Бюро темных дел

Когда он уже собрался попытать счастья, занеся руку, чтобы постучать в калитку, из темноты арки прямо у него перед носом выступил человек, которого до этих самых пор не было видно. Бедолага-торговец вздрогнул от неожиданности, чуть было не выронив свою коллекцию грызунов.

– Проваливай отсюда, чучело.

В голосе, произнесшем эти слова, было что-то мальчишеское, и вместе с тем приказ прозвучал настолько сурово и властно, что крысолов невольно попятился.

– Чего это вы так? – жалобно проговорил он. – Я честный труженик. Продаю мышеловки и капканы на любой вкус.

Незнакомец, столь грубо велевший ему убираться восвояси, был молодым человеком двадцати трех лет. В сером рединготе[5] и полосатых панталонах со штрипками, в цилиндре, низко надвинутом на лоб, и с элегантной тростью в руке. У него были узкие бедра и широкие плечи, а в пронзительных серых глазах как будто таилось буйное пламя. Тонкие, изящные черты редкой, неизбывно печальной, почти болезненной красоты лица наводили на мысль, что и не человек это, а некое небесное создание, заплутавшее среди смертных. По крайней мере так казалось на первый взгляд. Ибо при внимательном рассмотрении за возвышенным, эфемерным обликом угадывалась суровая решимость и твердость характера, неколебимая воля, смертоносная, как острие шпаги. И становилось ясно, что ангел этот из тех, кто не расстается с мечом, а во всей его фигуре чувствовалось незримое напряжение замершего перед прыжком хищника.

Молодого человека, чье дерзкое поведение впечатлило бы и самых свирепых бандитов, звали Валантен Верн, и он занимал должность инспектора во Втором бюро Первого отделения Префектуры полиции. Бюро это чаще называли службой надзора за нравами.

– Проваливай отсюда, я сказал! Ты привлечешь ко мне внимание!

– Ладно, ладно… – пробормотал бродячий торговец, продолжая пятиться. – Чего вы так раскипятились? Мы, честные труженики, и в другом месте подзаработать можем… – Он торопливо зашагал прочь, то и дело боязливо поглядывая назад через плечо, и, лишь рассудив, что его отделяет от молодого человека безопасное расстояние, проворчал себе в бороду: – Чертовы легавые! Вечно цепляются к простым работягам! – И продолжил путь, покачивая, как погремушкой, своей мрачной коллекцией крысиных трупов.

Валантен Верн огляделся и, удостоверившись, что никто на улице не заметил это небольшое происшествие, снова отступил в тень под аркой.

Здесь, в подворотне, он провел уже больше часа, наблюдая из своего укрытия за тем, как заключаются тайные сделки между корветами[6] и их клиентурой. Улица Сен-Фиакр, наряду с набережными от Лувра до Пон-Руаяль и бульваром между улицами Нёв-де-Люксамбур и Дюфо, была излюбленным местом сбора педерастов. Юноши-проститутки не очень-то скрывались, но свои услуги предлагали только после обмена тайными знаками, помогающими определить заинтересованное лицо. Все действовали по одной и той же схеме. Корвет стоял, подпирая фонарь и делая вид, что читает газету, или неспешно фланировал туда-обратно по мостовой. Какой-нибудь одинокий месье, как правило хорошо одетый, замедлял шаг, поравнявшись с ним. Следовал обмен взглядами. Если прохожего все устраивало, он отворачивал правой рукой лацкан собственного пальто или редингота, поднимал его на уровень подбородка и едва заметно кланялся. Свои распознали друг друга – дальше следовал непродолжительный торг приглушенными голосами. Обычно им удавалось быстро сойтись в цене, и оба исчезали за дверью какого-нибудь невзрачного дома с меблированными комнатами на той же улице.

За время, проведенное под аркой, инспектор Верн стал свидетелем полудюжины подобных торгов. Одна парочка даже успела полностью обделать дельце. Клиент вышел из отеля и быстрым шагом направился к бульвару Пуассоньер, пройдя совсем рядом с укрытием полицейского, так что тот успел рассмотреть и дорогое пальто, и высочайшего качества ботинки, и респектабельную упитанность господина, а также морщинистое лицо и седеющие бакенбарды. Парнишка, чью благосклонность он только что купил, уже вернулся на улицу и продолжил ожидание других клиентов. На вид ему было не больше пятнадцати.

