного – он был ужасен. Исчадие ада, порожденное ночным кошмаром, созданное человеком. Его смрадное дыхание отталкивало, а в широкой груди, беспокойно двигавшейся, работали меха, точно в мастерской кузнеца.

Призрак подтолкнул старика.

– Принеси мне косточку, называемую «Люц», из тела сожженного человека сегодня на площади! – выпалил колдун, не сводя глаз с ужасного нелюдя, стоящего перед ним.

Гомункул глубоко вздохнул, и, сверкнув глазами, пошел прочь. Одним движением он отворил дверь, которая заскрипела, точно просила пощады. Колдун ехидно улыбнулся, придя в себя. Его оружие мести было восхитительно и ужасно. В его мыслях билась цель – уничтожить жалкий городишко. Он вновь посмотрел вслед черной твари и улыбнулся. Он знал, что гомункул выполнит приказ, все его приказы.

Грузно ступая гомункул уходил в ночь.

Вновь заморосил дождь. Его холодные капли бились о грязь, скопившуюся у мостовой. В лужах отражалась луна. Ее диск, подернутый туманом, напоминал глаз гигантской змеи, смотрящей с небес на землю. Этот холодный взгляд ночного светила играл на броневой коже гомункула, по которой струйками стекали капли ледяного дождя. Точно стволы деревьев, огромные ноги шлепали по грязи, продвигались вперед. Чудовище двигалось к площади.

Иногда из его ужасной пасти вырывался рык, подобный животному, в предвкушении скорейшего выполнения задания. И он все двигался вперед, не разбирая дороги.

За непроглядной завесой дождя мелькнул эшафот с обгоревшим столбом, к которому утром был привязан приговоренный. Теперь от него осталась лишь кучка золы, размываемая дождем. Площадь была пустынна и темна, когда гомункул остановился в тени старого дома. Оглядевшись, он грузно зашагал к центру, поднимая мириады брызг. Бледный свет луны отразился в алых глазах жителя ада. Он разворошил кучку золы. Его корявые пальцы с загнутыми когтями искали косточку, выполняя приказ. Ни что в мире не могло остановить его. Мокрый пепел шлепался на землю, падая с эшафота. Вскоре чудовище нашло то, за чем пришло сюда.

В центре кучки пепла лежала маленькая косточка. Она была покрыта золой, но ни сколько не испорченная. Радостный рев вырвался из глотки зверя, когда он зажал в волосатой лапе свою находку. Он поднял благодарный взгляд к луне, как вдруг, за его спиной, послышались шаги.

– Кто здесь? – раздался голос позади чудовища. – Стой на месте!

Гомункул замер. Сзади него щелкнул затвор пищали. Мгновение оба молча выжидали. Но это мгновение было коротко. Чудовище медленно повернулось к говорившему, втягивая носом запах пришедшего. Его алый взгляд уперся в голубые глаза человека, одетого в одежду охранника. Мужчина ужаснулся от вида черного нелюдя. Гомункул не спускал с него глаз. Он гипнотизировал его. Зверь видел, как волосы на голове человека седеют в тусклом свете луны; он чувствовал, как дрожит от страха его тело. Животное ощущало биение сердца человека. Жертва не могла пошевелиться, прикованная к месту, ожидая неминуемой смерти…

Гомункул медленно – шаг за шагом – шел к мужчине. Как животное, он крался, возбуждая в себе аппетит. Человеческий запах пробуждал в нем голод. Вид теплого тела рождал в нем ненасытную жажду.

Жертву и тварь разделяло несколько шагов, и расстояние быстро сокращалось. В горле гомункула заклокотало. Он был голоден. На алых толстых губах появилась пена, а с острых клыков закапала слюна. Не спеша подойдя к человеку, зверь закинул ему голову назад и вцепился в шею, раздирая клыками.

Тишина улицы была не выносима. Завеса гнетущего дождя, глушила вожделенный рык зверя, терзавшего свою добычу. Алая кровь текла по груди мужчины, проливаясь на мостовую, горячими каплями. От них шел пар. Это продолжалось несколько мгновений. Жизнь с каждой каплей уходила из человеческого тела, и звенящая смерть поселялась в нем. В этот раз она была победительницей, облюбовав этот город. Смерть стала подругой гомункула.

Еще мгновение и пищаль выпала из разжатых пальцев мужчины, судорожно скрюченных смертью. Оружие звонко ударило о камни мостовой, утопая в луже, по которой барабанил дождь. Побелевшее тело, в котором не осталось ни капли крови, обмякло в лапах зверя. Втянув в себя человеческий запах, он вырвал из тела кусок еще пока теплой плоти. Гомункул поднял морщинистую морду к черным небесам и заревел властным ревом победителя. Безжизненной тело выпало из сильных лап чудовища и глухо повалилось на камни мостовой, омытые дождем.

Гомункул пошел прочь, грузно ступая по лужам. Он уносил с собой смрадное зловоние, запах человека, алую кровь, стекающую с его подбородка и маленькую косточку сына колдуна.

Этой ночью жители, слышавшие ужасный рев, потеряли покой. Заперев все двери и окна, люди молились, прося бога об избавлении. Но всевышний был глух к их мольбам. В городе правили силы зла.

Часом позже за порогом домика колдун и призрак услышали шумные шаги, шлепавшие по грязи. Дверь, на стонущих петлях, открылась, и в комнату ворвалось затхлое зловоние. Колдун ждал, глядя на гомункула, входящего на порог. Чудовище подошло так близко, что от его дыхания на голове старика затрепетали волосы. Колдун поморщился, почувствовав запах крови, и посмотрел на зверя. Гомункул протянул волосатую лапу и разжал скрюченные пальцы.

На черной ладони лежала белая косточка. Она была не больше горошины, подрагивая в свете свечей. Колдун радостно вскрикнул, и схватил драгоценную кость.

– Люц! Люц! – Приговаривал он, разглядывая ее близорукими глазами.

Для старика исчезло все: время и пространство. Он ничего не слышал, не видел, и ничего не хотел знать.

Углубясь в чтение Черной Книги, он искал заклятия, что бы возродить сына.

* * *

Рассвет, окрасивший небо, застал колдуна за чтением книги. Страницы медленно сменяли одна другую, пока старик не нашел нужного места. Сон был забыт, и колдун начал магические заклинания.

Взяв летучей соли винного камня, старик распустил ее в самом крепком винном спирте. При ярких лучах восходящего солнца, в сосуде заблестели искорки, походящие на ночные огоньки, блуждающие на болотах. Они переливались, пульсируя и вздрагивая. Ехидно улыбаясь, колдун продолжал работу. Он вливал этот раствор в землю несколько раз, пока тот не покрыл ее на три пальца сверху. Когда работа была окончена, старик передал колбу призраку, который начал нагревать ее на медленном огне. Спирт испарялся, образуя голубой налет на земле, и вскоре исчез, пропитав чернозем. Осталось посадить косточку.

Руки колдуна тряслись, когда он выкапывал ямку для драгоценной горошины. Его губы шептали заклинания, а сердце бешено колотилось. Но наконец, пламя свечей, шипя в воске, потухло, возвещая о новом дне. Дождевая вода оросила землю с посаженной костью. В этот момент колдун первый раз поднял глаза от сосуда.

«А если не получится?» – спросил его взгляд.