скачать книгу бесплатно
Мальчик Джим
Тони Эрли
До шестнадцати и старше
В американской литературе немало произведений, в равной степени интересных для читателей всех возрастов. Их хочется перечитывать снова и снова.
Дебютное произведение Тони Эрли достойно продолжает эту классическую традицию, начатую Марком Твеном в саге о Томе Сойере и Геке Финне и продолженную Харпер Ли в «Убить пересмешника» и Рэем Брэдбери в «Вине из одуванчиков».
1930-е годы – время Великой депрессии для Америки.
Больше всего страдают жители американского Юга – в том числе Северной Каролины, в которой взрослеет главный герой романа Тони Эрли – Джим.
Мальчик, который никогда не видел отца, умершего за неделю до его рождения, вовсе не чувствует себя одиноким в большой дружной семье, состоящей из матери и трех ее братьев.
Джим, живущий в тихом городке Элисвилле, растет и сам не замечает, как потихоньку переплетается история его маленькой и неприметной пока еще жизни с историей своего времени и страны.
Тони Эрли
Мальчик Джим
Саре Калифорния
«Нравится мне здесь в сарае», – сказал Уилбур.
«Люблю все, что связано с этим местом».
Э. Б. Уайт. «Паутина Шарлотты»
Tony Earley
JIM THE BOY
© Tony Earley, 2000
© Перевод. М. Панфилова, 2019
© Издание на русском языке AST Publishers, 2022
Пролог
Мистеру Эймосу Глассу
Линз-Маунтин, Северная Каролина
16 июня 1924
Дорогой мистер Гласс.
С тяжестью на сердце пишу я вам сегодня, ибо сына вашего, Джима Гласса, двадцати трех лет отроду, господь забрал к себе. Немногим более недели тому назад Джим ушел утром работать на хлопковое поле, но в полдень домой не вернулся. Там же в поле мой брат Эл нашел его, уже мертвого. Доктор сказал, что у него не выдержало сердце, но он недолго страдал. Я знаю, что и мать Джима умерла так же и в молодом возрасте. Это очень прискорбно, что вам приходится получать второй раз в жизни такую новость. Я искренне вам сочувствую.
Как вам известно, Джим был женат на моей сестре Элизабет, которую все знают как Сисси. Она переживает смерть Джима особенно тяжело и сейчас чувствует себя плохо. Так как вы последние несколько лет с Джимом жили порознь, она попросила меня не писать вам сразу, а подождать, пока его похоронят, и я уважил ее просьбу, ибо она супруга умершего. Так же, в соответствии с ее желанием, мы похоронили Джима по христианскому обряду, в том самом поле, где он упал. Заказали соответствующий камень на место его последнего пристанища, а также ограду, чтобы отделить могилу от внешнего мира. Мне очень жаль, что вам не представилась возможность уладить те разногласия, которые были у вас с Джимом. Я любил Джима как родного брата и благодарю господа за то драгоценное время, когда он, будучи членом нашей семьи, жил с нами. В эти печальные дни я также часто вспоминаю те случаи, когда мог бы проявить более терпения и доброты, чем тогда выказывал. Молюсь сейчас о том, чтобы умирая он не держал против меня зла на сердце.
Но пора гнать печаль прочь!
Я сегодня пишу вам, чтобы поделиться и другой, чрезвычайно радостной новостью. Сисси родила вчера сына, вашего внука, которого в память об отце назвала Джимом Глассом. Джим замечательный ребенок, с хорошим весом, желтыми волосиками, и легкие у него – будь здоров! И хотя в нашем доме сейчас царит скорбь, появление Джима напомнило нам, что жизнь продолжается и, по велению господа, нам должно трудиться, даже когда мы в печали и не понимаем Его судьбоносного плана. Каждый крик Джима – это призыв к каждому из нас делать все, что в наших силах. Это еще и напоминание о любви нашего Спасителя. (Насколько тяжелее было бы наше горе, не будь с нами Джима!) Как я уже ранее упоминал, Сисси не очень хорошо себя чувствует, и в таком состоянии в настоящий момент не может принимать посетителей. Надеюсь, что в будущем наступит тот момент, когда вы встретитесь со своим внуком и он облегчит ваше горе так же, как сейчас наше.