Валантен Верн почувствовал во рту знакомый горький привкус и, чтобы унять закипавшую внутри ярость, достал из кармана жилета часы – попытался разглядеть в полутьме, которую уже сгустили подступавшие вечерние сумерки, расположение стрелок на циферблате. Сровнялась половина шестого, и, если его осведомитель не ошибся, скоро должен был показаться тот, кого инспектор Верн высматривал все это время.

Награда за терпение и правда не заставила себя ждать. Минут через десять стало ясно, что объект приближается – Верн почуял это еще до того, как увидел. Атмосфера на всей улице вдруг ощутимо накалилась, как бывает перед грозой. Поведение корветов вроде бы не изменилось, но они явно занервничали – принялись обмениваться издалека беспокойными взглядами, судорожно приглаживали волосы пятерней, лихорадочно расправляли воротники. А потом раздались тяжелые шаги, эхо которых заметалось между фасадами.

Инспектор Верн подался вперед, осторожно выглянув на пол-лица из прикрывавшей его арки. Человек в пальто-каррике с тремя пелеринами показался со стороны улицы Жёнёр и неспешно двинулся по Сен-Фиакр в направлении бульвара. Был он приземист и упитан, поперек себя шире – этакий бочонок на двух коротких ножках. Он останавливался возле каждого юноши, лениво переговаривался о чем-то, а перед тем как продолжить путь, всякий раз протягивал жирную лапу, и собеседник что-то клал ему в ладонь. Толстяку понадобилось не меньше четверти часа, чтобы вальяжной поступью обойти всех проституток на улице и преодолеть расстояние, отделявшее его от подворотни, где скрывался полицейский.

– Похоже, день у тебя нынче задался, – процедил Верн сквозь зубы, когда бочонок на ножках наконец докатился до арки. – Неплохую дань собрал, а, Гран-Жезю?

Если сутенер и удивился тому, что кто-то дерзнул остановить его на собственной территории, он и виду не подал, лишь поросячьи глазки цепко ощупали сумрак под аркой.

Валантен Верн сделал шаг вперед и вышел на свет.

– Уделишь минутку должностному лицу при исполнении? – поинтересовался он. – Я быстро управлюсь. Знаю, что твое время бесценно.

Теперь лицо толстяка приняло озадаченное выражение. Он проворно окинул взглядом всю улицу – возможно, хотел убедиться, что никто из его подопечных не наблюдает за ними, но скорее проверял, не прячутся ли поблизости другие полицейские. Видимо, не заметив ничего подозрительного, он изобразил на жирном лице улыбочку.

– Должностному лицу, стало быть? – повторил сутенер медовым голосом, и шевельнувшиеся сальные губы неумолимо напомнили Верну двух мерзких липких слизней. – А лицо, часом, не с улицы Иерусалима[7] явилось? Нравы или сыск?

– Служба надзора за нравами. Инспектор Верн. У меня к тебе пара вопросов.

Тот, кого молодой полицейский назвал Гран-Жезю, недоверчиво прищурился. Он выказывал напускное добродушие, поглядывал то злобно, то заискивающе, но за всем этим чувствовались коварство и жестокость.

– Верн, вы сказали? Не слыхал о вас. Впрочем, вы слишком молодо выглядите – надо думать, новичок в полиции. Но так или иначе, ваш шеф, комиссар Гронден, должен был сказать вам, что у нас с ним есть некоторые договоренности.

– Договоренности? Так-так…

– Я никогда не отказываюсь от сотрудничества с властями. Ежели речь идет об охране порядка, вы всегда можете положиться на Гран-Жезю. Все знают, что я человек благонамеренный и с твердыми принципами!

Не сводя с этого мерзавца пронзительного взгляда, Валантен Верн толкнул калитку в воротах у себя за спиной. За воротами оказался крытый проход на каретный двор при особняке Юзесов. Полицейский позаботился заранее осмотреться на местности, когда искал себе наблюдательный пост. Во дворе было пусто, и он идеально подходил для разговора с глазу на глаз.

– Зайдем на минутку, – предложил молодой человек тоном, не терпящим возражений. – Здесь нас никто не побеспокоит, и можно не опасаться чужих нескромных ушей.

Руспан[8] перестал улыбаться, недовольно нахмурился, сморщив лоб, но подчинился без малейших возражений.

В проходе под аркой воняло мочой и конским навозом, было почти темно, лишь тусклый сероватый свет падал со стороны небольшого каретного двора, где на куче навоза царственно разлегся тощий кот. Он, впрочем, беспрекословно удалился, едва услышав шаги двух мужчин.

– Ладно, давайте уже к делу, – проворчал Гран-Жезю, – у меня своих хлопот по горло. Что вам от меня надо-то?

Полицейский, зажав трость под мышкой, принялся неспешно натягивать на руки перчатки из дорогой выделанной кожи. Ответил он вполне любезным тоном:

– Я же сказал тебе: всего лишь задать пару вопросов. Насколько я понял, к примеру, твои петушки клиентов не только на улице подбирают. Похоже, у тебя налажена служба доставки услуг на дом. Я прав?

В глазах сутенера мелькнуло нехорошее подозрение. Он весь подобрался, как ярмарочный борец, который готовится отразить нападение или ринуться в атаку на противника.

– Возможно, – неохотно кивнул он. – Хороший коммерсант должен своевременно реагировать на спрос. Но я что-то не пойму, куда вы клоните. Как я уже сказал, комиссар Гронден в курсе моих дел. И он знает, что мне можно доверять…

Валантен Верн прервал его резким взмахом руки и заговорил сам, хотя тон его остался спокойным, будто бы он вел светскую беседу с человеком своего круга:

– Давайте забудем ненадолго о дражайшем комиссаре. В конце концов, кроме нас двоих, здесь никого нет. Итак, вернемся к теме доставки на дом. До меня дошли слухи, что ты теперь приторговываешь нежной плотью. Добываешь себе работников в Приюте подкидышей и поставляешь их в богатые кварталы. Так или нет?

– Люди вечно болтают попусту, – вздохнул Гран-Жезю. – Ежели все слухи принимать за чистую монету… Смею заверить вас, я…

Договорить он не успел – молодой инспектор внезапно влепил ему такую звонкую затрещину, что сутенер пошатнулся и охнул, но скорее от неожиданности, чем от боли.

– Вы спятили?! – выпалил он, схватившись за покрасневшую щеку. – Говорю же – у меня сделка с вашим патроном! Я под его защитой!

– Личные дела комиссара Грондена меня не касаются, – небрежно отозвался инспектор, поправляя шейный платок. – Для меня ты мерзкая куча мусора. Впредь советую честно отвечать на мои вопросы.

– Вы не имеете права! Это злоупотребление полномочиями! Я буду жаловаться…

– Кличка Викарий тебе о чем-нибудь говорит? – сухо прервал его полицейский.

В глазах Гран-Жезю, вытаращенных на собеседника, мелькнуло замешательство, но он тут же покачал головой.

– Как вы сказали? Викарий, да? Никогда о таком не слышал. Где я, и где дела церковные, сами подумайте!

– Ответ неправильный. А я тебя уже предупредил.

На этот раз Валантен Верн ударил сутенера кулаком в область печени – тот с поросячьим визгом согнулся пополам, но молодой человек тотчас заставил его выпрямиться хуком в подбородок. Гран-Жезю откинулся назад и врезался затылком в каменную стену. Другой на его месте сразу отправился бы в нокаут, однако толстяк только казался рыхлым и вялым: под слоем жира был крепкий остов, физической силы у него хватало. Он взревел от ярости и вытащил откуда-то из-под длиннополого сюртука кинжал.

– Шпана сопливая! – рявкнул Гран-Жезю, направив лезвие горизонтально. – Ты мне за это заплатишь, фараон гнилой! Я тебе сейчас кишки выпущу!

С проворством, удивительным для столь объемистой туши, сутенер бросился на инспектора. Без намека на страх Верн изящным пируэтом на месте ушел от атаки. Не прерывая движения, он резко ударил противника тростью по предплечью, отчего тот выронил оружие. Затем, когда толстяк уже пролетел мимо него, увлекаемый силой инерции, Верн с разворота врезал ему по затылку.

Гран-Жезю во весь рост растянулся ничком на брусчатке дворика. Не дав ему возможности очухаться, инспектор рывком перевернул его на спину. Упав, мерзавец успел разбить себе нижнюю губу, и кровь вперемешку со слюной замарала его подбородок. Он таращил глаза, широко разевал рот, пытаясь отдышаться, корчился от боли и был похож на выдернутого из воды гигантского жирного окуня.