Мистер Гласс, я клянусь вам, что мы будем воспитывать Джима в кругу нашей семьи и постараемся, с божьей помощью, вырастить его таким, каким хотел бы видеть его отец. Джим был добрым человеком, хорошим христианином, работал не покладая рук. Он – часть нашей семьи, он был и вашей частицей, и, пока сын его ходит по этой земле, имя его не будет забыто.
Надеюсь, что письмо это найдет вас в добром здравии и та радость, которую оно содержит, облегчит горе, которое вы переживаете в данный момент, тяжесть которого трудно себе представить.
Искренне ваш,
Зино Макбрайд (шурин Джима)
Книга I. Мальчик, у которого день рождения
Завтрак
Нечто, подобное чуду, произошло в эту ночь: возраст Джима стал обозначаться двузначным числом. Когда он ложился спать, ему было девять, а проснулся уже десятилетним. Казалось, эта цифра имела свой вес, и его Джим расценивал как подарок. Теперь у него, как и у родных дядей, возраст имел две цифры. Он улыбнулся, потянулся, вдохнул свежий утренний воздух и уловил запах очага, аромат печеного хлеба, прохладный речной запах росы. Нечто, не похожее на утренний свет, заглянуло в окно комнаты, а некто, не похожий на темноту ночи, уставился на него во все глаза. Уставшего от пения сверчка сморил сон: он работал всю ночь. Джим поднялся, чтобы встретить поджидавший его день.
Мама Джима открыла заслонку кухонным полотенцем. Мама была высокой, бледной, привлекательной, со стройной белой шеей. Хоть ей не было еще и тридцати, она носила черную длинную юбку, которая принадлежала когда-то ее матери. Из-за этого наряда она не казалась старше, но люди, находившиеся с ней в комнате, вели себя скованно. Им казалось, будто эта женщина сошла с какой-то старинной фотографии. В те дни, когда мама надевала эти длинные одежды, Джим придерживал вторую дверь, ту, что с сеткой от насекомых, чтобы она не хлопала.
– Ну вот и он, – сказала мама. – Мальчик, у которого день рождения.
Сердце Джима мгновенно взлетело, совсем как клочок бумаги при дуновении ветра, и тут же опустилось на землю. Любовь к матери дополнялась сопереживанием, которое – и Джим чувствовал это – не оставляло его никогда. Со смертью отца в матери что-то надломилось, и исправить это было невозможно. Она тянула за собой тяжесть постигшего ее горя, как волочат плуг. Дяди, женщины в церкви, люди в городе давно уже отказались от попыток уговорить ее оставить этот плуг там, где он лежит. Вместо этого они привыкли просто переступать борозды, которые этот плуг оставлял, либо проходить между ними. Джим знал только одно: маме тяжело, и он играет в ее горе определенную роль. Когда она наклонилась над ним, чтобы поцеловать, щеки ее пахли сиренью так сладко и в то же время так грустно, как свежеперевернутая земля когда-то в церковном дворе.
– О, Джимми, – сказала она, – как это так получилось, что тебе уже десять лет?
– Я и сам не знаю, мама, – ответил Джимми. Он и по правде не знал. Был так же изумлен этим фактом, как и она. Вот он уже прожил десять лет. А отца его, которого тоже звали Джим Гласс, вот уже десять лет и неделя как нет в живых. Было о чем поразмыслить до начала завтрака.
Мама вынула из печи хлеб и положила его в соломенную корзину. Джим понес корзину в столовую. Дяди сидели у длинного стола.
– А это кто такой? – спросил дядя Корэн.
– Не знаю, – отозвался дядя Эл.
– Кто бы он ни был, – заметил дядя Зино, – выглядит он забавно.
– Вы ж все знаете, кто я, – сказал Джим.
– Не стал бы этого утверждать, – ответил дядя Корэн.
– Я Джим.
– Это как это? – удивился дядя Эл.
– Да ладно вам, – сказал Джим.