Валантен Верн, все с тем же невозмутимым видом, принялся методично избивать поверженного противника ногами и тростью, нанося удары по всему телу. Он действовал с полнейшим хладнокровием: красивое лицо оставалось безмятежным, как будто молодой человек не испытывал никаких эмоций.

Почти сразу сутенер перестал дергаться. С разбитых губ теперь срывались только слабые подвывания раненого зверя и едва различимые жалобные мольбы о пощаде. Молодой полицейский продолжал планомерное избиение еще несколько минут, затем опустился на колено рядом со своей жертвой. Взялся за окровавленное лицо руками в перчатках, развернул его к себе, провел пальцем по разбитому носу, который превратился в месиво из крови, соплей и фрагментов хряща, а потом наклонился еще ниже, почти к самому уху Гран-Жезю.

– Однажды, – прозвучал над ухом сутенера глубокий спокойный голос, – не сегодня, так завтра, через неделю, через месяц, через год – не важно, – может так случиться, что человеку, называющему себя Викарий, понадобятся твои услуги. И в тот день, когда он к тебе обратится, поверь на слово, в твоих же интересах будет незамедлительно мне об этом сообщить. Повторю: я инспектор Верн, Валантен Верн. Запомни это имя хорошенько.

Глава 3. Пороховая бочка

Тем утром Валантен Верн ни свет ни заря вышел из дома номер двадцать один по улице Шерш-Миди – в этом многоквартирном доме ему принадлежали просторные апартаменты на четвертом этаже. Для двадцатитрехлетнего юноши, существующего на скромное жалованье полицейского инспектора, такое обиталище было слишком роскошным. Знай его коллеги, в каких хоромах он живет, наверняка обзавидовались бы, но Валантен был не из тех, кто легко сходится с людьми. За целый год, с тех пор как он получил должность в полицейской службе надзора за нравами, никому из коллег не удалось сблизиться с ним настолько, чтобы удостоиться приглашения в гости или хоть малой толики откровенности. В лучшем случае его игнорировали, в худшем – побаивались. А от откровенных проявлений враждебности Верна, несмотря на молодость, пока что надежно защищал неприступный вид и суровый нрав.

В это время года и в столь ранний час Париж, как всегда, был окутан промозглым туманом, словно коконом из подмокшей ваты. Молодой инспектор поежился и поднял воротник редингота. Затем он ускорил шаг, беспечно помахивая тростью, – таковая беспечность совершенно не вязалась с его мрачным расположением духа. Накануне вечером, покидая после рабочего дня Префектуру полиции, он, к своему величайшему удивлению, получил вызов к начальству, притом весьма неожиданный. Ему передали, что завтра спозаранку видеть его желает не кто-нибудь, а комиссар Жюль Фланшар, глава бригады «Сюрте» – службы безопасности и сыска.

Этого полицейского с весьма лестной репутацией Валантен знал в лицо, но до сих пор не имел случая с ним пообщаться. И вроде бы дела, которыми бригада Фланшара занималась, не имели к нему отношения. «Сюрте» была основана еще при Империи[9] бывшим каторжником Видоком для розыска уголовных преступников и проведения оперативных мероприятий в Париже. С 1827 года, после отставки шефа-основателя, начался процесс реорганизации бригады, и в кулуарах Префектуры уже пошли слухи, что она превратилась в тайную полицию, чья задача – выслеживать и обезвреживать политических врагов нового режима. Что общего мог иметь он, Валантен Верн, с такого рода деятельностью?

Ломая голову над этим вопросом, молодой человек вдруг задумался, не связан ли интерес начальника «Сюрте» к его персоне со взбучкой, которую он устроил Гран-Жезю? Это произошло два дня назад, и, если у сутенера действительно имелись покровители в полиции, ему хватило бы времени обратиться к ним за помощью. Однако такое объяснение казалось не слишком убедительным: когда бы начальство решило отчитать простого инспектора из полиции нравов за превышение полномочий и особую жестокость, его вызвал бы на ковер непосредственный начальник, комиссар Гронден. Какое дело шефу бригады «Сюрте» до поведения сотрудников другой службы?

В общем, Валантен терялся в догадках, и ему уже не терпелось встретиться с Фланшаром, чтобы ситуация наконец прояснилась. Тем не менее у перекрестка Круа-Руж он все-таки позволил себе, как обычно, задержаться, чтобы наскоро перекусить: стоя у прилавка кофейни под открытым небом, проглотил большую чашку утреннего бодрящего напитка, горького от цикория, и кусок поджаренного хлеба с медом. Подзаправившись таким образом, молодой человек продолжил путь по улице Сен-Пэр к набережной Малаке.

Солнце только-только начинало пробиваться сквозь плотный облачный покров. На противоположном берегу Сены, напротив Тюильри и Лувра, бледный свет затопил пристань Сен-Николя, и там уже кипела бурная деятельность. Шагая своей дорогой, Валантен видел матросов и грузчиков, сновавших в прибрежной грязи, и первых утренних пассажиров, которые поднимались на борт судна, ходившего между Шайо, Отёем и Жавелем. Прогулка по веренице набережных, растянувшихся до острова Сите, взбодрила молодого инспектора; тревожные мысли по поводу вызова от комиссара Фланшара отошли на второй план.

Впереди вырос Пон-Нёф, на котором толпились уличные торговцы. Валантен, свернув туда, принялся прокладывать себе путь по мосту между причудливо разодетыми торговцами, которые пытались всучить редким еще в этот час прохожим всякую ерунду, безделушки и мази-притирания, годные, по их словам, от любых болячек, но бесполезные на деле. Еще несколько десятков метров – и Валантен уже шагал по улице Иерусалима. Здесь Префектура полиции занимала старинный особняк председателей парижского парламента. Валантен поднялся на третий этаж, где находилась бригада «Сюрте», и неряшливо одетый секретарь велел ему подождать в темном коридоре. Присесть было негде, инспектор топтался там минут двадцать – за это время мимо него проследовала целая карнавальная процессия из шпиков всех мастей, ряженых и самых причудливых персонажей.

Когда его наконец впустили в кабинет с выцветшими обоями, единственный человек, мужчина крепкого телосложения, находившийся там, стоял у окна спиной к нему и созерцал реку. Поскольку хозяин кабинета будто бы и не заметил появления инспектора, тот покашлял, оповещая его о своем присутствии. Но мужчина отреагировал на это не сразу: еще целую минуту стоял неподвижно, прежде чем соизволил повернуться к вошедшему.

Как ни странно, при таком поведении, от комиссара Фланшара исходило благодушие, которое сбивало с толку мало знакомых с ним людей. Начальник бригады «Сюрте» обладал львиной гривой, буйными бакенбардами и борцовской статью, а грубоватые черты лица смягчались ясным взглядом светлых глаз, ироничными складками возле губ и скупыми, выверенными жестами. Он сел за массивный стол, покрытый черным лаком, открыл лежавшую перед ним тонкую папку и быстро пробежал глазами несколько страниц.

– Инспектор Валантен Верн, – проговорил он наконец густым, тягучим басом, вскинув взгляд на посетителя. – Согласно этим документам, вы поступили на службу во Второе бюро Первого отделения год и месяц назад. Верно?

– Совершенно верно, господин комиссар.

– Неужели вам по душе работа в полиции нравов?

– Право слово… – начал Валантен, слегка озадаченный столь прямым вопросом, – я сам хотел получить эту работу и сделал все, чтобы меня приняли. Так что жаловаться мне не на что.

Фланшар покивал и прищурился, будто желал повнимательнее рассмотреть собеседника, затем небрежным мановением руки указал ему на кресло и предложил сесть.

– Не в обиду коллеге Грондену будет сказано, – заговорил комиссар непринужденным тоном, – однако нельзя отрицать, что репутация службы надзора за нравами оставляет желать лучшего. В прессе ее сотрудников критикуют за отсутствие дисциплины и за грязные сделки с хозяевами игорных домов. А некоторые упрекают их в том, что они, мол, зачастую самым подлым образом тащат в участок честных женщин и отпускают – интересно, за какие коврижки? – гулящих девок, которые подрабатывают на улице, презрев элементарные правила гигиены. Смею заверить, недоброжелателей у вас не счесть, но, разумеется, не всякому злословию следует верить. Хотя, как гласит пословица, дыма-то без огня не бывает…

Валантен внутренне подобрался, гадая, могут ли речи, столь странные в устах служителя правосудия, быть прелюдией к выволочке за то, как он обошелся с Гран-Жезю, или же Фланшар попросту его испытывает. Не в силах побороть сомнения, молодой человек предпочел не говорить ничего такого, что могло бы подтвердить или опровергнуть слова комиссара, однако нервический темперамент и привычка никому не спускать обиды все же заставили его ответить довольно резко:

– Сдается мне, бригада «Сюрте» тоже не раз подвергалась нападкам. Говорят, нарушителей закона здесь пруд пруди. И не только среди арестантов.