Дяди Джима были высокими, худощавыми мужчинами, широкоплечими, с большими руками. Каждое утро они все вместе съедали две дюжины лепешек, омлет из дюжины яиц и тарелку ветчины. После этого они пропускали по кружечке черного кофе и высокому стаканчику парного молока.
– Эти лепешки ты там взял? – спросил дядя Зино.
Джим кивнул.
– Тогда присаживайся.
Во всем, что Джим ни делал, он старался подражать дядям. Он поедал лепешки и яйца до того момента, когда начинал понимать, что его может стошнить. Когда дядя Зино в конце концов заметил: «Не хватит ли тебе наворачивать, Док?» – Джим опустил вилку, будто получил на то разрешение.
Дядя Зино был старшим дядей Джима. Ему перевалило за сорок. Дяди Корэн и Эл были близнецами. Каждый из них клялся, что не похож на другого, хотя, ясное дело, это было неправдой. Они выглядели абсолютно одинаково, если не знать их как следует. Но даже те, кто знал, случалось путали их. Никому из дядей не казалось смешным, что они жили в одинаковых домах. Дяди Эл и Корэн построили их, когда еще были молодыми, но, как и дядя Зино, так никогда и не женились. В большинстве комнат у них и мебели-то не было; кухонная плита имелась только в доме у дяди Зино.
Мама Джима готовила и стирала на всех. Когда она сказала, что это для нее слишком трудно, дяди наняли еще одну женщину ей в помощь. Дядя Корэн заправлял продуктовой лавкой и хлопкоочистительной машиной. Дядя Эл управлялся на фермах. Дядя Зино работал на фермах вместе с дядей Элом и по утрам в воскресенье запускал мельницу. Будучи главой семьи, он присматривал за всеми остальными. Время от времени дяди злились друг на друга, и на несколько дней дядя Эл и дядя Корэн удалялись в свои дома сразу же после ужина. Там они и сидели, каждый у своего очага, каждый на своем крыльце, и советовались сами с собой, пока гнев не утихал. Хотя в общем-то все в семье ладили друг с другом, так что грубые слова непривычно резали ухо Джиму, все равно как гимн, сыгранный не в том ключе.
Джим похлопал себя по животу:
– Теперь я продержусь до обеда, – сказал он.
– Ты основательно подкрепился, – сказал дядя Корэн.
– Понятно, – сказал Джим, – мне ж теперь десять лет.
– Ну-ну, – проговорил дядя Эл.
– Я тут подумал, что мне пора уж выходить на работу вместе с вами, – заявил Джим.
– Гм, – сказал дядя Зино.
– Я подумал, может, я буду полезен. Смогу рыхлить кукурузу.
– Мы вообще-то принимаем помощь только из надежных рук, – заметил дядя Зино. – На тебя можно положиться?
– Да, сэр, – ответил Джим.
– И ты не боишься работы?
– Нет, сэр.
– Что скажете, ребята? – спросил дядя Зино.
Дяди Эрл и Корэн посмотрели друг на друга. Дядя Корэн подмигнул.
– Думаю, он подойдет, – сказал дядя Эл.
– Тогда давайте попробуем, – отозвался дядя Зино.
Рабочий день
После завтрака дядя Корэн пошел открывать лавку. Джим поехал в поле на грузовике с дядей Зино и дядей Элом. Он стоял в кузове грузовика и смотрел поверх крыши кабины. Одной рукой он придерживал соломенную шляпу, а другой держался за борт грузовика. В этот ранний час мир вокруг казался сотворенным заново, еще не завершенным; воздух, все еще сладкий от росы, казался новым изобретением. В низине у реки среди деревьев бродили еще призраки тумана. Шоссе вело прямо к восходящему солнцу; но стоило только солнцу оторваться от дороги, как оно сразу отдалилось и от них. Небо за какой-то миг, который Джим не смог и заметить, так быстро он прошел, – окрасилось в синий цвет, будто пробуя его впервые и сомневаясь, понравится ли такой цвет всем. И Джим рассмеялся, сам не зная почему.