– Туше![10] – воскликнул комиссар. Он откинулся на спинку кресла и сплел пальцы на животе. – Однако нынче многое меняется. Времена месье Видока и его сбиров[11] с сомнительным прошлым канули в Лету. И у нас есть шанс создать безупречную полицейскую службу с неподкупными людьми.

Валантен не потрудился согласиться или возразить.

– Опять же, если верить документам, которые мне передали, – продолжил Фланшар и постучал пальцем по папке на столе, – вы как раз из таких. Из неподкупных. Ваш отец, скончавшийся четыре года назад, был состоятельным рантье и оставил вам вполне приличное наследство. Кроме того, вы получили прекрасное образование. Блистательно показали себя в изучении права. И еще здесь написано, что вы посещали Фармацевтическую школу на улице Арбалет.

– Посещал время от времени, не систематически. Более всего меня привлекали лекции по ботанике и химические опыты. Мой отец Гиацинт Верн был дружен со многими преподавателями школы, и это позволяло мне бывать на занятиях по своему выбору.

– Однако, мои комплименты. Познания в области права и естественных наук – это дорогого стоит. Отрадно, что столь ладная голова еще и неплохо наполнена. И было бы непростительно позволить вашим талантам пропадать втуне.

– Что вы имеете в виду?

– О ваших достоинствах стало известно на самом верху. – Комиссар воздел палец над головой, указывая в потолок. – Вчера я получил приказ о вашем новом назначении.

– О назначении?..

– Вы временно переведены в бригаду «Сюрте» под мое руководство. В данный момент у нас в разработке весьма деликатное дело, и высшее начальство желает доверить расследование инспектору, который зарекомендовал себя человеком надежным и неболтливым, а в дополнение к тому не замечен в политических пристрастиях. Сдается мне, вы отвечаете этим требованиям. Что скажете сами?

Такого поворота Валантен никак не ожидал. Перспектива перевода, пусть даже ненадолго, в другое подразделение не входила в его планы. В полиции нравов у него было достаточно времени на выслеживание Викария, и он не был уверен, что на новом месте ему будет предоставлена такая же свобода действий. Однако молодой человек рассудил, что, если приказ о его переводе уже подписан, возражать бесполезно и лучше сделать вид, что он охотно принимает волю вышестоящих.

– Могу я узнать об упомянутом вами деликатном деле подробнее, господин комиссар?

– Разумеется! Перед уходом отсюда вы непременно получите полный отчет, начиная с предварительного протокола осмотра места происшествия и взятых тогда же показаний свидетелей. В двух словах, речь идет о гибели сына весьма достойного человека, Шарля-Мари Доверня, только что избранного в палату депутатов. Все указывает на то, что это было самоубийство. Однако обстоятельства, при которых оно произошло, настолько необычны, что члены семьи просят о тщательном расследовании.

– Есть основания подозревать, что это все-таки было убийство?

Фланшар резко взмахнул рукой, словно отметая последнее слово, произнесенное Валантеном:

– Нет-нет, я не стал бы заходить в предположениях настолько далеко. Скажу лишь, что смерть молодого Доверня не поддается объяснению, а в доме в тот момент находилось слишком много гостей, в результате чего расползлось огромное количество самых фантастических слухов. Так что, учитывая политический вес Доверня-отца, будет весьма нежелательно, если в прессе начнутся спекуляции на тему гибели сына. Потому нам важно быстро установить истину и тем самым избежать шумихи. Полагаю, нет нужды напоминать вам, какие страсти закипели, когда стало известно о таинственной смерти принца Конде нынешним летом?

До Валантена, при всей его отстраненности от общественной жизни, конечно же, донеслось эхо этого недавнего скандала. Старого принца Конде, особу королевской крови, нашли повесившимся на оконном шпингалете в его собственной спальне в замке Сен-Лё. В завещании он назвал своим единственным наследником герцога Омальского, сына Луи-Филиппа, и сторонники Карла X бросились обвинять нового короля в том, что он заказал убийство принца Конде, чтобы завладеть его изрядным состоянием. Пока шло дополнительное расследование, общество бурно обсуждало версии суицида и убийства, замаскированного под самоубийство[12].