У берега реки их встретили пятеро чернокожих мужчин, которые выполняли полевые работы. Они жили в лесу на холме за новой школой. Работники подошли к грузовику и без лишних слов взяли мотыги из кузова. Джим выхватил себе самую новую мотыгу. Ее черенок был еще блестящим, лак с него еще не слез, а лезвие еще не тронуто ржавчиной. Дядя Зино покачал головой.
– Эту, друг, ты отдай-ка Аврааму, – сказал он.
У Авраама были седые волосы. Он помнил еще тот день, когда солдат сказал ему, что он свободен. Большинству людей, что жили на холме, он приходился отцом или дедом. Джиму не хотелось отдавать Аврааму свою мотыгу.
– Я хочу эту мотыгу, – сказал Джим.
– А я вот эту, – предложил Авраам и взял из кузова последнюю. Черенок ее был наполовину отломан. Все остальные мотыги уже разобрали.
– Эта для Джима, – сказал дядя Зино. Он взял новую мотыгу у Джима из рук, а Авраам передал Джиму мотыгу с разбитой ручкой. Джим понимал, что лучше сейчас промолчать.
– Что ж, пройдемся мотыгами, – сказал дядя Зино.
– К обеду ты будешь радоваться, что взял эту, – сказал Авраам. – Она хорошая и легкая.
Джим все еще злился.
– Мне сегодня десять лет, – сказал он.
– Вот это да! – ответил Авраам.
Вместе с дядями и работниками Джим пошел по влажной траве в дальний конец к кромке поля. Трава промочила насквозь штанины комбинезона; они холодно липли к ногам. Мужчины друг за другом выходили из ряда и вставали с расчетом, чтобы за каждым осталось по две полосы. Каждый пройдет один ряд до конца, а потом вернется назад по другому ряду. Тогда каждый из них возьмет еще по две полосы. Так они взрыхлят все поле. Джим взял себе две борозды рядом с дядей Зино.
Дядям кукуруза была по колено, а Джиму доходила почти до пояса. Поле занимало тридцать акров. Чтобы все его прополоть и взрыхлить, потребуется несколько дней. А после того, как они закончат, дядя Эл придет с мулами и культиватором и пройдется плугом по междурядьям. Тогда уж не останется никакой травы и сорняков, и ничего не будет мешать росту кукурузы. И в конце лета будет что продавать, и что размолоть в муку, и чем накормить мулов.
Дядя Зино встал на борозду Джима. Щеки мальчика вспыхнули. Он почувствовал, что все работники смотрят сейчас на него.
– Вот так делай, старик, – сказал дядя Зино. Лезвие мотыги пускаешь под стебель, а потом тянешь на себя. Так ты кукурузу не повредишь.
– Я знаю, как мотыжить, – сказал Джим.
– Покажи! – отозвался дядя Зино.
Джим разрубил мотыгой маленький кустик травы. Лезвие ударило прямо по стеблю кукурузы. Кукуруза стала медленно падать, почти как дерево. Джим услышал, как засмеялись рабочие.
– Вот тебе и одна галка, – проговорил дядя Зино.
Дядя Зино никогда не порол Джима, но мальчик всегда опасался, что такое может случиться. Дядя Зино вел счет галочкам, которые касались Джима, и говорил, что заносит их в специальную книгу. Когда Джим совершал какой-нибудь хороший поступок, он объявлял, что стер одну галку или две. Как подсчитал Джим, для полного баланса иногда оставалось стереть всего одну или две галочки.
– Все из-за этой мотыги, – сказал Джим. Конец рукоятки сломанной мотыги был как копье острый.
Дядя Зино опустился на колено и посмотрела Джиму в лицо.
– Джим, – сказал он, – у меня нет времени на то, чтобы спорить с тобой по поводу мотыги или выслушивать твои объяснения. Что ты хочешь: помогать мне или отправиться домой?
– Я хочу тебе помогать, – ответил Джим.
– Ну хорошо. Тогда смотри.
Дядя Зино резко подрубил мотыгой пучок травы, с которым не справился Джим. Трава свободно поддалась, и он бросил ее в междурядье.
– А теперь ты сделай так же.
